Где бомба, Бобби?
Если ты знаешь имя, надо его использовать, это помогает расколоть противника, показывая ему, что он у тебя в руках. Может быть, они звали его Робби или Бобо, но Бобби было обычным и самым вероятным вариантом. «Давай, Бобби». Изо рта у Лайма торчала сигарета; он чиркнул спичкой, продолжая при этом говорить, и кончик сигареты ходил вверх-вниз, пока он пытался прикурить; ничего не добившись, он погасил спичку и зажег новую.
В глазах Уолберга стоял страх, и Лайм не давал ему времени ответить; он упомянул Страттена и Элвина Корби, показывая, что знает все, гораздо больше того, что сказал и что знал на самом деле; потом он замолчал и стал ждать ответа.
Это должно было сработать, но тут в разговор вмешался один из черных – ни у кого из копов не хватило ума его остановить:
– Ничего не говори этой свинье, парень. А ты пошел в задницу, козел. Ты ничего от нас не услышишь.
Лайм сделал сердитый жест, его шофер выступил вперед и оттащил негра в сторону. Наверное, было уже слишком поздно, но Лайм продолжал давить на Уолберга: «Давай, Бобби. Где бомбы? Когда они взорвутся? Давай, Бобби». В руках у него был пистолет, он придал своему взгляду свирепость, его тело нависло над Уолбергом, он дышал ему дымом прямо в лицо, видя, как подбородок парня начинает дрожать от страха.
Потом Лайм услышал приглушенный звук первого взрыва, похожий на тупой удар, которым разбивают бильярдные шары, и лицо его вмиг погасло. Он понял, что задавать вопросы уже слишком поздно.
12.40, восточное стандартное время.
Две бомбы взорвались с интервалом в семь секунд.
Декстер Этридж смотрел, как Гарднер, его преемник, спускался в центральный проход, чтобы принести присягу, а потом занял место в старом кресле Этриджа в том крыле зала, где сидели республиканцы.
Прежде чем Этридж двинулся с места, прежде чем он вообще успел как-то отреагировать, стена позади трибуны начала крениться и выгибаться, и ударная волна накрыла его и вжала в спинку кресла. Он увидел, как рушится перегородка под балконом и как часть журналистских кресел с правой стороны падает вместе с кричавшими и цеплявшимися за что попало репортерами. В воздухе летали куски кирпичной кладки и деревянная обшивка, зал наполнился удушливой пылью и грохотом, который гулким эхом отдавался от стен. Чей-то ботинок, совершенно целый, ударился о ножку кресла, где сидел Этридж, и отскочил назад. Этриджу казалось, что он остался невредим, только немного оцарапал кожу. Он глубоко вобрал в себя воздух, стараясь не поддаваться панике. Вместо людей он видел вокруг одни тела, человеческие тела в одежде, которые наскакивали друг на друга и отлетали в стороны, как реактивные снаряды. С потолка падали ошметки штукатурки. Пыль так густо стояла в воздухе, что нечем было дышать.
Этридж наконец начал двигаться: он соскользнул с кресла, инстинктивно ища укрытия, как человек, который не понаслышке знал, что такое обстрел семидесятисемимиллиметровыми снарядами, и помнил, что надо делать в таких случаях. Лицом вниз. Он спрятал голову под сиденьем кресла, закрыв ее обеими руками, и как раз вовремя – прогремел второй взрыв. Пол подпрыгнул, ударив его в грудь; обломки посыпались на его ноги и открытую часть спины. Он поймал себя на мысли, что теперь весь будет в синяках и, наверно, придется недельку похромать…
Рядом с ним кто-то безостановочно кричал, так громко, что почти перекрывал весь остальной шум. Мебель, которую швырнуло взрывом о стену, рассыпалась на куски, и посреди этого адского грохота что-то рухнуло на его кресло; оно треснуло, и он почувствовал резкий удар, пришедшийся по затылку и верхней части головы, и в то же мгновение начал извиваться, отталкиваясь руками и ногами, чтобы высвободиться из-под придавившей его тяжести.
«Интересное положение для вице-президента США». У него вырвался смешок, он все пятился из своей ловушки, задрав кверху зад, опершись на грудь и на колени, пятился и продолжал посмеиваться… Он попытался высвободить голову и обнаружил, что кресло сломалось только с одной стороны: оно накренилось, но не развалилось, оставив под сиденьем небольшой треугольный просвет, благодаря которому его голова осталась целой под едва не размозжившим его пластом тяжелой штукатурки.
Голова тем не менее раскалывалась от боли, и он опять лег лицом вниз, упершись ногами в соседнее кресло. Боль заставила его закрыть глаза. Облако пыли и обломков начинало постепенно оседать; что-то еще трещало, ломалось и сыпалось сверху, но теперь этот шум заглушали человеческие голоса – вопли, полные ужаса и боли, крики агонии. Человек, сидевший рядом, без конца повторял: «Господи Боже. Господи Боже. Господи Боже».
Послышался громкий треск и после недолгой паузы оглушительный грохот: падала стена или еще одна секция балкона. Кто-то тихо заскулил, как собака, мужской голос все еще повторял: «Господи Боже. Господи Боже», и Этридж, несмотря на невыносимую боль в голове, невольно скосил на него глаза. В отдалении послышался пронзительный крик – такой же он слышал раньше от человека, которому на поле боя шрапнель разорвала кишки; но здесь не было боя, здесь был сенат, и то, что случилось, казалось невозможным, невообразимым.
Когда он снова открыл глаза, вокруг было темно. Кругом слышались стоны и вопли, и на всякий случай он прислушался к себе – не издает ли он сам каких-нибудь звуков. Потом он медленно поднялся на колени, цепляясь за остатки мебели, но его рука наткнулась на чье-то тело, и он отшатнулся.
От резкого движения голова у него словно оторвалась, и на секунду он ослеп от боли; сжав ладонями виски, он скользнул пальцами к макушке, почти ожидая нащупать мягкую массу вместо черепа, однако все оказалось на месте: кость, волосы и крошки штукатурки. Он не нашел на голове ни ран, ни вмятин, не было даже крови. Тогда он медленно и осторожно повернул голову и огляделся по сторонам, видя кругом только какую-то взвесь из пыли и дыма, клубившуюся в почти полной темноте.
Он стоял на коленях, пока не появилось несколько лучей света, пробивавшихся сквозь густой туман, и он не услышал голоса людей, которые ходили по залу с фонарями. Где-то в другой стороне зала начало пробиваться пламя. В слабом и неверном свете Этридж различил очертания фигуры, распростертой у обломков кресла: он подполз поближе и узнал Алана Наджента, старшего сенатора из Индианы.
Он обполз тело Наджента и начал осторожно пробираться в сторону наибольших разрушений, ища людей, которым могла понадобиться его помощь. Он был оглушен, раздавлен, ушиблен взрывом, но еще мог стоять на ногах и передвигаться, а в армии, если офицер способен двигаться, он должен помогать.
Плотная завеса пыли постепенно оседала, и в зале появлялись все новые фонари; по мере того, как становилось больше света, он начал различать людей, которые поодиночке и парами двигались к выходу, чаще всего без посторонней помощи; некоторые из них с трудом тащились сами, другие помогали идти соседям. Один человек пытался бежать, пока кто-то его не остановил, схватив за руку. Криков больше не было, но из-под обломков раздавались стоны.
Он нашел Алана Форрестера, младшего сенатора из Аризоны, который сидел, прислонившись спиной к опрокинутому столу, и протирал обоими кулаками глаза, словно не совсем проснувшийся ребенок. Этридж опустился рядом с ним на колени и отнял руки от его лица.
– С вами все в порядке?
– Я… а…
– С вами все в порядке, Алан?
Он открыл глаза и замигал, сильно жмурясь. Глаза были налиты кровью, но в целом он выглядел здоровым и невредимым. Этридж взял его за руку:
– Идемте.
Форрестер позволил Этриджу поднять себя на ноги.
– Декс? Декс?
– Да, это я.
– Господи, Декс.
– Идите на свет, Алан. Вы сможете сами найти дорогу?
Форрестер с силой потряс головой, словно стараясь вытряхнуть из нее какой-то хлам:
– Не волнуйтесь за меня. Я в порядке, только расслабился на минутку. Я вам помогу.
– Молодчина.
Вдвоем они стали ходить среди кошмарных разрушений. Почти сразу они наткнулись на кучу обломков и стали ее разгребать, потому что оттуда торчала чья-то рука, но когда они раскидали мусор, то увидели, что рука оторвана от тела. Молодой аризонец, подняв глаза на Этриджа, сказал тихим, почти беззвучным голосом: «О Боже, Декс».
Этридж сделал над собой усилие, чтобы не смотреть на руку и на ткань рукава. Он стал искать дальше, пока не увидел человека, который лежал лицом на столе, подложив одну руку под подбородок, а другую отбросив в сторону. Взяв его за плечи, он откинул человека назад в кресло и узнал в нем молодого Гарднера, своего преемника в сенате. В первый момент ему показалось, что он тоже мертв, но потом его веки затрепетали, и Гарднер, открыв глаза, повел по сторонам невидящим взглядом.
– Кажется, у него контузия, – сказал Этридж. – Вы сможете его отсюда вынести, Алан? А я пока продолжу поиски.
Фонари были уже близко, их лучи плясали повсюду; с разных сторон доносились голоса. Форрестер взвалил Гарднера на свою широкую спину, как это делают пожарники, и потащил его к выходу, бросив через плечо:
– Будьте осторожны, Декс.
Этридж кивнул. Если он упадет и сломает себе лодыжку, лучше от этого никому не станет. Он на ощупь двинулся дальше и наткнулся на чье-то исковерканное тело, наполовину погребенное под деревянными обломками. Этого человека он не знал, возможно, он был репортером; дальше он стал встречать все больше трупов, по большей части изуродованных, но порой выглядевших так живо и опрятно, словно они только прилегли немного отдохнуть. Из шести или семи, у кого он проверил дыхание и пульс, он узнал только одного – сенатора Марча из штата Айдахо.
Большая куча впереди него зашевелилась, кто-то пытался выбраться из-под обломков; из щели появилась рука, и Этридж стал торопливо разбрасывать куски камней и штукатурки, пока не отрыл что-то вроде тоннеля, образованного двумя соседними столами, – тоннеля, который по странной игре случая остался совершенно невредимым и спас его обитателя от обрушившейся сверху опоры галереи.
Это был Фицрой Грант, совершенно целый и бодрый, как всегда.
Снизу послышался его мощный голос:
– Какого дьявола, черт вас всех дери, тут происходит?
– Вы целы? – спросил Этридж, с удивлением глядя на него.
Грант обратил на него печальные глаза пьяницы и медленно сосредоточил на нем свое внимание. Потом он ответил в полную силу своего великолепного густого голоса:
– Когда я произведу инвентаризацию своих костей, то извещу вас об этом, господин вице-президент. А пока вы не могли бы мне объяснить, как мы сюда попали и какого черта тут происходит? Неужели я уже в Лимбе? Или – о Господи! – в самом девятом круге? Мой добрый Фауст, вытащи меня отсюда!
20.10, континентальное европейское время.
Четыре агента Секретной службы ходили по гостиной в номере Фэрли, выражая своим видом подозрительность, раздражение и беспокойство, а его помощник Лиэм Макнили первый раз в своей жизни сидел в кресле прямо, демонстративно обратив свое худое лицо к радиоприемнику, из которого бубнил голос диктора Би-би-си.
Клиффорд Фэрли прошел через комнату и стал опускать шторы, чтобы задернуть окна, за которыми стояла туманная и холодная парижская ночь. Глаза его ничего не видели, так напряженно он прислушивался к невнятному радио, которое периодически заглушали телефонные звонки.
Прошаркав к высокому комоду, он плеснул немного виски в хрустальный бокал для аперитивов, на котором стояла монограмма отеля. Потом подошел к радио, подкрутил настройку, но лучше от этого не стало: фон по-прежнему гудел, потрескивая атмосферными помехами. На французской волне слышимость была отличная, но Фэрли не хотел отвлекаться на перевод.
Он стал бродить по комнате, не в силах усидеть на месте и прикладываясь к бокалу, пока тот не опустел, после чего продолжал ходить с пустым бокалом, машинально вертя его в руках. Макнили сопровождал поворотом головы все движения президента, но ни он, ни агенты Службы не проронили ни слова: не то еще не опомнились от ужасных новостей, не то ждали, когда первым заговорит Фэрли.
«…Полный список пострадавших не опубликован, поскольку еще не расчищены завалы в двух законодательных палатах американского конгресса, где менее полутора часов назад прогремело несколько взрывов. Вновь избранного президента, мистера Фэрли, в Вашингтоне в это время не было, а вице-президент, мистер Этридж, по последним сообщениям, не получил серьезных повреждений, хотя и находился в момент взрыва в сенате».
Фэрли понимал, как ведет программу английский диктор: он заполнял время второстепенной информацией, пока не было ничего более существенного, затем давал несколько свежих сообщений, полученных по каналам международных новостей, и снова возвращался к повторению рассказа, который уже не раз слышал весь мир.
«Мистер Хэрн, пресс-секретарь Белого дома, официально объявил, что благодаря оперативным действиям Секретной службы Соединенных Штатов шестеро человек, подозреваемых в проведении террористического акта, были задержаны практически сразу после взрывов в Капитолии. По словам мистера Хэрна, пятеро из них непосредственно участвовали в закладке взрывных устройств, а шестой являлся шофером автомобиля, на котором собирались скрыться террористы. Фамилии и описания этих шестерых не приводятся, но мистер Хэрн сообщил, что это были три женщины и трое мужчин. Правительство предполагает, что, кроме задержанных, в подготовке теракта участвовали другие…
Простите, мы только что получили новое сообщение. Директор ФБР, на которого возложено расследование взрывов в Вашингтоне, предоставил журналистам предварительный список пострадавших. Мы предполагаем, что список будет зачитан пресс-секретарем президента, мистером Хэрном, в ближайшие несколько минут. Би-би-си будет вести прямую трансляцию брифинга мистера Хэрна из Вашингтона».
В дверь негромко постучали. Макнили встревоженно встал с места и в сопровождении двух агентов пошел открывать. Это оказался управляющий отелем, который притащил большущий телевизор. Фэрли с раздражением подумал, что отелю понадобилось три четверти часа, чтобы наладить в его номере телевизионную связь, причем аппаратура, похоже, была та же самая, которую он приказал вынести отсюда в день своего приезда: он вообще не любил телевизор, а французские программы считал просто отвратительными.
Управляющий отелем вышел из комнаты, прошептав что-то на ухо Макнили. Агенты уставились на экран телевизора, а Макнили сказал Фэрли:
– Он говорит, что гостиницу осаждают репортеры и ходят слухи, что вы сделаете заявление.
– Не сейчас.
– Надеюсь, они не станут использовать таран. – Макнили сказал это без улыбки; затем он вернулся в свое кресло и сосредоточился на экране телевизора.
Телефон.
Макнили подскочил на месте, и Фэрли озабоченно взглянул на него. Он дал инструкции не соединять его ни с кем, кроме президента Брюстера, который позвонил ему около часа назад и попросил оставаться на связи.
Макнили прикрыл ладонью телефонную трубку и бросил на Фэрли вопросительный взгляд.
– Это телефонистка. Она говорит, что кто-то пытается дозвониться к вам из Харрисберга.
– Джанет?
– Да. Она старается пробиться к вам уже больше часа. Похоже, телефонистке пришлось туго.
В это нетрудно было поверить. Фэрли направился к телефону, не отводя глаз от телевизора. Программа была, конечно, французская, поэтому они приглушили звук; он слышал голос диктора из Би-би-си и в то же время видел на экране картинку со спутникового телевидения: лужайка перед Белым домом, сероватый и несколько туманный холодный полдень, застывшая в ожидании большая толпа, густое дыхание, клубами вырывающееся у людей изо рта.
– Джанет?
– Одну минуточку. – Голос оператора в Америке.
– Клифф, дорогой?
– Здравствуй, милая.
– Господи, как к тебе трудно дозвониться. Мне пришлось использовать свое звание – звонит жена президента, я им так и сказала. А я этого терпеть не могу.
– Как там дела?
– Тут все просто обезумели, Клифф. Ты себе не представляешь. Весь город прилип к телевизорам, словно всех поголовно сразила смертельная болезнь, а в экране – их единственное спасение.
– Как обстановка, есть какие-нибудь проблемы?
– Ты имеешь в виду – за пределами Холма? Нет. Не думаю, что кому-нибудь может прийти в голову создавать какие-то проблемы. Мы все здесь просто оцепенели.
Связь была отличная, но она все-таки напрягала голос, как будто пыталась докричаться через океан.
В телевизоре крупным планом показали мягкое и доброжелательное лицо Перри Хэрна, и из радиоприемника донесся его голос. С синхронностью изображения и звука было что-то не в порядке, поэтому голос Хэрна на полсекунды опережал движения его губ.
«К этому времени судьба тринадцати сенаторов и двадцати восьми конгрессменов все еще неизвестна…»
– Как ты себя чувствуешь, милая?
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Миссия выполнима'
1 2 3 4 5 6 7
Если ты знаешь имя, надо его использовать, это помогает расколоть противника, показывая ему, что он у тебя в руках. Может быть, они звали его Робби или Бобо, но Бобби было обычным и самым вероятным вариантом. «Давай, Бобби». Изо рта у Лайма торчала сигарета; он чиркнул спичкой, продолжая при этом говорить, и кончик сигареты ходил вверх-вниз, пока он пытался прикурить; ничего не добившись, он погасил спичку и зажег новую.
В глазах Уолберга стоял страх, и Лайм не давал ему времени ответить; он упомянул Страттена и Элвина Корби, показывая, что знает все, гораздо больше того, что сказал и что знал на самом деле; потом он замолчал и стал ждать ответа.
Это должно было сработать, но тут в разговор вмешался один из черных – ни у кого из копов не хватило ума его остановить:
– Ничего не говори этой свинье, парень. А ты пошел в задницу, козел. Ты ничего от нас не услышишь.
Лайм сделал сердитый жест, его шофер выступил вперед и оттащил негра в сторону. Наверное, было уже слишком поздно, но Лайм продолжал давить на Уолберга: «Давай, Бобби. Где бомбы? Когда они взорвутся? Давай, Бобби». В руках у него был пистолет, он придал своему взгляду свирепость, его тело нависло над Уолбергом, он дышал ему дымом прямо в лицо, видя, как подбородок парня начинает дрожать от страха.
Потом Лайм услышал приглушенный звук первого взрыва, похожий на тупой удар, которым разбивают бильярдные шары, и лицо его вмиг погасло. Он понял, что задавать вопросы уже слишком поздно.
12.40, восточное стандартное время.
Две бомбы взорвались с интервалом в семь секунд.
Декстер Этридж смотрел, как Гарднер, его преемник, спускался в центральный проход, чтобы принести присягу, а потом занял место в старом кресле Этриджа в том крыле зала, где сидели республиканцы.
Прежде чем Этридж двинулся с места, прежде чем он вообще успел как-то отреагировать, стена позади трибуны начала крениться и выгибаться, и ударная волна накрыла его и вжала в спинку кресла. Он увидел, как рушится перегородка под балконом и как часть журналистских кресел с правой стороны падает вместе с кричавшими и цеплявшимися за что попало репортерами. В воздухе летали куски кирпичной кладки и деревянная обшивка, зал наполнился удушливой пылью и грохотом, который гулким эхом отдавался от стен. Чей-то ботинок, совершенно целый, ударился о ножку кресла, где сидел Этридж, и отскочил назад. Этриджу казалось, что он остался невредим, только немного оцарапал кожу. Он глубоко вобрал в себя воздух, стараясь не поддаваться панике. Вместо людей он видел вокруг одни тела, человеческие тела в одежде, которые наскакивали друг на друга и отлетали в стороны, как реактивные снаряды. С потолка падали ошметки штукатурки. Пыль так густо стояла в воздухе, что нечем было дышать.
Этридж наконец начал двигаться: он соскользнул с кресла, инстинктивно ища укрытия, как человек, который не понаслышке знал, что такое обстрел семидесятисемимиллиметровыми снарядами, и помнил, что надо делать в таких случаях. Лицом вниз. Он спрятал голову под сиденьем кресла, закрыв ее обеими руками, и как раз вовремя – прогремел второй взрыв. Пол подпрыгнул, ударив его в грудь; обломки посыпались на его ноги и открытую часть спины. Он поймал себя на мысли, что теперь весь будет в синяках и, наверно, придется недельку похромать…
Рядом с ним кто-то безостановочно кричал, так громко, что почти перекрывал весь остальной шум. Мебель, которую швырнуло взрывом о стену, рассыпалась на куски, и посреди этого адского грохота что-то рухнуло на его кресло; оно треснуло, и он почувствовал резкий удар, пришедшийся по затылку и верхней части головы, и в то же мгновение начал извиваться, отталкиваясь руками и ногами, чтобы высвободиться из-под придавившей его тяжести.
«Интересное положение для вице-президента США». У него вырвался смешок, он все пятился из своей ловушки, задрав кверху зад, опершись на грудь и на колени, пятился и продолжал посмеиваться… Он попытался высвободить голову и обнаружил, что кресло сломалось только с одной стороны: оно накренилось, но не развалилось, оставив под сиденьем небольшой треугольный просвет, благодаря которому его голова осталась целой под едва не размозжившим его пластом тяжелой штукатурки.
Голова тем не менее раскалывалась от боли, и он опять лег лицом вниз, упершись ногами в соседнее кресло. Боль заставила его закрыть глаза. Облако пыли и обломков начинало постепенно оседать; что-то еще трещало, ломалось и сыпалось сверху, но теперь этот шум заглушали человеческие голоса – вопли, полные ужаса и боли, крики агонии. Человек, сидевший рядом, без конца повторял: «Господи Боже. Господи Боже. Господи Боже».
Послышался громкий треск и после недолгой паузы оглушительный грохот: падала стена или еще одна секция балкона. Кто-то тихо заскулил, как собака, мужской голос все еще повторял: «Господи Боже. Господи Боже», и Этридж, несмотря на невыносимую боль в голове, невольно скосил на него глаза. В отдалении послышался пронзительный крик – такой же он слышал раньше от человека, которому на поле боя шрапнель разорвала кишки; но здесь не было боя, здесь был сенат, и то, что случилось, казалось невозможным, невообразимым.
Когда он снова открыл глаза, вокруг было темно. Кругом слышались стоны и вопли, и на всякий случай он прислушался к себе – не издает ли он сам каких-нибудь звуков. Потом он медленно поднялся на колени, цепляясь за остатки мебели, но его рука наткнулась на чье-то тело, и он отшатнулся.
От резкого движения голова у него словно оторвалась, и на секунду он ослеп от боли; сжав ладонями виски, он скользнул пальцами к макушке, почти ожидая нащупать мягкую массу вместо черепа, однако все оказалось на месте: кость, волосы и крошки штукатурки. Он не нашел на голове ни ран, ни вмятин, не было даже крови. Тогда он медленно и осторожно повернул голову и огляделся по сторонам, видя кругом только какую-то взвесь из пыли и дыма, клубившуюся в почти полной темноте.
Он стоял на коленях, пока не появилось несколько лучей света, пробивавшихся сквозь густой туман, и он не услышал голоса людей, которые ходили по залу с фонарями. Где-то в другой стороне зала начало пробиваться пламя. В слабом и неверном свете Этридж различил очертания фигуры, распростертой у обломков кресла: он подполз поближе и узнал Алана Наджента, старшего сенатора из Индианы.
Он обполз тело Наджента и начал осторожно пробираться в сторону наибольших разрушений, ища людей, которым могла понадобиться его помощь. Он был оглушен, раздавлен, ушиблен взрывом, но еще мог стоять на ногах и передвигаться, а в армии, если офицер способен двигаться, он должен помогать.
Плотная завеса пыли постепенно оседала, и в зале появлялись все новые фонари; по мере того, как становилось больше света, он начал различать людей, которые поодиночке и парами двигались к выходу, чаще всего без посторонней помощи; некоторые из них с трудом тащились сами, другие помогали идти соседям. Один человек пытался бежать, пока кто-то его не остановил, схватив за руку. Криков больше не было, но из-под обломков раздавались стоны.
Он нашел Алана Форрестера, младшего сенатора из Аризоны, который сидел, прислонившись спиной к опрокинутому столу, и протирал обоими кулаками глаза, словно не совсем проснувшийся ребенок. Этридж опустился рядом с ним на колени и отнял руки от его лица.
– С вами все в порядке?
– Я… а…
– С вами все в порядке, Алан?
Он открыл глаза и замигал, сильно жмурясь. Глаза были налиты кровью, но в целом он выглядел здоровым и невредимым. Этридж взял его за руку:
– Идемте.
Форрестер позволил Этриджу поднять себя на ноги.
– Декс? Декс?
– Да, это я.
– Господи, Декс.
– Идите на свет, Алан. Вы сможете сами найти дорогу?
Форрестер с силой потряс головой, словно стараясь вытряхнуть из нее какой-то хлам:
– Не волнуйтесь за меня. Я в порядке, только расслабился на минутку. Я вам помогу.
– Молодчина.
Вдвоем они стали ходить среди кошмарных разрушений. Почти сразу они наткнулись на кучу обломков и стали ее разгребать, потому что оттуда торчала чья-то рука, но когда они раскидали мусор, то увидели, что рука оторвана от тела. Молодой аризонец, подняв глаза на Этриджа, сказал тихим, почти беззвучным голосом: «О Боже, Декс».
Этридж сделал над собой усилие, чтобы не смотреть на руку и на ткань рукава. Он стал искать дальше, пока не увидел человека, который лежал лицом на столе, подложив одну руку под подбородок, а другую отбросив в сторону. Взяв его за плечи, он откинул человека назад в кресло и узнал в нем молодого Гарднера, своего преемника в сенате. В первый момент ему показалось, что он тоже мертв, но потом его веки затрепетали, и Гарднер, открыв глаза, повел по сторонам невидящим взглядом.
– Кажется, у него контузия, – сказал Этридж. – Вы сможете его отсюда вынести, Алан? А я пока продолжу поиски.
Фонари были уже близко, их лучи плясали повсюду; с разных сторон доносились голоса. Форрестер взвалил Гарднера на свою широкую спину, как это делают пожарники, и потащил его к выходу, бросив через плечо:
– Будьте осторожны, Декс.
Этридж кивнул. Если он упадет и сломает себе лодыжку, лучше от этого никому не станет. Он на ощупь двинулся дальше и наткнулся на чье-то исковерканное тело, наполовину погребенное под деревянными обломками. Этого человека он не знал, возможно, он был репортером; дальше он стал встречать все больше трупов, по большей части изуродованных, но порой выглядевших так живо и опрятно, словно они только прилегли немного отдохнуть. Из шести или семи, у кого он проверил дыхание и пульс, он узнал только одного – сенатора Марча из штата Айдахо.
Большая куча впереди него зашевелилась, кто-то пытался выбраться из-под обломков; из щели появилась рука, и Этридж стал торопливо разбрасывать куски камней и штукатурки, пока не отрыл что-то вроде тоннеля, образованного двумя соседними столами, – тоннеля, который по странной игре случая остался совершенно невредимым и спас его обитателя от обрушившейся сверху опоры галереи.
Это был Фицрой Грант, совершенно целый и бодрый, как всегда.
Снизу послышался его мощный голос:
– Какого дьявола, черт вас всех дери, тут происходит?
– Вы целы? – спросил Этридж, с удивлением глядя на него.
Грант обратил на него печальные глаза пьяницы и медленно сосредоточил на нем свое внимание. Потом он ответил в полную силу своего великолепного густого голоса:
– Когда я произведу инвентаризацию своих костей, то извещу вас об этом, господин вице-президент. А пока вы не могли бы мне объяснить, как мы сюда попали и какого черта тут происходит? Неужели я уже в Лимбе? Или – о Господи! – в самом девятом круге? Мой добрый Фауст, вытащи меня отсюда!
20.10, континентальное европейское время.
Четыре агента Секретной службы ходили по гостиной в номере Фэрли, выражая своим видом подозрительность, раздражение и беспокойство, а его помощник Лиэм Макнили первый раз в своей жизни сидел в кресле прямо, демонстративно обратив свое худое лицо к радиоприемнику, из которого бубнил голос диктора Би-би-си.
Клиффорд Фэрли прошел через комнату и стал опускать шторы, чтобы задернуть окна, за которыми стояла туманная и холодная парижская ночь. Глаза его ничего не видели, так напряженно он прислушивался к невнятному радио, которое периодически заглушали телефонные звонки.
Прошаркав к высокому комоду, он плеснул немного виски в хрустальный бокал для аперитивов, на котором стояла монограмма отеля. Потом подошел к радио, подкрутил настройку, но лучше от этого не стало: фон по-прежнему гудел, потрескивая атмосферными помехами. На французской волне слышимость была отличная, но Фэрли не хотел отвлекаться на перевод.
Он стал бродить по комнате, не в силах усидеть на месте и прикладываясь к бокалу, пока тот не опустел, после чего продолжал ходить с пустым бокалом, машинально вертя его в руках. Макнили сопровождал поворотом головы все движения президента, но ни он, ни агенты Службы не проронили ни слова: не то еще не опомнились от ужасных новостей, не то ждали, когда первым заговорит Фэрли.
«…Полный список пострадавших не опубликован, поскольку еще не расчищены завалы в двух законодательных палатах американского конгресса, где менее полутора часов назад прогремело несколько взрывов. Вновь избранного президента, мистера Фэрли, в Вашингтоне в это время не было, а вице-президент, мистер Этридж, по последним сообщениям, не получил серьезных повреждений, хотя и находился в момент взрыва в сенате».
Фэрли понимал, как ведет программу английский диктор: он заполнял время второстепенной информацией, пока не было ничего более существенного, затем давал несколько свежих сообщений, полученных по каналам международных новостей, и снова возвращался к повторению рассказа, который уже не раз слышал весь мир.
«Мистер Хэрн, пресс-секретарь Белого дома, официально объявил, что благодаря оперативным действиям Секретной службы Соединенных Штатов шестеро человек, подозреваемых в проведении террористического акта, были задержаны практически сразу после взрывов в Капитолии. По словам мистера Хэрна, пятеро из них непосредственно участвовали в закладке взрывных устройств, а шестой являлся шофером автомобиля, на котором собирались скрыться террористы. Фамилии и описания этих шестерых не приводятся, но мистер Хэрн сообщил, что это были три женщины и трое мужчин. Правительство предполагает, что, кроме задержанных, в подготовке теракта участвовали другие…
Простите, мы только что получили новое сообщение. Директор ФБР, на которого возложено расследование взрывов в Вашингтоне, предоставил журналистам предварительный список пострадавших. Мы предполагаем, что список будет зачитан пресс-секретарем президента, мистером Хэрном, в ближайшие несколько минут. Би-би-си будет вести прямую трансляцию брифинга мистера Хэрна из Вашингтона».
В дверь негромко постучали. Макнили встревоженно встал с места и в сопровождении двух агентов пошел открывать. Это оказался управляющий отелем, который притащил большущий телевизор. Фэрли с раздражением подумал, что отелю понадобилось три четверти часа, чтобы наладить в его номере телевизионную связь, причем аппаратура, похоже, была та же самая, которую он приказал вынести отсюда в день своего приезда: он вообще не любил телевизор, а французские программы считал просто отвратительными.
Управляющий отелем вышел из комнаты, прошептав что-то на ухо Макнили. Агенты уставились на экран телевизора, а Макнили сказал Фэрли:
– Он говорит, что гостиницу осаждают репортеры и ходят слухи, что вы сделаете заявление.
– Не сейчас.
– Надеюсь, они не станут использовать таран. – Макнили сказал это без улыбки; затем он вернулся в свое кресло и сосредоточился на экране телевизора.
Телефон.
Макнили подскочил на месте, и Фэрли озабоченно взглянул на него. Он дал инструкции не соединять его ни с кем, кроме президента Брюстера, который позвонил ему около часа назад и попросил оставаться на связи.
Макнили прикрыл ладонью телефонную трубку и бросил на Фэрли вопросительный взгляд.
– Это телефонистка. Она говорит, что кто-то пытается дозвониться к вам из Харрисберга.
– Джанет?
– Да. Она старается пробиться к вам уже больше часа. Похоже, телефонистке пришлось туго.
В это нетрудно было поверить. Фэрли направился к телефону, не отводя глаз от телевизора. Программа была, конечно, французская, поэтому они приглушили звук; он слышал голос диктора из Би-би-си и в то же время видел на экране картинку со спутникового телевидения: лужайка перед Белым домом, сероватый и несколько туманный холодный полдень, застывшая в ожидании большая толпа, густое дыхание, клубами вырывающееся у людей изо рта.
– Джанет?
– Одну минуточку. – Голос оператора в Америке.
– Клифф, дорогой?
– Здравствуй, милая.
– Господи, как к тебе трудно дозвониться. Мне пришлось использовать свое звание – звонит жена президента, я им так и сказала. А я этого терпеть не могу.
– Как там дела?
– Тут все просто обезумели, Клифф. Ты себе не представляешь. Весь город прилип к телевизорам, словно всех поголовно сразила смертельная болезнь, а в экране – их единственное спасение.
– Как обстановка, есть какие-нибудь проблемы?
– Ты имеешь в виду – за пределами Холма? Нет. Не думаю, что кому-нибудь может прийти в голову создавать какие-то проблемы. Мы все здесь просто оцепенели.
Связь была отличная, но она все-таки напрягала голос, как будто пыталась докричаться через океан.
В телевизоре крупным планом показали мягкое и доброжелательное лицо Перри Хэрна, и из радиоприемника донесся его голос. С синхронностью изображения и звука было что-то не в порядке, поэтому голос Хэрна на полсекунды опережал движения его губ.
«К этому времени судьба тринадцати сенаторов и двадцати восьми конгрессменов все еще неизвестна…»
– Как ты себя чувствуешь, милая?
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Миссия выполнима'
1 2 3 4 5 6 7