Лаврушин уселся на гнилой копне соломы в углу. Страх, появившийся после погони, стрельбы на улицах, ушел, осталось раздражение. Бояться нечего. Бензин в генераторе на исходе. После того как он кончится, они возвратятся. Но все равно местечко приятным не назовешь. И холод – зуб на зуб не попадает. Не топят тут, что ли?
Степан устроился рядом с ним. А потом к ним подсел Кузьма и наивными глазами всматривался в кусок звездного неба, расчерченный решетками. Наконец он с придыханьем произнес:
– Как быстро прошла жизнь Но я счастлив, что прожил ее недаром. Правда.
– Правда, – для приличия поддакнул Степан.
– Хорошо, что отдал я ее счастью рабочих всего мира. Правда?
– Угу.
– И лет через пять, а то и раньше, будет на земле, как говорил товарищ Маркс, мир счастья и труда. И будет наш рабочий жить во дворцах. А золотом их клятым мы сортиры выложим. Правда?
Этого Степан не стерпел.
– Черта лысого это правда! И через семьдесят лет в лимитской общаге в комнате на четверых помаешься. И за колбасой зеленой в очереди настоишься. Золотом сортиры! Ха!
– Что-то не пойму я тебя, товарищ. Как контра отпетая глаголешь.
– Что знаю, то и глаголю.
Кузьма насупился, забился в угол и углубился в мечты о драгоценных унитазах. Степан поднес к глазам часы, нажал на кнопку, в темноте засветился циферблат. Кузьма зерзал и заморгал:
– Ух ты, какие часики буржуйские. Даже у нашего заводчика Тихомирова таких не было.
– Барахло, – отмахнулся Степан задумчиво. – «Электроника». В каждом магазине навалом.
– И слово буржуйское, – с растущим подозрением произнес Кузьма. – Электроника.
– Лаврушин, – вдруг встрепенулся Степан. – Мы тут уже три часа! Три!
– Ну и чего? – спросил Лаврушин, его начинало клонить в сон.
– Где ты видел, чтобы фильмы по телевизору три часа шли?
– Что ты хочешь сказать?
– А то, что нас шлепнут. Хоть и к революциям здешним мы никакого отношения не имеем.
– Ах ты контра, – с ненавистью прошипел Кузьма.
– Хоть ты помолчи, когда люди взрослые говорят, – кинул ему Степан.
Лаврушин задумался Воскликнул обрадованно:
– Все понятно. Мы упустили из виду, что пси-мир – это особый мир. Со своим Бременем.
– Угу То есть – если по сценарию за минуту проходит день, то мы переживем именно этот день, а не нашу минуту.
– Верно.
– А если это эпопея? Вдруг за одну серию тридцать лет пройдет? Даже если нас не расстреляют, мы от старости сдохнем, пока кино кончится.
Тут Лаврушин отодвинул свои научные интересы в сторону, И ясно осознал, в какую историю влип сам и куда втравил друга. Легкая прогулка моментально превратилась в его глазах в длинный путь по джунглям, где кишат гады, людоеды и хищники Как же так – какой-то дурак-сценарист написал дурацкий сценарий, и теперь его дурацкие персонажи пустят в распыл настоящих, не дурацких людей Эх, если бы выжить, выбраться, глядишь, и смог бы Лаврушин соорудить машину для обратного перехода, хотя это и нелегко в мире, где электроника только начинает свое шествие по планете.
Через час путешественников потащили на допрос. В большой комнате, выход из которой заслоняли двое дюжих солдат явно жандармской внешности, за столом, тумбы которого опирались на резные бычьи головы, сидел знакомый поручик и макал в чернильницу перо, записывая что-то на бумаге. Штабс-капитан склонился над привязанным к стулу, избитым товарищем Алексеем. Когда в комнату ввели Лаврушина и Степана, капитан отвернулся от подпольщика и произнес с угрозой:
– О, знакомые рожи. Господа коммунисты, мы, кажется, имели удовольствие видеться раньше.
– Было дело, – вздохнув, согласился Степан.
– Значит, прямехонько из Москвы? Отпираться было бессмысленно. Провокатор уже все доложил. Поэтому Лаврушин смиренно кивнул:
– Из нее, златоглавой.
– Я родился в Москве, – задумчиво произнес капитан, лицо его на миг утратило свирепое выражение. – Это было давно. Наверное, тысячу лет назад. Балы, цыгане, свет… Тогда Россия еще не была истоптана. Как там теперь?
– Все равно не поверите.
– А вы попробуйте, – усмехнулся капитан.
– Мы из другой Москвы. Будущей. Такой Москвы вы не видели, – грустно проговорил Лаврушин. – Половину церквей снесли. Понастроили новых районов – тридцати этажные здания. Башня останкинская в пятьсот метров. Миллионы автомобилей. Все асфальтом залили. В домах – газ, горячая вода. Несколько аэропортов.
– Аэропортов, – в голосе капитана появилась заинтересованность. – Вы так представляете себе ваш красный рай?
– Эх, если выживите в этой мясорубке, лет через пятьдесят вспомните меня. Огромный прекрасный город. И ощущение новой грядущей смуты. Так будет.
Вряд ли вспомню, – офицер повернулся к товарищу Алексею и для удовольствия залепил ему держимордовским кулаком Лаврушин вздрогнул, будто ударили его самого. – Вот он, облик грядущего хама, который от всей Руси не оставит ни камня. Вижу, вы интеллегентные люди. Что у вас общего с этими?
– Мне очень жаль, господа, – офицер встал перед ними. – Единственно, чем могу помочь вам – это не пытать.
– Подарок, – хмыкнул Степан.
– Но завтра вас расстреляют.
Тут очнулся товарищ Алексей и прокричал:
– Держитесь, товарищи! Им не сломить нас пытками и застенками. Будущее за нами!
– Это все твои эксперименты, Лаврушин! Говорил тебе, не может быть такого генератора, аН нет – испытывать понесло!
– Вы о чем? – насторожился офицер.
– О том, что это не наше кино, – вздохнул Лаврушин и заискивающе произнес: – Господин капитан, а может, не стоит расстреливать? Может, договоримся.
Он заработал презрительный взор подпольщика и насмешливый взор капитана.
– Нет веры тому, кто раз связался с хамом, – процедил тот. – Увести.
Лаврушин пытался обдумать, сидя на соломе, планы спасения, но ничего путного не приходило. Под утро задремал. Разбудил его конвоир.
– Вставай, краснопузый. Час твой пробил…

* * *

Во дворике у стены красного кирпича стояли члены подпольного ревкома – избитые, в ссадинах, с разорванными рубахами. Больше всех досталось товарищу Алексею – тот еле держался на ногах.
Внутри у Лаврушина было пусто. Подташнивало. Но он все не мог до конца поверить, что этот синтетический мир расправится с ним.
Он поднял глаза. Увидел строй солдат в длиннополых шинелях, с приставленными к сапогам винтовками.
– Боже мой, – прошептал он.
– Это все твои идеи, – кивнул Степан, он был не столько напуган, сколько зол.
– Товсь! – тонко проорал знакомый поручик и поднял руку. Взвод взял наизготовку. И Лаврушин на удивление ясно с такого расстояния увидел бегающие, неуверенные глаза солдата, целящегося ему прямо в сердце.
Тут товарищ Алексей гордо и зычно закричал:
– Да здравствует партия Ленина! Наше дело не умрет!
И запел «Интернационал».
Соратники подхватили его – стройно и слаженно, как профессиональный хор.
Ноги у Лаврушина слабели. Он оперся о холодную стену и закрыл глаза. Это слишком тяжело – смотреть в глаза собственной смерти.
– Цельсь! – проорал еще более тонко подпоручик.
«Все», – подумал Лаврушин. Холод кирпича продирал до костей мертвенным морозом.
Прошло несколько секунд. Лаврушин почувствовал, как его трясут за плечо.
– Заснул? – послышался голос Степана. Лаврушин открыл глаза и увидел своего друга. Живого. Только бледного.
– Где мы? – слабо спросил Лаврушин.
– Кажется, в Англии.
Вокруг простирались бесконечные вересковые поля, на горизонте синел лес и озера. Сам Лаврушин стоял, оперевшись о мшистый булыжник запущенного и достаточно безобразного, без единого намека на величественность, замка. Это был сарай-переросток из булыжника, а не замок. Но он был несомненно английский.
– По-моему, это «Международная панорама», – сказал Степан. – Интересно, как мы проскочили диктора, заставки.
– Пси-миры неисследованы. Интересно, как там с ребятами из ревкома?
– Я, кажется, смотрел этот фильм. В следующей серии солдаты откажутся стрелять. Пленников освободят.
– Хорошо бы, – Лаврушину было жалко до слез тех людей. Хоть и киношные они, но в то же время живые. – Красиво. Хоть бы этот репортаж подольше продлился.
– В этой передаче репортажи короткие.
В подтверждение этих слов замок исчез. Друзья очутились в толпе негров. Чернокожие прыгали поочередно то на одной, то на другой ноге и что-то подвывали по-своему. Окна в многоэтажных домах были выбиты. Жара стояла немилосердная.
– Степка, мы в ЮАР, – крикнул Лаврушин.
Негры рядом прекратили прыгать, раздвинулись, пошептались и начали угрожающе смыкаться вокруг двух белых.
Один толкнул Степана в спину. Другой взял Лаврушина за локоть, и тот только вежливо улыбнулся. Обстановка накалялась.
Тут начался кавардак.
Метрах в тридцати перед толпой улицу перекрывали два черных бронетранспортера с водометами на крышах. По обе стороны от них стояли полицейские. Они напоминали, в шлемах с опущенными стеклянными забралами, со щитами, дубинками и ружьями с резиновыми пулями, древнюю рать, вышедшую на битву. Это были уверенные в своих силах головорезы, лениво смотрящие на приближающихся негров. Но и те знали толк в хорошей драке. Из толпы полетели камни. Метрах в пяти за спиной путешественников рванула граната со слезоточивым газом. Затем еще одна. Захлопали выстрелы. Негр, державший Лаврушина под локоть, свалился, сраженный резиновой пулей. Потом стало невыносимо резать глаза, сдавило горло. Лаврушин, кашляя, бросился в сторону…
Очень кстати опять все изменилось.
С час друзья провели на стадионе, где болельщики что-то орали поиностранному. Путешественники с ужасом думали, какой еще сюрприз принесет им программа телепередач.
Но в генераторе кончился бензин.
– По-моему, – сказал Степан, – путешествие закончилось. Твою берлогу пока по телевизору не показывают.

* * *

Следующим утром друзья встретились в светлом коридоре казавшегося теперь невероятно близким и родным института.
– Ну как, очухался? – спросил Лаврушин.
– Угу. Только всю ночь со слезогонки кашлял. Тут появился Толик Звягин в огромных очках и с (толстым портфелем.
– Привет, ребята.
– И тебе того же, – буркнул Степан.
– Не поверите, у меня глюки начались, – сообщил Звягин.
– Почему, очень даже поверим, – кивнул Степан, теперь готовый поверить во что угодно.
– Вчера «Международная панорама была, – пояснил Звягин. – Там в негритянской демонстрации двух белых показывали. Как две капли воды на вас похожие. Привидится же такое.
– Да, – Лаврушин издал нервный смешок – Это мы и были.
– Но…
– Вот тебе и «но.
– Шутите, – обиделся Звягин.
– Шутим…



1 2 3