– Вид у него был жалкий. – Вы знаете, я недавно взял Париж. Да, представьте себе, взял столицу, но это меня не обрадовало. И вот я приехал мириться, просить прощения. А меня не принимают, держат в приемной…
Ручной времяискатель показал присутствие инородного времени в коротком диапазоне. Инспектор внимательно посмотрел на герцога, но не обнаружил на его лице ничего, кроме смятения, понятного в сложившейся вокруг него обстановке.
– Почему-то мне сегодня целый день вспоминается Людовик Орлеанский. Все считают, что я его убил, хотя я не принимал в этом непосредственного участия. И вообще дело давнее, прошло двенадцать лет… Да… – вздохнул Иоанн. – Мне почти пятьдесят, пора на покой. Наработался я, навоевался. – Он встал, словно собираясь немедленно идти на покой: – Я, пожалуй, не дождусь самого, пойду к дофину. Не хочется идти к дофину, но… – он грустно покачал головой. Очень уж ему не хотелось идти к дофину.
Лишь только он скрылся за дверью, инспектор вытащил справочник. Иоанн Бургундский… прозванный Бесстрашным… родился в 1371 году, умер… Инспектор не поверил своим глазам: герцог умер в 1419-м. И даже не умер, а убит во время визита в Монтро, в тот самый замок, в котором он в данный момент находился… Видно, не зря он вспоминал убитого Людовика Орлеанского, не зря у него у самого совершенно убитый вид…
От короля вышла его супруга, королева Изабо, в сопровождении лекаря.
– Скажите, доктор, это не опасно? – спрашивала она, слишком явно желая, чтоб это было опасно, потому что ей не терпелось избавиться от безумного мужа.
– Для его величества не опасно, а вот для королевства…
– Королевство в полном отчаянии, – без всякого отчаяния сказала королева. И тут она заметила постороннего: – Вы к его величеству? Откуда?
– Из Испании.
– О Испания, в моих жилах течет испанская кровь! – и королева наградила инспектора таким взглядом, от какого с королем, видимо, и приключилось его несчастье.
– Типичная шизофрения, – сказал медик, имея в виду короля, а инспектор лихорадочно принялся вспоминать, существовало ли в пятнадцатом веке понятие шизофрении. – В старину подобные болезни лечили голодом.
В старину… О какой старине он говорил, инспектору было непонятно. Где-то он читал, что шизофрению лечили голодом в двадцатом веке, но, может быть, ее так лечили и во втором? Ведь события повторяются, и на смену старой приходит новая старина.
– Может быть, его полечить голодом? – прикидывала королева. – Я могу распорядиться, чтоб ему не давали есть.
– С голодом покамест повременим. У вас и так полкоролевства голодает, а если будет голодать еще и король… – в качестве приезжего медика он мог позволить себе подобные вольности.
Если он действительно медик, раздумывал инспектор Шмит, то для него интересно познакомиться с шизофренией, которой давно уже нет в его времени. Ради этого можно и угнать Машину.
– Так вы считаете, что его величество поправится? – спросила королева с тревогой то ли за здоровье, то ли за болезнь короля.
– Вам нет основания беспокоиться, ваше величество, – сказал медик, почему-то подмигнув при этом инспектору, с которым они даже не сказали двух слов. – Однако я должен откланяться, меня ждет мой пациент.
И тут раздался истошный крик его пациента.
– Вы себе представить не можете, как мне надоела эта вечная резня, – сказала французская королева, оставшись наедине с испанским послом. – Каждый день одно и то же, одно и то же…
Глядя на эту хрупкую женщину, трудно было поверить, что она предалась англичанам, поддерживая их против мужа и своей страны. В угоду англичанам она сделала официальное заявление, что сын ее, дофин Карл, не является сыном ее царствующего мужа, не только поставив под сомнение свою репутацию, но и развеяв все сомнения на этот счет. Тем самым она лишила сына права наследия, отдав это право английскому Генриху, который, однако, вскоре умер, потеряв не только чужой престол, но и свой собственный.
Однако преданный матерью дофин тоже не был кристальным человеком. Он был замешан в убийстве герцога Иоанна Бургундского (то-то герцогу так не хотелось идти к дофину), а когда умер его отец Карл Безумный, наследного дофина никто не хотел короновать, пока это не сделала Жанна д'Арк, преданная ему и преданная им англичанам.
В приемный зал вышел Карл VI, худой, болезненный человек, с застенчивой, почти робкой улыбкой.
– Вы ко мне? – осведомился он у инспектора, послав королеве воздушный поцелуй. – Ради бога, извините! Мне не сказали, а я не догадался выглянуть, виноват! Нет-нет, без церемоний, заходите, пожалуйста!
Стены королевского кабинета были сплошь увешаны щитами, надписи на которых свидетельствовали о миролюбивом характере их обладателя. «Блаженны миротворцы». «Все понять – все простить». «Не ведаете, что творите». Были надписи призывные: «Отойди от зла и сотвори благо!», «Перекуем мечи на орала!», «Не зарывай талант в землю!» Были полные отчаяния: «О времена! О нравы!», «Да минует меня чаша сия!», «Бей, но выслушай!» Надпись на одном щите, казалось, обобщала все остальные: «Вот как делается история!»
– Какая удивительная коллекция! – воскликнул инспектор.
– Это не коллекция, это жизнь. Я никогда не знал мирного времени. Когда я родился, уже шла война. Она началась за тридцать лет до моего рождения и будет продолжаться еще тридцать лет после моей смерти.
Поразительно, что он ошибся всего на один год: война началась за тридцать один год до его рождения и окончилась через тридцать один год после его смерти. Жизнь безумного короля приходилась на самую середину безумной войны, и в этом была какая-то безумная закономерность.
– А мечей вы не собираете? – спросил инспектор.
– Нет, – отрубил король, – мечей я не собираю. У нас хватает тех, кто собирает мечи. Не собирали б они мечи, я бы не собирал щиты.
Вдруг он подмигнул гостю:
– Сейчас я вам кое-что покажу. Мой шут – он хоть и дурак, но светлая голова, можете мне поверить, подарил мне колпак. А я ему за это отдал корону. – Он достал из шкатулки колпак и надел его. – На вид он не очень внушительный, но зато удобный.
Странно, что шутовской колпак вовсе не делал короля смешным, он придавал его лицу даже некоторое выражение скорби. Колпак печально свисал на одну сторону, словно подчеркивая однобокость судьбы, которая, давая все с одной стороны, с другой стороны – все отнимает.
Вслед за тем король забыл о госте и принялся гоняться за мухой. Поймал ее, сунул куда-то под крышечку и сказал:
– Здесь она будет в безопасности. У нас так безжалостно уничтожают мух. Приходится их ловить, чтобы спасти от уничтожения.
Он печально посмотрел на инспектора, снял колпак и сказал:
– Война тянется почти сто лет, даже не верится, что бывает мирное время. Преданья говорят, что бывает, но мне не верится. Я родился во время войны и умру во время войны. Война была до меня и будет после меня… – Он снял со стены щит с надписью: «Сим победиши», прикрылся им и сказал: – Аудиенция окончена.
В приемном зале инспектора ждал медик.
– Все в порядке, можно отправляться. Нам, кажется, по пути? – Он засмеялся: – Только не прикидывайтесь испанским послом, я слышу, о чем вы думаете!… Что? Не расслышал… Нет, я не тот человек, который вам нужен. Я не из сорок второго, я из гораздо более позднего. Но я могу вас подвезти…
– Машина ваша собственная? – на всякий случай уточнил инспектор.
– Какая Машина? Времени? Старо, инспектор, старо! Так передвигались наши далекие предки. Наш способ – проекция вечности на любую секунду и проекция секунды на вечность. Что это значит? Это значит, что в каждую секунду я проживаю целую вечность, а поскольку в среднем жизнь человека нашего времени составляет тридцать миллиардов секунд, то, значит, я проживаю тридцать миллиардов вечностей. Не так уж мало, а? Как вы думаете?
Инспектор подумал, что этот врач-психиатр, видимо, сам спятил, и тот немедленно отозвался:
– Да нет, я вполне нормальный человек, и век мой, с точки зрения моего века, вполне нормальный. Но мы действительно передвигаемся по времени без машин, проецируя себя, так сказать… Ну, ладно, не буду перегружать ваше воображение. Так поедемте? Можете не отвечать, я слышу, что вы отказываетесь. – Он поклонился по здешнему обычаю. – Может, встретимся в каком-нибудь столетии. Кстати, через два года мне предстоит поездка в 1934 год. Приход к власти Гитлера, любопытный случай массового психоза. Вы туда не собираетесь? Ну, тогда всяких вам благ. – Он исчез, спроецировав себя в какое-то другое время.
Из покоев дофина вышел герцог Иоанн, на удивление здоровый и невредимый.
– Это просто невероятно, – радостно заговорил он, – мне пропороли кольчугу, да что там кольчугу, меня пропороли насквозь. И стоило этому лекаришке чем-то помазать, как сразу все зажило, даже исчезли боли, которые были до покушения. – Он осторожно приложил руку к сердцу. – Стучит, как новенькое, давно так не стучало…
Это было непостижимо. Не то, что врач вернул жизнь покойнику – в сорок втором веке такие вещи делаются в каждом медпункте, – а то было непостижимо, что герцог остался жив, когда по истории он числился убитым.
– Я рад за вас.
– А уж как я рад! Людовику Орлеанскому просто не повезло: рядом с ним не оказалось подходящего лекаря. Хотя, правда, это было двенадцать лет назад, тогда еще медицина была не так развита.
Человек, живущий короткую жизнь, измеряет ее своими короткими мерками. Двенадцать лет для него время, а на самом деле – ну что они, в сущности, эти двенадцать лет?
Об этом думал инспектор, когда за спиной герцога мелькнула какая-то тень и вслед за тем раздался пронзительный крик герцога:
– На помощь! Лекаря!
Но его лекарь был уже далеко: времяискатель больше не показывал инородного времени.
А вокруг уже собиралась толпа: король, королева, придворные и служащие двора…
Иоанн Бесстрашный, герцог Бургундский был убит.
История торжествовала.
Глава седьмая. ЯН – 1941 – 1963
– Юрек, как ты относишься к Вацеку?
– Разве ты знаешь Вацека? А не знаешь, так нечего и говорить.
Мы спускаемся к шоссейной дороге, по которой должна пройти колонна вражеских машин. Вернее, мы спускаемся, потому что она не должна пройти, не должна пройти ни в коем случае.
– Оставайся здесь, – говорит Юрек, – начнешь сразу после меня. Не забыл, как это делается?
Я остаюсь один.
Как бы мне хотелось увидеть этого Вацека! Посмотреть ему в глаза, сказать о том, что случится после. Что сколько будет существовать человечество, люди будут с проклятием произносить его имя…
Издалека доносится гул машин.
Тяжелые грузовики, крытые брезентом. Древняя техника, в наше время исчезнувшая с лица земли, вымершая, как вымирали доисторические животные… Шесть машин…
Первая машина приближается, я вижу за стеклом кабины двух солдат, похожих на тех, которых видел на старинных рисунках и фотографиях. Они оживленно разговаривают и даже смеются, не подозревая, что у них так мало осталось времени… Но они, гоня свои машины по чужой земле, думают, конечно, не о времени, а о пространстве. Почему-то, живя во времени и пространстве, человек больше дорожит пространством, чем временем. И отдает свою жизнь за кусочек пространства, которое все равно ему не понадобится…
Первая машина прошла… Вторая… Четвертая машина прошла…
И тут гремит взрыв. Это Юрек подает мне команду.
Я бросаю гранату в последнюю машину, чтобы преградить остальным путь к отступлению. Но граната не разрывается: я забыл выдернуть кольцо.
Вторая граната разрывается, но в стороне от машины. Третья попадает в цель.
В колонне переполох. Из уцелевших машин выскакивают солдаты и залегают под прикрытием придорожных кустов. Я вспоминаю про свой автомат и даю очередь, как учил меня Юрек.
Я слышу свист пуль: это стреляют по мне… Странное, ни с чем не сравнимое чувство испытываешь, когда по тебе стреляют. Хочется зарыться в землю или раствориться в воздухе, но вместе с тем возникает ощущение собственной значимости: все же ты чего-то стоишь, раз в тебя целится столько дул, столько глаз.
Несколько солдат поднимаются с автоматами наперевес, но тут же опять ложатся – на время или насовсем: это заработал автомат Юрека. Я бросаю еще одну гранату, целясь уже не в машину, а в этих людей, бросаю туда, где их побольше, и вижу искаженные лица, слышу крики, – мне кажется, раньше, чем прогремел взрыв. Я не могу этого видеть, я зажмуриваю глаза и строчу, уже не выбирая цели, наугад. Я понимаю, что это фашисты, что их надо убивать, но я не могу видеть их смерть и убиваю их с закрытыми глазами.
– Быстро отходи в лес! – это голос Юрека.
Я открываю глаза.
– Слышишь? Быстро!
Я углубляюсь в лес, слыша за собой автоматную очередь. Юрек меня прикрывает. Его в любую минуту могут убить, и он готов, чтобы его убили, только бы дать уйти мне.
Выстрелы звучат глуше. Война отступила, скрывшись за деревьями, которые теперь не встают у меня на дороге, а окружают меня плотной стеной, пряча от войны, как кусты прятали зайца. Неудачное сравнение, потому что я совсем не тот, для кого единственная победа – унести ноги с войны, я одержал победу в бою, как только и стоит одерживать победы.
Что это? Я стою на месте своего приземления. Я узнаю эту полянку, а там, за кустами, моя Машина… Стоит мне сесть в нее, и я еще сегодня буду далеко от этой войны… В конце концов можно поменять тему диссертации. Есть темы полегче…
Рядом хрустнула ветка. Я оборачиваюсь и вижу Юрека. Он стоит, обхватив дерево, и я понимаю, что он ранен. А может, и убит.
Я подхожу к нему. У него прострелена грудь. Я хочу перевязать ему рану и замечаю, что она уже перевязана. Неужели он сам оказал себе первую помощь?
Вот когда пригодится моя Машина. Она доставит Юрека в мирный год, он полежит там, подлечится, а потом, если захочет, вернется назад.
Я положил его на сиденье и задумался: куда его везти? Ближайшие пункты – 1914 и мой, 4119 год. Но в 1914-м тоже война, а до моего времени далеко, живым его не довезешь. Что же делать?
Оставалось идти на риск: посадить Машину в любом ближайшем году, где Юрек мог бы подлечить свою рану. Это грозило крупной аварией и тем, что оттуда мне уже вряд ли удастся выбраться в свое время. Но иначе Юрека не спасти.
Я включил мотор, и Машина плавно двинулась с места, верней, не с места, а со времени. На календарифмометре замелькали цифры: 1943… 1947… 1954… Я взялся за ручку тормоза… Сейчас это произойдет… То, от чего предостерегают все инструкции, – аварийная посадка…
Я резко нажал на тормоз. Раздался треск. Машина вгрузла в чужеродное время и проползла на брюхе по нескольким годам. Затем она замерла и затихла, – кажется, навсегда. На календарифмометре значился год 1963-й. То ли от треска, то ли от внезапно наступившей тишины Юрек пришел в себя.
– Что это? – спросил он. – Откуда эта телега? Давай помоги мне выбраться, будем пробираться к своим, пока фрицы не подбросили свежие силы.
– Никаких фрицев здесь нет.
– Нет, так будут, у нас каждая минута на счету…
Я помог ему выбраться из Машины.
– Странная штуковина, – сказал он, поглядев на Машину со стороны. – Откуда она взялась?
– Это Машина Времени, Юрек. Сейчас 1963 год, война давно кончилась, почти двадцать лет назад.
Он смотрит на меня, как на сумасшедшего.
– Ты что это? С перепугу?
– Да, я испугался. Испугался, что ты можешь умереть, и вывез тебя в мирное время. Понимаешь, Юрек, я не тот, за кого себя выдавал. Я не из Люблина, я из сорок второго века.
– Тебя, наверно, контузило, – забеспокоился Юрек.
И тут на глаза мне попалась консервная банка. Я поднял ее. На этикетке была обозначена дата: апрель 1963 года.
Юрек отбросил банку и долго молчал. Он побледнел, мне показалось, что он сейчас потеряет сознание.
– Юрек, нужно срочно найти врача…
– Врача? – он посмотрел на меня с ненавистью. – Ты зачем, гад, меня сюда затащил? Шкуру свою спасал? В то время, когда люди жизни отдают…
– В какое время? Война давно кончилась.
– Слушай, ты, потомок! Твое время еще придет. А в своем времени мы без тебя разберемся. А сейчас вот что: вези меня назад!
– Ты же ранен.
– Я ранен на войне и вылечусь на войне. Заводи свою времянку.
Он хотел унизить Машину Времени и потому назвал ее времянкой. Так у них назывались печки, которые давали не слишком много тепла.
– Может, сначала покажешься врачу?
– Идиот! Что ты скажешь врачу? Как объяснишь пулевое ранение?
Об этом я не подумал. Да, могут быть неприятности. И никому ничего не докажешь.
– То-то ты мне кричал: «Отходи, Юрек!», «Тебе приказано – отходи!» Интересно, кем это мне было приказано?
– Я тебе ничего не кричал.
Он долго ругался, выкладывая все, что он думает обо мне и о моем времени. Особенно когда узнал, что Машина вышла из строя.
– Что? Ты хочешь сказать, что твой примус больше не действует? Давай приводи в порядок свою технику, некогда мне тут с тобой…
– Я не умею.
1 2 3 4 5 6 7 8
Ручной времяискатель показал присутствие инородного времени в коротком диапазоне. Инспектор внимательно посмотрел на герцога, но не обнаружил на его лице ничего, кроме смятения, понятного в сложившейся вокруг него обстановке.
– Почему-то мне сегодня целый день вспоминается Людовик Орлеанский. Все считают, что я его убил, хотя я не принимал в этом непосредственного участия. И вообще дело давнее, прошло двенадцать лет… Да… – вздохнул Иоанн. – Мне почти пятьдесят, пора на покой. Наработался я, навоевался. – Он встал, словно собираясь немедленно идти на покой: – Я, пожалуй, не дождусь самого, пойду к дофину. Не хочется идти к дофину, но… – он грустно покачал головой. Очень уж ему не хотелось идти к дофину.
Лишь только он скрылся за дверью, инспектор вытащил справочник. Иоанн Бургундский… прозванный Бесстрашным… родился в 1371 году, умер… Инспектор не поверил своим глазам: герцог умер в 1419-м. И даже не умер, а убит во время визита в Монтро, в тот самый замок, в котором он в данный момент находился… Видно, не зря он вспоминал убитого Людовика Орлеанского, не зря у него у самого совершенно убитый вид…
От короля вышла его супруга, королева Изабо, в сопровождении лекаря.
– Скажите, доктор, это не опасно? – спрашивала она, слишком явно желая, чтоб это было опасно, потому что ей не терпелось избавиться от безумного мужа.
– Для его величества не опасно, а вот для королевства…
– Королевство в полном отчаянии, – без всякого отчаяния сказала королева. И тут она заметила постороннего: – Вы к его величеству? Откуда?
– Из Испании.
– О Испания, в моих жилах течет испанская кровь! – и королева наградила инспектора таким взглядом, от какого с королем, видимо, и приключилось его несчастье.
– Типичная шизофрения, – сказал медик, имея в виду короля, а инспектор лихорадочно принялся вспоминать, существовало ли в пятнадцатом веке понятие шизофрении. – В старину подобные болезни лечили голодом.
В старину… О какой старине он говорил, инспектору было непонятно. Где-то он читал, что шизофрению лечили голодом в двадцатом веке, но, может быть, ее так лечили и во втором? Ведь события повторяются, и на смену старой приходит новая старина.
– Может быть, его полечить голодом? – прикидывала королева. – Я могу распорядиться, чтоб ему не давали есть.
– С голодом покамест повременим. У вас и так полкоролевства голодает, а если будет голодать еще и король… – в качестве приезжего медика он мог позволить себе подобные вольности.
Если он действительно медик, раздумывал инспектор Шмит, то для него интересно познакомиться с шизофренией, которой давно уже нет в его времени. Ради этого можно и угнать Машину.
– Так вы считаете, что его величество поправится? – спросила королева с тревогой то ли за здоровье, то ли за болезнь короля.
– Вам нет основания беспокоиться, ваше величество, – сказал медик, почему-то подмигнув при этом инспектору, с которым они даже не сказали двух слов. – Однако я должен откланяться, меня ждет мой пациент.
И тут раздался истошный крик его пациента.
– Вы себе представить не можете, как мне надоела эта вечная резня, – сказала французская королева, оставшись наедине с испанским послом. – Каждый день одно и то же, одно и то же…
Глядя на эту хрупкую женщину, трудно было поверить, что она предалась англичанам, поддерживая их против мужа и своей страны. В угоду англичанам она сделала официальное заявление, что сын ее, дофин Карл, не является сыном ее царствующего мужа, не только поставив под сомнение свою репутацию, но и развеяв все сомнения на этот счет. Тем самым она лишила сына права наследия, отдав это право английскому Генриху, который, однако, вскоре умер, потеряв не только чужой престол, но и свой собственный.
Однако преданный матерью дофин тоже не был кристальным человеком. Он был замешан в убийстве герцога Иоанна Бургундского (то-то герцогу так не хотелось идти к дофину), а когда умер его отец Карл Безумный, наследного дофина никто не хотел короновать, пока это не сделала Жанна д'Арк, преданная ему и преданная им англичанам.
В приемный зал вышел Карл VI, худой, болезненный человек, с застенчивой, почти робкой улыбкой.
– Вы ко мне? – осведомился он у инспектора, послав королеве воздушный поцелуй. – Ради бога, извините! Мне не сказали, а я не догадался выглянуть, виноват! Нет-нет, без церемоний, заходите, пожалуйста!
Стены королевского кабинета были сплошь увешаны щитами, надписи на которых свидетельствовали о миролюбивом характере их обладателя. «Блаженны миротворцы». «Все понять – все простить». «Не ведаете, что творите». Были надписи призывные: «Отойди от зла и сотвори благо!», «Перекуем мечи на орала!», «Не зарывай талант в землю!» Были полные отчаяния: «О времена! О нравы!», «Да минует меня чаша сия!», «Бей, но выслушай!» Надпись на одном щите, казалось, обобщала все остальные: «Вот как делается история!»
– Какая удивительная коллекция! – воскликнул инспектор.
– Это не коллекция, это жизнь. Я никогда не знал мирного времени. Когда я родился, уже шла война. Она началась за тридцать лет до моего рождения и будет продолжаться еще тридцать лет после моей смерти.
Поразительно, что он ошибся всего на один год: война началась за тридцать один год до его рождения и окончилась через тридцать один год после его смерти. Жизнь безумного короля приходилась на самую середину безумной войны, и в этом была какая-то безумная закономерность.
– А мечей вы не собираете? – спросил инспектор.
– Нет, – отрубил король, – мечей я не собираю. У нас хватает тех, кто собирает мечи. Не собирали б они мечи, я бы не собирал щиты.
Вдруг он подмигнул гостю:
– Сейчас я вам кое-что покажу. Мой шут – он хоть и дурак, но светлая голова, можете мне поверить, подарил мне колпак. А я ему за это отдал корону. – Он достал из шкатулки колпак и надел его. – На вид он не очень внушительный, но зато удобный.
Странно, что шутовской колпак вовсе не делал короля смешным, он придавал его лицу даже некоторое выражение скорби. Колпак печально свисал на одну сторону, словно подчеркивая однобокость судьбы, которая, давая все с одной стороны, с другой стороны – все отнимает.
Вслед за тем король забыл о госте и принялся гоняться за мухой. Поймал ее, сунул куда-то под крышечку и сказал:
– Здесь она будет в безопасности. У нас так безжалостно уничтожают мух. Приходится их ловить, чтобы спасти от уничтожения.
Он печально посмотрел на инспектора, снял колпак и сказал:
– Война тянется почти сто лет, даже не верится, что бывает мирное время. Преданья говорят, что бывает, но мне не верится. Я родился во время войны и умру во время войны. Война была до меня и будет после меня… – Он снял со стены щит с надписью: «Сим победиши», прикрылся им и сказал: – Аудиенция окончена.
В приемном зале инспектора ждал медик.
– Все в порядке, можно отправляться. Нам, кажется, по пути? – Он засмеялся: – Только не прикидывайтесь испанским послом, я слышу, о чем вы думаете!… Что? Не расслышал… Нет, я не тот человек, который вам нужен. Я не из сорок второго, я из гораздо более позднего. Но я могу вас подвезти…
– Машина ваша собственная? – на всякий случай уточнил инспектор.
– Какая Машина? Времени? Старо, инспектор, старо! Так передвигались наши далекие предки. Наш способ – проекция вечности на любую секунду и проекция секунды на вечность. Что это значит? Это значит, что в каждую секунду я проживаю целую вечность, а поскольку в среднем жизнь человека нашего времени составляет тридцать миллиардов секунд, то, значит, я проживаю тридцать миллиардов вечностей. Не так уж мало, а? Как вы думаете?
Инспектор подумал, что этот врач-психиатр, видимо, сам спятил, и тот немедленно отозвался:
– Да нет, я вполне нормальный человек, и век мой, с точки зрения моего века, вполне нормальный. Но мы действительно передвигаемся по времени без машин, проецируя себя, так сказать… Ну, ладно, не буду перегружать ваше воображение. Так поедемте? Можете не отвечать, я слышу, что вы отказываетесь. – Он поклонился по здешнему обычаю. – Может, встретимся в каком-нибудь столетии. Кстати, через два года мне предстоит поездка в 1934 год. Приход к власти Гитлера, любопытный случай массового психоза. Вы туда не собираетесь? Ну, тогда всяких вам благ. – Он исчез, спроецировав себя в какое-то другое время.
Из покоев дофина вышел герцог Иоанн, на удивление здоровый и невредимый.
– Это просто невероятно, – радостно заговорил он, – мне пропороли кольчугу, да что там кольчугу, меня пропороли насквозь. И стоило этому лекаришке чем-то помазать, как сразу все зажило, даже исчезли боли, которые были до покушения. – Он осторожно приложил руку к сердцу. – Стучит, как новенькое, давно так не стучало…
Это было непостижимо. Не то, что врач вернул жизнь покойнику – в сорок втором веке такие вещи делаются в каждом медпункте, – а то было непостижимо, что герцог остался жив, когда по истории он числился убитым.
– Я рад за вас.
– А уж как я рад! Людовику Орлеанскому просто не повезло: рядом с ним не оказалось подходящего лекаря. Хотя, правда, это было двенадцать лет назад, тогда еще медицина была не так развита.
Человек, живущий короткую жизнь, измеряет ее своими короткими мерками. Двенадцать лет для него время, а на самом деле – ну что они, в сущности, эти двенадцать лет?
Об этом думал инспектор, когда за спиной герцога мелькнула какая-то тень и вслед за тем раздался пронзительный крик герцога:
– На помощь! Лекаря!
Но его лекарь был уже далеко: времяискатель больше не показывал инородного времени.
А вокруг уже собиралась толпа: король, королева, придворные и служащие двора…
Иоанн Бесстрашный, герцог Бургундский был убит.
История торжествовала.
Глава седьмая. ЯН – 1941 – 1963
– Юрек, как ты относишься к Вацеку?
– Разве ты знаешь Вацека? А не знаешь, так нечего и говорить.
Мы спускаемся к шоссейной дороге, по которой должна пройти колонна вражеских машин. Вернее, мы спускаемся, потому что она не должна пройти, не должна пройти ни в коем случае.
– Оставайся здесь, – говорит Юрек, – начнешь сразу после меня. Не забыл, как это делается?
Я остаюсь один.
Как бы мне хотелось увидеть этого Вацека! Посмотреть ему в глаза, сказать о том, что случится после. Что сколько будет существовать человечество, люди будут с проклятием произносить его имя…
Издалека доносится гул машин.
Тяжелые грузовики, крытые брезентом. Древняя техника, в наше время исчезнувшая с лица земли, вымершая, как вымирали доисторические животные… Шесть машин…
Первая машина приближается, я вижу за стеклом кабины двух солдат, похожих на тех, которых видел на старинных рисунках и фотографиях. Они оживленно разговаривают и даже смеются, не подозревая, что у них так мало осталось времени… Но они, гоня свои машины по чужой земле, думают, конечно, не о времени, а о пространстве. Почему-то, живя во времени и пространстве, человек больше дорожит пространством, чем временем. И отдает свою жизнь за кусочек пространства, которое все равно ему не понадобится…
Первая машина прошла… Вторая… Четвертая машина прошла…
И тут гремит взрыв. Это Юрек подает мне команду.
Я бросаю гранату в последнюю машину, чтобы преградить остальным путь к отступлению. Но граната не разрывается: я забыл выдернуть кольцо.
Вторая граната разрывается, но в стороне от машины. Третья попадает в цель.
В колонне переполох. Из уцелевших машин выскакивают солдаты и залегают под прикрытием придорожных кустов. Я вспоминаю про свой автомат и даю очередь, как учил меня Юрек.
Я слышу свист пуль: это стреляют по мне… Странное, ни с чем не сравнимое чувство испытываешь, когда по тебе стреляют. Хочется зарыться в землю или раствориться в воздухе, но вместе с тем возникает ощущение собственной значимости: все же ты чего-то стоишь, раз в тебя целится столько дул, столько глаз.
Несколько солдат поднимаются с автоматами наперевес, но тут же опять ложатся – на время или насовсем: это заработал автомат Юрека. Я бросаю еще одну гранату, целясь уже не в машину, а в этих людей, бросаю туда, где их побольше, и вижу искаженные лица, слышу крики, – мне кажется, раньше, чем прогремел взрыв. Я не могу этого видеть, я зажмуриваю глаза и строчу, уже не выбирая цели, наугад. Я понимаю, что это фашисты, что их надо убивать, но я не могу видеть их смерть и убиваю их с закрытыми глазами.
– Быстро отходи в лес! – это голос Юрека.
Я открываю глаза.
– Слышишь? Быстро!
Я углубляюсь в лес, слыша за собой автоматную очередь. Юрек меня прикрывает. Его в любую минуту могут убить, и он готов, чтобы его убили, только бы дать уйти мне.
Выстрелы звучат глуше. Война отступила, скрывшись за деревьями, которые теперь не встают у меня на дороге, а окружают меня плотной стеной, пряча от войны, как кусты прятали зайца. Неудачное сравнение, потому что я совсем не тот, для кого единственная победа – унести ноги с войны, я одержал победу в бою, как только и стоит одерживать победы.
Что это? Я стою на месте своего приземления. Я узнаю эту полянку, а там, за кустами, моя Машина… Стоит мне сесть в нее, и я еще сегодня буду далеко от этой войны… В конце концов можно поменять тему диссертации. Есть темы полегче…
Рядом хрустнула ветка. Я оборачиваюсь и вижу Юрека. Он стоит, обхватив дерево, и я понимаю, что он ранен. А может, и убит.
Я подхожу к нему. У него прострелена грудь. Я хочу перевязать ему рану и замечаю, что она уже перевязана. Неужели он сам оказал себе первую помощь?
Вот когда пригодится моя Машина. Она доставит Юрека в мирный год, он полежит там, подлечится, а потом, если захочет, вернется назад.
Я положил его на сиденье и задумался: куда его везти? Ближайшие пункты – 1914 и мой, 4119 год. Но в 1914-м тоже война, а до моего времени далеко, живым его не довезешь. Что же делать?
Оставалось идти на риск: посадить Машину в любом ближайшем году, где Юрек мог бы подлечить свою рану. Это грозило крупной аварией и тем, что оттуда мне уже вряд ли удастся выбраться в свое время. Но иначе Юрека не спасти.
Я включил мотор, и Машина плавно двинулась с места, верней, не с места, а со времени. На календарифмометре замелькали цифры: 1943… 1947… 1954… Я взялся за ручку тормоза… Сейчас это произойдет… То, от чего предостерегают все инструкции, – аварийная посадка…
Я резко нажал на тормоз. Раздался треск. Машина вгрузла в чужеродное время и проползла на брюхе по нескольким годам. Затем она замерла и затихла, – кажется, навсегда. На календарифмометре значился год 1963-й. То ли от треска, то ли от внезапно наступившей тишины Юрек пришел в себя.
– Что это? – спросил он. – Откуда эта телега? Давай помоги мне выбраться, будем пробираться к своим, пока фрицы не подбросили свежие силы.
– Никаких фрицев здесь нет.
– Нет, так будут, у нас каждая минута на счету…
Я помог ему выбраться из Машины.
– Странная штуковина, – сказал он, поглядев на Машину со стороны. – Откуда она взялась?
– Это Машина Времени, Юрек. Сейчас 1963 год, война давно кончилась, почти двадцать лет назад.
Он смотрит на меня, как на сумасшедшего.
– Ты что это? С перепугу?
– Да, я испугался. Испугался, что ты можешь умереть, и вывез тебя в мирное время. Понимаешь, Юрек, я не тот, за кого себя выдавал. Я не из Люблина, я из сорок второго века.
– Тебя, наверно, контузило, – забеспокоился Юрек.
И тут на глаза мне попалась консервная банка. Я поднял ее. На этикетке была обозначена дата: апрель 1963 года.
Юрек отбросил банку и долго молчал. Он побледнел, мне показалось, что он сейчас потеряет сознание.
– Юрек, нужно срочно найти врача…
– Врача? – он посмотрел на меня с ненавистью. – Ты зачем, гад, меня сюда затащил? Шкуру свою спасал? В то время, когда люди жизни отдают…
– В какое время? Война давно кончилась.
– Слушай, ты, потомок! Твое время еще придет. А в своем времени мы без тебя разберемся. А сейчас вот что: вези меня назад!
– Ты же ранен.
– Я ранен на войне и вылечусь на войне. Заводи свою времянку.
Он хотел унизить Машину Времени и потому назвал ее времянкой. Так у них назывались печки, которые давали не слишком много тепла.
– Может, сначала покажешься врачу?
– Идиот! Что ты скажешь врачу? Как объяснишь пулевое ранение?
Об этом я не подумал. Да, могут быть неприятности. И никому ничего не докажешь.
– То-то ты мне кричал: «Отходи, Юрек!», «Тебе приказано – отходи!» Интересно, кем это мне было приказано?
– Я тебе ничего не кричал.
Он долго ругался, выкладывая все, что он думает обо мне и о моем времени. Особенно когда узнал, что Машина вышла из строя.
– Что? Ты хочешь сказать, что твой примус больше не действует? Давай приводи в порядок свою технику, некогда мне тут с тобой…
– Я не умею.
1 2 3 4 5 6 7 8