OCR: Longsoft, SpellCheck: MCat78
Буало-Нарсежак.
Заклятие.
Любовь, если нет в ней страсти, — ничто, всего лишь пошлое и бессмысленное приключение в мире зла.
Томас Манн. Волшебная гора
…ибо он попадет в сеть своими ногами и по тенетам ходить будет. Петля зацепит за ногу его, и грабитель уловит его. Скрытно разложены по земле силки для него и западни на дороге. Со всех сторон будут страшить его ужасы и заставят его бросаться туда и сюда.
Ветхий Завет. Книга Иова, гл. 18, 8 — 11

Глава 1
Франсуа Рошель,
ветеринар Ле-Кло Сен-Илер
через Бовуар-сюр-Мер (Вандея)
Мэтру Морису Гарсону,
члену Французской академии,
адвокату Парижского суда (Париж)
Все началось 3 марта этого года. По крайней мере, так мне кажется. Мне уже трудно сказать, что важно, а что не очень. Может, визит Виаля дал всему толчок? В каком-то смысле — да. Но, если не верить в случайности, драма началась двумя годами раньше. Как раз в марте!… В марте я поселился здесь с Элиан. Мы переехали из Эпиналя.
Не стану рассказывать о своей жизни, хочу только подробно изложить события последних трех месяцев, не делая выводов, ничего не меняя, — словом, изложить то, что пришлось пережить. Уж не знаю, виноват я или нет. Вы сами решите, когда прочтете мой отчет, так как именно отчет я и стремлюсь написать. Я не претендую на то, что хорошо владею пером. Но мое ремесло научило меня наблюдать, размышлять, чувствовать: под этим я подразумеваю способность улавливать в большей мере, чем другие, то, что я называю «знаками». Впервые приближаясь к животному, я уже знаю, как расположить его к себе, как с ним разговаривать, как приласкать, успокоить. Первое, что ощущают мои пальцы под влажной шерстью, — это страх. Животных, поверьте мне, преследует страх смерти. Я всегда проникался глухой тревогой, терзавшей животных, когда они заболевают. О страхе я знаю все. Вот почему из меня выйдет хороший свидетель.
Однако, когда 3 марта у ворот позвонили, никакого предчувствия у меня не было. Начинало темнеть. Я валился с ног от усталости, так как весь день бродил по болотам от фермы к ферме. Я только что принял душ и сидел в домашнем халате у себя в кабинете, составляя список лекарств, которые требовалось срочно заказать в лаборатории Нанта. Залаял мой пес по кличке Том. Я вяло приподнялся. Какое-нибудь происшествие на дороге, не иначе. Раненая лошадь, которую, возможно, придется добить. Я спустился вниз, прошел через кухню, чтобы предупредить Элиан.
— Я быстро управлюсь или поеду завтра, если время терпит.
— Опять будешь есть все остывшее, — сказала Элиан, что следовало понимать, как «опять мне ужинать одной!».
Но пренебречь своими обязанностями я не мог. Мой предшественник в несколько месяцев растерял клиентуру только потому, что не понял: здесь, на болотах, скотина ценится дороже людей. Я спустился по аллее и за оградой разглядел высокий силуэт и темную массу автомобиля необычных размеров, наверняка американского. Заинтригованный, я ускорил шаг и открыл ворота.
— Мсье Рошель?
— Да.
— Доктор Виаль. Я пригласил его войти. Он замялся было, потом решился:
— Только на минутку.
Позже, когда я шел рядом с этим человеком, у меня промелькнула мысль: парижанин, который приехал на уик-энд в Сен-Жиль или Сабль, может, просто проветрить виллу перед пасхальными праздниками… На вид лет пятидесяти… Богат… Дети хорошо устроены… У супруги собачка, которую она перекормила сладостями… пекинес или бассет… Я провел визитера в свой врачебный кабинет. Он огляделся. Положил на смотровой стол свою фетровую шляпу и перчатки, отказался сесть на стул, который я пододвинул ему, и протянул мне портсигар. На нем был добротный твидовый костюм, на шее пышно повязан платок, придававший ему вид актера. И при этом твердый взгляд, голубые, чуть навыкате глаза, тонкая кожа холеного лица, мясистые уши. Его облик меня слегка подавлял.
— Вас не слишком затруднит поехать в Нуармутье? — спросил он.
— Нет. Хотя я не часто бываю там из-за проезда Гуа []. Столько времени теряешь впустую, если застрять на той стороне из-за прилива… Но в случае необходимости… Он стоял неподвижно и смотрел на меня, едва прислушиваясь к моим словам.
— Вам приходилось иметь дело с хищниками?
— С хищниками?.. Черт! Я лечил быков.
— Нет, — произнес он нетерпеливо. — Речь идет о гепарде.
Меня насторожило именно это слово. Я воспринял его как-то болезненно и пожал плечами.
— А вы не могли бы объяснить?..
— Конечно. Отодвинув шляпу, он уселся на краешек стола.
— В двух словах: я работаю хирургом в Браззавиле. Сейчас провел несколько месяцев во Франции и перед отъездом отправился в Нуармутье повидаться со своей хорошей знакомой мадам Элле…
Виаль поискал глазами пепельницу, возможно, чтобы собраться с мыслями. Говорил он как бы нехотя.
— Любопытная особа… Родилась в колонии… надеюсь, вас не шокирует это слово?.. Там жила, там вышла замуж… Настоящая африканка. Затем смерть мужа в прошлом году. И приезд во Францию.
— В Нуармутье? Виаль улыбнулся.
— Понимаю, что вы имеете в виду. Скорее ей пристало бы жить в Париже. Женщина высокой культуры. А как рисует! Но не имеет средств к существованию. Все, чем она владеет, — это домик, унаследованный от мужа. Так что пришлось покориться судьбе.
— Однако! Нуармутье после Браззавиля!
— У нее не было выбора, — сухо сказал Виаль. — Впрочем, ей там неплохо. Место великолепное, увидите… Дом окружен сосновым бором.
— Шезский лес.
— Да, по-видимому. Из мастерской Мириам открывается вид на море, берег.
Имя «Мириам» он произнес по привычке. Для него она была Мириам. Впрочем, это еще ни о чем не говорило.
— Так что же гепард? — напомнил я.
— Так вот, гепард заболел. Этого зверя я ей подарил, когда она уезжала. Мне хотелось, чтобы ее связывало с Африкой что-то живое. Может, мне и не следовало этого делать. Теперь Ньете хворает. Что с ней, не знаю. Это самка, а самки не так выносливы, как самцы, и острее на все реагируют. У меня впечатление, что она никак не может акклиматизироваться. Правда, это мое личное мнение. Как ее лечить, мадам Элле не знает. Мне хотелось, чтобы туда съездили вы… Понимаете, для меня этот гепард не просто зверь. Да, я начинал понимать. Виаль поднялся.
— Вы поедете?
— Завтра утром.
— Благодарю вас.
Похоже, у него отлегло от сердца, но он сделал над собой усилие, чтобы попрощаться радушно.
— Я остановился в Сабль д'Олоне, в гостинице «Дю Рамбле», и уезжаю через десять дней. По приезде расскажете мне, что и как… — Он тотчас одернул себя: — Сообщите, можно ли что-либо предпринять… Разумеется, все расходы я беру на себя. Когда он направился к двери, к нему уже вернулся апломб большого босса.
— Работенка, прямо скажем, не приведи Господь. Но Ньете — очень ласковый зверь. Я уверен, что все у вас пройдет гладко.
Он поискал, что бы такое любезное сказать напоследок, но не нашелся, и пожал мне руку со словами:
— До скорого… Гостиница «Дю Рамбле».
Машина бесшумно тронулась, и я закрыл калитку. Гепард!… Конечно же что-то вроде ягуара. И хотя страха я не испытывал, но уже жалел о своем обещании Виалю.
— Можно накрывать! — крикнул я Элиан, поднимаясь к себе в кабинет. Пролистав несколько книг, я вскоре нашел небольшую статью.

«Гепард — хищник, крупная кошка. Гепарда также называют леопардом-охотником и леопардом с гривой; обитает в Южной Азии и Африке. Внешне похож на огромную кошку, но приручается, как собака. Шкура желтовато-рыжего цвета, покрыта черными круглыми пятнами. Достигает в длину одного метра. Обладает кошачьей гибкостью и мощными челюстями, но лишен острых когтей и свирепого нрава; шерсть завивается, как у собаки. На диалекте его называют также шета».
Я поднял глаза. В ночной тьме горели огни острова. Виаль мне определенно не понравился. Я уточнил час отлива — шесть с четвертью. Утро испорчено. Я был не в духе, усаживаясь рядом с Элиан. Но ее любопытства мне не следовало опасаться: Элиан никогда меня ни о чем не расспрашивала.
Я уже писал, что не намереваюсь рассказывать вам о нашей жизни. Однако кое-что необходимо уточнить, иначе вы мне не поверите. Я чувствую, что любая подробность обретет смысл. Так, мне следовало бы, вероятно, описать наш дом. При выезде из Бовуара начинается дорога на Гуа. Она скользит между соляными разработками, выписывая странные виражи, подобно горной тропе, проложенной по плоской, как ладонь, равнине. То тут, то там подпрыгиваешь на ухабах, фермы попадаются не часто, дома, беленные известью, двери гаражей и сараев украшены большими белыми крестами. В Бретани на перекрестках ставят распятия. Здесь на воротах рисуют кресты. Почему я не поселился в Бовуаре — большом и шумном городе? Наверное, очаровала грусть, которой пронизан этот голый деревенский пейзаж. И нашлись доводы, чтобы убедить Элиан. Участок Сен-Илер можно было купить за бесценок. Дом хорошо расположен — чуть в стороне от дороги, кроме того, многочисленные пристройки, где я собирался со временем устроить псарню; а еще я планировал заняться садом, наглухо закрыть колодец, заново оштукатурить фасад… Элиан слушала меня со снисходительной улыбкой женщины, которую не проведешь.
— Ну что ж, будь по-твоему, — сказала она.
Да, мне хотелось приобрести этот дом: просторный, светлый, удобный. С противоположной от фасада стороны — вторая дверь, позволявшая уходить, никого не беспокоя, и входить, не занося грязи. В моем распоряжении находился целый флигель; из одного окна кабинета на втором этаже открывался вид на бескрайнее море, а из другого — конца и края не видно лугам. Море — желтое и зеленое, земля — зеленая и желтая. Сам же я где-то между небом и землей, как впередсмотрящий на корабле. От такой шири охватывало какое-то пьянящее и немного болезненное чувство. Попробуй я выразить свои ощущения — Элиан меня бы не поняла. Да я и сам не мог толком в них разобраться. Что мне определенно нравилось, так это первозданность медленно поднимающейся из глубины моря суши. Я как бы соучаствовал в формировании земной тверди. Я чувствовал себя человеком, стоящим у истока времен, когда по утрам, бродя по полям под моросящим дождем, приносимым ветром с запада, замечал в тумане у дороги неподвижных лошадей, вытянувших шеи к совсем близкому отсюда морю. Потом животные шли ко мне через пастбище, я приветствовал их, разговаривал с ними. Все мы — земля, дождь, животные и я — первобытная глина, из которой жизнь задумчиво лепила свои формы. Элиан мило посмеялась бы надо мной, если бы я решился открыть ей душу. Она неглупа. Но, уроженка Эльзаса, она чувствовала себя здесь на чужбине. Да и от моей профессии она не в восторге. Послушать ее, мне следовало бы поселиться в Страсбурге, лечить за хорошую плату кошечек и собачек. Несостоявшийся врач, неудачник. Ну нет! Только не это. И вот однажды я прочел в газете, что в Бовуаре требуется ветеринар, и сразу решился. Дом тоже был куплен как-то с налету. Элиан смирилась. Я совсем неплохо зарабатывал и затеял целую программу усовершенствований: паровое отопление, современно оборудованная кухня, телевизор… Элиан могла чувствовать себя почти как в Страсбурге. Почти как… На самом же деле она ощущала себя здесь изгнанницей. Я тщетно уговаривал ее съездить развеяться.
— Но куда? — отвечала она.
— Не хочу, чтобы ты скучала.
— А я и не скучаю.
Она выращивала цветы, шила, вышивала, читала или, чтобы сделать мне приятное, ездила кататься на велосипеде.
Пока у нас еще не было телефона — его обещали поставить не один раз, но все мои ходатайства оставались без ответа. Два раза в неделю я привозил из Бовуара продукты: мясо, бакалейные товары, овощи. Если Элиан уставала, ей помогала по хозяйству пожилая женщина из какой-то развалюхи напротив. Женщине было семьдесят лет, и все ее звали Матушка Капитан. А может, то была ее фамилия. Друзьями мы не обзавелись. Я очень редко бывал дома. Разумеется, я знал всех в округе и мог перекинуться словечком то с одним, то с другим. При моей профессии нужно иметь хорошо подвешенный язык. Но я так ни с кем и не сдружился. И это непросто объяснить. Скрытным меня отнюдь не назовешь. Напротив, я скорее общителен. Но разговоры, даже самые дружеские, меня быстро утомляют. Они поверхностны и не затрагивают сути вещей. Здесь же час за часом, сменяя одно время года другим, всему, что надо знать, учит природа. Ветер и свет, земля и небо ведут бесконечный диалог. Как говорит Матушка Капитан, «мой единственный собеседник — это дождь». В этом мы с ней схожи. Я слушаю течение жизни. Поэтому на моем лице написана тревога, которая и вводит людей в заблуждение.
— Ну как, что-то не клеится сегодня утром, мсье Рошель?
— Да что вы, все в порядке.
Я почти слышу, как они шепчут за спиной: «Он слишком много работает… долго не протянет… не такое уж у него крепкое здоровье!…» Я все это знаю и знаю, что они ошибаются. По крайней мере, я думал, что они ошибаются. А теперь я сам задаю себе вопрос: может, надо быть таким же, как они, — исполненным здравого смысла, который мешает им видеть дальше собственного носа?
Но вернусь к Элиан. С обоюдного молчаливого согласия мы никогда не говорили о моей работе. Элиан же никогда не жаловалась. Когда я возвращался, валясь с ног от усталости, то переодевался и шел в другое крыло, где меня ждала Элиан. Я ее целовал. Она нежно гладила меня по щеке, желая показать, что она со мной, что остается моей союзницей, разделяет мои трудности, и затем вела меня в столовую. Стол всегда украшали цветы, меню состояло из аппетитных блюд. Почти никогда не бывало рыбы — Элиан не умела ее готовить. Мясные блюда, приготовленные каждый раз по-новому, по рецептам ее излюбленной кухни, приводили меня в состояние сытого оцепенения. Меня клонило в сон, а она смотрела телевизор.
Мне хотелось поговорить, но как Элиан не знала, куда поехать развеяться, так я не знал, что сказать. Просто я ощущал, что мне хорошо, она догадывалась об этом, и наше молчание было глубоким, умиротворенным, несколько меланхоличным. Может, в счастье должна заключаться толика сожаления о чем-то неведомом. Я пытаюсь изложить эти впечатления на бумаге. Теперь, когда все кончено, каждая деталь мне кажется важной и надрывает душу. Я вижу, как мы отправляемся спать. Комната меблирована с большим вкусом. Ее обставлял художник по интерьерам из Нанта.
Вначале она казалась мне слишком уж красивой, чересчур смахивала на рекламный проспект. Но мало-помалу мы вжились в нее — так привыкаешь к новой одежде, когда ее поносишь. Пока я заводил будильник, Элиан причесывалась на ночь. Временами я спохватывался и застывал на месте. Что со мной происходит? Мне тридцать лет, а я веду размеренную жизнь старика. Нет, вернее, солдата. Я скорее дисциплинирован, чем опутан привычками. А Элиан?.. Ну зачем бы я стал мучить ее абсурдными вопросами? Я гасил свет. Мы никогда не закрывали ставен, разве только при сильном ветре, который гнал над лугами водяную пыль. Лежа в постели, я любил наблюдать звезды, отблески маяка; луч скользил с такой быстротой, что казался нереальным. А затем?.. Раз я взялся ничего не утаивать, то придется затронуть и этот, основной, момент… Любовь как физическая близость не занимала большого места в нашей жизни. То был просто ритуал, впрочем, приятный. Элиан приноровилась к нему, как и ко всему остальному. Она полагала, что удовольствие — составная комфорта. И пунктуально предлагала мне себя, но без восторга. Утолив желание, мы тут же засыпали после целомудренного поцелуя. Дни и ночи зеркально повторялись. Я много работал, мой сейф заполнялся купюрами, которые я ежемесячно относил в банк. Я не придавал большого значения деньгам, не питал честолюбивых надежд и жил только работой. Здесь тоже необходимо внести ясность. Я не был ученым, отнюдь. Наука была мне в тягость. Но я одарен удивительным «чувством руки». Трудно объяснить, что я имею в виду. Вы слышали рассказы об искателях подземных родников? Они чувствуют воду. Они ее чувствуют всеми нервами, замирая над ней, подобно стрелке компаса, указывающей на магнитный полюс. У меня же пальцы знахаря. Мои руки интуитивно определяют больной орган, и животное тотчас мне себя вверяет. Между ним и мною устанавливается контакт — иначе не скажешь. Конечно, этого не объяснишь, но истина не всегда бывает наглядной: она может даже показаться невероятной, и вы убедитесь в этом сами. Несомненно одно — через животных я соприкасался с тем, что составляло мою собственную природу, мою суть; выбирался из смутной мглы, в которой обычно бродила моя мысль, не находя выхода. Я сосредоточивался, мое внимание чрезвычайно обострялось, и я перевоплощался в собаку, лошадь или быка, своей плотью ощущая их плоть, разгадывая их через себя, вылечивая себя через них. Наверное, музыканты, истинные музыканты, испытывают нечто подобное, и это потрясающее состояние. Испытываешь радость, которую желаешь пережить снова и снова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17