Должно быть, она не любила быстрой езды, и вообще ей были чужды бурные эмоции. Реми смотрел на овал ее лица со слегка пухлым подбородком. "Она слишком много ест. " И так как за ним наблюдала Клементина, он повернул голову и тотчас же узнал леса, окружающие Мен-Ален. Автомобиль двигался вдоль стены парка, утыканной сверху осколками стекла. Воберы чувствовали себя в безопасности только за железными решетками, засовами, толстыми стенами. Может быть, они хотели за ними скрыть позорную болезнь Реми? Само имение стояло посреди гигантского парка, и от него до ближайших домов было не меньше километра. Однако, в деревне все об этом знали… Забавно было бы доехать до деревни. Поднялись бы крики: "Смотрите, чудо!… " Клементина порылась в корзине, которая в пути служила ей дорожной сумкой, и вытащила оттуда гигантских размеров ключ. Машина остановилась перед решеткой, украшенной изящным величественным орнаментом. Сквозь нее можно было видеть очень длинную темную аллею, на которой местами тонкими столбами света ложились солнечные лучи. В конце аллеи виднелся фасад дома.
— Дай мне, — сказал Реми.
Он захотел открыть сам. Петли ворот заржавели. Напрасно он толкал изо всех сил. Дядя вышел из машины.
— Оставь это, слабак.
Решетка поддалась перед ним, и он не спеша снова сел за руль.
— Я пойду пешком, — бросил Реми.
Он следовал за машиной, утопая в глубокой траве на обочине дороги и испытывая глубокое физическое наслаждение от самого процесса ходьбы. Все же великолепно! В первый раз!… Он сорвал цветок, оторвал пару лепестков; какой-то желтый цветок, он даже не знал, как тот называется. Но имен деревьев и птиц он тоже почти не знал. С обеих сторон дороги протянулись подлески; проходя мимо Реми чувствовал внутреннюю жизнь трав и листвы вплоть до копошащейся в них малейшей букашки. Да и сам он представлял собой нечто вроде дикорастущего растения, которое перемещается в пространстве благодаря какой-то таинственной магнетической силе. И может быть, для того, чтобы стать нормальным, здравомыслящим человеком, похожим на других, просто человеком с натруженными руками и дубовой башкой, нужно непременно оборвать этот мистический контакт. Он задумчиво созерцал свои длинные гибкие пальцы, в которых он ощущал покалывание, как во время грозы. У мамочки были точно такие же руки. Он тяжело вздохнул, вспомнив, что ему нужно идти к дому. Там дядя воевал с наружной дверью, которая, повидимому, разбухла от влаги. Наконец, он вошел первым; за ним последовала Раймонда. Клементина с высокого крыльца сделала Реми знак, потом она в свою очередь исчезла из виду, и вскоре о стены стукнули высокие ставни окон первого этажа. Какие воспоминания он вынес из пребывания в этом имении? Он помнит качающуюся листву и стрекочущих в ветвях сорок, на которых он, откинув голову, часами смотрел из своей коляски, когда при первых признаках дождя его отвозили в тень деревьев; и это бездумное созерцание продолжалось до тех пор, пока последние солнечные лучи, наклонно падая сквозь ветви, пятнами не ложились на его лицо. Так монотонно тянулись дни. По утрам он валялся в постели. Как не стыдиться этого впустую потраченного времени? После обеда он дремал, и Клементина, сидя рядом, вязала и отгоняла от него носовым платком мух и ос. Так как в доме было влажно, по вечерам в его комнате зажигали камин, и Раймонда приносила карты. «Я был, как мертвец», — подумал Реми.
По заросшим мхом ступенькам он поднялся на крыльцо и зашел в холл. Он сразу же узнал оленьи рога на стенах, уложенный плитками в шахматном порядке пол, два пролета монументальной лестницы с каменными перилами, ведущей на нависающую над первым этажом площадку, и особенно этот запах, запах подвала, отсыревшего дерева и перезрелых фруктов. Он услышал дядины шаги и откуда-то сбоку крик Раймонды.
— О, стол полностью заплесневел… И ковер… Посмотрите!
Реми бесшумно пересек холл и пошел по лестнице. Он коснулся лощеных перил и заметил, что позади него в густом слое пыли остаются следы. Верхняя площадка над ним пока еще утопала в густой тени, и, глядя вверх, он испытал сложное чувство, в котором смешивались и беспокойство, и любопытство, и ощущение потерянности в этом громадном заброшенном доме. Он остановился на втором этаже и увидел двери трех комнат. Его комната была первой. Потом комната отца, затем — мамы. С другой стороны — комнаты дяди, Раймонды и всегда пустая гостевая комната. Воберы не любили гостей. Он приблизился к нависавшей над холлом балюстраде. Внизу под ним прошла Клементина. Она вышла на крыльцо и два раза крикнула: "Реми… Реми… " Он посмотрел на плитки пола. Они тускло блестели, как вода на дне колодца. Слегка наклонившись вперед, он увидел в них свое отражение, и внезапно почувствовал, что эта торжественная тишина начинает давить ему на плечи. В ужасе он попятился назад. Пропасть, которая перед ним разверзлась… Ему показалось, что с ним это уже однажды было… Он был в этом уверен… Он еще раз наклонился; что-то равномерно стучало в темноте, как маятник часов… Да нет. Должно быть, ему показалось. Ничего не нарушало тяжелой, зловещей тишины этого дома. Вот, что ему нужно сделать: открыть, открыть всюду окна, пусть сюда проникнет свежий воздух, солнечный свет, нужно прогнать отсюда это запустение, эту угнетающую рассудок тишину. Реми быстро прошел в свою комнату, с шумом открыл ставни. Клементина была на крыльце. Она подняла голову и замахала своей сухонькой ручкой.
— Ты меня испугал… Сейчас же спускайся вниз… Я займусь комнатами чуть позже.
Теперь все в порядке. Реми глазами впитывал в себя очертания своей комнаты. Как он мог столько времени находиться в этой клетушке с гондолами на обоях, с узкой, почти раздавленной громадной красной периной кроватью. Зеркало пошло темными пятнами. И на потолке над окном появилось большое желтоватое пятно. Воздух в комнате был промозглый и какой-то липкий. Впервые Реми пообещал себе, что, когда он будет свободен, он тотчас же продаст этот дом. Он пару раз глубоко вздохнул, зажег сигарету и вышел из комнаты. Снизу он услышал, дядину ругань.
— Без сомнения, это выключили свет, — говорила Клементина.
— Выключили свет! Да помолчите вы! Уверен, что это снова этот чертов счетчик. Ну мы и вляпались в историю. Когда мой брат начинает дрожать над каждой копейкой…
Реми пощелкал выключателем на площадке. Света не было. Тем лучше! Он проскользнул в мамину комнату, приоткрыл ставни. Сигарета дрожала у него между пальцев. Он пожалел, что не выбросил ее перед тем, как войти. Может быть, этим он оскорбляет дух мертвой? Что скажут другие, если заметят… Мамочка… Она когда-то жила в этих стенах… Реми медленно обошел комнату. Он сюда никогда не возвращался и мало-помалу ее забыл. Впрочем, там не было ничего, что представляло бы интерес. Кровать, шкаф, два кресла, секретер, на камине — маятниковые часы, и всюду запах плесени; время от времени под его ногой скрипела половица. Он чувствовал, как внутри деревянных балок неустанно работают черви. Черви… Реми провел рукой по лбу, откинул прядь волос. У него создалось впечатление, что он тут всего лишь посторонний посетитель, странный прохожий. Мама умерла. И эта комната оказалась обреченной. Вот и все. Нечего от нее ожидать. Прошлое ему больше ничего не скажет. Он уселся перед секретером, где мама писала письма, поднял крышку. Медь на шарнирах окислилась. По обе стороны шли выдвижные ящики. Они были пусты. Зачем маме что-то оставлять? Там была только ржавая автоматическая ручка и выщипанная тряпочка для протирки перьев. Реми вытащил центральный ящик. В нем была картина, но ящик застрял, и ему никак не удавалось ее оттуда извлечь. Реми вынужден был вытащить остальные ящики, чтобы ударить по нему снизу. В конце концов, он извлек полотно и посмотрел его на свет. Вначале он не понял. Перед ним был его портрет, написанный словно в состоянии галлюцинации: прическа, голубые глаза с паволокой, худые щеки, слегка опущенный угол рта… А потом он увидел серьги, и его руки не выдержав напряжения, бессильно опустились. Внизу продолжали спорить. Дядя бушевал, и было слышно, что там орудуют какими-то инструментами. Реми боязливо опустил глаза и снова увидел подростка с серьгами в ушах. Это была мама. Теперь он вспомнил эти серьги, два золотых колечка, покачивающихся на почти невидимой цепочке. Так необычно было видеть эти серьги, украшающие лицо мальчишки! Реми отнес картину на камин и поставил ее напротив зеркала. В нем отразились оба лица. Он попятился назад, но ее голубые глаза продолжали на него смотреть, и в полумраке они казались удивительно живыми, очень нежными и слегка потемневшими, как после долгой болезни. В нижней правой части картины стояла подпись художника… Совсем крошечная подпись, словно удар стилета. Откуда взялась эта картина? И почему ее так небрежно бросили в этот ящик перед тем, как закрыть дверь и повернуть ключ? Двенадцать лет этот лик был заключен во мраке. По чьей оплошности это произошло? Он непроницаемо смотрел на Реми.
— Реми!
Голос Клементины. Нет, ему не дадут и минутной передышки. Словно призывая картину в свидетели, он развел руками. Ему показалось, что один голубой глаз ожил, в нем появилось выражение немого призыва. Реми схватил портрет и, прижав его к себе, украдкой выскользнул из комнаты.
— Реми!
На цыпочках он прокрался в свою комнату. Где спрятать мамочку, чтобы она была в безопасности? Когда Клементина сюда доберется, она обшарит все сверху донизу… Пока что на шкаф. Он встал на стул и спрятал картину за выступающий над шкафом карниз. У него появилось желание извиниться перед мертвой.
— Реми!
Клементина уже была на втором этаже. Реми отодвинул стул и сделал вид, что причесывается перед зеркалом в дверце шкафа.
— Ты мог бы и ответить!
Она недоверчиво осмотрелась вокруг.
— Я нагрела тебе молоко. Спускайся вниз!
Он пожал плечами и прошел перед старушкой. Молоко. Это восстанавливает силы. Таблетки. Капли. Боже мой, сколько можно! Он спустился вниз. Дядя больше не кричал, но света по-прежнему не было. Придется ужинать при свечах. А где Раймонда? В гостинной никого. В столовой тоже. Реми услышал из кухни дядин смех.
Он разговаривал с Раймондой. Когда тот увидел, что входит его племянник, он отстранился от нее в сторону.
Глава 4
Твой отец, естественно, забыл предупредить служанку, — сказал дядя. Тут даже нет дров, чтобы зажечь огонь. Деревня, это конечно очень мило, но нужно еще уметь все организовать. Он сидел за столом в одной рубашке, с закатанными рукавами, на лбу у него выступили капельки пота. Перед ним стояла литровая бутылка белого вина, стакан и термос.
— Твоя сосочка, — кивнул на него дядя. — Но на твоем месте бы выпил стаканчик винца.
Насвистывая, он пошел искать второй стакан и наполнил его до краев.
— За твое здоровье!
Реми протянул руку.
— Нет, вам не следует этого делать, — сказала Раймонда.
— Что? Что мне не следует делать?
— Ваш отец… Он бы вам этого не позволил…
Реми поднял стакан и, с вызовом глядя на заливавшегося от смеха дядю, одним духом выпил вино.
— Вы неправы, мсье Вобер, — бросила Раймонда. — Вы отлично знаете, что пока еще нужно быть очень осторожным.
Дядя так хохотал, что вынужден был сесть.
— Ну вы и фрукты, вы оба, — воскликнул он. — Да, не соскучишься с такой предусмотрительной сиделкой!
На него напал приступ кашля, который вызвал прилив крови к лицу; дрожащей рукой он снова наполнил стаканы.
— Чертов мальчишка! Ну, за твоих девочек!
Он медленно выпил, поднялся и похлопал Раймонду по щеке.
— Ну, девочка, не дуйся.
Показывая на племянника большим пальцем, он прибавил:
— Заставьте его, наконец, немного поработать. Думаю, слуги так и придут.
— Я буду работать, если сам этого захочу — бросил Реми. — Нечего не приказывать. Мне начинает надоедать, когда со мной обращаются, как… как…
Он в бешенстве схватил бутылку, не зная толком, хочет ли он налить себе стакан, или грохнуть ее о плитки пола.
— Посмотрите на этого молокососа!
Дядя вытащил из кармана горсть сигар, небрежно выбрал одну из них и с помощью кухонного ножа резким движением отрезал кончик.
— Я бы с удовольствием занялся тобой, — пробурчал он, отыскивая спички, — Дворянское отродье!…
Он сплюнул крошки табака, направился к двери и открыл ее. Против света можно было видеть только громадную тень, которая, застыв на мгновение, полуобернулась к ним. Реми наполнил стакан и, словно кого-то провоцируя, поднес его к губам.
— Бедная девочка, — сказал дядя, обратившись к Раймонде. — Чем они тебя заставляют заниматься!
Он спустился по ступенькам, и под его ногами захрустел гравий. Над порогом медленно поднялась голубая спираль дыма от его сигареты. Сверху стукнули ставни, и на потолке послышались дробные шажки Клементины. Реми бесшумно опустил на стол стакан и посмотрел на Раймонду. Она плакала. Реми не осмеливался пошевельнуться. В голове появилась тупая боль.
— Раймонда, — наконец, сказал он. — Мой дядя — это просто ничтожный тип. Не нужно воспринимать его серьезно. Отчего вы плачете?.. Оттого, что он только что сказал?
Она покачала головой.
— Что же тогда?.. Потому что он сказал: "За твоих девочек?.. " Это так, Раймонда?.. Вам неприятно, что дядя воображает себе…
Он приблизился к молодой женщине и обнял ее за плечи.
— Мне же наоборот это приятно, — продолжал он. — Представьте себе, Раймонда, что я… немного в вас влюблен, а?.. Так, простое предположение… Что в этом плохого?
— Нет, — освобождаясь от него прошептала Раймонда. — Не нужно. Ваш отец будет сердиться, если узнает, что… Мне придется уволиться.
— А вы не хотите уходить?
— Нет.
— Из-за меня?
Она колебалась. Что-то похожее на судорогу болезненно сковало затылок и плечи Реми. Он следил за ее губами. Угадав, что она намеревается сказать, он поднял руку.
— Нет, Раймонда… Я знаю.
Он сделал несколько шагов и носком ботинка закрыл дверь. Потом машинально передвинул стаканы. Ему было плохо. В первый раз он думал не только о себе. Он издали спросил:
— Это так трудно найти место?.. Нужно долго искать… Читать объявления.
Нет. Это все не то. Нечто вроде грустной улыбки появилось на лице Раймонды.
— Извините, — сказал Реми. — Я не хотел вас обидеть. Я пытаюсь понять.
Он плеснул себе немного вина и, так как Раймонда сделала движение, чтобы забрать бутылку, он быстро сказал:
— Оставьте. Это подстегивает мое воображение. Я в этом сейчас нуждаюсь.
Он внезапно осознал, что каждый месяц Воберы выплачивают Раймонде жалование так же, как Клементине, Адриену, как всем своим служащим, которых он знал только понаслышке. И из глубины его памяти возник голос отца, который с какой-то особой интонацией ему говорил: " В конечном итоге, я работаю только ради тебя… " Весь этот маленький мирок работал на него, для того, чтобы больной кушал редкие фрукты, чтобы на столике у его кровати стояли изящные букеты цветов, чтобы он играл дорогими игрушками, читал дорогие книги.
— Я считаю, что мне тоже скоро нужно начать работать, — пробормотал он.
— Вам?
— Да, мне. Вас это удивляет? Вы думаете я на это не способен.
— Нет. Только…
— Думаю, это не бог весть какое чудо сидеть за столом и подписывать бумаги.
— Естественно! Если вы имеете ввиду занятие такого рода!
— Но, если я захочу, я смогу выполнять даже ручную работу… Знаете, я никогда в своей жизни не разжигал огня… Так вот, вы сейчас увидите. Встаньте в сторону!
Он поднял на плите конфорки, схватил старую газету и яростно запихал ее внутрь.
— Реми, вы просто ребенок.
О, пусть она замолчит! Пусть все они замолчат! Пусть они перестанут становиться между ним и жизнью! Теперь немного хвороста. Дрова. Но их нет. В самом деле. Дядя, должно быть, пошел их колоть. Сейчас он вернется и поднимет его на смех. Пускай! Спички?.. Куда я подевал спички?
— Реми!
На пороге появилась Клементина. Он выпрямился. У него были грязные руки, прядь волос упала на глаз. Клементина медленно пересекла кухню.
— Значит, теперь ты решил заняться огнем? Посмотрим, что у тебя получится.
Она приблизилась к юноше, откинула прядь, посмотрела сначала в его неспокойные глаза, потом на бутылку и стаканы.
— Иди прогуляйся. Твое место не тут.
— Я имею право…
— Подыши свежим воздухом.
Подолом фартука она вытерла его руки, потом вытолкнула его во двор и хлопнула дверью. Он сразу же услышал голоса двух женщин. Они ругались. Из-за молока. Из-за вина, плиты, из-за всего на свете. Из сарая доносились ритмические глухие удары: там дядя орудовал топором. У крыльца по-прежнему стоял автомобиль, его дверцы были открыты. Солнечный свет внезапно стал каким-то печальным, и жизнь сделалась похожей на испорченный праздник. Реми спросил себя, где же все-таки его место, его истинное место? Что он представляет собой для Раймонды? Она у них просто служит… Он для нее — это работа с месячным окладом тридцать шесть тысяч франков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
— Дай мне, — сказал Реми.
Он захотел открыть сам. Петли ворот заржавели. Напрасно он толкал изо всех сил. Дядя вышел из машины.
— Оставь это, слабак.
Решетка поддалась перед ним, и он не спеша снова сел за руль.
— Я пойду пешком, — бросил Реми.
Он следовал за машиной, утопая в глубокой траве на обочине дороги и испытывая глубокое физическое наслаждение от самого процесса ходьбы. Все же великолепно! В первый раз!… Он сорвал цветок, оторвал пару лепестков; какой-то желтый цветок, он даже не знал, как тот называется. Но имен деревьев и птиц он тоже почти не знал. С обеих сторон дороги протянулись подлески; проходя мимо Реми чувствовал внутреннюю жизнь трав и листвы вплоть до копошащейся в них малейшей букашки. Да и сам он представлял собой нечто вроде дикорастущего растения, которое перемещается в пространстве благодаря какой-то таинственной магнетической силе. И может быть, для того, чтобы стать нормальным, здравомыслящим человеком, похожим на других, просто человеком с натруженными руками и дубовой башкой, нужно непременно оборвать этот мистический контакт. Он задумчиво созерцал свои длинные гибкие пальцы, в которых он ощущал покалывание, как во время грозы. У мамочки были точно такие же руки. Он тяжело вздохнул, вспомнив, что ему нужно идти к дому. Там дядя воевал с наружной дверью, которая, повидимому, разбухла от влаги. Наконец, он вошел первым; за ним последовала Раймонда. Клементина с высокого крыльца сделала Реми знак, потом она в свою очередь исчезла из виду, и вскоре о стены стукнули высокие ставни окон первого этажа. Какие воспоминания он вынес из пребывания в этом имении? Он помнит качающуюся листву и стрекочущих в ветвях сорок, на которых он, откинув голову, часами смотрел из своей коляски, когда при первых признаках дождя его отвозили в тень деревьев; и это бездумное созерцание продолжалось до тех пор, пока последние солнечные лучи, наклонно падая сквозь ветви, пятнами не ложились на его лицо. Так монотонно тянулись дни. По утрам он валялся в постели. Как не стыдиться этого впустую потраченного времени? После обеда он дремал, и Клементина, сидя рядом, вязала и отгоняла от него носовым платком мух и ос. Так как в доме было влажно, по вечерам в его комнате зажигали камин, и Раймонда приносила карты. «Я был, как мертвец», — подумал Реми.
По заросшим мхом ступенькам он поднялся на крыльцо и зашел в холл. Он сразу же узнал оленьи рога на стенах, уложенный плитками в шахматном порядке пол, два пролета монументальной лестницы с каменными перилами, ведущей на нависающую над первым этажом площадку, и особенно этот запах, запах подвала, отсыревшего дерева и перезрелых фруктов. Он услышал дядины шаги и откуда-то сбоку крик Раймонды.
— О, стол полностью заплесневел… И ковер… Посмотрите!
Реми бесшумно пересек холл и пошел по лестнице. Он коснулся лощеных перил и заметил, что позади него в густом слое пыли остаются следы. Верхняя площадка над ним пока еще утопала в густой тени, и, глядя вверх, он испытал сложное чувство, в котором смешивались и беспокойство, и любопытство, и ощущение потерянности в этом громадном заброшенном доме. Он остановился на втором этаже и увидел двери трех комнат. Его комната была первой. Потом комната отца, затем — мамы. С другой стороны — комнаты дяди, Раймонды и всегда пустая гостевая комната. Воберы не любили гостей. Он приблизился к нависавшей над холлом балюстраде. Внизу под ним прошла Клементина. Она вышла на крыльцо и два раза крикнула: "Реми… Реми… " Он посмотрел на плитки пола. Они тускло блестели, как вода на дне колодца. Слегка наклонившись вперед, он увидел в них свое отражение, и внезапно почувствовал, что эта торжественная тишина начинает давить ему на плечи. В ужасе он попятился назад. Пропасть, которая перед ним разверзлась… Ему показалось, что с ним это уже однажды было… Он был в этом уверен… Он еще раз наклонился; что-то равномерно стучало в темноте, как маятник часов… Да нет. Должно быть, ему показалось. Ничего не нарушало тяжелой, зловещей тишины этого дома. Вот, что ему нужно сделать: открыть, открыть всюду окна, пусть сюда проникнет свежий воздух, солнечный свет, нужно прогнать отсюда это запустение, эту угнетающую рассудок тишину. Реми быстро прошел в свою комнату, с шумом открыл ставни. Клементина была на крыльце. Она подняла голову и замахала своей сухонькой ручкой.
— Ты меня испугал… Сейчас же спускайся вниз… Я займусь комнатами чуть позже.
Теперь все в порядке. Реми глазами впитывал в себя очертания своей комнаты. Как он мог столько времени находиться в этой клетушке с гондолами на обоях, с узкой, почти раздавленной громадной красной периной кроватью. Зеркало пошло темными пятнами. И на потолке над окном появилось большое желтоватое пятно. Воздух в комнате был промозглый и какой-то липкий. Впервые Реми пообещал себе, что, когда он будет свободен, он тотчас же продаст этот дом. Он пару раз глубоко вздохнул, зажег сигарету и вышел из комнаты. Снизу он услышал, дядину ругань.
— Без сомнения, это выключили свет, — говорила Клементина.
— Выключили свет! Да помолчите вы! Уверен, что это снова этот чертов счетчик. Ну мы и вляпались в историю. Когда мой брат начинает дрожать над каждой копейкой…
Реми пощелкал выключателем на площадке. Света не было. Тем лучше! Он проскользнул в мамину комнату, приоткрыл ставни. Сигарета дрожала у него между пальцев. Он пожалел, что не выбросил ее перед тем, как войти. Может быть, этим он оскорбляет дух мертвой? Что скажут другие, если заметят… Мамочка… Она когда-то жила в этих стенах… Реми медленно обошел комнату. Он сюда никогда не возвращался и мало-помалу ее забыл. Впрочем, там не было ничего, что представляло бы интерес. Кровать, шкаф, два кресла, секретер, на камине — маятниковые часы, и всюду запах плесени; время от времени под его ногой скрипела половица. Он чувствовал, как внутри деревянных балок неустанно работают черви. Черви… Реми провел рукой по лбу, откинул прядь волос. У него создалось впечатление, что он тут всего лишь посторонний посетитель, странный прохожий. Мама умерла. И эта комната оказалась обреченной. Вот и все. Нечего от нее ожидать. Прошлое ему больше ничего не скажет. Он уселся перед секретером, где мама писала письма, поднял крышку. Медь на шарнирах окислилась. По обе стороны шли выдвижные ящики. Они были пусты. Зачем маме что-то оставлять? Там была только ржавая автоматическая ручка и выщипанная тряпочка для протирки перьев. Реми вытащил центральный ящик. В нем была картина, но ящик застрял, и ему никак не удавалось ее оттуда извлечь. Реми вынужден был вытащить остальные ящики, чтобы ударить по нему снизу. В конце концов, он извлек полотно и посмотрел его на свет. Вначале он не понял. Перед ним был его портрет, написанный словно в состоянии галлюцинации: прическа, голубые глаза с паволокой, худые щеки, слегка опущенный угол рта… А потом он увидел серьги, и его руки не выдержав напряжения, бессильно опустились. Внизу продолжали спорить. Дядя бушевал, и было слышно, что там орудуют какими-то инструментами. Реми боязливо опустил глаза и снова увидел подростка с серьгами в ушах. Это была мама. Теперь он вспомнил эти серьги, два золотых колечка, покачивающихся на почти невидимой цепочке. Так необычно было видеть эти серьги, украшающие лицо мальчишки! Реми отнес картину на камин и поставил ее напротив зеркала. В нем отразились оба лица. Он попятился назад, но ее голубые глаза продолжали на него смотреть, и в полумраке они казались удивительно живыми, очень нежными и слегка потемневшими, как после долгой болезни. В нижней правой части картины стояла подпись художника… Совсем крошечная подпись, словно удар стилета. Откуда взялась эта картина? И почему ее так небрежно бросили в этот ящик перед тем, как закрыть дверь и повернуть ключ? Двенадцать лет этот лик был заключен во мраке. По чьей оплошности это произошло? Он непроницаемо смотрел на Реми.
— Реми!
Голос Клементины. Нет, ему не дадут и минутной передышки. Словно призывая картину в свидетели, он развел руками. Ему показалось, что один голубой глаз ожил, в нем появилось выражение немого призыва. Реми схватил портрет и, прижав его к себе, украдкой выскользнул из комнаты.
— Реми!
На цыпочках он прокрался в свою комнату. Где спрятать мамочку, чтобы она была в безопасности? Когда Клементина сюда доберется, она обшарит все сверху донизу… Пока что на шкаф. Он встал на стул и спрятал картину за выступающий над шкафом карниз. У него появилось желание извиниться перед мертвой.
— Реми!
Клементина уже была на втором этаже. Реми отодвинул стул и сделал вид, что причесывается перед зеркалом в дверце шкафа.
— Ты мог бы и ответить!
Она недоверчиво осмотрелась вокруг.
— Я нагрела тебе молоко. Спускайся вниз!
Он пожал плечами и прошел перед старушкой. Молоко. Это восстанавливает силы. Таблетки. Капли. Боже мой, сколько можно! Он спустился вниз. Дядя больше не кричал, но света по-прежнему не было. Придется ужинать при свечах. А где Раймонда? В гостинной никого. В столовой тоже. Реми услышал из кухни дядин смех.
Он разговаривал с Раймондой. Когда тот увидел, что входит его племянник, он отстранился от нее в сторону.
Глава 4
Твой отец, естественно, забыл предупредить служанку, — сказал дядя. Тут даже нет дров, чтобы зажечь огонь. Деревня, это конечно очень мило, но нужно еще уметь все организовать. Он сидел за столом в одной рубашке, с закатанными рукавами, на лбу у него выступили капельки пота. Перед ним стояла литровая бутылка белого вина, стакан и термос.
— Твоя сосочка, — кивнул на него дядя. — Но на твоем месте бы выпил стаканчик винца.
Насвистывая, он пошел искать второй стакан и наполнил его до краев.
— За твое здоровье!
Реми протянул руку.
— Нет, вам не следует этого делать, — сказала Раймонда.
— Что? Что мне не следует делать?
— Ваш отец… Он бы вам этого не позволил…
Реми поднял стакан и, с вызовом глядя на заливавшегося от смеха дядю, одним духом выпил вино.
— Вы неправы, мсье Вобер, — бросила Раймонда. — Вы отлично знаете, что пока еще нужно быть очень осторожным.
Дядя так хохотал, что вынужден был сесть.
— Ну вы и фрукты, вы оба, — воскликнул он. — Да, не соскучишься с такой предусмотрительной сиделкой!
На него напал приступ кашля, который вызвал прилив крови к лицу; дрожащей рукой он снова наполнил стаканы.
— Чертов мальчишка! Ну, за твоих девочек!
Он медленно выпил, поднялся и похлопал Раймонду по щеке.
— Ну, девочка, не дуйся.
Показывая на племянника большим пальцем, он прибавил:
— Заставьте его, наконец, немного поработать. Думаю, слуги так и придут.
— Я буду работать, если сам этого захочу — бросил Реми. — Нечего не приказывать. Мне начинает надоедать, когда со мной обращаются, как… как…
Он в бешенстве схватил бутылку, не зная толком, хочет ли он налить себе стакан, или грохнуть ее о плитки пола.
— Посмотрите на этого молокососа!
Дядя вытащил из кармана горсть сигар, небрежно выбрал одну из них и с помощью кухонного ножа резким движением отрезал кончик.
— Я бы с удовольствием занялся тобой, — пробурчал он, отыскивая спички, — Дворянское отродье!…
Он сплюнул крошки табака, направился к двери и открыл ее. Против света можно было видеть только громадную тень, которая, застыв на мгновение, полуобернулась к ним. Реми наполнил стакан и, словно кого-то провоцируя, поднес его к губам.
— Бедная девочка, — сказал дядя, обратившись к Раймонде. — Чем они тебя заставляют заниматься!
Он спустился по ступенькам, и под его ногами захрустел гравий. Над порогом медленно поднялась голубая спираль дыма от его сигареты. Сверху стукнули ставни, и на потолке послышались дробные шажки Клементины. Реми бесшумно опустил на стол стакан и посмотрел на Раймонду. Она плакала. Реми не осмеливался пошевельнуться. В голове появилась тупая боль.
— Раймонда, — наконец, сказал он. — Мой дядя — это просто ничтожный тип. Не нужно воспринимать его серьезно. Отчего вы плачете?.. Оттого, что он только что сказал?
Она покачала головой.
— Что же тогда?.. Потому что он сказал: "За твоих девочек?.. " Это так, Раймонда?.. Вам неприятно, что дядя воображает себе…
Он приблизился к молодой женщине и обнял ее за плечи.
— Мне же наоборот это приятно, — продолжал он. — Представьте себе, Раймонда, что я… немного в вас влюблен, а?.. Так, простое предположение… Что в этом плохого?
— Нет, — освобождаясь от него прошептала Раймонда. — Не нужно. Ваш отец будет сердиться, если узнает, что… Мне придется уволиться.
— А вы не хотите уходить?
— Нет.
— Из-за меня?
Она колебалась. Что-то похожее на судорогу болезненно сковало затылок и плечи Реми. Он следил за ее губами. Угадав, что она намеревается сказать, он поднял руку.
— Нет, Раймонда… Я знаю.
Он сделал несколько шагов и носком ботинка закрыл дверь. Потом машинально передвинул стаканы. Ему было плохо. В первый раз он думал не только о себе. Он издали спросил:
— Это так трудно найти место?.. Нужно долго искать… Читать объявления.
Нет. Это все не то. Нечто вроде грустной улыбки появилось на лице Раймонды.
— Извините, — сказал Реми. — Я не хотел вас обидеть. Я пытаюсь понять.
Он плеснул себе немного вина и, так как Раймонда сделала движение, чтобы забрать бутылку, он быстро сказал:
— Оставьте. Это подстегивает мое воображение. Я в этом сейчас нуждаюсь.
Он внезапно осознал, что каждый месяц Воберы выплачивают Раймонде жалование так же, как Клементине, Адриену, как всем своим служащим, которых он знал только понаслышке. И из глубины его памяти возник голос отца, который с какой-то особой интонацией ему говорил: " В конечном итоге, я работаю только ради тебя… " Весь этот маленький мирок работал на него, для того, чтобы больной кушал редкие фрукты, чтобы на столике у его кровати стояли изящные букеты цветов, чтобы он играл дорогими игрушками, читал дорогие книги.
— Я считаю, что мне тоже скоро нужно начать работать, — пробормотал он.
— Вам?
— Да, мне. Вас это удивляет? Вы думаете я на это не способен.
— Нет. Только…
— Думаю, это не бог весть какое чудо сидеть за столом и подписывать бумаги.
— Естественно! Если вы имеете ввиду занятие такого рода!
— Но, если я захочу, я смогу выполнять даже ручную работу… Знаете, я никогда в своей жизни не разжигал огня… Так вот, вы сейчас увидите. Встаньте в сторону!
Он поднял на плите конфорки, схватил старую газету и яростно запихал ее внутрь.
— Реми, вы просто ребенок.
О, пусть она замолчит! Пусть все они замолчат! Пусть они перестанут становиться между ним и жизнью! Теперь немного хвороста. Дрова. Но их нет. В самом деле. Дядя, должно быть, пошел их колоть. Сейчас он вернется и поднимет его на смех. Пускай! Спички?.. Куда я подевал спички?
— Реми!
На пороге появилась Клементина. Он выпрямился. У него были грязные руки, прядь волос упала на глаз. Клементина медленно пересекла кухню.
— Значит, теперь ты решил заняться огнем? Посмотрим, что у тебя получится.
Она приблизилась к юноше, откинула прядь, посмотрела сначала в его неспокойные глаза, потом на бутылку и стаканы.
— Иди прогуляйся. Твое место не тут.
— Я имею право…
— Подыши свежим воздухом.
Подолом фартука она вытерла его руки, потом вытолкнула его во двор и хлопнула дверью. Он сразу же услышал голоса двух женщин. Они ругались. Из-за молока. Из-за вина, плиты, из-за всего на свете. Из сарая доносились ритмические глухие удары: там дядя орудовал топором. У крыльца по-прежнему стоял автомобиль, его дверцы были открыты. Солнечный свет внезапно стал каким-то печальным, и жизнь сделалась похожей на испорченный праздник. Реми спросил себя, где же все-таки его место, его истинное место? Что он представляет собой для Раймонды? Она у них просто служит… Он для нее — это работа с месячным окладом тридцать шесть тысяч франков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12