» — подумала она.Энн встала.«Надень пальто!»Энн надела пальто.«Теперь иди!»«Нет!» — подумала Энн Лири.«Ступай!»— Энн, — заговорила мать, — не заставляй больше Тома ждать. Сейчас же иди, и никаких фокусов. Что это на тебя нашло?— Ничего, мама. Спокойной ночи. Мы вернемся поздно. Энн и Сеси вместе выбежали в весенний вечер.Комната, полная плавно танцующих голубей, которые мягко распускают оборки своих величавых, пышных перьев, комната, полная павлинов, полная радужных пятен и бликов. И посреди всего этого кружится, кружится, кружится в танце Энн Лири…— Какой сегодня чудесный вечер! — сказала Сеси.— Какой чудесный вечер! — произнесла Энн.— Ты какая-то странная, — сказал Том.Вихревая музыка окутала их мглой, закружила в струях песни; они плыли, качались, тонули и вновь всплывали за глотком воздуха, цепляясь друг за друга, словно утопающие, и опять кружились, кружились в вихре, в шепоте, вздохах, под звуки «Прекрасного Огайо».Сеси напевала. Губы Энн разомкнулись, и зазвучала мелодия.— Да, я странная, — ответила Сеси.— Ты на себя не похожа, — сказал Том.— Сегодня да.— Ты не та Энн Лири, которую я знал.— Совсем, совсем не та, — прошептала Сеси за много-много миль оттуда.— Совсем не та, — послушно повторили губы Энн.— У меня какое-то нелепое чувство, — сказал Том.— Насчет чего?— Насчет тебя. — Он чуть отодвинулся и, кружа ее, пристально, пытливо посмотрел на разрумянившееся лицо. — Твои глаза, — произнес он, — не возьму в толк.— Ты видишь меня? — спросила Сеси.— Ты вроде бы здесь и вроде бы где-то далеко отсюда. — Том осторожно ее кружил, лицо у него было озабоченное.— Да.— Почему ты пошла со мной?— Я не хотела, — ответила Энн.— Так почему же?…— Что-то меня заставило.— Что?— Не знаю. — В голосе Энн зазвенели слезы.— Спокойно, тише… тише… — шепнула Сеси. — Вот так. Кружись, кружись.Они шуршали и шелестели, взлетали и опускались в темной комнате, и музыка вела и кружила их.— И все-таки ты пошла на танцы, — сказал Том.— Пошла, — ответила Сеси.— Хватит. — И он легко увлек ее в танце к двери, на волю, неприметно увел ее прочь от зала, от музыки и людей.Они забрались в повозку и сели рядом.— Энн, — сказал он и взял ее руки дрожащими руками, — Энн. Но он произносил ее имя так, словно это было вовсе и не ее имя.Он пристально смотрел на бледное лицо Энн, теперь ее глаза были открыты.— Энн, было время, я любил тебя, ты это знаешь, — сказал он.— Знаю.— Но ты всегда была так переменчива, а мне не хотелось страдать понапрасну.— Ничего страшного, мы еще так молоды, — ответила Энн.— Нет, нет, я хотела сказать: прости меня, — сказала Сеси.— За что простить? — Том отпустил ее руки и насторожился.Ночь была теплая, и отовсюду их обдавало трепетное дыхание земли, и зазеленевшие деревья тихо дышали шуршащими, шелестящими листьями.— Не знаю, — ответила Энн.— Нет, знаю, — сказала Сеси. — Ты высокий, ты самый красивый парень на свете. Сегодня чудесный вечер, я на всю жизнь запомню, как я провела его с тобой.И она протянула холодную чужую руку за его сопротивляющейся рукой, взяла ее, стиснула, согрела.— Что с тобой сегодня, — сказал недоумевая Том. — То одно говоришь, то другое. Сама на себя непохожа. Я тебя по старой памяти решил на танцы позвать. Поначалу спросил просто так. А когда мы стояли с тобой у колодца, вдруг почувствовал — ты как-то переменилась, сильно переменилась. Стала другая. Появилось что-то новое… мягкость какая-то… — Он подыскивал слова: — Не знаю, не умею сказать. И смотрела не так. И голос не тот. И я знаю: я опять в тебя влюблен.«Не в нее, — сказала Сеси, — в меня!»— А я боюсь тебя любить, — продолжал он. — Ты опять станешь меня мучить.— Может быть, — ответила Энн.«Нет, нет, я всем сердцем буду тебя любить! — подумала Сеси. — Энн, скажи ему это, скажи за меня. Скажи, что ты его всем сердцем полюбишь».Энн ничего не сказала.Том тихо придвинулся к ней, ласково взял ее за подбородок.— Я уезжаю. Нанялся на работу, сто миль отсюда. Ты будешь обо мне скучать?— Да, сказали Энн и Сеси.— Так можно поцеловать тебя на прощание?— Да, — сказала Сеси, прежде чем кто-либо другой успел ответить.Он прижался губами к чужому рту. Дрожа, он поцеловал чужие губы.Энн сидела будто белое изваяние.— Энн! — воскликнула Сеси. — Подними руки, обними его!Она сидела в лунном сиянии, будто деревянная кукла. Он снова поцеловал ее в губы.— Я люблю тебя, — шептала Сеси. — Я здесь, это меня ты увидел в ее глазах, меня, а я тебя люблю, хоть бы она тебя никогда не полюбила.Он отодвинулся и сидел рядом с Энн такой измученный, будто перед тем пробежал невесть сколько.— Не понимаю, что это делается?… Только сейчас…— Да? — спросила Сеси.— Сейчас мне показалось… — Он протер руками глаза. — Неважно. Отвезти тебя домой?— Пожалуйста, — сказала Энн Лири.Он почмокал лошади, вяло дернул вожжи, и повозка тронулась. Шуршали колеса, шлепали ремни, катилась серебристая повозка, а кругом ранняя весенняя ночь — всего одиннадцать часов, — и мимо скользят мерцающие поля и луга, благоухающие клевером.И Сеси, глядя на поля, на луга, думала: «Все можно отдать, ничего не жалко, чтобы быть с ним вместе, с этой ночи и навсегда». И она услышала издали голоса своих родителей: «Будь осторожна. Неужели ты хочешь потерять свою магическую силу? А ты ее потеряешь, если выйдешь замуж за простого смертного. Берегись. Ведь ты этого не хочешь?»«Да, хочу, — подумала Сеси. — Я даже этим готова поступиться хоть сейчас, если только я ему нужна. И не надо больше метаться по свету весенними вечерами, не надо вселяться в птиц, собак, кошек, лис — мне нужно одно: быть с ним. Только с ним. Только с ним».Дорога под ними шуршала, бежала назад.— Том, — заговорила наконец Энн.— Да? — Он угрюмо смотрел на дорогу, на лошадь, на деревья, небо и звезды.— Если ты когда-нибудь, в будущем, попадешь в Грин-Таун в Иллинойсе — это несколько миль отсюда, — можешь ты сделать мне одолжение?— Возможно.— Можешь ты там зайти к моей подруге? — Энн Лири сказала это запинаясь, неуверенно.— Зачем?— Это моя хорошая подруга… Я рассказывала ей про тебя. Я тебе дам адрес. Минутку.Повозка остановилась возле дома Энн, она достала из сумочки карандаш и бумагу и, положив листок на колено, стала писать при свете луны.— Вот. Разберешь?Он поглядел на листок и озадаченно кивнул.— «Сеси Элиот. Тополевая улица, 12, Грин-Таун, Иллинойс», — прочел он.— Зайдешь к ней как-нибудь? — спросила Энн.— Как-нибудь, — ответил он.— Обещаешь?— Какое отношение это имеет к нам? — сердито крикнул он. — На что мне бумажки, имена?Он скомкал листок и сунул бумажный шарик в карман.— Пожалуйста, обещай! — сказала Сеси.— …обещай… — сказала Энн.— Ладно, ладно, только не приставай! — крикнул он.«Я устала, — подумала Сеси. — Не могу больше. Пора домой. Силы кончаются. У меня всего на несколько часов сил хватает, когда я ночью вот так странствую… Но на прощание…»— …на прощание, — сказала Энн.Она поцеловала Тома в губы.— Это я тебя целую, — сказала Сеси.Том отодвинул от себя Энн Лири и поглядел на нее, заглянул ей в самую душу. Он ничего не сказал, но лицо его медленно, очень медленно разгладилось, морщины исчезли, каменные губы смягчились, и он еще раз пристально всмотрелся в озаренное луной лицо, белеющее перед ним.Потом помог ей сойти с повозки и быстро, даже не сказав «спокойной ночи», покатил прочь.Сеси отпустила Энн.Энн Лири вскрикнула, точно вырвалась из плена, побежала по светлой дорожке к дому и захлопнула за собой дверь.Сеси чуть помешкала. Глазами сверчка она посмотрела на ночной весенний мир. Одну минутку, не больше, глядя глазами лягушки, посидела в одиночестве возле пруда. Глазами ночной птицы глянула вниз с высокого, купающегося в лунном свете вяза и увидела, как гаснет свет в двух домиках — ближнем и другом, в миле отсюда. Она думала о себе, о всех своих, о своем редком даре, о том, что ни одна девушка в их роду не может выйти замуж за человека, живущего в этом большом мире за холмами.«Том. — Ее душа, теряя силы, летела в ночной птице под деревьями, над темными полями дикой горчицы. — Том, ты сохранил листок? Зайдешь когда-нибудь, как-нибудь, при случае навестить меня? Узнаешь меня? Вглядишься в мое лицо и вспомнишь, где меня видел, почувствуешь, что любишь меня, как я люблю тебя — всем сердцем и навсегда?»Она остановилась, а кругом — прохладный ночной воздух, и миллионы миль до городов и людей, и далеко-далеко внизу фермы и поля, реки и холмы.Тихонько: «Том?»Том спал. Была уже глубокая ночь; его одежда аккуратно висела на стульях, на спинке кровати. А возле его головы на белой подушке ладонью кверху удобно покоилась рука, и на ладони лежал клочок бумаги с буквами. Медленно-медленно пальцы согнулись и крепко его сжали. И Том даже не шелохнулся, даже не заметил, когда черный Дрозд на миг тихо и мягко прильнул к переливающемуся лунными бликами окну, бесшумно вспорхнул, замер — и полетел прочь, на восток, над спящей землей. Пустыня The Wilderness 1952 год Переводчик: Нора Галь «Итак, настал желанный час…» Уже смеркалось, но Джейнис и Леонора во флигеле неутомимо укладывали вещи, что-то напевали, почти ничего не ели и, когда становилось невтерпеж, подбадривали друг друга. Только в окно они не смотрели — за окном сгущалась тьма, высыпали холодные яркие звезды.— Слышишь? — сказала Джейнис.Звук такой, словно по реке идет пароход, но это взмыла в небо ракета. И еще что-то — играют на банджо? Нет, это, как положено по вечерам, поют свою песенку сверчки в лето от Рождества Христова две тысячи третье. Несчетные голоса звучат в воздухе, голоса природы и города. И Джейнис, склонив голову, слушает. Давным-давно, в 1849-м, здесь, на этой самой улице, раздавались голоса чревовещателей, проповедников, гадалок, глупцов, школяров, авантюристов — все они собрались тогда в этом городке Индипенденс, штат Миссури, и ждали, чтоб подсохла почва после дождей и весенних разливов и поднялись густые травы, плотный ковер, что выдержит их тележки и фургоны, их пестрые судьбы и мечты. Итак, настал желанный час —И мы летим, летим на Марс!Пять тысяч женщин в небесахТворить сумеют чудеса! — Такую песенку пели когда-то в Вайоминге, — сказала Леонора. — Чуточку изменить слова — и вполне подходит для две тысячи третьего года.Джейнис взяла маленькую, не больше спичечной, коробочку с питательными пилюлями и мысленно прикинула, сколько всего везли в тех старых фургонах на огромных колесах. На каждого человека — тонны груза, подумать страшно? Окорока, грудинка, сахар, соль, мука, сушеные фрукты, галеты, лимонная кислота, вода, имбирь, перец — длиннейший, нескончаемый список! А теперь захвати в дорогу пилюли не крупнее наручных часиков — и будешь сыт, странствуя не просто от Форта Ларами до Хангтауна, а через всю звездную пустыню.Джейнис распахнула дверь чулана и чуть не вскрикнула. На нее в упор смотрели тьма, и ночь, и межзвездные бездны.Много лет назад было в ее жизни два таких случая: сестра заперла ее в чулане, а она визжала и отбивалась, а в другой раз в гостях, когда играли в прятки, она через кухню выбежала в длинный темный коридор. Но это оказался не коридор. Это была неосвещенная лестница, глубокий черный колодец. Она выбежала в пустоту. Опора ушла из-под ног, Джейнис закричала и свалилась. Вниз, в непроглядную черноту. В погреб. Она падала долго — успело гулко ударить сердце. И долго-долго она задыхалась в том чулане, — ни один луч света не пробивался к ней, ни одной подружки не было рядом, никто не слыхал ее криков. Совсем одна, взаперти, во тьме. Падаешь во тьму. И кричишь!Два воспоминания.И вот сейчас распахнулась дверь чулана и тьма повисла бархатным пологом, таким плотным, что можно потрогать его дрожащей рукой; точно черная пантера, дышала тьма, глядя в лицо тусклым взором, — и те давние воспоминания вдруг нахлынули на Джейнис. Бездна и падение. Бездна и одиночество, когда тебя заперли, и кричишь, и никто не слышит. Они с Леонорой укладывались, работали без передышки и при этом старались не смотреть в окно, на пугающий Млечный Путь, в бескрайнюю, беспредельную пустоту, и только старый привычный чулан, где затаился свой, отдельный клочок ночи, напомнил им наконец о том, что их ждет.Вот так и будешь скользить в пустоту, к звездам, во тьме, в огромном, чудовищном черном чулане и станешь кричать и звать, и никто не услышит. Вечно падать сквозь тучи метеоритов, среди безбожных комет. В бездонную лестничную клетку. Через немыслимую, как в кошмарном сне, угольную шахту — в ничто.Она закричала. Ни звука не сорвалось с ее губ. Вопль метался в груди, в висках. Она кричала. С маху захлопнула дверь чулана! Навалилась на нее всем телом. Чувствовала, как по ту сторону дышит и скулит тьма, и изо всей силы держала дверь, и слезы выступили у нее на глазах. — Она долго стояла так и смотрела, как Леонора укладывает вещи, и наконец дрожь унялась. Истерика, которой не дали волю, понемногу отступила. И стало слышно, как трезво, рассудительно тикают на руке часы.
— Шестьдесят миллионов миль! — она подошла наконец к окну, точно ступила на край глубокого колодца. — Просто не могу поверить, что вот сейчас на Марсе наши мужчины строят города и ждут нас.— Верить надо только в завтрашнюю ракету — не опоздать бы на нее!Джейнис подняла обеими руками белое платье, в полутемной комнате оно казалось призраком.— Странно это… выйти замуж на другой планете.— Пойдем-ка спать.— Нет! В полночь вызовет Марс. Я все равно не усну, буду думать, как мне сказать Уиллу, что я решила лететь. Ты только представь, мой голос полетит к нему по светофону за шестьдесят миллионов миль! Я боюсь — а вдруг передумаю, со мной ведь это бывало!— Наша последняя ночь на Земле…Теперь они знали, что так оно и есть, и примирились с этим; уже не укрыться было от этой мысли. Они улетают — и, быть может, никогда не вернутся. Они покидают город Индипенденс в штате Миссури на североамериканском континенте, который омывают два океана — с одной стороны Атлантический, с другой — Тихий, — и ничего этого не захватишь с собой в чемодане. Все время они страшились посмотреть в лицо этой суровой истине. А теперь она стала перед ними во весь рост. И они оцепенели.— Наши дети уже не будут американцами, они даже не будут людьми с Земли. Теперь мы на всю жизнь — марсиане.— Я не хочу! — вдруг крикнула Джейнис.Ужас сковал ее.— Я боюсь! Бездна, тьма, ракета, метеориты… И все, все останется позади! Ну зачем мне лететь?!Леонора обхватила ее за плечи, прижала к себе и стала укачивать, как маленькую.— Там новый мир. Так бывало и в старину. Мужчины идут вперед, женщины — за ними.— Нет, ты скажи, зачем, ну зачем это мне?— Затем, — спокойно сказала Леонора и усадила ее на край кровати. — Затем, что там Уилл.Отрадно было услышать его имя. Джейнис притихла.— Это из-за мужчин нам так трудно, — сказала Леонора. — Когда-то, бывало, если женщина одолеет ради мужчины двести миль, это уже событие. Потом они стали уезжать за тысячу миль. А теперь улетают на другой край Вселенной. Но все равно это нас не остановит, правда?— Боюсь, в ракете я буду дура дурой.— Ну и я буду дурой, — сказала Леонора и поднялась. — Пойдем-ка погуляем на прощание.Джейнис выглянула из окна.— Завтра все в городе пойдет по-прежнему, а нас тут уже не будет. Люди проснутся, позавтракают, займутся делами, лягут спать, на следующее утро опять проснутся, а мы уже ничего этого не узнаем, и никто про нас не вспомнит.Они слепо кружили по комнате, словно не могли найти выхода.— Пойдем.Отворили наконец дверь, погасили свет, вышли и закрыли за собой дверь.В небе царило небывалое оживление. То ли распускались огромные цветы, то ли свистела, кружила, завивалась невиданная метель. Медлительными снежными хлопьями опускались вертолеты. Еще и еще прибывали женщины — с востока и запада, с юга и севера. Все огромное ночное небо снежило вертолетами. Гостиницы были переполнены, радушно распахивались двери частных домов, в окрестных полях и лугах поднимались целые палаточные городки, точно странные, уродливые цветы, — и весь город и его окрестности согреты были не одной только летней ночью. Тепло излучали запрокинутые к небу разрумянившиеся лица женщин и загорелые лица юношей. За грядой холмов готовились к старту ракеты, казалось, кто-то разом нажимает все клавиши гигантского органа, и от могучих аккордов ответно трепетали все стекла в каждом окне и каждая косточка в теле. Дрожь отдавалась в зубах, в руках и ногах до самых кончиков пальцев.Леонора и Джейнис сидели в аптеке среди незнакомых женщин.— Вы премило выглядите, красавицы, только что-то вы нынче невеселые? — сказал им продавец за стойкой.— Два стакана шоколада на солоде, -попросила Леонора и улыбнулась за двоих, потому что Джейнис не вымолвила ни слова.И обе уставились на свои стаканы, точно на редкостную картину в музее. Не скоро, очень не скоро на Марсе можно будет побаловаться солодовым напитком.Джейнис порылась в сумочке, нерешительно вытащила конверт и положила на мраморную стойку.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Золотые яблоки Солнца'


1 2 3 4