– сказал джин и исчез.
* * *
В этот полуночный час в Багдаде на вершине недостроенного минарета работали два старых мастера. Как всегда, эти мастера клали кирпичи и изразцы ночью, при звездах, чтобы люди своими пустыми криками не мешали им работать. Смазывая жидкой глиной кирпичи и разглаживая ее лопатками, они прилепляли изразцы и беседовали об Аладдине и его дяде, о котором целый день болтал базар и которого они даже встретили вечером, когда тот с племянником направлялись за город.
– Ты думаешь, богатый дядя – это хорошо? – сказал мастер Абу-Яхья, лоб которого был туго повязан платком, а под ним шевелились седые мохнатые брови. – Богатый дядя – плохо.
– Почему? – спросил Абу-Наиб, борода которого была покрашена хной.
– То, что дается даром, потом обходится дорого, – сказал первый, подняв голову, и его брови замерли от изумления.
Рыжая борода второго тоже торчком уставилась в небо.
Над ними, среди звезд, мчался на черном верблюде дядя Аладдина. Мало того – его верблюд летел хвостом вперед.
Мастер Абу-Яхья помедлил и сказал:
– Я живу шестьдесят лет, но первый раз вижу дядю, который летел бы на верблюде и к тому же хвостом вперед…
В этот же самый час, проходя по спящему городу, Абд аль-Кадир ударил в колотушку и завопил:
– Спите, жители Багдада! Все спо…
Но, увидев в небе верблюда и на нем дядю Аладдина, осекся, всхлипнул, закрыл рукою глаза. А когда отодвинул ладонь и решился взглянуть на небо, там уже никого не было – только сияла луна да слабо мерцали звезды.
И сторож закричал, правда уж без прежней уверенности:
– …Все спокойно!
Мы сразу же должны вам рассказать (а то потом будет некогда), что случилось дальше с Худайданом-ибн-Худайданом: куда он делся и отказался ли от того, чтобы при помощи лампы стать повелителем мира?
С ним было вот так. В далеком Магрибе, куда отправил его Аладдин, в доме этого колдуна пировали слуги, нисколько не помышляя о возвращении своего хозяина. Развалясь на шелковых подушках, они ели, пили и что-то во всю глотку кричали на своем тарабарском языке.
Вдруг среди вин и яств появился верблюд: он стоял с невозмутимым видом прямо на столе, а на верблюде сидел хозяин.
В горле у слуг застряли куски и кости, с воплями они попадали на ковры. Только один сказал находчиво:
– Со счастливым возвращением, господин!
И низко поклонился, подхватив обеими руками живот.
Худайдан-ибн-Худайдан посмотрел на него и разразился такими проклятиями, что слуги покатились в разные стороны.
А магрибский колдун стащил своего верблюда со стола.
Схватил одну из медных ламп, горевших в углу, погасил, вылил масло, сунул ее себе за пазуху, вывел верблюда за дверь и шепнул ему на ухо: «Скорей обратно в Багдад!» – вскочил на верблюда и скрылся в темноте.
Слуги, выпучив глаза, смотрели вслед.
Ну, а теперь, когда вам известно, что случилось с магрибинцем и его верблюдом, на время оставим их – путь до Багдада далек – и вернемся к Аладдину.
* * *
Дворик Аладдина покоился в лунном свете. Спал аист в своем гнезде на макушке тутового дерева. Спала коза, подогнув колени, в углу. Появились две тени.
– Тшш… – сказал Аладдин джину.
Держа лампу под мышкой, он на цыпочках прошел мимо сарайчика, на крыше которого мирно спала его мать. Та пошевелилась и сонно спросила:
– Это ты?
– Да, да, спи!
И Зубейда повернулась на другой бок.
Взглянув на джина, Аладдин прошептал:
– Если рассказать про тебя, никто не поверит…
Он вошел в комнатку, а джин пролез в дверь на четвереньках. Аладдин озабоченно на него посмотрел.
– Где тебя уложить спать, такого большого?
– Не тревожься, – сказал джин. – У меня своя кровать.
Он показал на лампу.
– Понадоблюсь – потри лампу! – И исчез в ней.
Аладдин покрутил головой, улыбнулся, лег на циновку и мгновенно заснул.
Он проснулся, когда первый луч солнца упал в гнездо аиста над их двориком. И сквозь раскрытую дверь дома услышал, как за забором прогремела колотушка, потом Абд аль-Кадир крикнул в последний раз за сегодняшнюю ночь: «В Багдаде все спокойно!..» – и, постучав, вошел в калитку. Коза вскочила и сказала «ме».
– Да будет с тобой милость аллаха! – сказал Абд аль-Кадир матери Аладдина, еще спавшей на крыше сарайчика. – Вставай! Пора печь пирожки!
Зубейда поднялась и, зевая, взглянула на небо.
– Аллах подарил нам хороший день…
Она спустилась с крыши. Из домика выглянуло веселое лицо Аладдина и спряталось. Усевшись во дворике, Абд аль-Кадир сказал мечтательно:
– Сейчас бы палочку шашлыка…
Не успел он договорить, как в его руках появилась палочка дымящегося шашлыка.
Зубейда и Абд аль-Кадир поглядели на шашлык, потом друг на друга, потом опять на шашлык.
– Я не знала, что ты такой шутник, – сказала мать.
– Это ты шутница, – сказал сторож и начал зубами стаскивать шашлык с палочки.
Зубейда хотела что-то сказать и замерла.
– Кто разжег печь? – спросила она.
В обмазанном глиной таннуре виднелись красные отсветы огня. Подбежав, она заглянула внутрь печи и увидела прилепленные изнутри пирожки: они подрумянились и были совсем готовы.
– Я не знала, что ты умеешь делать пирожки, – весело сказала Зубейда.
Абд аль-Кадир перестал жевать и заметил обидчиво:
– Я прожил восемьдесят пять лет и ни разу в жизни не делал пирожков.
Схватив поднос, Зубейда поставила его перед таннуром. Отвернулась – взять щипцы, чтобы вытащить пирожки; и когда опять повернулась к печи – обомлела.
Пирожков не было. Зубейда заглянула внутрь таннура. Пирожков там на самом деле не было. И что еще удивительней, подноса у ее ног тоже не было.
Она подозрительно посмотрела на козу. Из дома раздался тихий смех. Растерянно она пошла в дом.
И на пороге остановилась как вкопанная.
Ее поднос каким-то образом попал на низенький столик, на подносе была гора пирожков. А за столиком мирно сидели Аладдин и джин с рогом на лбу, который пригнул голову, так как едва умещался под потолком.
Зубейда ошеломленно пискнула. Абд аль-Кадир, не переставая жевать, поднялся и подошел. Из-за спины Зубейды он заглянул в комнату – и окаменел.
Аладдин говорил джину:
– Возьми пирожок.
– Благодарю, – сказал джин. – Джины не едят пирожки.
– А что едят джины?
– Ничего не едят, – сказал джин.
Аладдин сделал вид, что сейчас только заметил мать и Абд аль-Кадира.
– Познакомьтесь! Это мой друг джин!
Джин приложил руку ко лбу и к сердцу. Абд аль-Кадир попятился. А Зубейда, стараясь не замечать джина, долго смотрела на Аладдина, открывала рот, желая что-то сказать, и закрывала рот. И наконец нашлась.
– Где дядя? – спросила она строго.
– Он не дядя! Он обманщик! – безмятежно сказал Аладдин, запихивая в рот пирожок.
– Ты начитался книг и сам не знаешь, что болтаешь! – сказала мать. – Что только с тобой будет! Пробегал целую ночь, удрал от дяди, подобрал какую-то пакость в куче мусора… – И пнула ногой валявшуюся лампу.
Аладдин улыбнулся, вспомнив кучу мусора, в которой он подобрал эту лампу.
– А теперь тебе смешно! – сказала Зубейда.
Они помолчали. Джин понял, что он лишний.
– Ну, я побуду в лампе, – сказал он и исчез.
Вытянув шею, Абд аль-Кадир со страхом проводил джина взглядом и шмыгнул в калитку.
Но мать Аладдина не потеряла присутствия духа.
– Я всегда говорила, – сказала она дрожащим голосом, – что сказки не доведут тебя до добра!
Повернулась и гордо пошла вон со двора. Однако, очутившись на улице, она в изнеможении села на землю и прислонилась к забору.
Крадучись, к ней подошел Абд аль-Кадир.
– Запомни, – прошептал он, косясь на калитку, – я ничего не видел. И я скажу тебе больше – ты тоже ничего не видела. Мы оба ничего не видели…
Он многозначительно поднял палец:
– Знаешь, почему я дожил до восьмидесяти пяти лет? Потому что всю жизнь говорил: «В Багдаде все спокойно…»
* * *
Оставшись один в комнате, Аладдин сейчас же вызвал джина из лампы.
– Видишь ли, почтенный джин, – сказал Аладдин. – Вчера я держал за руку царевну Будур, и она не выходит из моей головы.
Джин почесал свой рог и сказал:
– Хочешь, ее сейчас принесу?
И сделал движение лететь.
– Что ты, что ты! Зачем?.. – испугался Аладдин. – Я даже не знаю, хочет ли она видеть меня!
Джин сказал:
– Тысячу раз я был в разных руках, и никто никогда не спрашивал, хочет она видеть или не хочет.
– Ты был в руках у плохих людей, – сказал Аладдин и задумался.
Джин вежливо ждал приказаний. Аладдин спросил:
– Скажи, думает ли она сейчас обо мне?
– Я могу устроить землетрясение, могу перенести город на дно моря и перевернуть базар вверх ногами, – сказал джин. – Но узнать, кто что думает, не в моих силах.
– Тогда вот что…
Аладдин поманил джина пальцем. Тот подставил свое огромное ухо. Аладдин что-то ему шепнул. Подобие улыбки пронеслось по лицу джина. И он исчез.
* * *
Это было во дворце, в покоях царевны Будур, где узкие окна были прорезаны так высоко, что солнечный свет никогда не достигал пола, где солнце лежало на стене решеткой лучей и теней, а внизу, на коврах и атласных подушках, всегда дарил полумрак.
Дворцовый Наимудрейший в огромной чалме сидел на коврике и бубнил сидящей перед ним царевне:
– Чтобы дожить до ста лет, изучай добродетель. Ибо основа всякого блага – в обуздании души, и смирении, и набожности, и невинности, и стыдливости…
Царевна таращила глаза, с трудом раздирая их пальцами. Наимудрейший продолжал бубнить:
– …Каждому следует знать, когда нужна стыдливость, а когда бесстыдство, ибо сказано: предпосылка блага – стыд, и предпосылка зла – тоже стыд.
Засыпая, царевна увидела в тумане двух Наимудрейших вместо одного и слышала только: «Бу-бу-бу-бу…»
– Ты слушаешь? – спросил Наимудрейший.
– Да, – сказала царевна и исчезла.
Наимудрейший разинул рот, потом прикрыл глаза ладонью, открыл опять.
Царевны не было. Тогда Наимудрейший не своим голосом заорал:
– Стража!..
* * *
В это самое время Зубейда у себя во дворике доила козу. Она повернулась, чтобы отставить сосуд, и чуть не упала от неожиданности.
Перед ней стояла царевна Будур, не понимая, где она.
Некоторое время женщины молчали.
– Ты кто? – спросила Зубейда.
– Как кто? Царевна Будур.
– Этого еще не хватало! – сказала Зубейда.
Аладдин веселился в комнатке, выглядывая во дворик и предвкушая, что сейчас будет.
– Кто там смеется? – рассердилась царевна. – И откуда вы все взялись?!
– Это один бездельник начитался глупых книг. Ему нечего делать… – сказала Зубейда. – Иди сюда, бездельник!
Аладдин вышел из домика. Царевна удивилась:
– Это ты?
– Я, – сказал Аладдин.
Царевна недоверчиво сказала:
– Ну-ка, возьми меня за руку…
Аладдин улыбнулся.
– Царевну нельзя брать за руку.
– Да, теперь я вижу, что это ты, – засмеялась царевна.
И задумалась:
– Как странно… Я сидела во дворце и слушала слова Наимудрейшего. И мне так хотелось убежать, что я, наверно, сама не заметила, как убежала… Что это? – вдруг спросила она, увидев кожаное ведро.
– Ведро, – сказала Зубейда.
– А это?
– Печь.
– Печь? – с недоумением повторила царевна.
– Ну знаешь, где жарят и пекут… Поняла?
– Нет, – чистосердечно сказала царевна. – А это что за невиданное чудовище?!
– Это не чудовище, это коза, – обиделась Зубейда.
– Та самая, из которой сыр?
– Сколько тебе лет? – спросила Зубейда царевну.
– Шестнадцать.
– Когда мне было три года, я уже знала, что такое коза, – проворчала Зубейда и увела козу за сарайчик.
* * *
А в Багдаде уже искали царевну Будур.
Абд аль-Кадир и крошечный старичок сидели в базарной кофейне, перед ними дымились две чашечки кофе. Вдруг все кругом забегали, раздались крики. Сторож выглянул.
Стражники срывали копьями с лавок циновки и занавески. Летели, разворачиваясь, шелка. Опрокидывались и падали кувшины. Торговцы вопили, хватая стражников за полы.
– Кого-то ищут… – сказал Абд аль-Кадир крошечному старичку.
– Наверно, в наш город вернулся Багдадский вор, – догадался тот.
Стражники ворвались в кофейню. Полетели столики. Стариков опрокинули. Перевернули сосуд с жевательным табаком. В кофейне взлетело зеленое облако.
Когда оно рассеялось, Абд аль-Кадир поднялся, весь зеленый от табака, чихнул и пробормотал, покачав с сомнением головой:
– Чтобы из-за одного Багдадского вора стали переворачивать базар? Нет, тут не одного ищут, а целых сорок!
– Тогда, наверно, ищут Али-Бабу и сорок разбойников, – сообразил старичок.
Стражники вбежали обратно в кофейню. На этот раз они взялись за подушки: полетели пух и перья… И опять опрокинули стариков.
– Где царевна?! – орали они, потрясая копьями.
Когда они скрылись, Абд аль-Кадир встал, как курица, облепленная пухом, и таинственно сказа старичку:
– Главное – помнить, что в Багдаде все спокойно…
* * *
Если бы царевна Будур знала, что из-за нее творится такое! Она сейчас же побежала бы на базар, чтобы самой все посмотреть. Но она ничего не знала и расхаживала по дворику Аладдина.
– Ну, мне пора… – сказала она наконец.
– Подожди… – сказал Аладдин. – Я хотел еще тебе сказать… – но не решился сказать то, что хотел, и умолк.
Царевна весело рассмеялась. Аладдин вспыхнул.
– Чего ты смеешься?
– Я знаю, что ты хочешь сказать… Это мне говорили семнадцать принцев, и я всем отказала… Бедненькие, бедненькие…
Аладдин помолчал. Потом грустно спросил:
– Значит, «нет»?
– Почему «нет»? – сказала царевна. – Попробуй, пойди к моему отцу, посватай меня.
– И ты скажешь «да»?! – подпрыгнул от радости Аладдин.
– Как будто я сама знаю, что я скажу. Что придет в голову, то и скажу!
– Царевна зде-есь!.. – раздался торжествующий вопль.
На заборе сидел стражник и отчаянными жестами звал других.
Не успели Аладдин и царевна опомниться, как во дворик ворвались стражники.
Первым вбежал Мубарак – сын везиря. У него была очень маленькая голова, а на шапочке качалось павлинье перо.
– Вяжите его! – сказал Мубарак, вцепившись в Аладдина.
Стражники набросились на Аладдина и связали.
Из-за сарайчика выбежала Зубейда.
– Что вы делаете?!
Мубарак вгляделся в связанного Аладдина.
– Это опять ты?! Ну, на этот раз не уйдешь!..
Царевна топнула ногой.
– Сейчас же отпустите его! Слышите?!
Но стражники уже уволокли Аладдина.
А царевну Мубарак вежливо взял под локоть.
– Да простит меня царевна Будур… – И увел со двора.
На пороге стояла потрясенная мать.
Стражники шарили по всему дому, они хватали все, что можно утащить. Чья-то подошва прошлась по книжке Аладдина, отпечатав на картинке дворца грязный след.
Зубейда смотрела, как стражники растаскивали подарки Худайдана-ибн-Худайдана: кальян, и саблю, и шелковые халаты. Они растащили и всю ее посуду. И все, что она напекла и нажарила.
Только старую медную лампу, валявшуюся на земле, какой-то стражник отшвырнул ногой. И лампа откатилась к козе.
Стражники умчались. Мать выбежала из калитки и остановилась, отчаянным взглядом провожая сына.
А во дворике лишь ветер шевелил страницы книжки Аладдина. Да аист, щелкая клювом, тревожно летал над разоренным домом.
* * *
В тронном зале, где на стенах были развешаны щиты и кривые сабли, на троне восседал великий султан. Рядом с ним безмолвно стоял везирь Бу-Али Симджур. Все лицо его было в морщинах, и каждая морщина говорила о хитрости и коварстве.
Султан поманил пальцем начальника стражи Умара Убейда и, когда тот приблизился, спросил:
– Я что-то не могу вспомнить, ты отрубил голову тому оборванцу на базаре?
– Нет, о великий султан, – сказал Умар Убейд, чувствуя, что его собственная голова закачалась на плечах.
– Не отрубил?! – вскричал султан. – Почему?
Умар Убейд показал дрожащим пальцем на главного конюшего:
– Это все Мустафа! Он дернул твоего коня за узду, и мы пошли.
Султан обратил неблагосклонный взор на главного конюшего.
– О великий султан, – сказал Мустафа, скосив глаза на везиря. – Пусть уважаемый Бу-Али Симджур вспомнит… Он занимает первое место в государстве… Пусть вспомнит и скажет: почему я дернул узду!
И победоносно поглядел на везиря.
Тот не успел открыть рта, как вошел Мубарак. По синему полю его камзола были разбросаны цветы, вышитые золотом и серебром, и на шапочке качалось павлинье перо. Он что-то шепнул на ухо своему отцу – везирю.
И Бу-Али Симджур поклонился султану.
– О царь годов и времен, единственный в веках и столетиях! Твоя дочь найдена и доставлена во дворец!
– Наконец-то! – обрадовался султан.
По знаку везиря двое стражников втащили под руки Аладдина и бросили перед троном. Везирь сказал:
– А вот и тот оборванец, который дважды осмелился увидеть царевну.
– О султан! – воскликнул Аладдин, вставая. – Поистине удача, что мы с тобой встретились…
Стражники подхватили Аладдина под руки и снова швырнули животом на пол. Аладдин вскочил и сказал:
– …Я прошу отдать мне в жены царевну Будур!
1 2 3 4 5 6 7
* * *
В этот полуночный час в Багдаде на вершине недостроенного минарета работали два старых мастера. Как всегда, эти мастера клали кирпичи и изразцы ночью, при звездах, чтобы люди своими пустыми криками не мешали им работать. Смазывая жидкой глиной кирпичи и разглаживая ее лопатками, они прилепляли изразцы и беседовали об Аладдине и его дяде, о котором целый день болтал базар и которого они даже встретили вечером, когда тот с племянником направлялись за город.
– Ты думаешь, богатый дядя – это хорошо? – сказал мастер Абу-Яхья, лоб которого был туго повязан платком, а под ним шевелились седые мохнатые брови. – Богатый дядя – плохо.
– Почему? – спросил Абу-Наиб, борода которого была покрашена хной.
– То, что дается даром, потом обходится дорого, – сказал первый, подняв голову, и его брови замерли от изумления.
Рыжая борода второго тоже торчком уставилась в небо.
Над ними, среди звезд, мчался на черном верблюде дядя Аладдина. Мало того – его верблюд летел хвостом вперед.
Мастер Абу-Яхья помедлил и сказал:
– Я живу шестьдесят лет, но первый раз вижу дядю, который летел бы на верблюде и к тому же хвостом вперед…
В этот же самый час, проходя по спящему городу, Абд аль-Кадир ударил в колотушку и завопил:
– Спите, жители Багдада! Все спо…
Но, увидев в небе верблюда и на нем дядю Аладдина, осекся, всхлипнул, закрыл рукою глаза. А когда отодвинул ладонь и решился взглянуть на небо, там уже никого не было – только сияла луна да слабо мерцали звезды.
И сторож закричал, правда уж без прежней уверенности:
– …Все спокойно!
Мы сразу же должны вам рассказать (а то потом будет некогда), что случилось дальше с Худайданом-ибн-Худайданом: куда он делся и отказался ли от того, чтобы при помощи лампы стать повелителем мира?
С ним было вот так. В далеком Магрибе, куда отправил его Аладдин, в доме этого колдуна пировали слуги, нисколько не помышляя о возвращении своего хозяина. Развалясь на шелковых подушках, они ели, пили и что-то во всю глотку кричали на своем тарабарском языке.
Вдруг среди вин и яств появился верблюд: он стоял с невозмутимым видом прямо на столе, а на верблюде сидел хозяин.
В горле у слуг застряли куски и кости, с воплями они попадали на ковры. Только один сказал находчиво:
– Со счастливым возвращением, господин!
И низко поклонился, подхватив обеими руками живот.
Худайдан-ибн-Худайдан посмотрел на него и разразился такими проклятиями, что слуги покатились в разные стороны.
А магрибский колдун стащил своего верблюда со стола.
Схватил одну из медных ламп, горевших в углу, погасил, вылил масло, сунул ее себе за пазуху, вывел верблюда за дверь и шепнул ему на ухо: «Скорей обратно в Багдад!» – вскочил на верблюда и скрылся в темноте.
Слуги, выпучив глаза, смотрели вслед.
Ну, а теперь, когда вам известно, что случилось с магрибинцем и его верблюдом, на время оставим их – путь до Багдада далек – и вернемся к Аладдину.
* * *
Дворик Аладдина покоился в лунном свете. Спал аист в своем гнезде на макушке тутового дерева. Спала коза, подогнув колени, в углу. Появились две тени.
– Тшш… – сказал Аладдин джину.
Держа лампу под мышкой, он на цыпочках прошел мимо сарайчика, на крыше которого мирно спала его мать. Та пошевелилась и сонно спросила:
– Это ты?
– Да, да, спи!
И Зубейда повернулась на другой бок.
Взглянув на джина, Аладдин прошептал:
– Если рассказать про тебя, никто не поверит…
Он вошел в комнатку, а джин пролез в дверь на четвереньках. Аладдин озабоченно на него посмотрел.
– Где тебя уложить спать, такого большого?
– Не тревожься, – сказал джин. – У меня своя кровать.
Он показал на лампу.
– Понадоблюсь – потри лампу! – И исчез в ней.
Аладдин покрутил головой, улыбнулся, лег на циновку и мгновенно заснул.
Он проснулся, когда первый луч солнца упал в гнездо аиста над их двориком. И сквозь раскрытую дверь дома услышал, как за забором прогремела колотушка, потом Абд аль-Кадир крикнул в последний раз за сегодняшнюю ночь: «В Багдаде все спокойно!..» – и, постучав, вошел в калитку. Коза вскочила и сказала «ме».
– Да будет с тобой милость аллаха! – сказал Абд аль-Кадир матери Аладдина, еще спавшей на крыше сарайчика. – Вставай! Пора печь пирожки!
Зубейда поднялась и, зевая, взглянула на небо.
– Аллах подарил нам хороший день…
Она спустилась с крыши. Из домика выглянуло веселое лицо Аладдина и спряталось. Усевшись во дворике, Абд аль-Кадир сказал мечтательно:
– Сейчас бы палочку шашлыка…
Не успел он договорить, как в его руках появилась палочка дымящегося шашлыка.
Зубейда и Абд аль-Кадир поглядели на шашлык, потом друг на друга, потом опять на шашлык.
– Я не знала, что ты такой шутник, – сказала мать.
– Это ты шутница, – сказал сторож и начал зубами стаскивать шашлык с палочки.
Зубейда хотела что-то сказать и замерла.
– Кто разжег печь? – спросила она.
В обмазанном глиной таннуре виднелись красные отсветы огня. Подбежав, она заглянула внутрь печи и увидела прилепленные изнутри пирожки: они подрумянились и были совсем готовы.
– Я не знала, что ты умеешь делать пирожки, – весело сказала Зубейда.
Абд аль-Кадир перестал жевать и заметил обидчиво:
– Я прожил восемьдесят пять лет и ни разу в жизни не делал пирожков.
Схватив поднос, Зубейда поставила его перед таннуром. Отвернулась – взять щипцы, чтобы вытащить пирожки; и когда опять повернулась к печи – обомлела.
Пирожков не было. Зубейда заглянула внутрь таннура. Пирожков там на самом деле не было. И что еще удивительней, подноса у ее ног тоже не было.
Она подозрительно посмотрела на козу. Из дома раздался тихий смех. Растерянно она пошла в дом.
И на пороге остановилась как вкопанная.
Ее поднос каким-то образом попал на низенький столик, на подносе была гора пирожков. А за столиком мирно сидели Аладдин и джин с рогом на лбу, который пригнул голову, так как едва умещался под потолком.
Зубейда ошеломленно пискнула. Абд аль-Кадир, не переставая жевать, поднялся и подошел. Из-за спины Зубейды он заглянул в комнату – и окаменел.
Аладдин говорил джину:
– Возьми пирожок.
– Благодарю, – сказал джин. – Джины не едят пирожки.
– А что едят джины?
– Ничего не едят, – сказал джин.
Аладдин сделал вид, что сейчас только заметил мать и Абд аль-Кадира.
– Познакомьтесь! Это мой друг джин!
Джин приложил руку ко лбу и к сердцу. Абд аль-Кадир попятился. А Зубейда, стараясь не замечать джина, долго смотрела на Аладдина, открывала рот, желая что-то сказать, и закрывала рот. И наконец нашлась.
– Где дядя? – спросила она строго.
– Он не дядя! Он обманщик! – безмятежно сказал Аладдин, запихивая в рот пирожок.
– Ты начитался книг и сам не знаешь, что болтаешь! – сказала мать. – Что только с тобой будет! Пробегал целую ночь, удрал от дяди, подобрал какую-то пакость в куче мусора… – И пнула ногой валявшуюся лампу.
Аладдин улыбнулся, вспомнив кучу мусора, в которой он подобрал эту лампу.
– А теперь тебе смешно! – сказала Зубейда.
Они помолчали. Джин понял, что он лишний.
– Ну, я побуду в лампе, – сказал он и исчез.
Вытянув шею, Абд аль-Кадир со страхом проводил джина взглядом и шмыгнул в калитку.
Но мать Аладдина не потеряла присутствия духа.
– Я всегда говорила, – сказала она дрожащим голосом, – что сказки не доведут тебя до добра!
Повернулась и гордо пошла вон со двора. Однако, очутившись на улице, она в изнеможении села на землю и прислонилась к забору.
Крадучись, к ней подошел Абд аль-Кадир.
– Запомни, – прошептал он, косясь на калитку, – я ничего не видел. И я скажу тебе больше – ты тоже ничего не видела. Мы оба ничего не видели…
Он многозначительно поднял палец:
– Знаешь, почему я дожил до восьмидесяти пяти лет? Потому что всю жизнь говорил: «В Багдаде все спокойно…»
* * *
Оставшись один в комнате, Аладдин сейчас же вызвал джина из лампы.
– Видишь ли, почтенный джин, – сказал Аладдин. – Вчера я держал за руку царевну Будур, и она не выходит из моей головы.
Джин почесал свой рог и сказал:
– Хочешь, ее сейчас принесу?
И сделал движение лететь.
– Что ты, что ты! Зачем?.. – испугался Аладдин. – Я даже не знаю, хочет ли она видеть меня!
Джин сказал:
– Тысячу раз я был в разных руках, и никто никогда не спрашивал, хочет она видеть или не хочет.
– Ты был в руках у плохих людей, – сказал Аладдин и задумался.
Джин вежливо ждал приказаний. Аладдин спросил:
– Скажи, думает ли она сейчас обо мне?
– Я могу устроить землетрясение, могу перенести город на дно моря и перевернуть базар вверх ногами, – сказал джин. – Но узнать, кто что думает, не в моих силах.
– Тогда вот что…
Аладдин поманил джина пальцем. Тот подставил свое огромное ухо. Аладдин что-то ему шепнул. Подобие улыбки пронеслось по лицу джина. И он исчез.
* * *
Это было во дворце, в покоях царевны Будур, где узкие окна были прорезаны так высоко, что солнечный свет никогда не достигал пола, где солнце лежало на стене решеткой лучей и теней, а внизу, на коврах и атласных подушках, всегда дарил полумрак.
Дворцовый Наимудрейший в огромной чалме сидел на коврике и бубнил сидящей перед ним царевне:
– Чтобы дожить до ста лет, изучай добродетель. Ибо основа всякого блага – в обуздании души, и смирении, и набожности, и невинности, и стыдливости…
Царевна таращила глаза, с трудом раздирая их пальцами. Наимудрейший продолжал бубнить:
– …Каждому следует знать, когда нужна стыдливость, а когда бесстыдство, ибо сказано: предпосылка блага – стыд, и предпосылка зла – тоже стыд.
Засыпая, царевна увидела в тумане двух Наимудрейших вместо одного и слышала только: «Бу-бу-бу-бу…»
– Ты слушаешь? – спросил Наимудрейший.
– Да, – сказала царевна и исчезла.
Наимудрейший разинул рот, потом прикрыл глаза ладонью, открыл опять.
Царевны не было. Тогда Наимудрейший не своим голосом заорал:
– Стража!..
* * *
В это самое время Зубейда у себя во дворике доила козу. Она повернулась, чтобы отставить сосуд, и чуть не упала от неожиданности.
Перед ней стояла царевна Будур, не понимая, где она.
Некоторое время женщины молчали.
– Ты кто? – спросила Зубейда.
– Как кто? Царевна Будур.
– Этого еще не хватало! – сказала Зубейда.
Аладдин веселился в комнатке, выглядывая во дворик и предвкушая, что сейчас будет.
– Кто там смеется? – рассердилась царевна. – И откуда вы все взялись?!
– Это один бездельник начитался глупых книг. Ему нечего делать… – сказала Зубейда. – Иди сюда, бездельник!
Аладдин вышел из домика. Царевна удивилась:
– Это ты?
– Я, – сказал Аладдин.
Царевна недоверчиво сказала:
– Ну-ка, возьми меня за руку…
Аладдин улыбнулся.
– Царевну нельзя брать за руку.
– Да, теперь я вижу, что это ты, – засмеялась царевна.
И задумалась:
– Как странно… Я сидела во дворце и слушала слова Наимудрейшего. И мне так хотелось убежать, что я, наверно, сама не заметила, как убежала… Что это? – вдруг спросила она, увидев кожаное ведро.
– Ведро, – сказала Зубейда.
– А это?
– Печь.
– Печь? – с недоумением повторила царевна.
– Ну знаешь, где жарят и пекут… Поняла?
– Нет, – чистосердечно сказала царевна. – А это что за невиданное чудовище?!
– Это не чудовище, это коза, – обиделась Зубейда.
– Та самая, из которой сыр?
– Сколько тебе лет? – спросила Зубейда царевну.
– Шестнадцать.
– Когда мне было три года, я уже знала, что такое коза, – проворчала Зубейда и увела козу за сарайчик.
* * *
А в Багдаде уже искали царевну Будур.
Абд аль-Кадир и крошечный старичок сидели в базарной кофейне, перед ними дымились две чашечки кофе. Вдруг все кругом забегали, раздались крики. Сторож выглянул.
Стражники срывали копьями с лавок циновки и занавески. Летели, разворачиваясь, шелка. Опрокидывались и падали кувшины. Торговцы вопили, хватая стражников за полы.
– Кого-то ищут… – сказал Абд аль-Кадир крошечному старичку.
– Наверно, в наш город вернулся Багдадский вор, – догадался тот.
Стражники ворвались в кофейню. Полетели столики. Стариков опрокинули. Перевернули сосуд с жевательным табаком. В кофейне взлетело зеленое облако.
Когда оно рассеялось, Абд аль-Кадир поднялся, весь зеленый от табака, чихнул и пробормотал, покачав с сомнением головой:
– Чтобы из-за одного Багдадского вора стали переворачивать базар? Нет, тут не одного ищут, а целых сорок!
– Тогда, наверно, ищут Али-Бабу и сорок разбойников, – сообразил старичок.
Стражники вбежали обратно в кофейню. На этот раз они взялись за подушки: полетели пух и перья… И опять опрокинули стариков.
– Где царевна?! – орали они, потрясая копьями.
Когда они скрылись, Абд аль-Кадир встал, как курица, облепленная пухом, и таинственно сказа старичку:
– Главное – помнить, что в Багдаде все спокойно…
* * *
Если бы царевна Будур знала, что из-за нее творится такое! Она сейчас же побежала бы на базар, чтобы самой все посмотреть. Но она ничего не знала и расхаживала по дворику Аладдина.
– Ну, мне пора… – сказала она наконец.
– Подожди… – сказал Аладдин. – Я хотел еще тебе сказать… – но не решился сказать то, что хотел, и умолк.
Царевна весело рассмеялась. Аладдин вспыхнул.
– Чего ты смеешься?
– Я знаю, что ты хочешь сказать… Это мне говорили семнадцать принцев, и я всем отказала… Бедненькие, бедненькие…
Аладдин помолчал. Потом грустно спросил:
– Значит, «нет»?
– Почему «нет»? – сказала царевна. – Попробуй, пойди к моему отцу, посватай меня.
– И ты скажешь «да»?! – подпрыгнул от радости Аладдин.
– Как будто я сама знаю, что я скажу. Что придет в голову, то и скажу!
– Царевна зде-есь!.. – раздался торжествующий вопль.
На заборе сидел стражник и отчаянными жестами звал других.
Не успели Аладдин и царевна опомниться, как во дворик ворвались стражники.
Первым вбежал Мубарак – сын везиря. У него была очень маленькая голова, а на шапочке качалось павлинье перо.
– Вяжите его! – сказал Мубарак, вцепившись в Аладдина.
Стражники набросились на Аладдина и связали.
Из-за сарайчика выбежала Зубейда.
– Что вы делаете?!
Мубарак вгляделся в связанного Аладдина.
– Это опять ты?! Ну, на этот раз не уйдешь!..
Царевна топнула ногой.
– Сейчас же отпустите его! Слышите?!
Но стражники уже уволокли Аладдина.
А царевну Мубарак вежливо взял под локоть.
– Да простит меня царевна Будур… – И увел со двора.
На пороге стояла потрясенная мать.
Стражники шарили по всему дому, они хватали все, что можно утащить. Чья-то подошва прошлась по книжке Аладдина, отпечатав на картинке дворца грязный след.
Зубейда смотрела, как стражники растаскивали подарки Худайдана-ибн-Худайдана: кальян, и саблю, и шелковые халаты. Они растащили и всю ее посуду. И все, что она напекла и нажарила.
Только старую медную лампу, валявшуюся на земле, какой-то стражник отшвырнул ногой. И лампа откатилась к козе.
Стражники умчались. Мать выбежала из калитки и остановилась, отчаянным взглядом провожая сына.
А во дворике лишь ветер шевелил страницы книжки Аладдина. Да аист, щелкая клювом, тревожно летал над разоренным домом.
* * *
В тронном зале, где на стенах были развешаны щиты и кривые сабли, на троне восседал великий султан. Рядом с ним безмолвно стоял везирь Бу-Али Симджур. Все лицо его было в морщинах, и каждая морщина говорила о хитрости и коварстве.
Султан поманил пальцем начальника стражи Умара Убейда и, когда тот приблизился, спросил:
– Я что-то не могу вспомнить, ты отрубил голову тому оборванцу на базаре?
– Нет, о великий султан, – сказал Умар Убейд, чувствуя, что его собственная голова закачалась на плечах.
– Не отрубил?! – вскричал султан. – Почему?
Умар Убейд показал дрожащим пальцем на главного конюшего:
– Это все Мустафа! Он дернул твоего коня за узду, и мы пошли.
Султан обратил неблагосклонный взор на главного конюшего.
– О великий султан, – сказал Мустафа, скосив глаза на везиря. – Пусть уважаемый Бу-Али Симджур вспомнит… Он занимает первое место в государстве… Пусть вспомнит и скажет: почему я дернул узду!
И победоносно поглядел на везиря.
Тот не успел открыть рта, как вошел Мубарак. По синему полю его камзола были разбросаны цветы, вышитые золотом и серебром, и на шапочке качалось павлинье перо. Он что-то шепнул на ухо своему отцу – везирю.
И Бу-Али Симджур поклонился султану.
– О царь годов и времен, единственный в веках и столетиях! Твоя дочь найдена и доставлена во дворец!
– Наконец-то! – обрадовался султан.
По знаку везиря двое стражников втащили под руки Аладдина и бросили перед троном. Везирь сказал:
– А вот и тот оборванец, который дважды осмелился увидеть царевну.
– О султан! – воскликнул Аладдин, вставая. – Поистине удача, что мы с тобой встретились…
Стражники подхватили Аладдина под руки и снова швырнули животом на пол. Аладдин вскочил и сказал:
– …Я прошу отдать мне в жены царевну Будур!
1 2 3 4 5 6 7