это ещё больше бередило душу председателя.
Со скрипом отворилась дверь, раздался тоненький голос Мити:
— Дядя Андрей!
— Не мешай! — зашикали на него хором сотрудники.
Оглядев комнату, Митя в отчаянии закричал:
— Старый год уже ушёл?!
Председатель поднял голову и тупо посмотрел на мальчика. Митя стал сбивчиво объяснять:
— Да старичок… который хотел забрать Лёлю… С милицией…
— Какую Лёлю? — спросила счетовод.
— Девочку… ну, которую я вылепил из снега…
Все оторвались от отчёта и поглядели на Митю; даже печка с любопытством смотрела на него своими сверкающими глазами. Девушка-счетовод сокрушённо сказала:
— И чего матери смотрят… Я бы такого мальчишку…
Но Митя уже не слыхал. Он мчался по улице, не чуя под собой ног, и бормотал:
— Обманули…
Одним духом взобрался Митя по лестнице на сеновал.
— Лёля! — Никто ему не ответил.
— Лёля! — крикнул он второй раз.
В углу что-то зашевелилось: оказалось, это был воробей; он вспорхнул и исчез под застрехой.
Митя выскочил на улицу. Ни Чёрной души, ни двух других баб не было видно. В отчаянии Митя ещё раз подбежал к сеновалу и увидел следы: большие следы — баб, и рядом маленькие — Лёлины. Следы вели в лес.
— Лёля! — завопил Митя не своим голосом.
На его крик выбежала мать. Ни слова не говоря, она схватила мальчика за руку и потащила в дверь.
Митя громко кричал:
— Пусти!.. Я должен её спасти!.. Её убьют…
Но это не тронуло сердце матери. Она захлопнула дверь и посадила сына чистить картошку.
9
Доводилось ли вам когда-нибудь в большом городе, в самом центре, среди афишных тумб, троллейбусов и универмагов видеть старинную, башню с зубцами, к которой сходятся все главные улицы? Такая башня стоит посреди города Ярославля, и каждый может прочесть на дощечке: «Знаменская башня. Памятник старины. Охраняется законом».
Под её сводами живут вороны, каркая, когда звонят телефоны напротив в номерах гостиницы «Медведь». А в сумерки, в тот час, когда зажигаются огни у подъезда театра имени Волкова, вороны засыпают, и башня погружается в мрак и тишину.
Как раз к этой башне 31 декабря ровно в час дня подкатило такси, из которого вылез Старый год, замотанный башлыком с кисточкой. Он юркнул под каменные ворота и исчез в какой-то незаметной двери.
Поднимаясь но крутой лестнице, где в каждом углу пряталось каменное эхо, старичок вытащил из кармана связку старинных ключей. И остановился поражённый: дверь открыта! Что это?
Старичок полез по лестнице ещё более узкой: и вторая дверь оказалась открытой! Ахнув, Старый год побежал по третьей, винтовой, лестнице, быстро вращаясь вокруг себя, и через люк в полу попал, законен, в свою комнату с бойницами вместо окон, где посреди потолка висел огромный неподвижный маятник и вверху торчали зубчатые колёса гигантского заржавленного механизма.
— Кто здесь? — закричал Старый год.
Сверху из колёс высунулась лысая голова.
— Я… Часовой мастер!..
— Что вы тут делаете?
Часовой мастер сказал вежливо:
— Дело в том, что горсовет поручил мне к Новому году починить часы этой башни.
— Эти часы нельзя починить! — зашипел Старый год. — Знаете ли вы, что они стоят со времён царицы Анны Иоанновны?!
— Мне ли это не знать! — заносчиво сказал мастер.
Это был известный мастер Петушков из артели «Точное время». Он славился тем, что мог ответить абсолютно на все вопросы, которые ему задавали или могли задать. Он знал всё… Как и чем на козырьке кепки свести чернильное пятно, и сколько перьев у воробья, который только что родился, и как солили огурцы во времена Ивана Калиты… И на все он отвечал без запинки.
Вот и сейчас, спустившись на каменный пол, Петушков сказал:
— Верно. Эти часы починить нельзя. Их чинили уже три раза: первый раз при царице Елизавете, когда их сломали пьяные стрельцы, качаясь на маятнике, второй раз…
Но Старый год его перебил:
— Прощайте! Мне некогда!
Петушков обидчиво поклонился и пошёл к люку.
— Не оступитесь на лестнице, когда будете спускаться, — проворчал Старый год.
— Благодарю вас, — сказал Петушков, исчезая в полу. — Желаю приятно встретить Новый год!
— Дурак, — буркнул под нос Старый год и захлопнул за мастером крышку люка.
Он подошёл к окошку-бойнице и посмотрел вниз. В эту секунду сквозь серую щель в тучах на город брызнуло солнце. И засверкали сосульки, прицепившиеся ко всем крышам и водосточным трубам. И в доме напротив через двойные рамы солнце осветило, как в кинематографе, чью-то маму: она стояла на табуретке и украшала ёлку. А у перекрёстка засиял металлический обруч уличных часов, и на блистающем циферблате стрелка подскочила ещё дальше, ещё ближе к концу года.
По улицам ехали машины; к некоторым были привязаны ёлки. Шли прохожие; они несли торты и игрушки. Серебряные горлышки шампанского торчали из корзин и карманов.
Неожиданный запах сдобного теста струйкой поднялся из какой-то булочной и коснулся носа Старого года. Старичок сердито чихнул.
— Дураки, — сказал он и скрестил руки на груди, как Мефистофель. — Они думают, что встретят Новый год! Они не знают, что я решил остаться! И двенадцать часов никогда не пробьёт! И шампанское останется нераскрытым! И до конца времён будет 31 декабря!
10
Хохоча хриплыми голосами, снежные бабы играли с Лёлей в снежки. Они швыряли их по-девчоночьи — сверху вниз, не попадая друг в друга. Было это на берегу Щучьего озера, маленького покрытого льдом, заметённого снегом.
Вокруг озера лежал снег разных оттенков: высокие шапки снега на пнях, резной переплёт снега на сучьях бурелома, кружевные зонты елей, серебристая снежная пыль, осыпающаяся с ветвей. И среди этого белого царства краснела тёмная гроздь рябины.
Наигравшись, снежные бабы сели на пни, а Лёля, смеясь, прислонилась к заиндевевшему стволу высокой сосны. Девочка запыхалась.
— Ах, сердце… — весело сказала она, держась рукой за грудь.
У баб сразу слетели улыбки, они алчно переглянулись.
— Продашь? — спросила, облизнувшись, Продажная душа.
Она вытащила толстую пачку замусоленных рублёвок, плюнула на пальцы, отсчитала три бумажки.
— Хорошо даю, — сказала она, протянув Лёле деньги.
— За что? — спросила Лёля.
— Сердце твоё покупаю.
— Сердце? — удивилась Лёля. — А как же я, буду без сердца?
— Ну и что, — сказала баба. — На свете будет ещё одна девчонка без сердца. Их сколько угодно!
И опять протянула деньги.
— Берёшь?
Лёля спрятала руки за спину.
Баба фыркнула.
— Чего боишься? Не обману! — Продажная душа ударила себя в грудь. — Я у одного мальчика купила сердце. Так он даже благодарил. Ему за уроки мама и папа стали платить: выучил урок — плати, еще выучил — опять плати!.. — Протянула деньги. — Бери трешку!
— Нет, — сказала Лёля.
— Можно подумать, что у неё в груди бриллиант!.. Детские часики, красная цена — гривенник! А я, дура, даю тебе трёшку! Бери, а то передумаю!
Лёля опять замотала головой.
— Ладно! — сказала Продажная душа. — Тогда давай так: ты мне — игрушечные, я тебе заводные — с музыкой!
— С музыкой? — оживилась Лёля.
— А как же! — И баба придвинулась ближе к девочке. — Я видала в городе часы — золотые, цифры горят и играют песенку… — И Продажная душа запела хриплым голосом: «Бродяга я…» — Хочешь такие часики?
У Лёли загорелись глаза.
— Хочу.
Продажная душа обрадовалась.
— Мигом слетаю в город и притащу!
Она победоносно подмигнула бабам — знай, мол, наших! — и помчалась, громко хрустя снегом и сучьями. Бабы поглядели ей вслед, переглянулись. Чёрная душа сказала сладким голосом:
— Давайте, девочки, играть в прятки! Чур, не вожу!
— Чур, не вожу! Чур, не вожу! — подхватила Бумажная душа.
— Тебе водить, — сказала Чёрная душа Лёле.
Лёля сунула руку в карман, вытащила «сливочные коровки», которые ей дала Зоя, раздала бабам по конфете, уткнулась в серебряное от снега дерево, честно зажмурила глаза и стала считать:
— Раз, два, три, четыре…
Неуклюже прыгая через сугробы, бабы спрятались за ближайший куст и, посасывая конфеты, шептались.
— Пока эта дура бегает за часами, мы сами остановим сердце девчонки, — сказала Чёрная душа.
Бумажная душа кивнула.
— Сейчас я его остановлю с помощью волшебных чернил…
И сунула руку за пазуху, где у неё хранился, как в портфеле, ворох каких-то пожелтевших бумаг.
— Иди-ка ты со своими чернилами! — сказала Чёрная душа, но, заметив, что Бумажная душа обидчиво поджала губы, добавила примирительно: — Ты, дура, не обижайся, твои чернила ещё пригодятся… Я тебе сейчас покажу, как убивают сердце клеветой… Ау-у! — крикнула она фальшивым голосом. — Можно-о!
— Иду-у!.. — сказала тоненьким голоском Лёля и пошла прямо к кустам, где сидели бабы, глядевшие на неё сквозь сучья холодными глазами.
Увидев баб, Лёля захлопала в ладоши, засмеялась и побежала обратно к дереву.
— Раз-два-три! Всех застукала!
Бабы зашагали к ней.
— Ну, теперь вы водите, а я спрячусь, — сказала Лёля.
— Нет, — сказала Чёрная душа. — Садись!
Лёля села на пень, чинно сложила руки и поглядела на бабу чистыми глазами.
— Вот что, — тяжело вздохнула Чёрная душа. — Ты хорошая девочка, но с тобой поступили подло…
— Кто? — удивилась девочка.
— Митя.
— Митя? Со мной? — И Лёля звонко рассмеялась.
— Он продал нам твоё сердце за три рубля.
Но Лёля продолжала смеяться.
— Ты, конечно, не веришь, — сказала Чёрная душа. — Ты, наверное, думаешь, что твой Митя царевич, который скакал на сером волке…
— Царевич, — кивнула Лёля.
— На самом деле он серый волк, а не царевич! Да, да, что ты на меня так смотришь!
— Спасибо, что вы со мной шутите, — сказала Лёля.
Бумажная душа покосилась на Чёрную, скривилась и махнула рукой.
Чёрная душа терпеливо продолжала:
— Я не шучу; Митя — тот самый волк, который съел Красную Шапочку…
Лёля насторожилась.
— Да, да. Он съел сначала бабушку, потом Красную Шапочку, потом трёх поросят…
— Потом семерых козлят? — спросила Лёля.
— Вот видишь, девочка, ты немножко и поверила…
— Нет, нет! Не поверила! Не поверила! Он не волк! Это вам показалось!
— Все мы раньше думали, что он не волк, — продолжала Чёрная душа, — но однажды…
И она начала рассказывать про Митю одну историю хуже другой. Она знала, что, если Лёля даже не всему поверит, капелька клеветы в её сердце останется. Капелька за капелькой, сердечко медленнее и медленнее, глядишь, и остановилось…
Чёрная душа врала вдохновенно. И действительно, отравленное сердце девочки билось всё медленнее! А с часами во всём мире стало твориться такое, чего никогда ещё не бывало.
Первым это заметил мастер Петушков в городе Ярославле. Он сидел в своей мастерской. На стенах качались маятники, тикали ходики, и круглые столовые часы, и старинные с фарфоровыми амурами, и корабельные хронометры, и электрические, и ручные часы разных форм. На стекле чернела надпись: «ямерв еончоТ» — «Точное время» — с обратной стороны.
Все было как обычно. Мимо окна, которое было заставлено часами и продувалось вентиляторами, шли прохожие; на них большими хлопьями падал снег. Перед мастером стояла баба, закутанная в платок. Из-под него торчал нос, похожий на морковку, но на улице был такой мороз, что это не удивило мастера.
Возле бабы на прилавке лежали золотые часики в форме сердца, с толстой цепочкой. Мастер скучающе смотрел на Продажную душу, а она орала, как на базаре:
— Даю тридцать два!
— Слушайте, — устало сказал мастер. — Это не частная лавочка, у нас не торгуются!
И он присел за свой столик, где лежали пинцеты, стрелки, пружины и циферблаты с арабскими и римскими цифрами.
— Я бедная женщина! — вдруг всхлипнула баба. — Тридцать два рубля сорок копеек. И ни копейки больше!
Не успела она это сказать, как маятники на всех часах задрожали, качнулись в одну сторону, будто кто-то невидимый прошёл мимо с огромным магнитом, потом отлетели назад и пошли медленнее.
В изумлении мастер привстал. Баба вытаращила глаза.
— Что такое? Что такое? Что такое? — встревожилась она.
— Что-то случилось со временем, — сказал мастер; у него затряслись руки.
Баба сразу сообразила, в чём дело, и взвизгнула:
— Эти подлые бабы сами останавливают её сердце!
— Что?! — не понял мастер.
Продажная душа швырнула на стол пачку денег:
— Чёрт с тобой!.. Пользуйся!.. — схватила часы и умчалась.
Петушков как потерянный поглядел вслед бабе, подбежал к морскому хронометру, взял свой пульс, сосчитал и ахнул. Двести двадцать!
Это был единственный случай, когда мастер Петушков, который всегда всё знал, не мог даже самому себе объяснить, что случилось.
11
Над Щучьим озером свистел ветер. Уткнувшись в варежки, Лёля горько плакала. А Чёрная душа стояла над девочкой, рассказывая про Митю плохое.
— Всё равно не верю, — всхлипывая, говорила Лёля. — Это выдумали злые люди, они вас обманули…
— Выдумали, — горько усмехнулась Чёрная душа. — И я была счастливой матерью трёх детей. И у меня был дом, и салфеточки на комоде, и телевизор… Так было хорошо! Дети играли в чижика, а Митя их съел!
Бумажная душа, писавшая что-то вороньим пером, поддержала Чёрную душу:
— Он и меня чуть не съел…
— И её, — кивнула Чёрная душа. — Мы спаслись от Мити, притворившись снежными бабами, чтобы нас холодно было есть.
Такое количество подробностей подействовало на доверчивую душу девочки. Она грустно спросила:
— А где сейчас Митя?
— Наверное, где-нибудь сидит и кого-нибудь ест, — сказала Чёрная душа.
— Неужели? — прошептала Лёля.
Где же в это время на самом деле был Митя? Почему он не мчался на помощь девочке, сердце которой было в опасности? Очень просто: он всё ещё сидел в избе и, насупившись, чистил картошку.
Медленно шли на стене ходики, словно маятник цеплялся за что-то невидимое. И в трубе слышался вой:
«У-у-у-у… Он хочет съесть бабу Ягу-у… Он уже вылетел за нею в трубу-у… У-у-у-у…»
Митя подозрительно посмотрел на вьюшку трубы.
Мать рогатым ухватом вытащила противень из печи: пирог был бледен и тонок, он не поднялся, не подрумянился.
— Не пекутся пироги! — воскликнула мать. — Что за напасть! — и с сердцем сунула противень в печь. Ей даже и в голову прийти не могло, что это время останавливается.
Митя очистил последнюю картошку и бросил нож. В раздумье он подошёл к окошку, покрытому ледяными узорами.
— Где искать её?.. — пробормотал он с тоской.
Внезапно солнечный луч багровым огнём осветил снежные узоры, окно вспыхнуло и стало похоже на карту. Митя пальцем повёл по снежным иероглифам, бормоча:
— По Волчьему логу до горелого пня…
— Что? — спросила мать.
— Не мешай! — сказал Митя. — От горелого пня до Лысого болота через Кузькин брод…
— Помешался… — сказала — мать, вытаскивая ухватом второй пирог.
— …И овражком до Щучьего озера!
Стрелой Митя кинулся к шубе.
— Ты куда?
Митя сразу поднял дикий рёв. Мать махнула на него рукой.
— Ладно, иди, — сказала она. — Это от твоего крика пироги не пекутся.
И Митя выбежал на улицу.
12
А время в мире останавливалось. Замедляли ход швейцарские часы с гарантией на пятнадцать лет, и те часы, которые продают в стакане с водой, и даже самые точные на свете, которые идут по звёздам…
Лёля сидела на пеньке, с закрытыми глазами; её сердце билось чуть слышно, и каждый удар будто уносил частицу её жизни.
— Теперь веришь? — усмехнулась Чёрная душа.
— Нет, — прошептала Лёля.
— Ещё что-нибудь расскажи, — буркнула Бумажная душа Чёрной. Та кивнула.
— А ты знаешь, зачем Митя поступил в школу?
— Учиться… — едва слышно сказала Лёля.
— Ну да! Чтобы съесть двенадцать учеников из третьего класса и тринадцать из параллельного. А потом он хочет съесть учительницу и дядю Васю.
— Не хочет! — сказала Лёля.
— Хочет, хочет! — сказала Чёрная душа. — Он давно бы их съел, да ждёт, когда зажгут ёлку…
Ах, если бы в это время двенадцать учеников из третьего класса и тринадцать из параллельного и все остальные мальчики и девочки вместо того, чтобы кататься на катке, пришли на помощь Лёле! Но они ничего не знали.
Каток был устроен на деревенском пруду и окружён сугробами. На старте и финише навалом лежали шубы и шапки. Трое мальчишек готовились к старту. А у финишной черты стоял дядя Вася с секундомером.
— Внимание! — скомандовал дядя Вася. — Приготовились! Пошёл!
Он взмахнул рукой и нажал кнопку секундомера. Мальчишки помчались. Остальные вопили:
— Давай, Мишка!.. Сашка, давай!..
Честно говоря, мальчики бежали не очень бойко. Но дядя Вася с изумлением смотрел на часы.
Когда Тимошкин пересёк линию финиша, дядя Вася остановил секундомер.
— Не может быть! — сказал он.
— А что? — окружили его конькобежцы.
— Всесоюзный рекорд! — сказал он и схватился за голову.
Потом с подозрением осмотрел секундомер, послушал, вынул из кармана часы-луковицу с секундной стрелкой.
— А ну, давай ещё раз, — сказал он.
— Можно мне? — спросила Зоя.
— Можно, — кивнул дядя Вася.
Девочка встала на старт.
1 2 3 4 5 6
Со скрипом отворилась дверь, раздался тоненький голос Мити:
— Дядя Андрей!
— Не мешай! — зашикали на него хором сотрудники.
Оглядев комнату, Митя в отчаянии закричал:
— Старый год уже ушёл?!
Председатель поднял голову и тупо посмотрел на мальчика. Митя стал сбивчиво объяснять:
— Да старичок… который хотел забрать Лёлю… С милицией…
— Какую Лёлю? — спросила счетовод.
— Девочку… ну, которую я вылепил из снега…
Все оторвались от отчёта и поглядели на Митю; даже печка с любопытством смотрела на него своими сверкающими глазами. Девушка-счетовод сокрушённо сказала:
— И чего матери смотрят… Я бы такого мальчишку…
Но Митя уже не слыхал. Он мчался по улице, не чуя под собой ног, и бормотал:
— Обманули…
Одним духом взобрался Митя по лестнице на сеновал.
— Лёля! — Никто ему не ответил.
— Лёля! — крикнул он второй раз.
В углу что-то зашевелилось: оказалось, это был воробей; он вспорхнул и исчез под застрехой.
Митя выскочил на улицу. Ни Чёрной души, ни двух других баб не было видно. В отчаянии Митя ещё раз подбежал к сеновалу и увидел следы: большие следы — баб, и рядом маленькие — Лёлины. Следы вели в лес.
— Лёля! — завопил Митя не своим голосом.
На его крик выбежала мать. Ни слова не говоря, она схватила мальчика за руку и потащила в дверь.
Митя громко кричал:
— Пусти!.. Я должен её спасти!.. Её убьют…
Но это не тронуло сердце матери. Она захлопнула дверь и посадила сына чистить картошку.
9
Доводилось ли вам когда-нибудь в большом городе, в самом центре, среди афишных тумб, троллейбусов и универмагов видеть старинную, башню с зубцами, к которой сходятся все главные улицы? Такая башня стоит посреди города Ярославля, и каждый может прочесть на дощечке: «Знаменская башня. Памятник старины. Охраняется законом».
Под её сводами живут вороны, каркая, когда звонят телефоны напротив в номерах гостиницы «Медведь». А в сумерки, в тот час, когда зажигаются огни у подъезда театра имени Волкова, вороны засыпают, и башня погружается в мрак и тишину.
Как раз к этой башне 31 декабря ровно в час дня подкатило такси, из которого вылез Старый год, замотанный башлыком с кисточкой. Он юркнул под каменные ворота и исчез в какой-то незаметной двери.
Поднимаясь но крутой лестнице, где в каждом углу пряталось каменное эхо, старичок вытащил из кармана связку старинных ключей. И остановился поражённый: дверь открыта! Что это?
Старичок полез по лестнице ещё более узкой: и вторая дверь оказалась открытой! Ахнув, Старый год побежал по третьей, винтовой, лестнице, быстро вращаясь вокруг себя, и через люк в полу попал, законен, в свою комнату с бойницами вместо окон, где посреди потолка висел огромный неподвижный маятник и вверху торчали зубчатые колёса гигантского заржавленного механизма.
— Кто здесь? — закричал Старый год.
Сверху из колёс высунулась лысая голова.
— Я… Часовой мастер!..
— Что вы тут делаете?
Часовой мастер сказал вежливо:
— Дело в том, что горсовет поручил мне к Новому году починить часы этой башни.
— Эти часы нельзя починить! — зашипел Старый год. — Знаете ли вы, что они стоят со времён царицы Анны Иоанновны?!
— Мне ли это не знать! — заносчиво сказал мастер.
Это был известный мастер Петушков из артели «Точное время». Он славился тем, что мог ответить абсолютно на все вопросы, которые ему задавали или могли задать. Он знал всё… Как и чем на козырьке кепки свести чернильное пятно, и сколько перьев у воробья, который только что родился, и как солили огурцы во времена Ивана Калиты… И на все он отвечал без запинки.
Вот и сейчас, спустившись на каменный пол, Петушков сказал:
— Верно. Эти часы починить нельзя. Их чинили уже три раза: первый раз при царице Елизавете, когда их сломали пьяные стрельцы, качаясь на маятнике, второй раз…
Но Старый год его перебил:
— Прощайте! Мне некогда!
Петушков обидчиво поклонился и пошёл к люку.
— Не оступитесь на лестнице, когда будете спускаться, — проворчал Старый год.
— Благодарю вас, — сказал Петушков, исчезая в полу. — Желаю приятно встретить Новый год!
— Дурак, — буркнул под нос Старый год и захлопнул за мастером крышку люка.
Он подошёл к окошку-бойнице и посмотрел вниз. В эту секунду сквозь серую щель в тучах на город брызнуло солнце. И засверкали сосульки, прицепившиеся ко всем крышам и водосточным трубам. И в доме напротив через двойные рамы солнце осветило, как в кинематографе, чью-то маму: она стояла на табуретке и украшала ёлку. А у перекрёстка засиял металлический обруч уличных часов, и на блистающем циферблате стрелка подскочила ещё дальше, ещё ближе к концу года.
По улицам ехали машины; к некоторым были привязаны ёлки. Шли прохожие; они несли торты и игрушки. Серебряные горлышки шампанского торчали из корзин и карманов.
Неожиданный запах сдобного теста струйкой поднялся из какой-то булочной и коснулся носа Старого года. Старичок сердито чихнул.
— Дураки, — сказал он и скрестил руки на груди, как Мефистофель. — Они думают, что встретят Новый год! Они не знают, что я решил остаться! И двенадцать часов никогда не пробьёт! И шампанское останется нераскрытым! И до конца времён будет 31 декабря!
10
Хохоча хриплыми голосами, снежные бабы играли с Лёлей в снежки. Они швыряли их по-девчоночьи — сверху вниз, не попадая друг в друга. Было это на берегу Щучьего озера, маленького покрытого льдом, заметённого снегом.
Вокруг озера лежал снег разных оттенков: высокие шапки снега на пнях, резной переплёт снега на сучьях бурелома, кружевные зонты елей, серебристая снежная пыль, осыпающаяся с ветвей. И среди этого белого царства краснела тёмная гроздь рябины.
Наигравшись, снежные бабы сели на пни, а Лёля, смеясь, прислонилась к заиндевевшему стволу высокой сосны. Девочка запыхалась.
— Ах, сердце… — весело сказала она, держась рукой за грудь.
У баб сразу слетели улыбки, они алчно переглянулись.
— Продашь? — спросила, облизнувшись, Продажная душа.
Она вытащила толстую пачку замусоленных рублёвок, плюнула на пальцы, отсчитала три бумажки.
— Хорошо даю, — сказала она, протянув Лёле деньги.
— За что? — спросила Лёля.
— Сердце твоё покупаю.
— Сердце? — удивилась Лёля. — А как же я, буду без сердца?
— Ну и что, — сказала баба. — На свете будет ещё одна девчонка без сердца. Их сколько угодно!
И опять протянула деньги.
— Берёшь?
Лёля спрятала руки за спину.
Баба фыркнула.
— Чего боишься? Не обману! — Продажная душа ударила себя в грудь. — Я у одного мальчика купила сердце. Так он даже благодарил. Ему за уроки мама и папа стали платить: выучил урок — плати, еще выучил — опять плати!.. — Протянула деньги. — Бери трешку!
— Нет, — сказала Лёля.
— Можно подумать, что у неё в груди бриллиант!.. Детские часики, красная цена — гривенник! А я, дура, даю тебе трёшку! Бери, а то передумаю!
Лёля опять замотала головой.
— Ладно! — сказала Продажная душа. — Тогда давай так: ты мне — игрушечные, я тебе заводные — с музыкой!
— С музыкой? — оживилась Лёля.
— А как же! — И баба придвинулась ближе к девочке. — Я видала в городе часы — золотые, цифры горят и играют песенку… — И Продажная душа запела хриплым голосом: «Бродяга я…» — Хочешь такие часики?
У Лёли загорелись глаза.
— Хочу.
Продажная душа обрадовалась.
— Мигом слетаю в город и притащу!
Она победоносно подмигнула бабам — знай, мол, наших! — и помчалась, громко хрустя снегом и сучьями. Бабы поглядели ей вслед, переглянулись. Чёрная душа сказала сладким голосом:
— Давайте, девочки, играть в прятки! Чур, не вожу!
— Чур, не вожу! Чур, не вожу! — подхватила Бумажная душа.
— Тебе водить, — сказала Чёрная душа Лёле.
Лёля сунула руку в карман, вытащила «сливочные коровки», которые ей дала Зоя, раздала бабам по конфете, уткнулась в серебряное от снега дерево, честно зажмурила глаза и стала считать:
— Раз, два, три, четыре…
Неуклюже прыгая через сугробы, бабы спрятались за ближайший куст и, посасывая конфеты, шептались.
— Пока эта дура бегает за часами, мы сами остановим сердце девчонки, — сказала Чёрная душа.
Бумажная душа кивнула.
— Сейчас я его остановлю с помощью волшебных чернил…
И сунула руку за пазуху, где у неё хранился, как в портфеле, ворох каких-то пожелтевших бумаг.
— Иди-ка ты со своими чернилами! — сказала Чёрная душа, но, заметив, что Бумажная душа обидчиво поджала губы, добавила примирительно: — Ты, дура, не обижайся, твои чернила ещё пригодятся… Я тебе сейчас покажу, как убивают сердце клеветой… Ау-у! — крикнула она фальшивым голосом. — Можно-о!
— Иду-у!.. — сказала тоненьким голоском Лёля и пошла прямо к кустам, где сидели бабы, глядевшие на неё сквозь сучья холодными глазами.
Увидев баб, Лёля захлопала в ладоши, засмеялась и побежала обратно к дереву.
— Раз-два-три! Всех застукала!
Бабы зашагали к ней.
— Ну, теперь вы водите, а я спрячусь, — сказала Лёля.
— Нет, — сказала Чёрная душа. — Садись!
Лёля села на пень, чинно сложила руки и поглядела на бабу чистыми глазами.
— Вот что, — тяжело вздохнула Чёрная душа. — Ты хорошая девочка, но с тобой поступили подло…
— Кто? — удивилась девочка.
— Митя.
— Митя? Со мной? — И Лёля звонко рассмеялась.
— Он продал нам твоё сердце за три рубля.
Но Лёля продолжала смеяться.
— Ты, конечно, не веришь, — сказала Чёрная душа. — Ты, наверное, думаешь, что твой Митя царевич, который скакал на сером волке…
— Царевич, — кивнула Лёля.
— На самом деле он серый волк, а не царевич! Да, да, что ты на меня так смотришь!
— Спасибо, что вы со мной шутите, — сказала Лёля.
Бумажная душа покосилась на Чёрную, скривилась и махнула рукой.
Чёрная душа терпеливо продолжала:
— Я не шучу; Митя — тот самый волк, который съел Красную Шапочку…
Лёля насторожилась.
— Да, да. Он съел сначала бабушку, потом Красную Шапочку, потом трёх поросят…
— Потом семерых козлят? — спросила Лёля.
— Вот видишь, девочка, ты немножко и поверила…
— Нет, нет! Не поверила! Не поверила! Он не волк! Это вам показалось!
— Все мы раньше думали, что он не волк, — продолжала Чёрная душа, — но однажды…
И она начала рассказывать про Митю одну историю хуже другой. Она знала, что, если Лёля даже не всему поверит, капелька клеветы в её сердце останется. Капелька за капелькой, сердечко медленнее и медленнее, глядишь, и остановилось…
Чёрная душа врала вдохновенно. И действительно, отравленное сердце девочки билось всё медленнее! А с часами во всём мире стало твориться такое, чего никогда ещё не бывало.
Первым это заметил мастер Петушков в городе Ярославле. Он сидел в своей мастерской. На стенах качались маятники, тикали ходики, и круглые столовые часы, и старинные с фарфоровыми амурами, и корабельные хронометры, и электрические, и ручные часы разных форм. На стекле чернела надпись: «ямерв еончоТ» — «Точное время» — с обратной стороны.
Все было как обычно. Мимо окна, которое было заставлено часами и продувалось вентиляторами, шли прохожие; на них большими хлопьями падал снег. Перед мастером стояла баба, закутанная в платок. Из-под него торчал нос, похожий на морковку, но на улице был такой мороз, что это не удивило мастера.
Возле бабы на прилавке лежали золотые часики в форме сердца, с толстой цепочкой. Мастер скучающе смотрел на Продажную душу, а она орала, как на базаре:
— Даю тридцать два!
— Слушайте, — устало сказал мастер. — Это не частная лавочка, у нас не торгуются!
И он присел за свой столик, где лежали пинцеты, стрелки, пружины и циферблаты с арабскими и римскими цифрами.
— Я бедная женщина! — вдруг всхлипнула баба. — Тридцать два рубля сорок копеек. И ни копейки больше!
Не успела она это сказать, как маятники на всех часах задрожали, качнулись в одну сторону, будто кто-то невидимый прошёл мимо с огромным магнитом, потом отлетели назад и пошли медленнее.
В изумлении мастер привстал. Баба вытаращила глаза.
— Что такое? Что такое? Что такое? — встревожилась она.
— Что-то случилось со временем, — сказал мастер; у него затряслись руки.
Баба сразу сообразила, в чём дело, и взвизгнула:
— Эти подлые бабы сами останавливают её сердце!
— Что?! — не понял мастер.
Продажная душа швырнула на стол пачку денег:
— Чёрт с тобой!.. Пользуйся!.. — схватила часы и умчалась.
Петушков как потерянный поглядел вслед бабе, подбежал к морскому хронометру, взял свой пульс, сосчитал и ахнул. Двести двадцать!
Это был единственный случай, когда мастер Петушков, который всегда всё знал, не мог даже самому себе объяснить, что случилось.
11
Над Щучьим озером свистел ветер. Уткнувшись в варежки, Лёля горько плакала. А Чёрная душа стояла над девочкой, рассказывая про Митю плохое.
— Всё равно не верю, — всхлипывая, говорила Лёля. — Это выдумали злые люди, они вас обманули…
— Выдумали, — горько усмехнулась Чёрная душа. — И я была счастливой матерью трёх детей. И у меня был дом, и салфеточки на комоде, и телевизор… Так было хорошо! Дети играли в чижика, а Митя их съел!
Бумажная душа, писавшая что-то вороньим пером, поддержала Чёрную душу:
— Он и меня чуть не съел…
— И её, — кивнула Чёрная душа. — Мы спаслись от Мити, притворившись снежными бабами, чтобы нас холодно было есть.
Такое количество подробностей подействовало на доверчивую душу девочки. Она грустно спросила:
— А где сейчас Митя?
— Наверное, где-нибудь сидит и кого-нибудь ест, — сказала Чёрная душа.
— Неужели? — прошептала Лёля.
Где же в это время на самом деле был Митя? Почему он не мчался на помощь девочке, сердце которой было в опасности? Очень просто: он всё ещё сидел в избе и, насупившись, чистил картошку.
Медленно шли на стене ходики, словно маятник цеплялся за что-то невидимое. И в трубе слышался вой:
«У-у-у-у… Он хочет съесть бабу Ягу-у… Он уже вылетел за нею в трубу-у… У-у-у-у…»
Митя подозрительно посмотрел на вьюшку трубы.
Мать рогатым ухватом вытащила противень из печи: пирог был бледен и тонок, он не поднялся, не подрумянился.
— Не пекутся пироги! — воскликнула мать. — Что за напасть! — и с сердцем сунула противень в печь. Ей даже и в голову прийти не могло, что это время останавливается.
Митя очистил последнюю картошку и бросил нож. В раздумье он подошёл к окошку, покрытому ледяными узорами.
— Где искать её?.. — пробормотал он с тоской.
Внезапно солнечный луч багровым огнём осветил снежные узоры, окно вспыхнуло и стало похоже на карту. Митя пальцем повёл по снежным иероглифам, бормоча:
— По Волчьему логу до горелого пня…
— Что? — спросила мать.
— Не мешай! — сказал Митя. — От горелого пня до Лысого болота через Кузькин брод…
— Помешался… — сказала — мать, вытаскивая ухватом второй пирог.
— …И овражком до Щучьего озера!
Стрелой Митя кинулся к шубе.
— Ты куда?
Митя сразу поднял дикий рёв. Мать махнула на него рукой.
— Ладно, иди, — сказала она. — Это от твоего крика пироги не пекутся.
И Митя выбежал на улицу.
12
А время в мире останавливалось. Замедляли ход швейцарские часы с гарантией на пятнадцать лет, и те часы, которые продают в стакане с водой, и даже самые точные на свете, которые идут по звёздам…
Лёля сидела на пеньке, с закрытыми глазами; её сердце билось чуть слышно, и каждый удар будто уносил частицу её жизни.
— Теперь веришь? — усмехнулась Чёрная душа.
— Нет, — прошептала Лёля.
— Ещё что-нибудь расскажи, — буркнула Бумажная душа Чёрной. Та кивнула.
— А ты знаешь, зачем Митя поступил в школу?
— Учиться… — едва слышно сказала Лёля.
— Ну да! Чтобы съесть двенадцать учеников из третьего класса и тринадцать из параллельного. А потом он хочет съесть учительницу и дядю Васю.
— Не хочет! — сказала Лёля.
— Хочет, хочет! — сказала Чёрная душа. — Он давно бы их съел, да ждёт, когда зажгут ёлку…
Ах, если бы в это время двенадцать учеников из третьего класса и тринадцать из параллельного и все остальные мальчики и девочки вместо того, чтобы кататься на катке, пришли на помощь Лёле! Но они ничего не знали.
Каток был устроен на деревенском пруду и окружён сугробами. На старте и финише навалом лежали шубы и шапки. Трое мальчишек готовились к старту. А у финишной черты стоял дядя Вася с секундомером.
— Внимание! — скомандовал дядя Вася. — Приготовились! Пошёл!
Он взмахнул рукой и нажал кнопку секундомера. Мальчишки помчались. Остальные вопили:
— Давай, Мишка!.. Сашка, давай!..
Честно говоря, мальчики бежали не очень бойко. Но дядя Вася с изумлением смотрел на часы.
Когда Тимошкин пересёк линию финиша, дядя Вася остановил секундомер.
— Не может быть! — сказал он.
— А что? — окружили его конькобежцы.
— Всесоюзный рекорд! — сказал он и схватился за голову.
Потом с подозрением осмотрел секундомер, послушал, вынул из кармана часы-луковицу с секундной стрелкой.
— А ну, давай ещё раз, — сказал он.
— Можно мне? — спросила Зоя.
— Можно, — кивнул дядя Вася.
Девочка встала на старт.
1 2 3 4 5 6