Здесь выложена электронная книга А у них была страсть автора по имени Медведева Наталия Георгиевна. На этой вкладке сайта web-lit.net вы можете скачать бесплатно или прочитать онлайн электронную книгу Медведева Наталия Георгиевна - А у них была страсть.
Размер архива с книгой А у них была страсть равняется 205.12 KB
А у них была страсть - Медведева Наталия Георгиевна => скачать бесплатную электронную книгу
Наталия Георгиевна Медведева
А у них была страсть
Наталия Медведева
А у них была страсть
Часть первая
Все тело у нее было мокрым. И липким. Липкие ляжки, ладони вдоль мокрых бедер, копчик был липко-мокрым. И в голове стучала песенка, будто детская считалка: «Двадцать пять лошадок рысью через мрак…» За окном на ночной улице завывали сирены сигнализаций запаркованных машин и запертых магазинов. Никто не вызывал полицию, в этом районе все жили с сиренами, которые сами выключались, отвыв свое, неожиданно. Иногда визжали сирены проезжающих машин «скорой помощи» – за кем-то ехали или кого-то уже везли. «Что же я наделала. Что же я наделала. Что же я наделала». Мокрая Женщина водила в темноте пальцем по переносице. Потом она садилась, но, будто кто-то удерживал ее, в голове опять пелась детская песенка-считалка: «Детка, спи, покуда джентльмены не пройдут…» Она вставала, шла к окну, и медный будильник на тумбе пугливо звякал.
Стена дома напротив была наэлектризованной – от невыключенной вывески недавно открывшегося магазина. По той стороне, откуда смотрела Женщина, – стена английского фарфора с бархатной копотью, будто от керосиновых ламп. Мокрая Женщина ложилась и курила. Потом было слышно, как издалека по улице движется зеленый грузовик, собирающий мусор. Арабы, африканцы и поляки в зеленом подкатывают зеленые мусорные баки к грузовику, и он поднимает их и вываливает в себя мусор. Когда он оказался совсем под окнами, Женщина услышала звон высыпаемых, падающих, летящих в грузовик двадцати четырех зеленых бутылочек из-под пива («Двадцать пять лошадок рысью через мрак…»), выкинутых в пакете со старыми тетрадками, ненужными бумажками и изношенной сумкой. Днем Критик выкинул. «Я понимаю, ты уже хочешь меня забывать. Отвыкать от меня», – сказал Критик уходя. «Лучше бы я и не узнавала», – подумала Женщина. Но, скорее всего, не подумала. Еще нет. «До встречи», – сказал Критик и пошел вниз по лестнице, не оглядываясь, потому что плохая примета – оглянуться.
Она уснула под утро. И утром на улице, уже наполненной шумом транспорта, перевозящего людей и товары, заорала вдруг женщина-стекольщик. «Есть чем порезаться!» – зазвенело в голове у мокрой еще Женщины. А может, это был обычный стекольщик, но с простуженным – уже порезанным – голосом.
Она встала. Ее трясло от недосыпания и от страха. От ужаса, что она здесь и даже чемодан лежит. Даже разобран уже. Она уже не уходит. Передумала. И еще она с ужасом вспоминала фразу из интервью с Эрнстом Юнгером в журнале «Транс Юроп Экспресс» о том, что мы не меняемся. Что люди не меняются на самом деле. Что каким вы были в пятнадцать лет, таким вы и останетесь. И она помнила, что, когда первый раз прочла интервью, эта фраза ее жутко смутила. Потому что и она так думала. И про себя тоже. Поэтому и хотела ее избежать, не останавливаться на ней, чтобы не думать и не ужасаться. Ведь это ужасно, такой, как в пятнадцать, быть и в тридцать два. Потому что в пятнадцать она все время хотела убежать. И убегала. Только тогда можно было вернуться. Потому что пятнадцать – это детство. А в детстве: семья, дом – из которых ее выгоняют, даже если и пугают тем, что выгонят. И в пятнадцать можно предать. Временно. И простят предательство. А может, и в пятнадцать нельзя было? Но чтобы этого не делать, надо было быть другой. А она уже была такой, как и сейчас: женщина-западня, женщина-предатель, женщина-ребенок.
Она застелила постель и, унося большое одеяло, остановилась у задника полки, к которой были приколоты какие-то глупые картонки-картинки, найденные на улице, и на них цветная ксерокопия фотографии, сделанной австрийским фотографом. На фотографии были она и Писатель. Они были как немцы в русском смысле – фашисты. Перед крахом еще. Уверенные и невозмутимые. Она и Писатель. Писатель и она. И Женщина подумала, что не имеет, наверное, права так говорить – я и Писатель. Потому что уже есть – она и Критик. Но все равно в голове у нее сочетание «я и Писатель» было сильнее, чем «я и Критик». Тверже. И правомочней. «Я и Критик» было каким-то полуфантастичным, мечтательно-детским. А «я и Писатель» было взрослым, реальным, жестким.
Она следила, стоя почти у самой стойки бара, куда, к кому проталкивается художник с только что подаренной ею книгой («Моему дорогому другу Вилли» или «Моему давнишнему другу…»). Он шел, обходя высоких девушек из СССР, приехавших покорять Запад, оказывающихся всегда в кольце бывших советских мужчин, не покоривших Запада. Высокие девушки хотели быть манекенщицами, но чаще ими украшали не обложки журналов, а вернисажи, как этот, в «Ля Куполь». Художник обходил французских ценителей его искусства – женщин за пятьдесят, с пигментными пятнами и бриллиантами на руках, в тюрбанах. Художник уже обнимал молодого человека в джинсовой белесой куртке. Он был как бы гибридом из хиппи 60-х, американским, высоким, худющим, с рыжеватым хвостиком, со слегка замученно-вытянутым лицом Иисуса, и в то же время очень интеллигентным мальчиком, с профессором-мамой и деканом-папой, с собакой и дачей и большим портретом дедушки в столовой. Художник показывал ему книгу, и они смотрели на нее, на автора книги. Потому что эта «мокрая Женщина» была писателем. Но двух писателей не может быть. Хотя Писатель считал, что это буржуазные пережитки.
Она пошла, проталкиваясь мимо советских девушек с длинными волосами по спинам, мимо бывших советских женщин в «Монтане» и «Кензо», и мимо пьяных, двух-трех неудачников, задев одного, клошарного вида, и мимо удачливого, в бабочке, и наконец подошла к художнику с интеллигентным хиппи. И художник сказал – вот, это кинокритик и искусствовед, вот, это поэтесса, нет, он сказал: «Поэт и автор этой книги». И Критик сразу сказал, что читал ее стихи. Это было хорошо, не надо было строить что-то из себя, создавая образ, – человек уже имел какое-то представление о том, кто ты.
Она сказала, что ей нужен агент в СССР. Может быть, ей надо было закричать: «Ой, мне нужен поклонник моего таланта! Человек, влюбившийся в мою прозу, в то, что я пишу, и борющийся за ее публикацию!» Но она потрепала Критика по лацкану куртки и сказала, что он должен прочесть ее книгу, первую, по-русски, она есть у художника. Рядом на диване сидел какой-то балаганного вида тип. Оказалось, что это брат художника. Из Одессы или Ленинграда. Он прочел книгу и что-то стал говорить, пошловато намекая на что-то. А Критик сказал, что его как раз попросили исполнить роль агента ленинградские издатели, ничего в литературе не понимающие, но делающие деньги. Эти люди принадлежали к бизнесу с «русской душой». Рыжая девушка художника (заменяющая постоянную, потому что та тоже рыжая, но убежала) сказала, что Критик может взять книгу у художника. Нет, сказала «у нас», значит, уже жила с художником. Женщина дала свой телефон и сказала, чтобы Критик позвонил, когда прочтет роман. Потому что оказалось, Писатель – его любимый современный прозаик. У Писателя были уже литературные агенты. И Женщина хотела иметь своего, а не писательского.
Балаганный брат стал их фотографировать. И Критик вынул из сумки на плече маленький замызганный беретик. Потому что Женщина была в фуражке – черной, кожаной. Слегка эсэсовской. И Критик в берете стал другим, совсем из другого времени. А Женщина подумала, что он хороший мальчик и хорошо, что есть еще такие мальчики, хоть в СССР, потому что во Франции таких уже почти совсем нет. Может, только Жан Мари Бретань, не по стилю письма, а по внешним признакам – не «подключенный»: не с компьютерами, не в комиксах, не на бирже, не в рекламе, не на кабельном… а немного растерянный, роняющий портмоне, и использованные билеты рассыпаются по тротуару, и денег не хватает за два кофе.
Балаганный брат протягивал бокал с шампанским, но у Женщины был безалкогольный период и еще она была чуть простужена. Она пошла взять сок. И Критик не побежал за ней, не приклеился к ней, не прицепился, нет, остался там, с кем-то.
Женщина встретила своего друга-переводчика и представила его одной из знакомых художника: «Это переводчица нашего президента… А это переводчик Пушкина». Знакомая художника выпила виски. Женщина еще раз подошла к Критику, и он пригласил ее на свою лекцию. Дал ей черный билет с откусанной на краю красной звездой. И Женщина ушла поскорее.
Ее подвез друг-переводчик. Она отказалась идти на обед. И она думала: «Хорошо бы, этому Критику понравилась моя книжка. Хорошо иметь такого мальчика агентом. Потому что он совсем не советский, он вообще». Она даже ни разу не подумала, что он из СССР.
– Мы же совсем не знаем друг друга, Маша…
Она называла его Маша, потому что он был похож на Машеньку – тихую и нежную, с ирландскими волосами и глазами цвета лесных голубей, только из конца двадцатого века (метр девяносто с чем-то, натягивающийся, как провод, как струна, и бормочущий: «Я кончаю, я кончаю…»).
– Как ты можешь так говорить, после всего что произошло.
Нехорошо, что он сказал эту фразу, подумала Женщина. Сцена в драматическом театре. Но – произошло ведь. А потом они говорили. Все время говорили. И Женщина говорила, не задумываясь, что она говорит. И это именно и было то, что произошло.
Оказалось, что она может говорить, не заботясь, какое произведет впечатление. Сказать, что ее жизнь до была театром, тоже нельзя. Но она вдруг подумала: вот я так с ним не разговариваю. С Писателем. Потому что он лидирует. А тут не было ни лидеров, ни последователей, просто «я и Критик», «Критик и я». И до бесконечности менялись местами. Неправда, наверное. Но Критику даже нравилось, если она лидировала. Потому что у него темперамент тише, внешне, во всяком случае. И ему нравилось, когда она голосом комиссара говорила: ты должен… Голосом, который он принял за Боуи. Потому что она была еще и певицей.
– Может, мне эмигрировать?
– Ох, не влезай в эту мерзость.
– Блядь.
Критик ругался матом. «Хорошо, что он ругается», – думала Женщина.
– У тебя уже есть документы о разводе?.. Может… давай поженимся.
– Ты с ума сошел!
– Все равно мы будем жить вместе.
– Где?
– На Васильевском острове, где… В автобусах нас будут крыть матом, – сказал Критик голосом Женщины, потому что это было ею придумано. Он скручивал джоинт.
– С утра. Как ты сможешь что-то делать потом?
– А я только с этим могу. Это меня успокаивает.
– Ничего, Машенька, еще лет пять – и пиздец. Головка уже не будет работать.
– Ну-у…
Критик делал маленькие хорошие джоинты, накалывая кусочек гашиша на булавку и поднося к нему огонь, размягчая. Это Женщина ему показала, чтобы пальцы не сжигать. Ох, она тоже умела делать джоинты. Уже столько в своей жизни сделала…
– Ты разобрала вещи…
За день до этого он говорил: «Ты собираешь вещи…» – и поднимал неподъемные чемоданы, с бумагами только. А Женщина говорила: «Ты свалишься на лестнице с этим чемоданом. Ты такой тоненький». Но Критик говорил, что он сильный, что он ездит «на картошку» от института, где он был доцентом. Она все складывала в чемоданы, а он тоскливо смотрел:
– Грустно, конечно, я понимаю. И жалко все… Крокодильчики… Медвежонок. Сколько ему лет?.. Он лысенький уже… Гитлер! – засмеялся Критик, потому что книжка Гитлера лежала наверху, рядом с медвежонком.
Женщина договорилась, что отвезет вещи к другу, пожилому человеку. Переводчику. Вещи, не нужные сразу. Потому что Критик сказал: «Ты разве сможешь здесь остаться?» И она сказала, что нет, не сможет. А теперь получалось, что сможет. «Я не могу убежать. Приедет человек из Америки, а я убежала. Как вор. Наделала гадостей и свалила». А Критик пропел, проговорил: «А у них была страсть… А у них была страсть… А у них была страсть…» Женщина придумала эту песню. «Это для нас была страсть, а для него – грязная связь», – сказала она, затягиваясь джоинтом.
Пропел мелодию телефон – это было современным изобретением и называлось прогрессом. Теперь у всех телефоны переливчато пели – было слышно из окон и за худыми стенами современных прогрессивных зданий. Это звонил художник.
– Слушайте, никуда не уходите. Сидите тихо. Ничего не говорите. Куда вы пойдете, сумасшедшая. Вы должны остаться с Писателем.
– Мне стыдно.
– Э, дорогуша, ебаться вам было не стыдно? Он молодой парень, забудете его через месяц. У вас с Писателем семья. Слушайте, я вас видел полтора месяца назад и кайфовал, как замечательно, подумал. Им теперь надо заделать бэбэшку и всё, класс.
– Но что-то произошло…
– Слушайте, я как будто вас уговариваю. Делайте что хотите, в конце концов все будет, как хочет женщина… Этот тип у вас? Дайте мне его…
И Женщина передала трубку «типу».
Она принесла из кухни пиво и стаканы. Пиво купил Критик. Рано утром. Он был такой хороший, этот Критик. Ему можно было утром сказать: «Машенька, сходи за пивом и сигаретами, пожалуйста», и он тихо говорил: «Да, сейчас я пойду и куплю маленькие зеленые бутылочки, только поцелую тебя…» И шел. Быстро-быстро возвращался и не дышал тяжело. Потому что он не курил и потому что ему было двадцать четыре года. Он только начинал жить, а до этого все время учился, учился и учился, читал, читал и читал, смотрел бесконечно фильмы и опять читал.
Художник сказал: «Вы сумасшедшая, он же вундеркинд!», когда она пожаловалась, что он что-то не мог сделать, что он ни хуя вообще-то не умеет делать в жизни, даже полотенцем вытираться! Но Критик сказал, что он просто хорошо воспитан и не может хватать какое угодно полотенце, поэтому и стоит мокрый. А вообще-то он, наверное, мог, раз приехал в Париж в двадцать четыре года. То есть двадцать четыре года ему в Париже исполнилось. И Женщина тоже приехала в Париж в двадцать четыре, а сейчас ей было тридцать два. И Критик сказал, чтобы она не говорила пошлостей, – она сказала, что будет старой. «Это не пошлость, Машенька, а жизнь такая».
– Ну и хуй с ней, – сказал Критик.
Она влюбилась в него. Потому что он читал ей Киплинга наизусть, как включенный аппарат, резко и ритмично («День – ночь – день – ночь мы идем по Африке. День – ночь – день – ночь все по той же Африке…»), и про двадцать пять лошадок; про «Рабочего» Гумилева и про женщину, таящую злое торжество… и кучу всего другого, что она только хотела, все читал на память. И ему можно было читать все что угодно. Не было стыдно. И с ним можно было напиться – он их (себя и ее) пьяных доводил до дома. И Женщина еще испытывала его «на вшивость» – притворялась, что падает в обморок. Не очень пьяная была, поэтому разыгрывала. И он, поддерживая игру, не показывал, что видит ее притворство. Так ей хотелось, и он был согласен играть в ее игру. Она падала на капоты машин, и он ее поднимал. Или она ползла спиной по стене, вниз. И он ее поднимал. Или он ложился рядом на капот и они немного лежали и шли потом дальше.
С ним было легко и все можно. Всевозможность такая детская была с ним. И хотелось кричать: «Я все могу! Мне все можно!» И она распевала песни и выкрикивала лозунги. Но не грубо. Ей совсем не хотелось грубости. С Критиком не хотелось быть грубой и что-то выяснять. Потому что нечего еще было, видимо.
Критик опять звонил кому-то – «пьви же парлё а мадам…» Он все время звонил каким-то «мадам». Ей это очень не нравилось. Какие-то дамы что-то ему обещали – книгу издать, лекцию устроить, просмотр слайдов организовать, статью опубликовать. И все дамы. А когда это были «мусье», тогда они хотели выебать Критика. Потому что он был похож на совращенного ангела. Так сказал один тип на его лекции на русском языке. А Женщина тогда уже была с Критиком.
– Я чувствую, что серьезно влюбился, – сказал Критик, сидя на диване.
А Женщина сидела на постели. На красном покрывале. И ноги были на аппликации серпа и молота.
– Ох, вы такой пунктуальный! – сказала Женщина, открывая дверь.
По радиостанции «Франс Интер» как раз прозвучали сигналы пяти часов. Критик не сказал, что ходил вокруг дома полчаса. Женщина пригласила его пройти, но он захотел раздеться. Как принято в хороших домах: снять верхнюю одежду в прихожей. Но у Женщины была плохая прихожая: очень узкая. Приходилось стоять очень близко друг к другу. Женщина терпеть не могла стоять так близко к кому-нибудь. Если только не любимый.
– Вы знаете, я не пью, – ответила Женщина на предложение Критика распить бутылку вина. – Если хотите… можем открыть для вас.
Но Критик сказал, что понесет бутылку дальше, и согласился пить кофе.
Женщина в бархатном пиджаке, на лайкро-опаковых ногах из-под пиджака, ходила из кухни в комнату, из комнаты в кухню, наклоняясь и ставя перед Критиком на табурет вместо стола поднос с чашками, сахарницу и кофейник. Она ходила туда и обратно, мелькая лайкро-опаковыми ногами под переливающимся разноцветными полосками-нитями пиджаком. И Критик сидел, положа руки на крепко сжатые колени. У него были узкие ладони-каноэ и кофейно-горчичная рубашка с большим для его шеи воротом.
А у них была страсть - Медведева Наталия Георгиевна => читать онлайн электронную книгу дальше
Было бы хорошо, чтобы книга А у них была страсть автора Медведева Наталия Георгиевна дала бы вам то, что вы хотите!
Отзывы и коментарии к книге А у них была страсть у нас на сайте не предусмотрены. Если так и окажется, тогда вы можете порекомендовать эту книгу А у них была страсть своим друзьям, проставив гиперссылку на данную страницу с книгой: Медведева Наталия Георгиевна - А у них была страсть.
Если после завершения чтения книги А у них была страсть вы захотите почитать и другие книги Медведева Наталия Георгиевна, тогда зайдите на страницу писателя Медведева Наталия Георгиевна - возможно там есть книги, которые вас заинтересуют. Если вы хотите узнать больше о книге А у них была страсть, то воспользуйтесь поисковой системой или же зайдите в Википедию.
Биографии автора Медведева Наталия Георгиевна, написавшего книгу А у них была страсть, к сожалению, на данном сайте нет. Ключевые слова страницы: А у них была страсть; Медведева Наталия Георгиевна, скачать, бесплатно, читать, книга, электронная, онлайн