— Сказано же, чтоб тихо все было.
— Да, Добрыня, — сдерживая смех, сказал Славдя. — Это как в той сказке: пошел мужик за малиной. Захотел пописать. Увидел медведя — заодно и покакал. — И мы снова не смогли сдержать смеха…
Они навалились под утро. Плохо вооруженная, завернутая в шкуры вместо доспехов, нестройная орава выскочила из леса и бросилась на наш лагерь. Без боевых криков и лишнего шума. Видно, боялись разбудить спящих…
Просчитались они…
Все случилось быстро. Я даже испугаться не успел. Заметил только, как Гридя побледнел, натягивая тетиву своего лука. Но пускать стрелу во врага ему не пришлось.
Поняв, что внезапного нападения не получилось, ятвиги побросали оружие на землю и пали ниц. Прямо в грязь.
— Не вбивайте! Божем просимо! Не вбивайте! Не по своей воле! По злому наущению! — закричал ятвиг, на голову которого вместо шлема был надет медвежий череп.
— А со Славуты кожу сдирали тоже по наущению? — в ответ крикнул кто-то из дружинников, и вверх взметнулись острые древлянские мечи.
Ятвиги от страха сильнее вжались в размокшую землю.
— Подождите! — Отец поднял коня на дыбы. — Порешить их всегда успеем. А сейчас пусть говорят. Ты у них главный? — спросил он у медведеголового.
— То так, — ответил ятвиг.
— Ну, поднимайтесь, — спокойнее велел отец. — Нечего пупки мочить. А ты подойди ко мне, — сказал он предводителю ятвигского воинства, когда пленники, опасливо озираясь, поднялись с земли.
Тот подошел, поцеловал стремя и стыдливо потупил взор.
— Говори. Как звать тебя?
— Велемудром люди зовут. Меня бортники наши головой кликнули — мне и ответ держать. Божем нашим Радогостом, ласки просим, княже, — тихо проговорил ятвиг. — То не мы с посадника кожу драли. Не мы и дружину твою перебили. Разве же мы звери дикие, добра не помнящие? Разве же мы могли дурное сделать тем, кто нас от мазовщанских копий оборонил?..
— Так кто тогда?
— То варяжци клятые. Им же неведомо, что наш Радогост Даждьбогу внуком приходится. Месяц народиться не успел, как они пришли в наше Полесье. С юга. От Полянской земли. Сказали, чтоб мы вам ругу давать бросали. Что их конунг Ингварь теперь Полесьем владеть будет. Я ответил им, что мы под твоей рукой, княже, жить хотим. А главный их, Свенельдом его кличут, посмеялся. Сказал, что теперь нам от Древлянской земли только смерти ждать нужно. Они-де, варяжци эти, одевшись по-нашему, двор посадничий огнем пожгли. Воинов побили, а одного к тебе отпустили, чтобы он на нас вину положил.
— А если на вас вины нет, так что ж вы тогда, сукины дети, намедни нас стрелами посыпали, а сегодня хотели сонных порушить? — не выдержал Побор.
Отец строго посмотрел на него, но ничего не сказал.
— Так то от великого страха, — еще сильнее потупился Велемудр. — Мы же думали, что вы нас за ослух да за кровь ваших людей рвать начнете. А кому ж за просто так в Репейские горы идти охота.
— А ты прямо в Ирий попасть решил? — усмехнулся отец.
— Радогост свидетель и все люди мои: супротив тебя, княже, я дурного не совершал, — сказал Велемудр.
И впервые посмотрел отцу прямо в глаза. Долго они смотрели друг на друга. Затем отец сказал:
— Верю. И зла на тебя, Велемудр, и на людей твоих не держу. С ранеными вы сами договоритесь. Кому что за кровь пролитую отдадите, меж собой решайте…
Дальше шли вместе. Велемудр указывал дорогу к варяжскому становищу. А по пути к нам присоединялись все новые ватаги ятвигов. Приходили. Каялись. Целовали стремя княжеского коня, на верность присягая Древлянскому столу. Видно, несладко им показалось под полянской рукой.
8 июля 942 г.
В этот день совсем распогодилось. Солнышко припекло. От земли повалил банный дух. Паром исходили набухшие от дождей плащи ратников. Испариной покрылись конские крупы. Капли пота проступили на наших лбах. Мы неделю не мылись. Мое тело, вспомнив о том, что оно должно быть чистым, нещадно зудело под рубахой. А на сбитом о седло заду горели мозоли.
Ратникам было тоже несладко. От тяжелых кольчуг гудели плечи. И хотя они не показывали виду, но каждый понимал, что пора сделать привал.
Дружина остановилась на пологом берегу Припяти-реки.
— Всем помыться, привести в порядок оружие и снаряжение! — отдал команду князь и сошел с коня.
Уже через мгновение мы бросились к прохладной чистой воде.
Напоили и искупали коней. Почистили и выстирали одёжу. Благо мыльного корня нашлось по берегу немало. И пока кашевары готовили еду, мы втроем вспомнили, что, несмотря на важность похода, все еще остаемся мальцами.
Вдосталь наплескались и наигрались вволю. Так, что аж губы посинели. А потом растянулись голышом на нагретом прибрежном песке. И теплая волна дремоты растеклась по телу…
И вдруг я почувствовал ладонь на своем затылке.
— Ну, как ты, Добрыня? — Тяжелая отцовская рука скользнула по волосам.
Первый раз за все время похода отец заговорил со мной.
— Да ты лежи. Отдыхай.
— Все хорошо, княже.
— А мозоли твои как? Я понял, что краснею.
— Откуда знаешь, батюшка?
— Князю про свою дружину все знать надо, — сказал он просто.
— С непривычки это, — еще больше смутился я. — Ты же знаешь, мы же без седел всегда…
— Знаю. Но в походе, а тем более в бою без седла никак нельзя. Ничего. Скоро привыкнешь. А пока сходи к Белореву. Пусть смажет, — и пошел проверять, что там кашевары наготовили.
— Что, Добря, задницу набил? — спросил Славдя.
— А тебе-то что? — огрызнулся я.
— Да ничего, — сказал он примирительно. — У меня у самого копчик саднит.
— А я думал, что один я такой никчемный, — сквозь дремоту пробормотал Гридя.
— Так чего ж мы лежим? Аида к знахарю.
И мы рванули наперегонки, перепрыгивая через голые тела дружинников.
Белорев занимался раной Грудича. Царапина на плече болярина была хоть и небольшой, но глубокой. За эти дни она загноилась и стала опасной.
— Эка тебя, — покачал головой Белорев. — Кто ж тебя так?
— То я. — Велемудр, как бы невзначай, оказался рядом. — Ты уж прости меня, болярин…
— Ты же знаешь, Велемудр, не держу я на тебя зла, — отмахнулся Грудич и скривился от боли.
Ятвига передернуло, словно это у него заболела рана. Он горестно вздохнул, почесал затылок и снова вздохнул.
— Ладно тебе! — прикрикнул на него Белорев. — Что болит у тебя?
— Да вроде ничего, — пожал плечами Велемудр.
— Ну и ступай себе. Не мешайся тут.
— Да, Грудич, не повезло тебе, — повернулся знахарь к болярину, когда ятвиг скрылся. — Придется руку отрубать.
— Ты чего, старик, с разума соскочил? Не дам я тебе руку поганить.
— Ну-ну, расшумелся. А ты про руку думал, когда повязку мою сорвал?
— Так ведь мешала она.
— «Мешала»… — передразнил Белорев. — Сейчас отрублю, и рука мешать перестанет.
— Не дам!
— Что значит «не дам»? С пращурами раньше времени повстречаться захотел? Загниет рука, тогда ничем не вылечишь. «Не дам»… в другой раз думать будешь, прежде чем повязки мои срывать. Ну, давай ее сюда.
Болярин опасливо посмотрел на знахаря.
— Да не боись ты. Давай.
Белорев вскрыл нарыв. Промыл рану. Присыпал ее порошком из растертых трав и наложил новую повязку.
— Все. Ступай. И помни, что в другой раз даже спрашивать не буду. Отрублю руку. Так и знай… Ну, а вам что? — строго посмотрел он на нас.
— Нас князь к тебе прислал, — сказал я.
— А на кой мне такие помощники?
— Так ведь не в помощь прислал, — шмыгнул носом Славдя. — Раны у нас…
— Раны? Ну, показывайте.
Мы в нерешительности стали переминаться с ноги на ногу.
— Что мнетесь-то?
Переглянувшись, мы разом повернулись к знахарю спиной и нагнулись.
— Ой, охрани Даждьбоже! — воскликнул Белорев. — Так у вас хвостовая болезнь началась! Дня через три точно хвосты вырастут.
— Врешь ведь, — сказал я.
— Ты меня во лжи винишь? — возмутился знахарь. — Меня? Во лжи? Я сейчас не посмотрю, что ты княжич, по хвосту тебе так надаю, что ты на коне пузом сидеть станешь.
Он бы, наверное, выполнил свою угрозу, но только вдруг остановился и прислушался:
— Это кто тут слезу пускает?
— Не хочу хвост!.. — Такого можно было ожидать от кого угодно, но только не от Гриди. — Не хочу хвост! Дядя Белорев, миленький, что угодно, хоть руку отрезай, но только чтоб хвоста не было.
— Да будет, будет тебе! — Знахарь обнял моего друга за плечи. — Пошутил я. Разве ж Сварог допустит такое, чтоб у живого человека хвост вырос? Успокойся.
— Ух, и рева ты, оказывается, — сказал Славдя. — А еще над моим плащом потешался.
— А тебя, — посмотрел знахарь на меня, — на испуг не возьмешь. Это хорошо. Батюшка твой в первом своем походе вот не меньше Гридислава от хвоста ревел.
— Снова врешь. — Я даже представить себе не мог, что отец и вправду плакать может. — Лучше намазывай давай…
Мы уже обедать сели, когда на опушке леса показался всадник. Он скакал, точно за ним стая волков гналась.
— Ну-ка, ребятушки, доедайте быстрее! — прикрикнул на нас Побор. — Кажись, недобрые вести нам тот конник несет.
И словно в подтверждение слов болярина послышался крик всадника:
— Мал! Скорее, княже! Варяги! Близко! И закипело…
Побросав еду, дружинники стали спешно вооружаться.
Мы, наскоро натянув порты и кожаные нагрудники, бросились собирать развешенную на кустах для просушки тетиву. Побор помог натянуть наши луки и велел держаться подле него.
— Прижмут к реке, — ворчал он, — совсем плохо будет. Эх, Маренины дети…
— Дружина, к бою! — послышался голос отца. — Полк правой руки — к опушке. Полк левой руки — вам у берега стоять. Передовой полк — спешиться! Коней вон в том овражке схороните. Вам первый удар держать. Побор, ты лучников пополам дели. Две лодьи ставь у бора. А три — перед передовым полком. Как скажу, сразу за него уйдете. Велемудр, ты со своими в чащу уходи. И сидите там тихо, как мыши. Увидишь три огненные стрелы, тогда и бейте варягам в бок. Да бейте дружно. Не как в нас.
— Не осрамимся, княже. — Ятвиг надел свою медвежью голову и повел ватагу к лесу.
— Ты как, сынко? — спросил отец, осаживая коня возле меня.
— Не тревожься, княже, — сказал Побор. — Я пригляжу.
— Уж побереги мальцов. Эй, Гридя, носа не вешать! Был бы жив твой отец, сейчас бы гордился тобой. И за хвост не переживай. Отрубим, если что, — улыбнулся он и поскакал к полку левой руки, на ходу отдавая последние распоряжения.
— Ну что, Даждьбожьи внуки, не посрамим славы дедов наших! — громко, чтобы слышали лучники, сказал Побор. — Лик Божий, — показал он рукой на солнце, — над нами! А что пообедать не успели, так на тризне по врагам нашим наверстаем! Верно я говорю?
— Верно! — ответили лучники.
— Дедята! Липок! — позвал он младших боляр. — Берите свои лодьи и давайте к полку правой руки. С коней не сходить. Мало ли, как вражины себя поведут. Остальные — за мной!
Только мы успели встать на место, как из-за излучины реки, двигаясь по течению Припяти, показались три большие ладьи.
— Вон, Добря, видишь? На носах головы змеиные — значит, варяги те ладьи строили, — тихо прошептал Славдя.
— А ты почем знаешь? — посмотрел на него с недоверием Гридя.
— Правду Славомир говорит, — вступился Побор. — Варяжские это ладьи. Зовут они их драккарами. Я тех драккаров насмотрелся. Когда с князем Нискиней, дедом твоим, Добрыня, да с Хольгом Киевским на хазаров ходили. Умен и хитер был старый варяг. Древлянский стол уважал. Не чета Ингварю. Этот все нахрапом норовит… А в драккарах, похоже, не варяги. У тех по бортам червленые щиты, а у этих разномастные. Русь это. Худо дело. А вон и конница. Сразу видать, полянская. Плащи-то алые. В лесу приметные. Не то что наши.
И верно. По берегу черно-кровавым пятном растекалась конница, на ходу разворачиваясь в боевые порядки.
— А мне хоть варяги, хоть поляне, — сказал Куденя, лучший лучник старшей дружины, — только бы не егозили сильно…
— Чисто ты не попадешь, — подшутил кто-то. Но ответить Куденя не успел.
— Стрелы на тетиву! — крикнул болярин.
— Не по Прави поступают, — удивился я, когда увидел, что неприятель не собирается останавливаться.
Ладьи даже прибавили ходу. Стало видно, как на концах весел вспенились белые барашки.
— Ни переговорщиков, ни поединщиков не будет? — спросил Славдя.
— А что им Правь? — ответил Побор. — Они, видать, знают что творят…
— Хорошо идут, — вздохнул Гридя.
— Шибко, — отозвался Побор. — Видно, спешат к предкам своим на ужин успеть, — и засмеялся.
И лучники подхватили этот смех. Я тоже смеяться начал. И понял: со страху это. Никто ж не знал, кто после этой битвы в землю Древлянскую вернется, а кто уже к вечеру в Ирии за стол с пращурами сядет. Неизвестность. Вот что страшнее всего…
— Куденя, ты кормчих на драккарах на себя бери, — распоряжался болярин. — Они за щитами хорониться станут, бей промеж них. Без кормчих ладья, что конь без всадника. Звяга и Ерш, вам задача особая. Высматривайте, кто в коннице управляет. И чтоб стяг Полянский еще до битвы на земле лежал. Ясно?
— Да что ты, Побор? В первый раз, что ли?
— В первый не в первый, а напомнить не помешает. Первая лодья — реку кроет. Остальные — конницу. И не подставляться. У них небось тоже лучники имеются.
Между тем полянская конница рассыпалась на два отряда. Первый скоро шел вдоль берега реки, метя ударить между передовым полком и полком левой руки. Второй, прижавшись боком к лесу, направлялся прямиком на полк правой руки. А ладьи, выйдя на середину Припяти, старались обойти нас, чтобы сидящая в них русь смогла ударить нам в спину.
— Эх, не достать отсюда, — злился Куденя, прикидывая натянутую тетиву к щеке. — Дозволь ближе подобраться.
— Давай, — кивнул болярин, и лучник дернул поводья коня и рванул к берегу. — Все равно, — вздохнул Побор, — далековато будет… Луки к бою!
Все ближе и ближе подкатывала волна вражьей конницы.
— Ждем!
Уже можно было рассмотреть сбрую на борзых полянских конях.
— Ждем!
Уже первые стрелы, пущенные лучниками неприятеля, жужжали в небе и впивались в песок недалеко от ног наших коней.
— Ждем!
Короткая черная стрела, просвистев, ударила в нагрудный доспех Поборова коня.
— Бей!
Звонко запела тетива, отправляя в недолгий полет чью-то смерть. И сразу новая стрела легла на лук и отправилась вслед за первой. И еще одна. И еще.
— Бей прицельно! — услышал я команду болярина.
Опустил лук пониже. Высмотрел врага. Спустил тетиву. Наложил новую стрелу. И лишь тогда понял, что только что отобрал жизнь у человека. И, словно в отместку, железное жало стукнуло в кожаный нагрудник. И желтые волчьи глаза вспыхнули в сознании и обожгли огнем ненависти. Сразу все стало на свои места. Либо я их, либо они меня. А все остальное потом. После боя…
— Эй, Добря! — Я увидел, как кричит Гридя, утирая рукавом кровь с располосованной щеки. — Отходим за передовой полк!
— Гнедко, выноси! — крикнул я.
Сколько боев и битв было в моей дальнейшей жизни. И больших. И малых. И явных. И тайных. Сколько битв я выиграл? Сколько проиграл? Разве теперь упомнишь. Но только этот бой, первый бой в моей жизни, я помню, точно только что вышел из него. Может, потому, что он был первым. Оттого и всплывает в памяти все время, как тот сон… Бабушка. Я — маленький. Сказка про птицу Сва и про яичко золотое…
Словно в пустой колоде, в голове заухало. Кто-то молотил в дверь.
— Кто там?
— Болярин! С дальней заставы гонец прискакал.
— Подожди. Сейчас выйду.
А вставать все равно было невмоготу… Ох, Путята, Путята…
Бой бурлил, как бабулино варево…
Мы успели выйти из-под удара, и вражья конница врезалась в передовой полк.
Завязла.
И алые Полянские плащи покрылись алой кровью. Чужой и своей.
Звон оружия, стоны изломанных ратников… Крики боли людей и коней…
— Глядите-ка, попал Куденя-то! — Радостный крик Звяги заставил вздрогнуть.
Словно почуяв недоброе, мой конь тревожно заржал.
— Тише, Гнедко, — похлопал я его по потной шее и понял, что руки трясутся.
— Нет, ты погляди, что пострел учудил! — продолжал кричать лучник и махнул зажатой в кулаке стрелой в сторону реки.
Я повернул голову в сторону реки.
А ведь точно.
Огромный драккар, шедший первым в этой стае странных, голодных до нашей крови, чудищ.
Одетый в броню из круглых червленых щитов речной змей, привыкший покорять водные просторы.
Ощетинившийся веслами и горящими стрелами, впившимися в борта, властелин вод.
Вдруг потерял управление… Беспомощно начал разворачиваться против течения… Словно слепой кутенок, ткнулся носом в бок своего собрата, идущего следом… Проскрежетал змеиным носом по борту, сдирая щиты и ломая крылья весел… И, ошарашенный внезапной потерей кормчего, беспомощно замер. А течение продолжало безжалостно сносить его к противоположному берегу.
Другой драккар от удара завалился на левый бок, зачерпнул бортом Припять и стал быстро тонуть.
На третьем драккаре был опытный кормчий. Он сумел увернуться от столкновения. Сохранил все весла и еще быстрее понесся прямо на нас.
Крики древлянской радости и варяжского горя слились в единую песню войны.
1 2 3 4 5 6
— Да, Добрыня, — сдерживая смех, сказал Славдя. — Это как в той сказке: пошел мужик за малиной. Захотел пописать. Увидел медведя — заодно и покакал. — И мы снова не смогли сдержать смеха…
Они навалились под утро. Плохо вооруженная, завернутая в шкуры вместо доспехов, нестройная орава выскочила из леса и бросилась на наш лагерь. Без боевых криков и лишнего шума. Видно, боялись разбудить спящих…
Просчитались они…
Все случилось быстро. Я даже испугаться не успел. Заметил только, как Гридя побледнел, натягивая тетиву своего лука. Но пускать стрелу во врага ему не пришлось.
Поняв, что внезапного нападения не получилось, ятвиги побросали оружие на землю и пали ниц. Прямо в грязь.
— Не вбивайте! Божем просимо! Не вбивайте! Не по своей воле! По злому наущению! — закричал ятвиг, на голову которого вместо шлема был надет медвежий череп.
— А со Славуты кожу сдирали тоже по наущению? — в ответ крикнул кто-то из дружинников, и вверх взметнулись острые древлянские мечи.
Ятвиги от страха сильнее вжались в размокшую землю.
— Подождите! — Отец поднял коня на дыбы. — Порешить их всегда успеем. А сейчас пусть говорят. Ты у них главный? — спросил он у медведеголового.
— То так, — ответил ятвиг.
— Ну, поднимайтесь, — спокойнее велел отец. — Нечего пупки мочить. А ты подойди ко мне, — сказал он предводителю ятвигского воинства, когда пленники, опасливо озираясь, поднялись с земли.
Тот подошел, поцеловал стремя и стыдливо потупил взор.
— Говори. Как звать тебя?
— Велемудром люди зовут. Меня бортники наши головой кликнули — мне и ответ держать. Божем нашим Радогостом, ласки просим, княже, — тихо проговорил ятвиг. — То не мы с посадника кожу драли. Не мы и дружину твою перебили. Разве же мы звери дикие, добра не помнящие? Разве же мы могли дурное сделать тем, кто нас от мазовщанских копий оборонил?..
— Так кто тогда?
— То варяжци клятые. Им же неведомо, что наш Радогост Даждьбогу внуком приходится. Месяц народиться не успел, как они пришли в наше Полесье. С юга. От Полянской земли. Сказали, чтоб мы вам ругу давать бросали. Что их конунг Ингварь теперь Полесьем владеть будет. Я ответил им, что мы под твоей рукой, княже, жить хотим. А главный их, Свенельдом его кличут, посмеялся. Сказал, что теперь нам от Древлянской земли только смерти ждать нужно. Они-де, варяжци эти, одевшись по-нашему, двор посадничий огнем пожгли. Воинов побили, а одного к тебе отпустили, чтобы он на нас вину положил.
— А если на вас вины нет, так что ж вы тогда, сукины дети, намедни нас стрелами посыпали, а сегодня хотели сонных порушить? — не выдержал Побор.
Отец строго посмотрел на него, но ничего не сказал.
— Так то от великого страха, — еще сильнее потупился Велемудр. — Мы же думали, что вы нас за ослух да за кровь ваших людей рвать начнете. А кому ж за просто так в Репейские горы идти охота.
— А ты прямо в Ирий попасть решил? — усмехнулся отец.
— Радогост свидетель и все люди мои: супротив тебя, княже, я дурного не совершал, — сказал Велемудр.
И впервые посмотрел отцу прямо в глаза. Долго они смотрели друг на друга. Затем отец сказал:
— Верю. И зла на тебя, Велемудр, и на людей твоих не держу. С ранеными вы сами договоритесь. Кому что за кровь пролитую отдадите, меж собой решайте…
Дальше шли вместе. Велемудр указывал дорогу к варяжскому становищу. А по пути к нам присоединялись все новые ватаги ятвигов. Приходили. Каялись. Целовали стремя княжеского коня, на верность присягая Древлянскому столу. Видно, несладко им показалось под полянской рукой.
8 июля 942 г.
В этот день совсем распогодилось. Солнышко припекло. От земли повалил банный дух. Паром исходили набухшие от дождей плащи ратников. Испариной покрылись конские крупы. Капли пота проступили на наших лбах. Мы неделю не мылись. Мое тело, вспомнив о том, что оно должно быть чистым, нещадно зудело под рубахой. А на сбитом о седло заду горели мозоли.
Ратникам было тоже несладко. От тяжелых кольчуг гудели плечи. И хотя они не показывали виду, но каждый понимал, что пора сделать привал.
Дружина остановилась на пологом берегу Припяти-реки.
— Всем помыться, привести в порядок оружие и снаряжение! — отдал команду князь и сошел с коня.
Уже через мгновение мы бросились к прохладной чистой воде.
Напоили и искупали коней. Почистили и выстирали одёжу. Благо мыльного корня нашлось по берегу немало. И пока кашевары готовили еду, мы втроем вспомнили, что, несмотря на важность похода, все еще остаемся мальцами.
Вдосталь наплескались и наигрались вволю. Так, что аж губы посинели. А потом растянулись голышом на нагретом прибрежном песке. И теплая волна дремоты растеклась по телу…
И вдруг я почувствовал ладонь на своем затылке.
— Ну, как ты, Добрыня? — Тяжелая отцовская рука скользнула по волосам.
Первый раз за все время похода отец заговорил со мной.
— Да ты лежи. Отдыхай.
— Все хорошо, княже.
— А мозоли твои как? Я понял, что краснею.
— Откуда знаешь, батюшка?
— Князю про свою дружину все знать надо, — сказал он просто.
— С непривычки это, — еще больше смутился я. — Ты же знаешь, мы же без седел всегда…
— Знаю. Но в походе, а тем более в бою без седла никак нельзя. Ничего. Скоро привыкнешь. А пока сходи к Белореву. Пусть смажет, — и пошел проверять, что там кашевары наготовили.
— Что, Добря, задницу набил? — спросил Славдя.
— А тебе-то что? — огрызнулся я.
— Да ничего, — сказал он примирительно. — У меня у самого копчик саднит.
— А я думал, что один я такой никчемный, — сквозь дремоту пробормотал Гридя.
— Так чего ж мы лежим? Аида к знахарю.
И мы рванули наперегонки, перепрыгивая через голые тела дружинников.
Белорев занимался раной Грудича. Царапина на плече болярина была хоть и небольшой, но глубокой. За эти дни она загноилась и стала опасной.
— Эка тебя, — покачал головой Белорев. — Кто ж тебя так?
— То я. — Велемудр, как бы невзначай, оказался рядом. — Ты уж прости меня, болярин…
— Ты же знаешь, Велемудр, не держу я на тебя зла, — отмахнулся Грудич и скривился от боли.
Ятвига передернуло, словно это у него заболела рана. Он горестно вздохнул, почесал затылок и снова вздохнул.
— Ладно тебе! — прикрикнул на него Белорев. — Что болит у тебя?
— Да вроде ничего, — пожал плечами Велемудр.
— Ну и ступай себе. Не мешайся тут.
— Да, Грудич, не повезло тебе, — повернулся знахарь к болярину, когда ятвиг скрылся. — Придется руку отрубать.
— Ты чего, старик, с разума соскочил? Не дам я тебе руку поганить.
— Ну-ну, расшумелся. А ты про руку думал, когда повязку мою сорвал?
— Так ведь мешала она.
— «Мешала»… — передразнил Белорев. — Сейчас отрублю, и рука мешать перестанет.
— Не дам!
— Что значит «не дам»? С пращурами раньше времени повстречаться захотел? Загниет рука, тогда ничем не вылечишь. «Не дам»… в другой раз думать будешь, прежде чем повязки мои срывать. Ну, давай ее сюда.
Болярин опасливо посмотрел на знахаря.
— Да не боись ты. Давай.
Белорев вскрыл нарыв. Промыл рану. Присыпал ее порошком из растертых трав и наложил новую повязку.
— Все. Ступай. И помни, что в другой раз даже спрашивать не буду. Отрублю руку. Так и знай… Ну, а вам что? — строго посмотрел он на нас.
— Нас князь к тебе прислал, — сказал я.
— А на кой мне такие помощники?
— Так ведь не в помощь прислал, — шмыгнул носом Славдя. — Раны у нас…
— Раны? Ну, показывайте.
Мы в нерешительности стали переминаться с ноги на ногу.
— Что мнетесь-то?
Переглянувшись, мы разом повернулись к знахарю спиной и нагнулись.
— Ой, охрани Даждьбоже! — воскликнул Белорев. — Так у вас хвостовая болезнь началась! Дня через три точно хвосты вырастут.
— Врешь ведь, — сказал я.
— Ты меня во лжи винишь? — возмутился знахарь. — Меня? Во лжи? Я сейчас не посмотрю, что ты княжич, по хвосту тебе так надаю, что ты на коне пузом сидеть станешь.
Он бы, наверное, выполнил свою угрозу, но только вдруг остановился и прислушался:
— Это кто тут слезу пускает?
— Не хочу хвост!.. — Такого можно было ожидать от кого угодно, но только не от Гриди. — Не хочу хвост! Дядя Белорев, миленький, что угодно, хоть руку отрезай, но только чтоб хвоста не было.
— Да будет, будет тебе! — Знахарь обнял моего друга за плечи. — Пошутил я. Разве ж Сварог допустит такое, чтоб у живого человека хвост вырос? Успокойся.
— Ух, и рева ты, оказывается, — сказал Славдя. — А еще над моим плащом потешался.
— А тебя, — посмотрел знахарь на меня, — на испуг не возьмешь. Это хорошо. Батюшка твой в первом своем походе вот не меньше Гридислава от хвоста ревел.
— Снова врешь. — Я даже представить себе не мог, что отец и вправду плакать может. — Лучше намазывай давай…
Мы уже обедать сели, когда на опушке леса показался всадник. Он скакал, точно за ним стая волков гналась.
— Ну-ка, ребятушки, доедайте быстрее! — прикрикнул на нас Побор. — Кажись, недобрые вести нам тот конник несет.
И словно в подтверждение слов болярина послышался крик всадника:
— Мал! Скорее, княже! Варяги! Близко! И закипело…
Побросав еду, дружинники стали спешно вооружаться.
Мы, наскоро натянув порты и кожаные нагрудники, бросились собирать развешенную на кустах для просушки тетиву. Побор помог натянуть наши луки и велел держаться подле него.
— Прижмут к реке, — ворчал он, — совсем плохо будет. Эх, Маренины дети…
— Дружина, к бою! — послышался голос отца. — Полк правой руки — к опушке. Полк левой руки — вам у берега стоять. Передовой полк — спешиться! Коней вон в том овражке схороните. Вам первый удар держать. Побор, ты лучников пополам дели. Две лодьи ставь у бора. А три — перед передовым полком. Как скажу, сразу за него уйдете. Велемудр, ты со своими в чащу уходи. И сидите там тихо, как мыши. Увидишь три огненные стрелы, тогда и бейте варягам в бок. Да бейте дружно. Не как в нас.
— Не осрамимся, княже. — Ятвиг надел свою медвежью голову и повел ватагу к лесу.
— Ты как, сынко? — спросил отец, осаживая коня возле меня.
— Не тревожься, княже, — сказал Побор. — Я пригляжу.
— Уж побереги мальцов. Эй, Гридя, носа не вешать! Был бы жив твой отец, сейчас бы гордился тобой. И за хвост не переживай. Отрубим, если что, — улыбнулся он и поскакал к полку левой руки, на ходу отдавая последние распоряжения.
— Ну что, Даждьбожьи внуки, не посрамим славы дедов наших! — громко, чтобы слышали лучники, сказал Побор. — Лик Божий, — показал он рукой на солнце, — над нами! А что пообедать не успели, так на тризне по врагам нашим наверстаем! Верно я говорю?
— Верно! — ответили лучники.
— Дедята! Липок! — позвал он младших боляр. — Берите свои лодьи и давайте к полку правой руки. С коней не сходить. Мало ли, как вражины себя поведут. Остальные — за мной!
Только мы успели встать на место, как из-за излучины реки, двигаясь по течению Припяти, показались три большие ладьи.
— Вон, Добря, видишь? На носах головы змеиные — значит, варяги те ладьи строили, — тихо прошептал Славдя.
— А ты почем знаешь? — посмотрел на него с недоверием Гридя.
— Правду Славомир говорит, — вступился Побор. — Варяжские это ладьи. Зовут они их драккарами. Я тех драккаров насмотрелся. Когда с князем Нискиней, дедом твоим, Добрыня, да с Хольгом Киевским на хазаров ходили. Умен и хитер был старый варяг. Древлянский стол уважал. Не чета Ингварю. Этот все нахрапом норовит… А в драккарах, похоже, не варяги. У тех по бортам червленые щиты, а у этих разномастные. Русь это. Худо дело. А вон и конница. Сразу видать, полянская. Плащи-то алые. В лесу приметные. Не то что наши.
И верно. По берегу черно-кровавым пятном растекалась конница, на ходу разворачиваясь в боевые порядки.
— А мне хоть варяги, хоть поляне, — сказал Куденя, лучший лучник старшей дружины, — только бы не егозили сильно…
— Чисто ты не попадешь, — подшутил кто-то. Но ответить Куденя не успел.
— Стрелы на тетиву! — крикнул болярин.
— Не по Прави поступают, — удивился я, когда увидел, что неприятель не собирается останавливаться.
Ладьи даже прибавили ходу. Стало видно, как на концах весел вспенились белые барашки.
— Ни переговорщиков, ни поединщиков не будет? — спросил Славдя.
— А что им Правь? — ответил Побор. — Они, видать, знают что творят…
— Хорошо идут, — вздохнул Гридя.
— Шибко, — отозвался Побор. — Видно, спешат к предкам своим на ужин успеть, — и засмеялся.
И лучники подхватили этот смех. Я тоже смеяться начал. И понял: со страху это. Никто ж не знал, кто после этой битвы в землю Древлянскую вернется, а кто уже к вечеру в Ирии за стол с пращурами сядет. Неизвестность. Вот что страшнее всего…
— Куденя, ты кормчих на драккарах на себя бери, — распоряжался болярин. — Они за щитами хорониться станут, бей промеж них. Без кормчих ладья, что конь без всадника. Звяга и Ерш, вам задача особая. Высматривайте, кто в коннице управляет. И чтоб стяг Полянский еще до битвы на земле лежал. Ясно?
— Да что ты, Побор? В первый раз, что ли?
— В первый не в первый, а напомнить не помешает. Первая лодья — реку кроет. Остальные — конницу. И не подставляться. У них небось тоже лучники имеются.
Между тем полянская конница рассыпалась на два отряда. Первый скоро шел вдоль берега реки, метя ударить между передовым полком и полком левой руки. Второй, прижавшись боком к лесу, направлялся прямиком на полк правой руки. А ладьи, выйдя на середину Припяти, старались обойти нас, чтобы сидящая в них русь смогла ударить нам в спину.
— Эх, не достать отсюда, — злился Куденя, прикидывая натянутую тетиву к щеке. — Дозволь ближе подобраться.
— Давай, — кивнул болярин, и лучник дернул поводья коня и рванул к берегу. — Все равно, — вздохнул Побор, — далековато будет… Луки к бою!
Все ближе и ближе подкатывала волна вражьей конницы.
— Ждем!
Уже можно было рассмотреть сбрую на борзых полянских конях.
— Ждем!
Уже первые стрелы, пущенные лучниками неприятеля, жужжали в небе и впивались в песок недалеко от ног наших коней.
— Ждем!
Короткая черная стрела, просвистев, ударила в нагрудный доспех Поборова коня.
— Бей!
Звонко запела тетива, отправляя в недолгий полет чью-то смерть. И сразу новая стрела легла на лук и отправилась вслед за первой. И еще одна. И еще.
— Бей прицельно! — услышал я команду болярина.
Опустил лук пониже. Высмотрел врага. Спустил тетиву. Наложил новую стрелу. И лишь тогда понял, что только что отобрал жизнь у человека. И, словно в отместку, железное жало стукнуло в кожаный нагрудник. И желтые волчьи глаза вспыхнули в сознании и обожгли огнем ненависти. Сразу все стало на свои места. Либо я их, либо они меня. А все остальное потом. После боя…
— Эй, Добря! — Я увидел, как кричит Гридя, утирая рукавом кровь с располосованной щеки. — Отходим за передовой полк!
— Гнедко, выноси! — крикнул я.
Сколько боев и битв было в моей дальнейшей жизни. И больших. И малых. И явных. И тайных. Сколько битв я выиграл? Сколько проиграл? Разве теперь упомнишь. Но только этот бой, первый бой в моей жизни, я помню, точно только что вышел из него. Может, потому, что он был первым. Оттого и всплывает в памяти все время, как тот сон… Бабушка. Я — маленький. Сказка про птицу Сва и про яичко золотое…
Словно в пустой колоде, в голове заухало. Кто-то молотил в дверь.
— Кто там?
— Болярин! С дальней заставы гонец прискакал.
— Подожди. Сейчас выйду.
А вставать все равно было невмоготу… Ох, Путята, Путята…
Бой бурлил, как бабулино варево…
Мы успели выйти из-под удара, и вражья конница врезалась в передовой полк.
Завязла.
И алые Полянские плащи покрылись алой кровью. Чужой и своей.
Звон оружия, стоны изломанных ратников… Крики боли людей и коней…
— Глядите-ка, попал Куденя-то! — Радостный крик Звяги заставил вздрогнуть.
Словно почуяв недоброе, мой конь тревожно заржал.
— Тише, Гнедко, — похлопал я его по потной шее и понял, что руки трясутся.
— Нет, ты погляди, что пострел учудил! — продолжал кричать лучник и махнул зажатой в кулаке стрелой в сторону реки.
Я повернул голову в сторону реки.
А ведь точно.
Огромный драккар, шедший первым в этой стае странных, голодных до нашей крови, чудищ.
Одетый в броню из круглых червленых щитов речной змей, привыкший покорять водные просторы.
Ощетинившийся веслами и горящими стрелами, впившимися в борта, властелин вод.
Вдруг потерял управление… Беспомощно начал разворачиваться против течения… Словно слепой кутенок, ткнулся носом в бок своего собрата, идущего следом… Проскрежетал змеиным носом по борту, сдирая щиты и ломая крылья весел… И, ошарашенный внезапной потерей кормчего, беспомощно замер. А течение продолжало безжалостно сносить его к противоположному берегу.
Другой драккар от удара завалился на левый бок, зачерпнул бортом Припять и стал быстро тонуть.
На третьем драккаре был опытный кормчий. Он сумел увернуться от столкновения. Сохранил все весла и еще быстрее понесся прямо на нас.
Крики древлянской радости и варяжского горя слились в единую песню войны.
1 2 3 4 5 6