Говорил, что дело себя оправдает. Этот крестьянин вовсе не так прост. Но для меня он – счастливый случай, который нужно использовать.
Художник, продолжая мазать краской по холсту, негромко спросил:
– Так ради чего все это?
Снаружи снова загремело, все задрожало от громовых раскатов. Трихвостень, не переставая колотить тростью об пол – для пущей убедительности, так как он уже перестал ходить по комнате и присел на край стола, – ответил:
– Чтобы дело делать, вот ради чего. Прежде всего надо разделаться с паразитами. Потом использовать открывшуюся возможность для налаживания и улучшения жизни. Извлечение пользы из подвернувшегося случая – да на этом мир стоит!
Художник подошел к столу, взял тюбик с краской, выдавил краску на палитру.
– А сколько времени продолжается удачный момент? – спросил он и стал смешивать краску с теми, что уже были на палитре.
– До тех пор, пока удается что-то из него выжать, – ответил Трихвостень, – пока ты при деле, пока функционируешь.
Художник потыкал в палитру кистью, чтобы та вобрала в себя побольше краски, и заметил:
– Раз все зависит от денег этого человека, откуда у тебя уверенность, что его интересуют твои затеи?
– Ну, ему это по душе. Кроме того, я делаю вид, что не хочу здесь оставаться.
И он гордо выпрямился, как бы желая сказать: «Ну-ка, что ты сумеешь противопоставить моим аргументам?»
Художник шагнул к холсту, сосредоточенно уставившись на еще не прорисованные лица жениха и невесты, окинул взглядом всю картину и приготовился писать дальше.
– Блефуешь? – бросил он.
– Блефую! – подтвердил Трихвостень, выжидающе посматривая на него.
– Да ведь у тебя на руках ни одной карты…
– А я на их карте сыграю, – возразил Трихвостень. – Все это барахло – моя карта.
Художник оглянулся на него, потом насмешливо хмыкнул и вновь вернулся к своей работе.
– Не веришь? – с горечью спросил Трихвостень. – Думаешь, ничего не получится?
– Обязательно получится, – откликнулся художник, – Когда подтасуешь, обязательно получается. Но если подтасовка становится методом – делу конец. Конец делу! Оно само превращается в подтасовку.
Трихвостень некоторое время молча смотрел на него, как бы говоря: «Больше я на тебя не рассчитываю и никакого отношения к тебе не имею», а потом сказал:
– А ты, значит, с этим не согласен…
– Я художник, мне виднее.
– Пессимист ты, ни во что у тебя веры нет.
– Зато есть собственные взгляды. Я умею думать.
– Все под сомнение ставить – вот что ты умеешь.
– Да, я сомневаюсь. Вопросы задаю.
– «Пустой болтун вопросы задает, мудрец-молчун золото гребет», слыхал? – С этими словами Трихвостень поднялся и, постукивая палкой, вернулся к своему креслу. Опираться на палку не было никакой необходимости, но похоже, что он, разуверившись в старом друге, видел в ней единственную поддержку. Садясь, он заметил: – Кстати, о болтунах. О чем говорил тот чайханщик, который показал тебе дорогу и сам явился сюда вместе с тобой? Он тут остался или назад ушел? Очень уж он любит в чужие дела нос совать. А здешний хозяин его на дух не принимает. Считает, что он слишком нахален, шныряет тут, вынюхивает чего-то да хитрит.
44
В ремесле чайханщика хитрость была не следствием дурных намерений, а рабочим навыком – такая уж профессия. Сперва он совершал походы в деревню, чтобы разведать, чем вызваны постоянные разъезды крестьянина туда-сюда, но потом, уразумев, что ничего не сумеет добиться, бросил это дело. Через несколько месяцев, когда чайханщик увидел, какой дворец строит себе крестьянин, какую обстановку и статуи везут туда, он снова зачастил в деревню, попытался войти в доверие к крестьянину, пристроиться возле него. Но у того, видно, был какой-то зуб на чайханщика: он запретил давать ему подряды на строительство, вести с ним дела. Когда же за горой начали прокладывать новую дорогу, чайханщик задумал открыть в тех местах новую чайхану – сначала для рабочих-строителей, а потом, после того как дорога откроется, для шоферов и пассажиров проходящих машин. Доставлять в новое заведение грузы было надежнее через деревню, чем везти по недостроенному шоссе: по шоссе путь был хоть и короче, но гораздо тяжелее и медленнее. Приезжая в деревню, чайханщик всякий раз принимался за расспросы – скорее машинально, по привычке, чем с какой-то задней мыслью, утратив прежний интерес. Однако крестьянин видел в его периодических наездах и расспросах несносное любопытство, злонамеренное желание сунуть нос не в свое дело, что еще больше увеличивало его недоверчивость и подозрительность.
Жандарм также был полон подозрений, хотя ему не попалось ни единого.документа, подтверждающего, что чайханщик замешан в мошенничестве. Жандарм был человек дошлый, умел найти подход к людям, с чайханщиком он тоже ладил, но считал, что у того рыльце в пушку, что он втайне замышляет какие-то махинации, вот жандарм и расследовал, не причастен ли чайханщик к заготовке и продаже наркотиков. Когда чайханщик открыл филиал своего заведения, жандарм по месторасположению новой чайханы, по количеству навьюченных мулов и грузовиков, приезжавших туда, воссоздал в уме общую картину контрабандного синдиката. В работе каждого жандарма подобная подозрительность была обычной, вызывал ее не злой нрав, а просто производственная необходимость – она служила рабочим инструментом. Недоверие помогало сохранять уверенность в себе, совершенствовать свою проницательность.
Однако, поглощенный мыслями о чайханщике, жандарм никак не предполагал, что сам он становится объектом подозрений старосты.
Старосту по-прежнему пугали участившиеся визиты жандарма. Продолжая нарушать закон, он вместе с тем удвоил осторожность и старался с наибольшей выгодой использовать время, пока его еще не поймали. Ему хотелось бы подольше обделывать свои делишки, а уж когда попадется, пойти на сделку и договориться с кем надо в ходе следствия. Его выжидание и осторожность тоже были привычными. За ними стояли не скупость или нежелание дать другим подзаработать. Он просто не намерен был, пока не приспичило, выскакивать со взяткой. Преждевременная взятка – это своего рода приглашение к неприятностям, своего рода вызов врагу, увеличивающий его самодовольство.
Пока эти трое изощрялись в подозрениях, юноша, ожидающий признания в мире искусства, однажды отправился в степь – дабы в тиши, на зеленом лоне природы слегка расслабиться, дать усталым мозгам отдохнуть при помощи благодатного аромата гашиша и его вкрадчивых чар, – как вдруг увидел, что за кустами чертополоха вьется легкий дымок. Он засмеялся. Радовался он потому, что под влиянием гашиша вообразил, будто заросли чертополоха занялись огнем и с минуты на минуту синим пламенем вспыхнет все ущелье, огонь, благоухая мятой, засвистит, запоет, как куропатка. Но потом, поскольку ничего подобного не произошло и дым отдавал вовсе не мятой, а керосином, он подумал, что обнаружил выход нефти, естественную скважину, и что через мгновенье, ему на счастье, забьет нефтяной фонтан, а он, как первооткрыватель крупнейшего нефтяного месторождения, будет купаться в океане золота, океане, где вместо шума волн слышится прекрасная, звучная мелодия набирающего скорость «мустанга» или «мерседес-бенца»… Возможно, гашиш оказался не первосортный или керосином запахло сильнее, во всяком случае, его блаженные грезы выдохлись на полпути и перешли в кошмар. Он увидел, что за кустами колючки под землей открывается какая-то дыра. Парень так перепугался, что чуть не свалился замертво, потом кое-как поднял голову и увидел, как из-под земли вылез крестьянин – весь в красном, на голове желтый шлем, – осторожно огляделся по сторонам, спрятал одежду в мешок, мешок опустил на веревке в яму, закрепил конец веревки за что-то невидимое там, внизу, потом завалил отверстие колодца камнем, еще раз осмотрелся и в наступающих сумерках быстро сбежал по склону вниз, в ущелье, скрылся за холмом.
Неожиданная встреча отрезвила парня. Кошмары и сновидения отступили. Он понял, что наконец нашел место, которое все они искали, да как удачно нашел! Он сказал себе: «Видишь, правильно говорят, открытия совершаются в одиночестве и уединении. И от гашиша польза бывает!»…Ювелир, слушая отчет парня, внимательно наблюдал за его увлажнившимся взором. Слезы на глазах юнца настораживали : не терьяку ли он накурился? Тот, смекнув, в чем дело, проговорил:
– Ей-богу, я видел, разглядел как следует. Ювелир молчал. Он поверил. Но все-таки стал спрашивать:
– А дым откуда? Почему керосином пахло? Что означает красный костюм?
Парень снова задумался. Но мозги у него ворочались туго, и он лишь повторил:
– Дядюшка, поверьте, собственными глазами видел, клянусь вам. Слово даю!
Собственно говоря, ювелир был уверен, что все так и есть, яма существует и этот никчемный мальчишка говорит вовсе не под воздействием гашиша, это ему не приснилось. Но по части вопросов он был дока, хотя вместо ответов слышал только невнятное бормотание. Ювелир понимал, что необходимо осмотреть эту яму. Однако для поисков колодца и осмотра места, где были скрыты антиквариат и драгоценности, нужно было выбрать подходящий момент, нужно было произвести необходимые приготовления. Он понимал, что браться за дело надо с предельной осторожностью, деликатно и осмотрительно, чтобы все решить с первой попытки, второй может и не представиться. Это одноразовое предприятие. «Попусту ходить-бродить – можно голову сломить», и сказке конец, конец репутации, конец сложившимся отношениям, возможно, и жизни конец… Крестьянин никогда не согласится разделить с ним свою тайну. В ход будет пущена отрава, нож, толчок с крутого обрыва или Бог ведает что – быть может, всего лишь подушка. Ведь если накрыть подушкой лицо спящему и посидеть на ней несколько минут… Надо быть осторожным. Когда крестьянин спит, пускаться на поиски нельзя, так как фонарь в ночной темноте кого угодно наведет на дурные догадки, среди ночи свет в дальнем конце ущелья подозрителен. Дождаться, когда крестьянин уедет, тоже не удастся: во-первых, теперь он постоянно торчит в деревне, во-вторых, когда уезжает, обязательно берет с собой ювелира, и отказ ехать с ним вызовет приступ недоверия. Значит, остается затаиться и ждать: авось крестьянин заболеет или напьется или еще какой-нибудь случай представится.
Случай представился. Трихвостень, чтобы дать подзаработать приятелю и вместе с тем угодить крестьянину, привез в деревню художника, старинного приятеля, с которым некогда учился вместе, дабы тот написал на память портреты жениха и невесты в полный рост, и ювелир увидел в этом подарок судьбы. В первые же два дня после приезда живописца выяснилось, что каждое утро новобрачные, облаченные в свои свадебные наряды, должны по два-три часа ему позировать. И мешать им никому не разрешается. Сначала художник набросал фон, чтобы потом со спокойной душой вставить на свободное место фигуры крестьянина и его избранницы. Ювелир внимательно наблюдал за работой, чтобы в тот день, когда очередь дойдет до портретов, заняться исполнением своего плана. Он понимал, что этот роковой день решит все: надо во что бы то ни стало исхитриться, напрячь разум и добиться желанной цели, не спугнув противника.
* * *
Когда в чайхану, стоявшую на краю шоссе, там, где от него отходил проселок, приехал художник и стал расспрашивать хозяина насчет дороги и просить у него мула, чайханщик вызвался проводить его: он рассчитывал, что, привезя в деревню гостя, сумеет вместе с ним пробраться к крестьянину. Но из этой затеи ничего не вышло. Крестьянин его недолюбливал. Проболтавшись в деревне пару деньков, чайханщик и сам понял, что даром теряет время. Однажды утром он отбыл, решив, коли уж он оказался здесь, наведаться в новую чайхану, и двинулся напрямик через горы.
Жандарм вскоре получил сведения, что чайханщик уехал в деревню, на этот раз вместе с неизвестной личностью, якобы художником. Тут подозрения жандарма распустились пышным цветом. Он поспешил в деревню, но добрался туда лишь к вечеру; ночью ничего предпринять было нельзя, и он завалился спать, а утром проснулся поздно, когда же наконец пустился на поиски чайханщика, ему сказали, что тот четверть часа назад ушел. Жандарм отправился следом.
Было утро, погода стояла прекрасная. Разноцветные бабочки, дикие горные цветы, вольные птицы гор, солнечное сияние, легкий ветерок – ну что там еще? А, мелодия пастушьей дудочки, перезвон бубенцов стада, доносившиеся издалека, и прочие поэтические приметы и черты все были в наличии. Только вместо крестьянских девушек, которые, водрузив на плечо кувшин, с песнями направлялись к роднику, средь холмов шагал чайханщик. Шел он не торопясь. Иногда наклонялся сорвать цветок, нюхал его, восхваляя промысел Божий, но тотчас забывал о безвинно загубленном растении, и цветок в полном небрежении падал на землю. Так он брел, пока не заметил вдруг, как по холму крадучись поднимаются двое. Это были ювелир и юноша, жаждущий славы в мире искусства. Они ступали с такой подчеркнутой осторожностью, словно боялись звука собственных шагов, а вовсе не крутизны скользкого склона. Парень шел впереди, ювелир за ним, крепко держась за его руку и опасливо проверяя каждый шаг.
Эта осторожность пробудила подозрения чайханщика. Хоронясь за колючками, которыми заросли отроги холма, он бросился на землю. Из гущи колючек вылетела бабочка. Поскольку мир полон цинизма и дурных помыслов, чайханщик неправильно истолковал то обстоятельство, что молодой человек сопровождает старого и помогает ему на крутом подъеме. Он с возмущением сказал себе: «Ах, старый пес! Видать, седина в бороду…»
Когда паренек и ювелир достигли подножия холма, то оказались почти рядом с чайханщиком, но они так опасались далекой погони, что не заметили преследователя, находившегося вблизи. Минуту они постояли на тропке, окинули быстрым взглядом даль и оставшиеся позади холмы и, пригнувшись, словно боясь зацепить головой небесный свод, стали спускаться в ложбину. Ложок весь зарос здоровенными кустами репейника с широкими листьями, толстыми стеблями и колючими лиловыми цветами, похожими на душистые колкие точеные колотушки. Парень и ювелир, немного углубившись в заросли, остановились друг против друга, видны были только их головы, плечи и все прочее скрывалось за кустами. Чайханщик вынужден был вытянуть шею и передвинуться на другое место. Он увидел, как ювелир положил руку на плечо юноши, как бы побуждая того сесть. Чайханщик, для которого подглядывание было и привычкой, и ремеслом, еще больше вытянулся, готовый сорваться с места, кинуться к тем двоим, чтобы вынудить их дать отступного, но тут ювелир снова тронулся в путь, пошел дальше, причем один. У чайханщика от ожидания дыхание перехватило. Ювелир же добрался до устья колодца, бросил взгляд кругом, повернулся к юноше и знаками спросил: здесь? За кустами репейника чайханщику не было видно парня. Потом ювелир нагнулся. Он силился сдвинуть камень, но чайханщик, который не видел этого, сказал себе: «Это он, наверно, себя разжигает!» – и стал ждать, что будет дальше.
Тем временем из-за поворота тропы к холму вышел жандарм и внезапно увидел человека, затаившегося за кустами колючки. Разглядеть ювелира и юношу жандарму мешали даже не заросли репейника, а выступ холма, прикрывавший их; когда же он миновал его, ювелир уже опустился в колодец. Жандарм медленно отступил назад, потом тихонько согнулся, спрятался за колючим бугром, подстерегая чайханщика и нашаривая рукой свой пистолет. Пистолет был на месте.
Что же касается старосты, то он тоже приближался к тем местам. Напрямик через холм он шел к новому дому крестьянина, чтобы, традиционно исполнив ежедневный обряд выражения покорности, разжиться деньгами. Дорогой он то рвал цветы, то перебирал четки, как вдруг заметил жандарма, который, припав к земле, притаился под холмом. Староста остановился как вкопанный. Бесшумно присел, замер на месте. Потом вытянул шею, чтобы взглянуть, из-за чего жандарм сидит тут в засаде, но ничего не увидел. Он и не мог ничего видеть, так как выступ холма скрывал от него и чайханщика, и парня. А ювелир, дрожа от страха, продолжал спускаться в колодец.
Ювелир нашел веревку, к которой был привязан мешок с красным костюмом, но не решился ухватиться за нее – он боялся, а вдруг она плохо привязана или гвоздь выскочит… Он ставил ногу в небольшие выбоины в стенке колодца, осторожно нажимал, проверяя, насколько прочна опора, и, уверившись окончательно, отрывал руку от верхней ямки и упирался в другую, пониже. Затем переносил ногу ниже. Так он добрался до последней впадины. Однако сразу не осмелился спрыгнуть на дно пещеры, хотел было вернуться назад; но он устал и сгорал от любопытства. Он, правда, позвал на помощь юношу, но это ни к чему не привело, потому что тот его не услышал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
Художник, продолжая мазать краской по холсту, негромко спросил:
– Так ради чего все это?
Снаружи снова загремело, все задрожало от громовых раскатов. Трихвостень, не переставая колотить тростью об пол – для пущей убедительности, так как он уже перестал ходить по комнате и присел на край стола, – ответил:
– Чтобы дело делать, вот ради чего. Прежде всего надо разделаться с паразитами. Потом использовать открывшуюся возможность для налаживания и улучшения жизни. Извлечение пользы из подвернувшегося случая – да на этом мир стоит!
Художник подошел к столу, взял тюбик с краской, выдавил краску на палитру.
– А сколько времени продолжается удачный момент? – спросил он и стал смешивать краску с теми, что уже были на палитре.
– До тех пор, пока удается что-то из него выжать, – ответил Трихвостень, – пока ты при деле, пока функционируешь.
Художник потыкал в палитру кистью, чтобы та вобрала в себя побольше краски, и заметил:
– Раз все зависит от денег этого человека, откуда у тебя уверенность, что его интересуют твои затеи?
– Ну, ему это по душе. Кроме того, я делаю вид, что не хочу здесь оставаться.
И он гордо выпрямился, как бы желая сказать: «Ну-ка, что ты сумеешь противопоставить моим аргументам?»
Художник шагнул к холсту, сосредоточенно уставившись на еще не прорисованные лица жениха и невесты, окинул взглядом всю картину и приготовился писать дальше.
– Блефуешь? – бросил он.
– Блефую! – подтвердил Трихвостень, выжидающе посматривая на него.
– Да ведь у тебя на руках ни одной карты…
– А я на их карте сыграю, – возразил Трихвостень. – Все это барахло – моя карта.
Художник оглянулся на него, потом насмешливо хмыкнул и вновь вернулся к своей работе.
– Не веришь? – с горечью спросил Трихвостень. – Думаешь, ничего не получится?
– Обязательно получится, – откликнулся художник, – Когда подтасуешь, обязательно получается. Но если подтасовка становится методом – делу конец. Конец делу! Оно само превращается в подтасовку.
Трихвостень некоторое время молча смотрел на него, как бы говоря: «Больше я на тебя не рассчитываю и никакого отношения к тебе не имею», а потом сказал:
– А ты, значит, с этим не согласен…
– Я художник, мне виднее.
– Пессимист ты, ни во что у тебя веры нет.
– Зато есть собственные взгляды. Я умею думать.
– Все под сомнение ставить – вот что ты умеешь.
– Да, я сомневаюсь. Вопросы задаю.
– «Пустой болтун вопросы задает, мудрец-молчун золото гребет», слыхал? – С этими словами Трихвостень поднялся и, постукивая палкой, вернулся к своему креслу. Опираться на палку не было никакой необходимости, но похоже, что он, разуверившись в старом друге, видел в ней единственную поддержку. Садясь, он заметил: – Кстати, о болтунах. О чем говорил тот чайханщик, который показал тебе дорогу и сам явился сюда вместе с тобой? Он тут остался или назад ушел? Очень уж он любит в чужие дела нос совать. А здешний хозяин его на дух не принимает. Считает, что он слишком нахален, шныряет тут, вынюхивает чего-то да хитрит.
44
В ремесле чайханщика хитрость была не следствием дурных намерений, а рабочим навыком – такая уж профессия. Сперва он совершал походы в деревню, чтобы разведать, чем вызваны постоянные разъезды крестьянина туда-сюда, но потом, уразумев, что ничего не сумеет добиться, бросил это дело. Через несколько месяцев, когда чайханщик увидел, какой дворец строит себе крестьянин, какую обстановку и статуи везут туда, он снова зачастил в деревню, попытался войти в доверие к крестьянину, пристроиться возле него. Но у того, видно, был какой-то зуб на чайханщика: он запретил давать ему подряды на строительство, вести с ним дела. Когда же за горой начали прокладывать новую дорогу, чайханщик задумал открыть в тех местах новую чайхану – сначала для рабочих-строителей, а потом, после того как дорога откроется, для шоферов и пассажиров проходящих машин. Доставлять в новое заведение грузы было надежнее через деревню, чем везти по недостроенному шоссе: по шоссе путь был хоть и короче, но гораздо тяжелее и медленнее. Приезжая в деревню, чайханщик всякий раз принимался за расспросы – скорее машинально, по привычке, чем с какой-то задней мыслью, утратив прежний интерес. Однако крестьянин видел в его периодических наездах и расспросах несносное любопытство, злонамеренное желание сунуть нос не в свое дело, что еще больше увеличивало его недоверчивость и подозрительность.
Жандарм также был полон подозрений, хотя ему не попалось ни единого.документа, подтверждающего, что чайханщик замешан в мошенничестве. Жандарм был человек дошлый, умел найти подход к людям, с чайханщиком он тоже ладил, но считал, что у того рыльце в пушку, что он втайне замышляет какие-то махинации, вот жандарм и расследовал, не причастен ли чайханщик к заготовке и продаже наркотиков. Когда чайханщик открыл филиал своего заведения, жандарм по месторасположению новой чайханы, по количеству навьюченных мулов и грузовиков, приезжавших туда, воссоздал в уме общую картину контрабандного синдиката. В работе каждого жандарма подобная подозрительность была обычной, вызывал ее не злой нрав, а просто производственная необходимость – она служила рабочим инструментом. Недоверие помогало сохранять уверенность в себе, совершенствовать свою проницательность.
Однако, поглощенный мыслями о чайханщике, жандарм никак не предполагал, что сам он становится объектом подозрений старосты.
Старосту по-прежнему пугали участившиеся визиты жандарма. Продолжая нарушать закон, он вместе с тем удвоил осторожность и старался с наибольшей выгодой использовать время, пока его еще не поймали. Ему хотелось бы подольше обделывать свои делишки, а уж когда попадется, пойти на сделку и договориться с кем надо в ходе следствия. Его выжидание и осторожность тоже были привычными. За ними стояли не скупость или нежелание дать другим подзаработать. Он просто не намерен был, пока не приспичило, выскакивать со взяткой. Преждевременная взятка – это своего рода приглашение к неприятностям, своего рода вызов врагу, увеличивающий его самодовольство.
Пока эти трое изощрялись в подозрениях, юноша, ожидающий признания в мире искусства, однажды отправился в степь – дабы в тиши, на зеленом лоне природы слегка расслабиться, дать усталым мозгам отдохнуть при помощи благодатного аромата гашиша и его вкрадчивых чар, – как вдруг увидел, что за кустами чертополоха вьется легкий дымок. Он засмеялся. Радовался он потому, что под влиянием гашиша вообразил, будто заросли чертополоха занялись огнем и с минуты на минуту синим пламенем вспыхнет все ущелье, огонь, благоухая мятой, засвистит, запоет, как куропатка. Но потом, поскольку ничего подобного не произошло и дым отдавал вовсе не мятой, а керосином, он подумал, что обнаружил выход нефти, естественную скважину, и что через мгновенье, ему на счастье, забьет нефтяной фонтан, а он, как первооткрыватель крупнейшего нефтяного месторождения, будет купаться в океане золота, океане, где вместо шума волн слышится прекрасная, звучная мелодия набирающего скорость «мустанга» или «мерседес-бенца»… Возможно, гашиш оказался не первосортный или керосином запахло сильнее, во всяком случае, его блаженные грезы выдохлись на полпути и перешли в кошмар. Он увидел, что за кустами колючки под землей открывается какая-то дыра. Парень так перепугался, что чуть не свалился замертво, потом кое-как поднял голову и увидел, как из-под земли вылез крестьянин – весь в красном, на голове желтый шлем, – осторожно огляделся по сторонам, спрятал одежду в мешок, мешок опустил на веревке в яму, закрепил конец веревки за что-то невидимое там, внизу, потом завалил отверстие колодца камнем, еще раз осмотрелся и в наступающих сумерках быстро сбежал по склону вниз, в ущелье, скрылся за холмом.
Неожиданная встреча отрезвила парня. Кошмары и сновидения отступили. Он понял, что наконец нашел место, которое все они искали, да как удачно нашел! Он сказал себе: «Видишь, правильно говорят, открытия совершаются в одиночестве и уединении. И от гашиша польза бывает!»…Ювелир, слушая отчет парня, внимательно наблюдал за его увлажнившимся взором. Слезы на глазах юнца настораживали : не терьяку ли он накурился? Тот, смекнув, в чем дело, проговорил:
– Ей-богу, я видел, разглядел как следует. Ювелир молчал. Он поверил. Но все-таки стал спрашивать:
– А дым откуда? Почему керосином пахло? Что означает красный костюм?
Парень снова задумался. Но мозги у него ворочались туго, и он лишь повторил:
– Дядюшка, поверьте, собственными глазами видел, клянусь вам. Слово даю!
Собственно говоря, ювелир был уверен, что все так и есть, яма существует и этот никчемный мальчишка говорит вовсе не под воздействием гашиша, это ему не приснилось. Но по части вопросов он был дока, хотя вместо ответов слышал только невнятное бормотание. Ювелир понимал, что необходимо осмотреть эту яму. Однако для поисков колодца и осмотра места, где были скрыты антиквариат и драгоценности, нужно было выбрать подходящий момент, нужно было произвести необходимые приготовления. Он понимал, что браться за дело надо с предельной осторожностью, деликатно и осмотрительно, чтобы все решить с первой попытки, второй может и не представиться. Это одноразовое предприятие. «Попусту ходить-бродить – можно голову сломить», и сказке конец, конец репутации, конец сложившимся отношениям, возможно, и жизни конец… Крестьянин никогда не согласится разделить с ним свою тайну. В ход будет пущена отрава, нож, толчок с крутого обрыва или Бог ведает что – быть может, всего лишь подушка. Ведь если накрыть подушкой лицо спящему и посидеть на ней несколько минут… Надо быть осторожным. Когда крестьянин спит, пускаться на поиски нельзя, так как фонарь в ночной темноте кого угодно наведет на дурные догадки, среди ночи свет в дальнем конце ущелья подозрителен. Дождаться, когда крестьянин уедет, тоже не удастся: во-первых, теперь он постоянно торчит в деревне, во-вторых, когда уезжает, обязательно берет с собой ювелира, и отказ ехать с ним вызовет приступ недоверия. Значит, остается затаиться и ждать: авось крестьянин заболеет или напьется или еще какой-нибудь случай представится.
Случай представился. Трихвостень, чтобы дать подзаработать приятелю и вместе с тем угодить крестьянину, привез в деревню художника, старинного приятеля, с которым некогда учился вместе, дабы тот написал на память портреты жениха и невесты в полный рост, и ювелир увидел в этом подарок судьбы. В первые же два дня после приезда живописца выяснилось, что каждое утро новобрачные, облаченные в свои свадебные наряды, должны по два-три часа ему позировать. И мешать им никому не разрешается. Сначала художник набросал фон, чтобы потом со спокойной душой вставить на свободное место фигуры крестьянина и его избранницы. Ювелир внимательно наблюдал за работой, чтобы в тот день, когда очередь дойдет до портретов, заняться исполнением своего плана. Он понимал, что этот роковой день решит все: надо во что бы то ни стало исхитриться, напрячь разум и добиться желанной цели, не спугнув противника.
* * *
Когда в чайхану, стоявшую на краю шоссе, там, где от него отходил проселок, приехал художник и стал расспрашивать хозяина насчет дороги и просить у него мула, чайханщик вызвался проводить его: он рассчитывал, что, привезя в деревню гостя, сумеет вместе с ним пробраться к крестьянину. Но из этой затеи ничего не вышло. Крестьянин его недолюбливал. Проболтавшись в деревне пару деньков, чайханщик и сам понял, что даром теряет время. Однажды утром он отбыл, решив, коли уж он оказался здесь, наведаться в новую чайхану, и двинулся напрямик через горы.
Жандарм вскоре получил сведения, что чайханщик уехал в деревню, на этот раз вместе с неизвестной личностью, якобы художником. Тут подозрения жандарма распустились пышным цветом. Он поспешил в деревню, но добрался туда лишь к вечеру; ночью ничего предпринять было нельзя, и он завалился спать, а утром проснулся поздно, когда же наконец пустился на поиски чайханщика, ему сказали, что тот четверть часа назад ушел. Жандарм отправился следом.
Было утро, погода стояла прекрасная. Разноцветные бабочки, дикие горные цветы, вольные птицы гор, солнечное сияние, легкий ветерок – ну что там еще? А, мелодия пастушьей дудочки, перезвон бубенцов стада, доносившиеся издалека, и прочие поэтические приметы и черты все были в наличии. Только вместо крестьянских девушек, которые, водрузив на плечо кувшин, с песнями направлялись к роднику, средь холмов шагал чайханщик. Шел он не торопясь. Иногда наклонялся сорвать цветок, нюхал его, восхваляя промысел Божий, но тотчас забывал о безвинно загубленном растении, и цветок в полном небрежении падал на землю. Так он брел, пока не заметил вдруг, как по холму крадучись поднимаются двое. Это были ювелир и юноша, жаждущий славы в мире искусства. Они ступали с такой подчеркнутой осторожностью, словно боялись звука собственных шагов, а вовсе не крутизны скользкого склона. Парень шел впереди, ювелир за ним, крепко держась за его руку и опасливо проверяя каждый шаг.
Эта осторожность пробудила подозрения чайханщика. Хоронясь за колючками, которыми заросли отроги холма, он бросился на землю. Из гущи колючек вылетела бабочка. Поскольку мир полон цинизма и дурных помыслов, чайханщик неправильно истолковал то обстоятельство, что молодой человек сопровождает старого и помогает ему на крутом подъеме. Он с возмущением сказал себе: «Ах, старый пес! Видать, седина в бороду…»
Когда паренек и ювелир достигли подножия холма, то оказались почти рядом с чайханщиком, но они так опасались далекой погони, что не заметили преследователя, находившегося вблизи. Минуту они постояли на тропке, окинули быстрым взглядом даль и оставшиеся позади холмы и, пригнувшись, словно боясь зацепить головой небесный свод, стали спускаться в ложбину. Ложок весь зарос здоровенными кустами репейника с широкими листьями, толстыми стеблями и колючими лиловыми цветами, похожими на душистые колкие точеные колотушки. Парень и ювелир, немного углубившись в заросли, остановились друг против друга, видны были только их головы, плечи и все прочее скрывалось за кустами. Чайханщик вынужден был вытянуть шею и передвинуться на другое место. Он увидел, как ювелир положил руку на плечо юноши, как бы побуждая того сесть. Чайханщик, для которого подглядывание было и привычкой, и ремеслом, еще больше вытянулся, готовый сорваться с места, кинуться к тем двоим, чтобы вынудить их дать отступного, но тут ювелир снова тронулся в путь, пошел дальше, причем один. У чайханщика от ожидания дыхание перехватило. Ювелир же добрался до устья колодца, бросил взгляд кругом, повернулся к юноше и знаками спросил: здесь? За кустами репейника чайханщику не было видно парня. Потом ювелир нагнулся. Он силился сдвинуть камень, но чайханщик, который не видел этого, сказал себе: «Это он, наверно, себя разжигает!» – и стал ждать, что будет дальше.
Тем временем из-за поворота тропы к холму вышел жандарм и внезапно увидел человека, затаившегося за кустами колючки. Разглядеть ювелира и юношу жандарму мешали даже не заросли репейника, а выступ холма, прикрывавший их; когда же он миновал его, ювелир уже опустился в колодец. Жандарм медленно отступил назад, потом тихонько согнулся, спрятался за колючим бугром, подстерегая чайханщика и нашаривая рукой свой пистолет. Пистолет был на месте.
Что же касается старосты, то он тоже приближался к тем местам. Напрямик через холм он шел к новому дому крестьянина, чтобы, традиционно исполнив ежедневный обряд выражения покорности, разжиться деньгами. Дорогой он то рвал цветы, то перебирал четки, как вдруг заметил жандарма, который, припав к земле, притаился под холмом. Староста остановился как вкопанный. Бесшумно присел, замер на месте. Потом вытянул шею, чтобы взглянуть, из-за чего жандарм сидит тут в засаде, но ничего не увидел. Он и не мог ничего видеть, так как выступ холма скрывал от него и чайханщика, и парня. А ювелир, дрожа от страха, продолжал спускаться в колодец.
Ювелир нашел веревку, к которой был привязан мешок с красным костюмом, но не решился ухватиться за нее – он боялся, а вдруг она плохо привязана или гвоздь выскочит… Он ставил ногу в небольшие выбоины в стенке колодца, осторожно нажимал, проверяя, насколько прочна опора, и, уверившись окончательно, отрывал руку от верхней ямки и упирался в другую, пониже. Затем переносил ногу ниже. Так он добрался до последней впадины. Однако сразу не осмелился спрыгнуть на дно пещеры, хотел было вернуться назад; но он устал и сгорал от любопытства. Он, правда, позвал на помощь юношу, но это ни к чему не привело, потому что тот его не услышал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19