Решено: я на время покидаю фотошатер Жиля Бенсимона и двигаю за водкой, перспектива нажраться с Лорой под непроницаемым взглядом бакалавра, птицы и марципана с фруктами вызывает во мне живейший интерес. Граничащий почти с религиозным экстазом. Нечто подобное я испытывал на втором курсе универа, перед экзаменом по философии, который так и не сдал, но… Бутылка «Амаретто» и кроличий трах с однокурсницей Элен из Вырицы – так, расслабон в пустой аудитории, не более. Элен ни разу не дала мне ни до философии, ни после, зато взять ее тогда оказалось делом плевым, очень уж она боялась чертову философию провалить, а Сократ и Сенека казались ей большими насильниками, большими извращенцами, чем я… Эти невесть откуда взявшиеся настроения подстегивает коктейль, который я залпом выпиваю, коварная все-таки штука – коктейли. Особенно с ромом, именно они погубили в свое время самого Хемингуэя, который не Пи. Как философски заметила по этому поводу Лора (успевшая отметиться в теме эссеистическим бредом «Лонг-дринкс, камасутра и учение Махатмы Ганди»), «Убивает не бьющая под дых крепость, а знающая себе цену слабость».
Вспомнить бы, как назывался коктейль, среднестатистический тамагочи – вот кто знает название наверняка.
…Поход в «24 часа» много времени не занимает, на обратном пути я вспоминаю и название коктейля – «Дайкири», бедный старый Хэм. Водка, сунутая за брючный ремень, приятно холодит поясницу, думать о жопе – лихо, по-африкански откляченной – не хочется, пускай об этом думают ниггеры-официанты.
Или их любовницы.
Лоре моей любовницей не быть никогда, что не исключает невинного, по-дружески утонченного совокупления, точечного удара, разведки боем; возможно – уже сегодня ночью, если я переживу водку на пустой желудок и ane В. в «Мицубиси Талант».
– …Это и есть Жиль Бенсимон?..
Никакого сходства с Мод, никакого сходства с Джейн, фраза звучит как «это и есть ваш хваленый Жиль Бенсимон?», первое, что я вижу, – открытые (чересчур открытые, чересчур фривольные) босоножки, на среднем пальце левой ноги кольцо.
Я и сам чувствую себя окольцованным, я чувствую себя octopus, выброшенным на берег; я чувствую себя Жилем Бенсимоном, нет… я чувствую себя Джан-Паоло, прощелкавшим лучшую свою модель, я чувствую себя выдохшимся «Дайкири», кольцо на среднем пальце левой ноги – дешевый понт для приезжих! – я чувствую себя загнанной в песках берберской лошадью, бербером я себя тоже чувствую. И ниггером-официантом с откляченной жопой. Все потерявшиеся на свете вещи – я: ключи, брелки, парусники, нательные кресты из обсидиана, билеты на концерт «Пари Комбо», экспедиция Дэвида Ливингстона, только этого не хватало!.. Насечки на кольце – я в состоянии разглядеть и насечки! – легко складываются в дату смерти времени.
Его больше не существует.
Или это меня больше не существует?
Несомненно только одно – водка за пазухой и заданный вопрос: «Это и есть Жиль Бенсимон»? Вопрос адресован мне, никого другого в радиусе нескольких метров нет, я по-прежнему тупо смотрю на босоножки (чересчур открытые, чересчур фривольные), я просто не в силах от них оторваться.
– …Эй?
Взглянуть на губы, которые выпустили в свет «эй» – две буквы, как две перекладины воздушного змея; вопросительный знак не что иное, как хвост, бьющийся на ветру, – взглянуть на губы я все еще не решаюсь. Если уж пальцы на ногах (и – кольцо, кольцо, кольцо!) повергли меня в такой трепет, тогда какими должны быть губы?.. Стоит взглянуть на губы – и обязательно вляпаешься в лицо, со всей дури долбанешься о подбородок, переломаешь себе хребет о нос, увязнешь в глазах, как в гончарной глине; не-ет, ищите себе других дурачков, Жан-Луи вполне подойдет.
– …Вы немой?
Конфигурация воздушного змея усложняется, возможно, их уже два, свободно парящих; на выставку змеев меня затащил как-то шелудивый эротоман Пи, единственное, что я помню, – иероглифы на вощеной бумаге и рыбьи силуэты большинства конструкций – и что только делать рыбам в небе? Хайяо наверняка знает ответ и на этот вопрос. Хайяо, да! – убийца с дыроколом, разминающий сейчас чужие пятки, от одной только мысли, что крохотное кольцо с насечками может попасть в лапы улыбчивого азиатского тихушника, мне становится не по себе. К тому же у кольца есть подружка – цепочка, или скорее браслет, он обвивает щиколотку.
– …Значит, вы немой?
– Ваш. Исключительно ваш.
Так бездарно хохмить я не позволял себе ни с одной из своих цыпочек, и эта проклятая водка в штанах!.. У девушки прямые волосы до плеч и прямой нос, линия лба тоже прямая; представить ее ворующей CD-плейер с прилавка гораздо легче, чем представить ее в постели.
Заснешь и не проснешься, даже думать об этом не хочется.
– Удивительно, – голос девушки так же ровен, так же прям, как и волосы, я не нахожу в нем ни единого изъяна.
– Что именно?
– У вас разные глаза.
– Я в курсе.
– Это скорее недостаток, чем достоинство.
Еще один дополнительный пункт в длинном перечне моих недостатков погоды не сделает, так стоит ли париться по этому поводу? Совсем другое занимает меня, совсем другое – все равно как если бы девушка стояла на верхней ступеньке лестницы, а я – на нижней. Как если бы она была одета для лыжной прогулки, а мне и прикрыться было нечем, бритвенный станок и кусок мыла не в счет, – мы не на равных. Она видит мои глаза, ее же глаз я не вижу, они скрыты очками. И это не какие-нибудь легкомысленные солнцезащитные очки, в которых цыпочки обычно дефилируют по заплеванным набережным приморских городов, нет. Очки кажутся вросшими в кожу, ни одной щели, ни одного просвета, даже виски защищены.
– Я – Макс.
– Ни секунды в этом не сомневалась.
Губы. Мой инстинкт самосохранения был не так уж неправ, хотя до сих пор пользоваться им не приходилось. И не стоило мне смотреть на ее губы, если бы красота убивала – это выглядело бы именно так. Или почти так. Я все еще в растерянности, и Джан-Паоло бы мне не помог. Как классифицировать ее губы, куда их пришпилить? Отнести их к раковинам? к лепесткам роз? к скорпионьим хвостам? к змеям, запутавшимся друг в друге?.. Что, если и язык у девушки также по-змеиному раздвоен? Я вполне могу это допустить.
– Вы без спутников?
Дурацкий вопрос. Девушкам, подобным этой, спутники не нужны вовсе, кто бы ни оказался рядом с ними – Бэтмен, Робин или варан с Коморских островов, – он всегда будет в расфокусе, световое пятно по срезу кадра, не больше. Девушки, подобные этой, – большие доки по части перетягивания одеяла на себя, неважно, из чего это самое одеяло соткано – из личностных амбиций, карьерных устремлений или детского желания проехаться зайцем в метрополитене. Впрочем, с метрополитеном я загнул. Метрополитен они ненавидят, если это, конечно, не «Метрополитен Опера». Но мелочная кража CD-плейера с прилавка при этом совсем не исключается.
– Так вы без спутников?
– Я их потеряла. – Опять ровный голос и никакого волнения, с тем же успехом можно было объявить о потере шпильки для волос.
– Может, поищем их вместе?
Со стороны это выглядит как банальное подбивание клиньев – и мои шансы равны нулю, в гробу она видела такого mr. stallion, крупом я не вышел, определенно. Но главная гнусность ситуации заключается в том, что я по-прежнему стою на нижней ступеньке лестницы, а она – на верхней.
Мы не на равных, в стеклянной витрине ее очков видно лишь мое собственное беспомощное отражение и ступеньки: нас разделяет по меньшей мере пролет, густо усеянный телами таких же жалких типов, как я. Всех тех, кому она отказала, даже не сняв очки. И ее губы – раковины, лепестки роз, скорпионьи хвосты, – слово «да» никогда не слетало с этих губ, зато «нет»… «Нет» засунуто за щеку подобно долгоиграющему леденцу. Который она посасывает с тех самых пор, как на ведущей к ней лестнице стали появляться жалкие типы, похожие на меня.
– Ваш галстук…
– А что с ним?
Опять чертов галстук, надо же! В любом случае вариантов может быть только два: либо он нравится девушке, либо она считает, что он больше подошел бы панде из сингапурского зоопарка. Но девушка выбирает третий вариант, такие девушки всегда выбирают что-то третье.
– Он в чем-то выпачкан.
– Неужели?
– Я думаю, это кровь. Вам нужно замыть пятно.
Быстрая улыбка – настолько быстрая, что мне удается уловить лишь тень; как будто кто-то, сидящий внутри девушки, молниеносно протыкает ее губы ножом и прячет нож за голенище – улыбка тотчас же зарастает. Так зарастают мочки ушей или место, бывшее когда-то культовым Вудстоком: плющ и шиповник в пустых глазницах Дженис Джоплин, сквозь их заросли не продерешься.
Шиповник, дикая роза – вот на что похожи ее губы! Только сунься – и пара-тройка царапин тебе обеспечена. Или того хуже – глубокий порез, кровь можно остановить лишь с помощью перекиси… кстати, девушка что-то говорила о крови.
Она надо мной издевается. Надо мной, галстуком душки-Брэндона и – опосредованно – над самим Брэндоном. Скосив глаза, я исследую поверхность галстучной ткани и не нахожу никакого пятна, она надо мной издевается, вот сучка! Правда, вне поля моего зрения остается узел. «Кристенсен», или как там его. Если предположить, что загажен именно он… Да нет же, черт возьми! Любые пятна исключены, я не проливал на себя коктейль «Проверь ширинку», Лора не стряхивала пепел со своего мундштука, г-жа Паникаровская не лобзала меня ярко накрашенными губами, а ее capungo не орошал струей из бензозаправочного пистолета. Любые пятна исключены.
– Замойте пятно, Макс.
Вот уж не думал, что она запомнит мое имя! И мне безразлично, куда она его сунет через минуту – в копилку, где валяются десятки других имен, вперемешку с неактуальными сейчас венгерскими форинтами и жетонами для игровых автоматов, или вовсе выбросит из головы. Мне безразлично.
Мне не безразлична она.
Я понимаю это, стоя перед писсуаром в сортире и тупо глядя на свое отражение в зеркале. Никакого пятна нет и в помине, хренов «кристенсен» чист. Такими же чистыми были помыслы бедолаги Брэндона перед посещением злополучного итальянского ресторанчика в Рино, меня самым скотским образом накололи. Опрокинули, развели, как дауна, впервые вломившегося в интернетовский sex-чат, малыш Пи может многое про это рассказать.
Очки я оставил бы на сладкое.
Я снял бы их в последнюю очередь, уже после трусиков (если она носит трусики), лифчиков она не носит стопудово, слишком уж хорошо просматривались соски. Странно, что я зациклился не на них, а на кольце, но очки были бы заключительным аккордом в любом случае. Добраться до ее глаз – все равно что войти в нее.
Войти в нее.
Никакой порнокартинки не получается. Вызвать ее в воображении – как два пальца об асфальт, раньше, с любой другой цыпочкой, у меня это выходило на раз, теперь же что-то пробуксовывает. Я не могу представить ее в койке. То есть проблем с самой девушкой не возникает, как не возникало проблем с Монро, Бардо и Сильвией Кристель, пара мягких фильтров и полуторачасовой грим, оставляющий от целлюлитных растяжек одни воспоминания. Проблем с девушкой нет, проблема во мне.
Я влюблен.
Открытие, достойное писсуара, в который я все еще мочусь. Не эту ли правду жизни изо дня вдень описывает в своих срамных историях Пи? Я отчаянно влюблен.
Тип, пристроившийся рядом (я даже не заметил, когда он успел нарисоваться), искоса смотрит на меня, а Лора еще имела наглость утверждать, что пиписьками здесь не меряются. На педрилу он тоже не похож, как и на брутального мачо, обыкновенный мужик лет сорока – сорока пяти. Хрен бы с ним, но что, если это и есть один из спутников девушки? Или, что хуже, – единственный ее спутник? Одна лишь мысль об этом обдает меня холодом.
– Ну что еще не слава богу? – спрашиваю я.
Ему не сорок, он значительно моложе – если зеркало, в котором он отражается, не врет. И я готов поклясться… Я готов поклясться, что и у него разные глаза! Чувства, которые меня одолевают, – детская обида, детская ревность и вполне взрослое желание вломить ему в грызло. До сегодняшнего вечера фишка с карим и зеленым принадлежала только мне, стоило выпустить на волю одну темнокрылую бабочку и одну ящерицу цвета морской волны – и все, дело было сделано. Цыпочки оказывались подо мной без всяких дополнительных усилий.
– У вас галстук испачкался, – наконец-то выдает тип.
Теперь я впадаю в тихую ярость, иначе как сговором это не назовешь. Наверняка тип и девица завалили на пати теплой компанией и теперь стебутся над простаками в модном стиле флэш-моб.
– У меня шла носом кровь, – поясняю я, хотя тип вовсе не ждет пояснений. – Шла носом кровь. Вот он и испачкался.
– Проблемы?
Хороший вопрос. До сегодняшнего вечера, до той самой минуты, как я расшиб лоб о непроницаемые очки девушки, никаких особых проблем у меня не было.
– Высокое давление, – ничего умнее мне в голову не приходит.
– Бьюсь об заклад, что вы даже не знаете, как выглядит аппарат для измерения давления.
Пари в сортире – это что-то новенькое.
– Бьюсь об заклад, что ваш член меньше моего. – Только теперь я замечаю зрителей на заднем плане: два бритоголовых ублюдка, подпирающих дверь.
Их лица по-младенчески безмятежны, собственно, они и есть младенцы, связанные незримой пуповиной с типом у зеркала; стоит хозяину пальцем шевельнуть – и они раскроят мне череп. Ничего личного, раскройка черепов идет в их контрактах отдельной строкой, не исключено, что за нее полагаются премии и молочные продукты на вес. Зря я ввязался в этот никчемный разговор.
– У вас точно проблемы.
Убить меня не убьют, повод слишком ничтожен, но вывеску попортят однозначно. Прикрыв глаза в ожидании, я мысленно начинаю подсчитывать, во сколько мне выльется ремонт вывороченной челюсти и замена половины зубов, черт, я же видел этот фильм – «Никогда не заговаривай с незнакомцами», даже вставил относительно него свои дежурные пять копеек.
Слабое утешение, все мои мелкотравчатые истории начинаются как «Нескромное обаяние порока», а заканчиваются как «Господи, за что мне это?» минус канареечная гомосексуальность. Плюс бутылка пива в полном одиночестве. Лучше – две.
Что-то никто не торопится бить мне морду.
Пора уже выпустить их – одну темнокрылую бабочку и одну ящерицу цвета морской волны. Что я и делаю, тут же обнаружив, что сердобольного козла – кем бы он ни был – рядом со мной нет. Нет и его зашморганных телохранителей.
А я по-прежнему стою в сортире, еще больше влюбленный, чем три минуты назад, у тебя и правда проблемы, бэбик. Впрочем, от одной я могу избавиться прямо сейчас.
Галстук засранца Брэндона.
Он не понравился девушке, которая понравилась мне. Мне нужно было сделать это раньше, много раньше (не тогда, когда мой дражайший папаша собирался повеситься на собачьем поводке, а мамаша подбадривала его громкими криками, держа в руке зажигалку, – оба были пьяны в хлам). Не тогда. Мне нужно было сделать это, когда девушка сказала мне: «Замойте пятно, Макс». Снять проклятый галстук и сунуть в карман – всего и делов.
Но я в свойственной мне манере последыша-кинокритика из двухнедельного альманаха запаздываю с реакцией на события.
Освободившись от удавки – галстук перекочевывает в карман брюк, направо от презервативов, направо и значительно ниже, – я расстегиваю верхнюю пуговицу рубашки, потом еще одну. Видоктот еще, но теперь, по крайней мере, разговор о пятнах крови отпадает сам собой. Кто бы его ни завел.
***
…Сука.
Я мог бы предположить нечто подобное, и все-таки… Близость Лоры и девушки поражает меня в самое сердце, правда, это не та близость, после которой хочется – в припадке ревности – замочить оба действующих лица гипотетического адюльтера, они просто разговаривают.
Перетирают срань, как обычно выражается Лора. Но ситуация далека от обычной, стоит только взглянуть на Лору. Такой я не видел ее никогда. Собственно, и узнаю я ее лишь по провокационному мини-платью, в инструкции по его применению напрочь отсутствует пункт «нижнее белье»; по платью и мундштуку, что-то с ним не так, то ли он вытянулся до размеров трости, то ли усох до размеров фильтра к «Парламенту», хрен поймешь.
Нет, женщину в платье Лоры я не знаю.
И никогда не знал. Была ли она на Пиренеях? Со мной – точно не была, я и сам не был, а угарная корпоративная поездка в Коктебель(От-ебель) не в счет, Дюссельдорф с Кельном и франкфуртский аэропорт тоже можно засунуть в задницу. Пока я сидел с кенийкой, Лора прохлаждалась с итальянским карабинером и, кажется, даже отсосала. Или он у нее, что, впрочем, не так уж важно. Важна ее физиономия сейчас, хотя нужно быть последним циником, чтобы назвать это лицо физиономией.
Это лицо – смуглое (обуглившееся от страсти?), эти потрескавшиеся губы – как потрескавшиеся камни мостовой – или как дощатый пол, десятки каблуков стучат по нему в ритме фламенко; десятки каблуков, им и сносу нет, десятки кастаньет, нет на них управы;
1 2 3 4 5 6 7