Мелькнула мысль: «Я здесь умру». Она прижалась к Пирсу и зарылась лицом в его плечо.
Пирс не отодвинулся от нее. Под столом едва ли хватало места для двоих, даже при том, что его ноги выглядывали наружу. Выбора не оставалось. Он обнял ее за шею и подпирал рукой голову.
— Держись, — проговорил он.
«Если пришел мой последний час, — подумала Николь, — то ничего нет лучше, как встретить его и объятьях Пирса».
Но сначала ей надо все ему сказать.
— Я не собиралась делать тебе ничего плохого, — бубнила она, зажав в кулак его рубашку. — Я не ожидала, что полюблю тебя. Если бы знала, то рассказала бы обо всем гораздо раньше. Но постоянно что-то мешало. Каждый раз, когда я принимала решение «вот сейчас скажу», я смотрела на Томми.., на нас, видела, как из трагедии вырисовывается семейное счастье, и мне становилось невыносимо сложно рисковать. Все испортить. Но я люблю тебя всем сердцем. Правда люблю. И хочу, чтобы ты знал, что сделал последние дни самыми прекрасными в моей жизни.
Он был так близко, что она не могла удержаться и поцеловала его. Ей хотелось как-то подкрепить свои слова. Дать ему понять, что она говорит от сердца.
Сначала он сопротивлялся. Но потом внезапно начал яростно целовать ее. Будто торнадо вызвал в нем бурю, которая погрузила в забвение его неприязнь.
Руки запутались в ее волосах, рот терзал губы. Казалось, на несколько сладостных мгновений вернулась прежняя магия. Пока он не опомнился.
— Не веди себя так, будто ты собираешься умереть, — оторвавшись от ее рта, проворчал он.
Если бы Николь посмела, то посмотрела бы на него. Ей хотелось увидеть, отразились ли в глазах нотки веселого изумления, которые ей почудились в голосе.
— А мы не умираем? — дрожащим голосом спросила она.
— Нет. — Он высунул голову из-под стола. — Худшее уже прошло. Но даже если не прошло, ты так легко не отделаешься.
Минуту спустя краткий миг близости кончился. Только стонал и завывал ветер. Стучал дождь по крыше, зловеще гремел гром, и молнии рассекали озеро. Чудо, но старая сосна еще стояла, и коттедж сопротивлялся буре.
— Теперь можешь выйти, — бросил Пирс, вылезая из-под стола и собираясь осмотреть повреждения. Дождевая вода, хлеставшая из окон, ручьями бежала по старому сосновому полу и капала из щелей между балками потолка.
— Как я могу помочь? — спросила она, становясь рядом с ним.
— На полке за дверью ванной полотенца. Брось их вниз и возьми несколько штук сама, чтобы вытереть пол в спальне.
Следующие полчаса они занимались наведением порядка. Наконец вода была собрана, окна закрыты и надежно закреплены на случай еще одного порыва ветра. Не осталось ничего, что отвлекало бы их друг от друга. Они стояли в противоположных концах гостиной будто незнакомые люди на трамвайной остановке. У Николь мелькнула мысль, что лучше бы пережить еще один торнадо.
В конце концов Пирс пожал плечами, словно избавляясь от раздражения, вызванного ее присутствием.
— По-моему, — проворчал он, подходя к шкафу рядом с камином и доставая бутылку красного вина, — можно немного улучшить обстановку. Хочешь, я разожгу камин? После торнадо стало холоднее.
— Разве мы не вернемся в город?
— Ты в своем уме? — Взгляд, брошенный на нее, подразумевал, что только полоумный отправится в путь в такую погоду. — Наверняка рухнули деревья, а дорога во многих местах размыта.
И будто для того, чтобы подкрепить его слова, удар грома расколол небо прямо над домом. И почти тотчас блеснула молния, и откуда-то издалека донесся звон разбитого стекла.
— Похоже, что молния ударила где-то по соседству, — заметил он. — Лучше зажжем свечи. В столовой есть маленький комод, они в верхнем ящике. Когда она вернулась, он уже уложил дрова в камине.
— Я принесла бокалы. — Николь чуть тут же не выронила их, потому что гром ударил почти над головой и молния стрелой прочертила небо.
— Это всего лишь гром. — Он бесстрастно взглянул на нее. — Он тебя не укусит.
— А тебе все равно, если и укусит. — Его безразличие снова уязвило ее.
— Не совсем. — Он наполнил бокалы, отпил из одного, но не предложил ей второй. — Не могу сказать, чтобы в данный момент меня особенно занимало твое благополучие. Я слишком занят размышлением, как мне объяснить Тому, что женщина, которую он считал няней, на самом деле его тетя. Но она так труслива, что боялась сказать ему об этом.
— И к тому же тут примешана твоя раненая мужская гордость, — не удержалась от колкости Николь.
— Что ты имеешь в виду?
Она схватила второй бокал и сделала большой глоток.
— Ты так погружен, Пирс, в баюканье собственных обиженных чувств, что даже не вспоминаешь о моих.
— Мне не приходило в голову, что…
— К примеру, — продолжала она, не обращая внимания на его возражение, — ты и на секунду не задумался, что я должна испытать, открыв ящик в спальне и найдя там вещи, принадлежавшие Арлин.
— Не твое дело лазить по ящикам, — парировал он.
— Правильно. Я и не собиралась. И не сделала бы этого, если бы ты не упомянул, что там, наверно, остались вещи после ее последнего приезда сюда. И тогда я уже не могла удержаться. — От горя перехватило горло, но она подавила его глотком вина. — Я достала ее свитер, он сохранил ее запах, аромат духов. Длинный светлый волосок зацепился за пуговицу. И меня потрясло, что, хотя она мертва уже четыре месяца, волосок все еще сохранил сияние жизни. Я будто бы прикоснулась к самой Арлин.
— Перестань, — попросил он.
Потом я заглянула в шкаф. Внизу стояли босоножки. У нее и у меня ноги одного размера. Разве это не удивительно? Босоножки так прекрасно подходили мне, словно я их носила всегда. Она была моей сестрой, Пирс. Сестрой! И почти все ее двадцать семь с половиной лет я не подозревала о ее существовании. Как бы ты себя чувствовал, если бы это случилось с тобой?
— Адски плохо, — он смотрел на нее из-под полуопущенных век. — Но я бы не стал делать прошлое оправданием жизни во лжи, да еще так долго.
— Откуда ты знаешь? Разве можно быть уверенным, что бы ты сделал, если бы испытывай то, что я? — Николь помолчала. — Я столкнулась с трагедией, и остался ребенок. Единственная связь с прошлым. Ребенок, заботу о котором доверили чужому человеку, не знавшему о моем существовании.
— От тебя требовалось только одно — сказать мне.
— И ты бы поверил?
Он задумчиво перекатывал во рту вино, потом проглотил.
— Естественно. Я бы попросил доказательств. Если бы они удовлетворили меня, я бы тебя принял.
— Если это так, то я несправедлива к тебе. — Николь откинулась на спинку стула и с минуту изучала его. — Но позволь мне напомнить, что я испытала ужасный шок. В тот день, когда я первый раз пришла к тебе в дом, я знала только одно: мне надо быть рядом с Томми. Надо обнимать его, держать на руках. Смотреть, как он спит, вдыхать аромат его волос после купания, слушать его сонное дыхание. — Она в отчаянии махнула рукой, не находя слов. — Я не говорю, что вела себя хорошо, но если ты пережил потерю, то понимаешь, о чем я говорю.
— Пережил, — напомнил он — Я потерял кузена, который был мне как родной брат. И если тебе нравится думать, будто ты ближайшая родственница Тому, то, откровенно говоря, я смотрю на это по-другому. Я знаю его с момента рождения, хотя, пожалуй, не так хорошо, как мне бы хотелось. Флот не очень-то принимает в расчет семейные обстоятельства. Но некоторые связи бывают глубже, чем кровное родство. И моя с Томом — одна из них.
— Именно этого я и боялась, когда впервые встретила тебя. Узнав, кто я, ты мог бы воспринять меня как угрозу. Конечно, тебе нужен был Томми, но мне он тоже был нужен, чтобы выздороветь. И я искренне верила, что сумею помочь выздороветь ему.
— Все это прекрасно. — От его ровного бесстрастного тона веяло холодом. — Но если ты и Арлин все подготовили для великого объединения, как получилось, что она ни словом не обмолвилась мне? Практически мы жили дверь в дверь.
— Мы решили никому не говорить о нашем родстве по крайней мере несколько первых дней. Нам хотелось побыть одним и лучше узнать друг друга, прежде чем раскрыть наш секрет. Джим знал о наших планах и согласился с нами. У меня есть письма, доказывающие это. Переписка в течение трех месяцев до того, как я приехала сюда. Мы часто разговаривали по телефону. Я даже знала о тебе.
— Так ты запаслась сведениями еще до того, как появилась у моей парадной двери. Неудивительно, что ты знала, на какие кнопки нажимать.
— Ох, ради Бога, Пирс, перестань искать скрытые мотивы! Их нет! Я знала, что у Джима есть родственник, который живет рядом. И все. У нас были темы поважнее, чем такие пустяки, как твой размер обуви и любимая марка зубной пасты!
— По-моему, я это заслужил. — Он состроил гримасу, будто находил эти обрывки сведений чем-то неудобоваримым.
— По-моему, заслужил. И если ты разочарован во мне, потому что я не была честной с самого начала, то позволь мне сказать, что и я не в восторге от твоего подхода к делу теперь, когда все открылось. Если ты не можешь простить, то мог хотя бы проявить чуточку понимания. Я совершила ошибку, но не преступление.
Он встал и подбросил в огонь еще одно полено. Потом выпрямился во весь рост, изогнул спину и потер нижний позвонок.
— Хочешь есть?
— Нет. — Как он может думать о еде в такой момент? — Но даже если бы и хотела, едва ли там что-нибудь осталось от ленча.
— Есть консервы и, наверно, что-нибудь в холодильнике. Арлин обычно каждую весну делала запасы, когда они с Джимом приезжали в коттедж после зимы. — Он взял бутылку и бокалы и кивнул в сторону кухни. — Пойдем, расскажешь подробности, пока я проведу разведку.
От приглашения екнуло сердце. Вероятно, они сделали шаг вперед. Пусть он не всегда говорит то, что ей хотелось бы услышать, но все же это предпочтительнее, чем молчание.
— Что еще ты хочешь знать?
— Как тебе стало известно об Арлин? Как получилось, что вас удочерили? Почему понадобилось столько времени, чтобы вы снова решили встретиться?
— Тебя интересует история моей жизни?
— Да. — Он выставлял на кухонный стол консервированный суп, крекеры, сухое молоко, кофе, замороженные трубочки из теста, начиненные мясом. — По-моему, это справедливый обмен. Почему бы тебе не рассказать о себе, учитывая, что обо мне ты все знаешь?
— Не лучше ли просто прочесть письма, которые лежат в конверте?
— Я предпочитаю услышать все от тебя. Если помнишь, в тот день, когда ты пришла устраиваться на работу няней, меня не очень убедили рекомендации на бумаге. Они могут подкрепить слова, но не дают цельной картины. Начни с первых дней, Николь, и на этот раз ничего не оставляй в секрете.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
— Слушаюсь, сэр командор!
— Не отталкивай свою удачу, — спокойно посоветовал Пирс.
Николь пожала плечами. Если он надеялся поймать ее на каких-то постыдных фактах, его ждет разочарование. Ей больше нечего скрывать.
— Я росла, зная, что приемные родители взяли меня, когда мне не исполнилось и четырех лет. Настоящий отец бросил мою мать. А она решила, что не справится одна.
— Должно быть, трудно такое принять.
— Нет. У меня замечательные приемные родители. Им с большим трудом удалось получить меня, и они ни минуты не сожалели о своих жертвах. Я обожаю их обоих. Они окружили меня любовью, надежностью — всем, что нужно ребенку.
— Какие жертвы? Или они хотели усыновить ребенка, или не хотели.
— Им обоим было больше сорока. Их считали слишком старыми, и они не могли взять ребенка обычным путем. Поэтому им пришлось заплатить частному агентству, чтобы им нашли ребенка, которого они возьмут в дом и будут любить.
— Ты имеешь в виду, что они купили тебя?
— Если хочешь, называй это так. — Ее возмутил его тон. — Но я предпочитаю думать по-другому. Они так сильно хотели взять меня, что убрали с пути все помехи, стоявшие между нами.
— Как и ты убрала все помехи, отделявшие тебя от Тома. — Пирс поставил в духовку трубочки с таким видом, будто и ее тоже с удовольствием бы всунул туда.
— Я не намерена терпеть оскорбления в адрес моей семьи.
— Правильно. — Он помолчал. — Не должна. Прошу прощения. Но ты говоришь, что до недавних пор не знала, что у тебя есть сестра. Мне это кажется странным. Трудно поверить, что четырехлетний ребенок однажды утром проснулся и не заметил, что его семья исчезла. Мы оба знаем, что Том определенно помнит и мать и отца.
— Конечно, у меня есть обрывочные воспоминания, — согласилась Николь, сев на высокую табуретку и потягивая вино. — Я помню женщину, которая, как я предполагаю, была моей родной матерью. Смутно помню ее голос, озабоченный и тонкий. И еще неясную картину, как она стоит у кухонного стола и отбрасывает с лица волосы. А однажды я проснулась в маленькой темной комнате, и кто-то всю ночь плакал.
— Арлин?
— Или наша мать. Ей было всего шестнадцать лет, когда я родилась. Сама еще ребенок.
— Ты никогда не слышала о ней потом?
— Ни слова. До августа прошлого года. — Николь спрыгнула с табуретки и прошла к обеденному столу в столовой. Там лежали разбросанные бумаги, которые привезла Луиза. Николь вытащила из-под них потрепанный конверт. — Когда мне исполнилось двадцать девять лет, в день рождения, родители дали мне большой пакет, в котором хранились все детали моего удочерения. Они считали, пусть он будет у меня. Чтобы я могла познакомиться с подробностями, если почувствую, что готова. Они долго спорили, не лучше ли оставить его мне в завещании. Но потом решили отдать, пока они живы. Ведь только они, если у меня появятся вопросы, могут ответить на них.
Все это время Пирс возился в кухне, готовя на скорую руку обед, который пах удивительно вкусно. Когда она замолчала, он перестал помешивать суп и обернулся. Николь стояла на пороге с маленьким конвертом в руке.
— Да? И что же ты обнаружила?
— В основном сообщения адвокатов о ходе удочерения и копии докладов работников социальных органов, признавших моих родителей соответствующими требованиям. И еще это.
Пирс смотрел, как она вынула из конверта две бумаги и положила на кухонный стол.
— Вот, — Николь разгладила морщинки на линованном листе, вырванном из старой тетради для школьных упражнений, — письмо моей родной матери. Одна из двух вещей, которая мне осталась от нее. И вторая, — она любовно дотронулась до потемневшей старой любительской фотографии, — снимок двух маленьких девочек, которые, держась за руки, стоят в высокой траве залитого солнцем сада.
Словно не желая показать свое любопытство, Пирс с минуту поколебался, потом положил ложку, подошел к столу и встал рядом с Николь. Но не так близко, чтобы коснуться ее.
— Могу я посмотреть?
Она пожала плечами. Пирс взял снимок. Долго рассматривал сначала девочек, одну светленькую, другую темную, потом обшарпанный дом позади и покосившуюся веранду, висевшее на веревке белье. Затем он перевернул фотографию и на обороте прочел: «Николь и Арлин. Южная Дакота, июль».
— У нее мало чего было, правда? — Пирс перевел взгляд на Николь. Первый раз она заметила в голубых глазах тень сочувствия.
— Да. Но она бросила и то, что имела. Хочешь прочесть письмо?
— Я?.. — Он поднял руку, вроде бы для того, чтобы пригладить ей волосы или каким-то другим прикосновением успокоить. Но быстро передумал и вернулся к плите помешивать суп. — Я занят. Прочти ты.
— Хорошо. — Николь взяла горькое, безнадежное послание, которое знала наизусть. Со всеми грамматическими ошибками и своеобразной пунктуацией. — Здесь нет даты. Оно начинается так: «Я отдаю своих малышек, потому что они ничего не добьются, если останутся в этой адской дыре, а не в городе. Мне двадцать лет, муж ушел от меня к другой женщине. У меня нет ни денег, ни образования. Мне надоело, что люди смотрят на меня с жалостью и оставляют на веранде пакеты с едой. Будто боятся, что я сама не накормлю моих девочек. Или не знаю что. Я хочу уехать и начать заново там, где никто меня не знает. Хотя я и люблю их, но знаю, что без меня им будет лучше. Социальные работники уверены, что отдадут их в хорошие дома. Подписываюсь: Сьюзен Мэри Литтл».
— Ох, Боже мой! — пробормотал он, потрясенный.
Николь не приняла его жалости.
— Не буду докучать тебе, рассказывая о своих чувствах, когда я прочла письмо первый раз. Достаточно сказать, меня ошеломило, что где-то у меня есть сестра. Мы, родные души, выросли, не зная друг друга. А могли бы быть подругами, делить радость и боль. И я твердо решила, что не потеряю больше ни года. Я найду ее.
— Как отнеслись к этому твои родители?
— Письмо матери, о котором они тоже не знали, потрясло их, как и меня. Они все прекрасно поняли и помогали, чем могли. Их ужасно огорчило, что двух малышей оторвали друг от друга. Тем более, что они с радостью взяли бы обеих девочек. Вскоре я узнала, что Арлин забрала супружеская пара, которая хотела взять девочку младше четырех лет. Чем старше ребенок, считали они, тем длиннее история его жизни и больше сложностей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16