Покои были роскошные, с камином, где на этот случай невзирая на погоду пылал огонь. За необъятным резным столом восседал внушительный дядя (тоже в форме).– Петр Петрович, – почтительно рапортовал следователь, – сопротивляется дуралей.– Что ж ты, братец, – укоризненно басил дядя. – Сколько тебе сказано? Сто двадцать кусков? Вот и неси. Принесешь – можешь свое дело хоть у меня в камине сжечь.– Да я… да вы… да больно дорого…– Доложи дело, – командовал начальник.Следователь, прыгая по правдивым местам, демонстрировал, что «нам все известно», после чего разыгрывался «добивающий номер». Начальник распоряжался по селектору: «Всех ко мне!» Кабинет заполняли упитанные молодые люди (в форме же). Именно контраст сугубой официальности обстановки и одежды с наглостью ночных налетчиков был наиболее впечатляющим средством.– Вот, – начальник делал широкий жест, – все мои следователи. Честно при них обещаю: платишь – катись. Ребята, скажите ему, разве мы кого обманывали?– Никогда!! Никого!! – дружно, как на плацу.У дуралея волосы дыбом. Уже не мекает «да я… да вы». Лишь бы ноги унести, а шерсти клок пропади пропадом! Сделка заключалась, и откупившийся сжигал том I, том II, том III.Компания в старинном особнячке сложилась не случайно, то была установка свыше – набирать из очень обеспеченных семей. Именовали их – «дети высоток». Подразумевалось, что они не будут хапать, поскольку не нуждаются. Но родительские дотации к их, в общем-то мизерным, зарплатам оказались слабым барьером против постоянных соблазнов. Ведь деньги сулят следователю беспрерывно, если не открытым текстом, то упорными намеками. А чиновничьи отпрыски выросли с представлением, что словчить не грех. Готовность на подкуп в умелых руках начальника превратилась в коллективную оголтелость. К их делу была приобщена красноречивая фотография: вся кодла на фоне «Волги», оклеенной сторублевками.Каким образом обладателем кабинета с камином стал отъявленный мафиози? Жена его с давних пор заведовала крупнейшей овощной базой – возможно, это проливает свет.Так или иначе, банда сложилась и увлекла на ту же стезю группу из городской прокуратуры, где фигурировали уже не «сынки», в том числе и некоторые гремевшие асы криминалистики. Например, вместе с «областниками» влип легендарный следователь, о ком рассказывали студентам, писали в книжках по соцзаконности.Взявши себе занюханное дело о самоубийстве немолодой одинокой женщины, он проделал чудеса. Нашел всю ее мебель и привез в комнату, где давно поселились другие жильцы. С помощью знакомых погибшей разместил мебель так, как размещалась она в день смерти. Нашел у портнихи записи, позволившие точно определить рост покойной, длину ног ее и рук (тело было кремировано).И тогда, сведя все воедино, доказал: кто первым вошел в дверь и якобы увидел самоубийцу, лжет! Повеситься, влезши на табуретку, поставленную на стол, женщина при ее росте не могла – не дотянулась бы до крюка. Самоубийство оказалось инсценировкой, а свидетель – корыстным лиходеем, повесившим свою соседку.Следователь был фанатик, виртуоз. И он же брал взятки с хозяйственников. Такая вот случалась диалектика…Немудрено, что у Знаменского отняли Рябинкина. Его любовно составленное досье обернулось золотым дном для «дел», жарко сгоравших в камине.Прокурор города, по отзывам, порядочный человек, вероятно, заметил бы нечто подозрительное за ширмой следствия, да он на много месяцев был отвлечен другим. В уборной прокуратуры ежедневно появлялись на стенах нелестные для него, непечатные, но остроумные афоризмы. На Пятницкой в голос хохотали. Посадить в уборную вахтера или установить милицейский пост прокурор не посмел. Выручила бы телекамера, но подобной техники еще не водилось.Говорят, пытался он посоветоваться с опытным другом – одним из светлейших умов тогдашнего следствия. Однако тот, обремененный возрастом и немыслимым числом прошедших через него запутанных дел, целиком отдался поискам истины столетней давности. Богатый московский барин – драматург Сухово-Кобылин – был некогда взят под стражу по обвинению в убийстве француженки Диманш. Справедливо ли обвинение?! Отстаньте, мне не до сортирных текстов!На совещаниях прокурор города мучительно всматривался в приближенных. Кто? В конце концов он тайно провел графологическую экспертизу. Эксперт сличил почерки всех руководящих работников прокуратуры с надписями. Вслух ничего не объявили, но непосредственный подчиненный перевелся в другое ведомство. Вновь окрашенные стены туалета пребывали отныне незапятнанными.Но примерно тогда же очередной шантажируемый у камина взял да и отправился в ЦК. И грянул процесс в Верховном суде.Знаменский получил правительственную телеграмму: вызывали свидетелем. Он повествовал об обстоятельствах умыкания Рябинкина и глядел на скамью за барьером, где было столько знакомых лиц. Перед иными он – в профессиональном смысле – чувствовал себя щенком.Чтобы оклематься от бурных противоречивых ощущений, уехал он тогда на два дня в деревню на рыбалку. Была у него такая заветная полувымершая деревенька и заветная неродная старуха, которая всегда ему радовалась и затевала топить баню.Шелестя накладными, они со Смолокуровым гонялись за партией «картошек», видимо, уплывших настолько «налево», что никакого следа в документах не осталось.– Где-нибудь с лотка толкнули, – бормотал оперативник, хмуря кустистые брови, вкупе с тяжелым лицом и монументальным телом делавшие его до смешного похожим на первого человека в государстве. – Где-нибудь на вокзальной площади, мигом. Зараза! – это он честил Кудряшова.До полудня небо серело и грозило дождем, но теперь солнышко проморгалось, светит. На природе все хорошо, там все как-то гармонично. А в городе Знаменский дождя не любил: с зонтом чувствуешь себя старичком, тогда уже просятся впридачу галоши. Между прочим, разумная была обувка, и как потешно красива новая галошина – сверху черное сверкание, изнутри алая свежесть. Но изгнали их из обихода. Если же не зонтик, то плащ. А плащи как один промокают. Пустили словечко «пыльник», ни к чему не обязывает. Раньше, вероятно, не промокали. Когда-то назывались по имени изобретателя: «макинтош». Надо думать, спасали от воды, иначе в чем изобретение?..Нет, не поймать нам ту партию «картошек». Смолокуров, зануда, уже надоел. Какая разница на фоне разгула «левака», что эта партия укатилась во тьму! Кое в чем Миша Смолокуров незаменим как раз благодаря упрямству, но, убрав до его прихода с глаз долой томик Марселя Пруста, Знаменский понял, что считает его несколько ограниченным. В Прусте пленяли редкостная способность рассматривать чувство и мысль как процесс и столь же уникальное внимание к мельчайшим деталям. И, конечно, завораживала стихия внутренней речи.В дверь постучали – деликатно, вопросительно: извините, есть ли хозяин? можно ли? Свои так не стучат, сторонний посетитель.– Да! – громко сказал Знаменский.В проеме картинно обрисовалась фигура Маслова. Солнце падало на него из окна, и был он весьма хорош собой. Шевелюра волнится и зачесана волосок к волоску, пробор безупречный, руки холеные, как у манекенщицы. Да все холеное и безупречное.– Разрешите, Пал Палыч?– Добрый день. Но я приглашал вас к четырем часам.– В четыре у меня важное собрание, я же не могу сказать, что… А сейчас обеденный перерыв. Взял такси – и к вам. Может быть, примете?– Мне нужно вас не принять, а допросить.Маслов поежился.Честно говоря, не о чем было его допрашивать, допрошен уже. Но Знаменский не способен был удержаться, не попугать. Маслова ужаснулась бы, загляни она в мысли следователя о ее муже. Вот и стул выдвинул подальше от стола, где муж оказался весь на виду, что дополнительно нервирует чувствительного человека. Маслов – чувствительный человек.– Здравствуйте, – обратился он к Смолокурову.Оперативник рассматривал пришедшего критически, и тот, ощущая неуют, делал мелкие ненужные движения (поправить галстук, одернуть манжеты, подтянуть брючину), выдававшие неустанную заботу о своей наружности.Знаменский неторопливо заполнял «шапку» допроса. Маслов не стерпел молчания:– Вы не представляете, до чего нелепо я себя чувствую!.. Никогда в жизни не думал, что вдруг придется… И, вообще, вся эта история… Дочки замучили вопросами, теща плачет. Кошмар!Он определенно ожидал сочувствия, но Знаменский не отозвался на его смущенный лепет.– Вы допрашиваетесь в качестве свидетеля, – произнес, дописав. – Напоминаю, что закон обязывает вас говорить правду. Отказ от показаний или заведомо ложные показания являются уголовным преступлением. Прошу расписаться, что я вас предупредил.Маслов элегантно расписался и возвратился на стул.– Я понимаю, так полагается, – огорченно мямлил он. – Но какие с моей стороны могут быть ложные?.. Пожалуйста, любые вопросы. Даже рад, если могу помочь следствию!Знаменский тянул паузу.– Впечатление, что вы не верите… Но поймите, конечно, я муж, но как честный человек я глубоко осуждаю Ирину! И мой гражданский долг…Фу ты! Чтоб его с этой мишурой! Он, видите ли, чист, как… как ненадеванная галоша!– Николай Семенович, мне надо уточнить некоторые обстоятельства. Скажите, кто-нибудь из работников pecторана бывал у вас дома?– Бывали. Это ведь естественно, не правда ли?– Кто, когда?– На дне рождения жены. Еще в какой-то праздник… затрудняюсь сказать, кто именно, я их мало знаю.– Кудряшов не бывал?– Это ее начальник, толстый такой? Нет, его Ирина не приглашала.– Но вы были знакомы?– Встретились однажды на стоянке такси. Я был с Ириной, а он с братом.Знаменский навострил уши.– Кудряшов так и представил своего спутника?– Не помню… они чрезвычайно похожи, только тот помоложе.– Так… – Знаменский переглянулся со Смолокуровым. – Каковы были отношения Кудряшова с Ириной Сергеевной?– Ну… иногда она жаловалась.– На что конкретно?– Вот ведь… – сожалеюще пожал плечами, – как ни странно, не могу припомнить с определенностью.– Другими словами, не обращали внимания на жалобы.Красавчик обиделся.– Позвольте, зачем так формулировать? Начальство есть начальство: всегда могут быть неприятности.– Вы не советовали жене уйти из «Ангары»?– Я же ничего не знал!– Пал Палыч, – Смолокуров решил поучаствовать. – Хотелось бы услышать, где товарищ Маслов обычно обедал?– То есть… почему вы спрашиваете?– Да так – небезынтересно.Неужели? Миша зарылся в бухгалтерию и, вероятно, забыл мне сказать. Кажется, наконец-то Маслов ощущает неловкость!– Видите ли, «Ангара» в пяти минутах от моей работы… я стал заходить… тем более, что трестовская столовая – не очень, знаете, а у меня иногда печень… и, вообще, приятно посидеть в культурной обстановке… Вы полагаете, это могут счесть предосудительным?– Вы расплачивались за обеды? – резко хлестнул Знаменский.– Ирина как-то… оформляла.– Как?– Боюсь напутать… вам лучше справиться у нее…Нет, посмотрите на него! «Я как честный человек осуждаю Ирину»! Он осуждает. У него иногда печень… и гражданский долг. Ему нравилось в культурной обстановке!Смолокуров издал губами презрительный звук. Знаменский кое-как проглотил то, что гневно набегало на язык. Он намеревался еще раз повидать мужа Масловой до ее освобождения, настроить его должным образом, но почувствовал, что ничего не сообщит сидящему посреди комнаты честному человеку, не будет ему делать приятностей. Пусть поскорей уходит! Но сейчас Маслову что-то от него понадобилось:– Пал Палыч, у меня просьба…– Передачу можно свезти в любое время, я дам разрешение.Нет, не угадал, про другое речь. Маслов сник, даже плечи ссутулились.– Передачу?.. Разве я соображу, что купить… Выскочил вот в перерыв… Этим ведает теща… Не могу себе представить Ирину в тюрьме на нарах, – прошептал угнетенно. – Просто не могу себе представить…– Нар в следственном изоляторе нет, у каждого своя койка. Но веселого, конечно, мало. Ирина Сергеевна: просила вас не тревожить, но она была больна.– Сердце?!– Да.– Как же она там одна? Там хоть врач-то есть? – застрадал он.– Есть. Было сделано все необходимое.– И Ирочке лучше?– Да, она поправилась.– Слава богу! – он промокнул лоб отглаженным платочком, чуть повеяло одеколоном. – Теперь я понимаю, почему вы не давали свиданий.Свиданий я не давал потому, что во время следствия нельзя. Но этого я тебе тоже не скажу.– Она пока не хочет с вами встречаться.– Почему?!– Оберегает вас от неприятных впечатлений.Маслов сложил платок по сгибам, но, забывшись, скомкал в ладони. Он не уловил в интонации следователя желчи.– Знаете, возможно, она права. Я так люблю красоту, а там… брр… До чего же это дико! Наверное, конечно, ее обманули, запутали, но все равно – как она могла так легкомысленно, зная всю опасность… и что ставит под удар мое будущее!..Почти в слезах. О себе!– Вы что-то хотели просить.– Ах, да… огромная просьба! Погода теплая, а вещи описаны. Там два дедероновых костюма…– Исключить из описи? Подайте заявление, рассмотрим.Смолокуров раздраженно забарабанил пальцами: он бы турнул Маслова к такой-то матери.Едва за ним закрылась дверь, Знаменский быстро проговорил:– По анкете у Кудряшова нет никаких братьев.– Да, на всякий случай я проверю, что за двойник… Довольно нагло насчет дедеронов. По-моему, до него не вполне доходит, за что посадили жену.– Она просила сказать, за халатность – пока.– И ты послушался? И обкладываешь ваткой этого самовлюбленного дурака? Ох, Знаменский, Знаменский!Носился с идеей освободить до суда, а в проходной тюрьмы что-то загрустил.Она бросилась к мужу, как… ну как бросается человек из каземата к свободе и свету? Обняла, обвилась – счастье до боли. На прощание обернулась, но слов к следователю не было и глаза незрячие.Маслов радовался и ликовал, уводя ее на волю. Если б тем и кончилось, за эту пару можно бы не бояться. Но впереди столько всего. Маленькая, слабая, справится ли она? Хватит ли ее миловидности?Знаменский незаметно проследил, как шли к машине. Муж придерживал ее за талию, поминутно наклонялся и целовал в волосы. Он был в дедероновом костюме.Они уехали, Знаменский вернулся в проходную. Дежурная спросила:– Пал Палыч, что вам приятней: поймать или выпустить?– Это, Ниночка, смотря кого. Мне Кудряшова, пожалуйста.Вдыхая тоскливый капустный запах Бутырки, Знаменский придирчиво перебирал подробности супружеской встречи. Нет, сегодня ничто не царапнуло в поведении красавчика в дедероне. И тем не менее…Кудряшов по-прежнему боек и курит «Мальборо», но к концу разговора слишком много окурков в пепельнице и с лица таки спал. Понемногу копятся в деле улики – на шаг отступает. Впрочем, еще верится ему, что заступятся, вызволят.Пытались. После намеков «авантюриста» Капустина Знаменский ждал заступничества. И вот его посетил мужчина нечеловеческой ухоженности, словно он принимал ванну восемь раз на дню, а в остальное время пребывал в руках массажистов и парикмахеров. Был он директором Мосресторантреста, глаза имел всепонимающие и добрые.Что руководитель хотел знать о неполадках в своем ведомстве – это нормально. Но слишком демонстративно он вздыхал, жалея Кудряшова. Когда Знаменский проигнорировал вздохи, высказался более вразумительно – мол, куда бы лучше, если б выяснилось, что люди не хищениями занимались, а лишь злоупотребляли служебным положением. Разумеется, лучше: и статья полегче, и без конфискации.– Тут ведь подчас такая тонкая грань! – улыбка его была обезоруживающей.– Разберемся, – сказал Знаменский, внимательно глядя в пустой открытый ящик стола.Через полмесяца в высокую канцелярию пришло письмо от замминистра торговли республики. Он сетовал, что аресты среди работников ресторанов проведены без консультаций с руководством министерства. Что методы, применяемые следствием, дезорганизуют систему общепита. В заключение просил принять меры против нагнетания нервозности вокруг ресторанного дела низовыми милицейскими сотрудниками. То бишь Знаменским и иже с ним. Пришлось составлять объяснительную записку с приложением копий документов и допросов.(Этот замминистра сел спустя два года за феодальные поборы с подчиненных, попался на жадности).Кудряшов все вызывал на идеологические дискуссии. Знаменский осаживал его, не щадил:– Вы думаете: я делал, что хотел, я сильный человек. А я считаю – слабак. Лежит мешок муки – руки дрожат, дай украду. Масло привезли – опять стащить хочется.– Как это вы говорите… будто я простой воришка!– Если украли очень много муки и очень много масла, разве стали лучше?Тот хлопнул себя в досаде по колену.– Выставляете меня примитивным жуликом! А ведь сколько ума надо! Сколько мы, бывало, комбинировали да выдумывали, чтобы выходило и нам, и потребителю!– Это наш старый спор. Есть, знаете ли, закон сохранения вещества. В применении к вам: если хочешь, чтобы у тебя было погуще, где-нибудь обязательно должно стать пожиже.
1 2 3 4 5