«Я никогда не поступал так бессовестно, – думал он. – Эх, если бы не коляска!» Он, казалось, готов был у всех просить прощения, но боялся в этом признаться даже самому себе. На стоянках или в чайных он часто встречал недружелюбные взгляды рикш. Ему хотелось все объяснить, но сдерживала их холодность. Он не пил, не играл в карты, не любил судачить, и рикши чуждались его, а он замыкался в себе и молчал.
Постепенно ощущение неловкости уступило место наглости. День ото дня Сянцзы становился все злее. Рикши смотрели на него с укором, но ему было наплевать. С каким сочувствием его встретили, когда он возвратился после всех своих злоключений! Теперь все его презирали. Это задевало Сянцзы. Даже в чайной он сидел один перед своим чайником и один пересчитывал на стоянках заработанные медяки, еле сдерживая закипавшую злобу. Он не собирался драться с рикшами, хотя и не боялся потасовок. Рикши тоже не боялись, но связываться с Сянцзы? В одиночку его не одолеешь, а идти скопом на одного – нечестно.
Сянцзы решил не давать воли гневу. Вот он приобретет коляску, и все уладится, он почувствует себя свободнее, не надо будет волноваться из-за платы за прокат, перехватывать пассажиров и обижать собратьев. Рассудив так, он посматривал на рикш спокойно, словно хотел сказать: «Поживем – увидим, кто был прав».
Зря только он так надрывался. Еще не оправившись после болезни, сразу впрягся в работу. Он старался побороть слабость, не отдыхал, но усталость давала себя знать. Вся надежда была на то, что во время бега он пропотеет, и ломота в теле пройдет. В еде он себе не отказывал, но и не позволял ничего лишнего. Он сильно похудел, но утешался тем, что высок ростом и мускулист. А значит, и выносливее других. Ему не приходило в голову, что именно поэтому и есть он должен больше.
Хуню не раз ему выговаривала:
– Если ты, дурная башка, и дальше будешь так бегать – захаркаешь кровью! Пеняй тогда на себя!
Она говорила так из самых добрых побуждений, но дела его шли неважно – где уж тут заботиться о здоровье?!
– Если я не буду так бегать, мне никогда не купить коляски! – вскипел он однажды, злобно уставившись на Хуню.
На другого Хуню орала бы добрых полдня, но с Сянцзы была покладиста и терпелива, поэтому сказала:
– Не все сразу делается, и ты не железный! Отдохнул бы день-другой!
Сянцзы не обратил внимания на ее слова, и Хуню добавила:
– Как знаешь! Протянешь ноги – сам будешь виноват!
Лю Сые тоже был недоволен. Сянцзы выезжал рано, возвращался поздно, а это не шло коляскам на пользу. Конечно, это дело рикши, когда начинать и заканчивать работу, но если все будут лезть из кожи вон, коляски наверняка износятся на полгода раньше. Ни одна вещь такого не выдержит. Кроме того, у Сянцзы совсем не оставалось времени ухаживать за колясками хозяина. Старик хмурился, но молчал.
Сдавая коляску, хозяин не ограничивал рикш во времени – так было принято. Приводить коляски в порядок не входило в обязанности рикш; это делалось но доброй воле, а потому Лю Сые, дорожа своей репутацией, не мог выказывать Сянцзы недовольство. Но оно затаилось в его глазах и в уголках крепко сжатых губ. Бывало, ему хотелось просто выгнать Сянцзы, но он сдерживал себя из-за дочери. Хуню нравился этот неотесанный малый – так что лучше не вмешиваться. Дочь-то у него одна! Мужа ей уже не найти. Не лишать же ее единственной Радости!
Говоря по совести, Лю Сые не стремился выдать дочь замуж, Хуню была нужна ему самому, поэтому он чувствовал себя перед ней виноватым и немного побаивался. Он, никогда ничего не страшившийся, на старости лет стал бояться собственной дочери! Его мучила совесть, и он старался себя успокоить. Раз он кого-то боится, значит, не такой уж пропащий человек, и после смерти ему не грозят страшные кары. В общем, из-за дочери он не мог выгнать Сянцзы. Это вовсе не значило, что он во всем ей потворствует. Выдавать ее замуж за этого неотесанного дурня он, конечно, не собирался! Хотя догадывался, что дочь имеет на Сянцзы виды. Сам парень, похоже, этого и не подозревал. На всякий случай старик был начеку, но раньше времени огорчать дочь не хотел.
Сянцзы не замечал, что хозяин сердится, у него просто не было на это времени. И если он мечтал покинуть «Жэнь-хэчан», то вовсе не из-за Лю Сые – просто ему хотелось найти постоянное место. Надоело возить кого попало, отнимая чужой заработок и вызывая всеобщую ненависть. Кроме того, он никогда не знал, сколько заработает; сегодня больше, завтра меньше, трудно было рассчитать, когда наберется нужная сумма. А ему так хотелось знать точно. Пусть у него пока немного денег, главное – каждый месяц откладывать определенную сумму, тогда будущее обеспечено. В жизни все должно быть ясно и определенно.
После долгих поисков Сянцзы нашел постоянное место. Но оно не пришлось ему по душе. На этот раз он нанялся к Янам. Господин Ян был шанхайцем, одна его жена – северянка, уроженка Тяньцзиня, другая – южанка, из Сучжоу. Господин и обе госпожи, хоть и говорили на разных диалектах, наплодили бог знает сколько детей!
В первый же день Сянцзы сбился с ног. Ранним утром он повез жену-северянку на рынок за продуктами. Возвратившись, стал развозить господских детей: одних в среднюю школу, других – в начальную, третьих – в детскую группу. Школы разные, возраст разный, физиономии разные, но все отпрыски Яна были одинаково несносны, особенно когда сидели в коляске. Даже самые спокойные вертелись, как обезьяны! Развез детей, вези на службу господина. Вернулся домой – доставь вторую госпожу на рынок, а потом к родственникам, а потом к знакомым. Не успел вернуться – надо везти детей к обеду. После обеда снова в школу. Теперь как будто можно и поесть, но госпожа на своем тяньцзиньском диалекте приказала ему натаскать воды. Питьевую воду доставляли Янам на дом, для стирки обычно носили слуги. Это не входило в обязанности Сянцзы, но, чтобы не портить отношений с хозяевами, он не отказывался. Не говоря ни слова, Сянцзы наполнил водой чан, ведра и только собрался поесть, как вторая госпожа послала его за покупками.
Госпожи не ладили между собой, но в управлении домом придерживались единых взглядов: не давали слугам ни минуты покоя, даже поесть. Сянцзы этого не знал, подумал, что просто выдался такой суматошный день, и по дороге купил себе несколько лепешек. Деньги он любил больше жизни, но ради коляски следовало поберечь здоровье.
Не успел Сянцзы вернуться с покупками, как первая госпожа приказала ему подмести двор. Господа одевались красиво, очень заботились о своей внешности, но комнаты и двор напоминали свалку. Сянцзы не терпел грязи и взялся за уборку, забыв о том, что это не его дело. Убрал двор, и тут же ему велено было подмести в комнатах. Сянцзы не перечил, только удивился, как могли эти с виду приличные и красивые дамы развести у себя такую грязь! После уборки вторая госпожа вручила ему годовалого чумазого дьяволенка. Сянцзы не знал, что с ним делать. Бывало, он брался за всякую работу, но нянчить детей не приходилось. Он крепко и вместе с тем бережно держал маленького господина, боясь, как бы тот не выскользнул из рук. Сянцзы был весь в поту. Он попытался отдать это сокровище большеногой деревенской служанке Чжанма, но та встретила его бранью.
В доме Янов прислуга держалась не больше трех – пяти дней. Господа считали слуг домашними рабами и драли с них три шкуры, – иначе за что платить? Только Чжанма жила в доме уже шестой год. Лишь потому, что сама могла обругать кого угодно. Как только ее задевали, она тут же разражалась потоками брани. Ехидство господина Яна, бойкий язычок первой госпожи и трескотня второй меркли перед руганью разъяренной Чжанма, и господа чувствовали, что перед ними достойный противник.
Сянцзы вырос среди вежливых северян и очень не любил, когда ругались без всякого повода. Он не посмел ударить Чжанма – порядочный человек не бьет женщин, и не стал отвечать на ругань. Он в упор посмотрел на Чжанма, да так, что она почувствовала опасность и замолчала. Как раз в эту минуту первая госпожа приказала Сянцзы ехать за детьми в школу. Он поспешил отдать ребенка второй госпоже. Та приняла это за оскорбление и обругала его последними словами. Первая госпожа была недовольна, что он нянчится с ребенком второй госпожи, и в свою очередь тоже напустилась на Сянцзы. Сянцзы оказался под перекрестным огнем. Он схватил коляску и умчался, рассердиться и то не успел. Ему никогда не случалось бывать в подобных переделках, с непривычки даже кружилась голова.
Когда он доставил одного за другим всех детей, поднялся галдеж, какого не бывает и на рынке. Женщины ругались, дети ревели – во дворе творилось что-то невообразимое, как у театра после спектакля. Хорошо, что Сянцзы надо было ехать за господином Яном, и он быстро покинул двор. Уличный шум показался ему ласковым шепотом.
Лишь часам к двенадцати ночи Сянцзы смог перевести дух. Он сильно устал, голова трещала. Все в доме Янов, и старые и малые, наконец угомонились, а в ушах Сянцзы все еще стояла разноголосая брань, словно рядом прокручивали сразу несколько патефонных пластинок.
Не в силах ни о чем думать, он решил лечь спать. Но когда вошел в свою каморку, сердце сжалось и сон как рукой сняло. Каморку разделяла пополам дощатая перегородка, в каждую половину вела отдельная дверь. В одной половине жила Чжанма, другую отвели для Сянцзы. Лампы не было, в крохотное оконце проникал тусклый свет уличного фонаря. От земляного пола отвратительно пахло сыростью и пылью, ничего кроме топчана в каморке не было. Да и как на нем спать? Вытянуть ноги нельзя, упрешься в стену. А спать полусидя или свернувшись калачиком Сянцзы не привык. Он поставил топчан наискосок, – правда, ноги будут свисать, но ничего, перебьется. Сянцзы принес постель, устроился кое-как, но долго не мог уснуть. Он старался не открывать глаз, уговаривал себя: спи, завтра рано вставать! Кормят плохо, работа тяжелая, – пусть, но, может быть, хозяева часто устраивают банкеты, приглашают гостей, играют в карты… Зачем ты сюда нанимался? Разве не ради денег? Лишь бы побольше платили, все стерпишь.
Он почти совсем успокоился, перестал ощущать скверный запах. Незаметно Сянцзы уснул. Он почувствовал, как его кусают клопы, но был не в силах даже пошевельнуться. Прошло два дня. Сянцзы словно окаменел, все стало ему безразлично. На четвертый день пришли в гости две дамы. Чжанма быстро приготовила карточный столик. Словно весенний теплый ветерок повеял в душе Сянцзы. Началась игра. Чжанма прислуживала гостям, и всех детей поручили заботам Сянцзы. Ему быстро надоела эта шумная орава, но, украдкой заглянув в комнату, он увидел, как первая госпожа деловито собирает выигрыш, и подумал: пусть у нее скверный характер, но она, должно быть, знает, что в таких случаях нужно и слуге подкинуть три-четыре мао. Ради чаевых он решил быть терпеливым с этими мартышками и относиться к ним, как к маленьким господам.
Когда игра кончилась, госпожа велела Сянцзы отвезти гостей. Обе гостьи заволновались: они хотели ехать домой вместе. Пришлось искать еще одну коляску. Сянцзы крикнул рикшу. Первая госпожа, шаря в карманах, орала во все горло:
– Что вы, что вы, мои дорогие! Приехали к нам, да еще платить за проезд! Удобно ли вам? Хорошо ли разместились?
Наконец госпожа вытащила один мао.
Сянцзы видел, как дрожали ее руки, когда она отдавала деньги.
Сянцзы отвез гостей и принялся помогать Чжанма убирать, время от времени поглядывая на госпожу. Та приказала Чжанма принести кипяченой воды и, когда та вышла, протянула Сянцзы один мао:
– На, чего глаза пялишь!
Сянцзы побагровел, выпрямился во весь рост – голова его едва не коснулась балки. Схватив монету, он швырнул ее в заплывшее жиром лицо госпожи:
– Плати за четыре дня!
– Чего разошелся? – заверещала госпожа, но, взглянув на Сянцзы, умолкла.
Она выдала ему деньги за проработанные дни. Он бросил постель на сиденье коляски и покатил ее. Вслед ему неслась ругань.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Стояла ранняя осень. Легкий ветерок шевелил листву. Сянцзы поднял голову, посмотрел на Млечный Путь. вздохнул. Вечер был прохладный, но Сянцзы не хватало воздуха. Сердце его наполнилось безысходной тоской. Ему хотелось плакать от горя: его, такого сильного и выносливого, мечтавшего встать на ноги, заставили уйти, выгнали Со Двора, как последнюю скотину! Он возненавидел весь Род Янов!
Выкатив коляску на ярко освещенный безлюдный проспект, Сянцзы еще сильнее ощутил пустоту и растерянность. Медленно, в полном отчаянии тащился он со своей коляской. Трудно было узнать в теперешнем Сянцзы прежнего – неутомимого, полного радужных надежд парня. Куда идти? Разумеется, в «Жэньхэчан».
Торговцы и рабочие люди никогда не боятся остаться без дела,– куда страшнее упустить покупателя или постоянную работу! Обидно, когда посетитель уходит из закусочной или парикмахерской, не воспользовавшись твоими услугами. Обидно, когда теряешь место. Сянцзы хорошо знал, как часто хозяева отказывают рикшам. Что ж, не уживешься с одним, найдешь другого. Но ведь он работал безропотно, унижался ради коляски, и все-таки его выжили как последнего проходимца.
Больно и стыдно возвращаться в «Жэньхэчан» и выслушивать насмешки рикш: «Смотрите, смотрите, Лото Сянцзы, оказывается, тоже поперли!»
Но идти больше некуда. И он решительно направился в «Жэньхэчан».
Главная его постройка, если смотреть с фасада, состоит из трех помещений. В среднем – контора, сюда рикши заходят только для переговоров с хозяином и денежных расчетов, торчать без дела здесь запрещается, справа и слева от конторы размещаются комнаты отца и дочери. К главной постройке с западной стороны примыкают выкрашенные темно-зеленым лаком двустворчатые ворота двора, откуда выкатываются коляски; над воротами на железном крюке болтается яркая электрическая лампочка. Под ней – вывеска с большими золотистыми иероглифами: «Жэньхэчан».
Лампочка освещает и темную зелень лака на воротах и позолоту иероглифов на вывеске. Взад-вперед снуют красивые коляски, покрытые темным или желтым лаком, с белоснежными чехлами – даже рикши ими гордятся,– эти коляски аристократы среди прочих. За воротами, позади главного помещения, широкий квадратный двор, где растет могучий ясень. По обеим сторонам двора тянутся навесы для колясок. В южной постройке и в маленьких комнатах за ней, на заднем дворе, живут рикши.
Был, наверное, уже двенадцатый час ночи, когда Сянцзы увидел яркую, но удивительно одинокую лампочку над вывеской «Жэньхэчан». В конторе и в комнате хозяина было темно, только в комнате дочери горел свет. Сянцзы понял – Хуню не спит. Он решил войти потихоньку, чтобы она не услышала. Именно потому, что она хорошо к нему относилась, Сянцзы не хотелось, чтобы Хуню первая узнала о его неудаче. Но едва поравнявшись с ее дверью, он услышал:
– Ой, Сянцзы, это ты?
Она хотела было пуститься в расспросы, но, взглянув на приунывшего Сянцзы и сверток с постелью, удержалась.
Чего больше всего боишься, то непременно случается. Стыд и тоска в сердце Сянцзы слились воедино, он молча стоял, не сводя глаз с Хуню. Она выглядела как-то необычно. То ли от света лампочки, то ли от пудры лицо ее казалось белее, чем всегда, и как-то добрее. Слегка подкрашенные губы придавали миловидность. Сянцзы удивился: он никогда не видел в Хуню женщину и сейчас, глядя на ее подкрашенные губы, смутился. На ней были светло-зеленая шелковая кофточка и темные штаны. При свете лампы кофточка переливалась мягкими, чуть грустными тонами; она была коротенькая, из-под нее виднелось тело, что еще больше подчеркивало легкость шелка. Ветерок трепал штаны, они словно хотели убежать от предательски яркой лампочки и слиться с темнотой ночи.
Сянцзы в смятении опустил голову, но перед ним назойливо маячила зеленая сверкающая курточка. Хуню – он знал – никогда прежде не одевалась так. Она, конечно, имела возможность ходить в шелках, но целыми днями Пыла занята с рикшами, а потому носила штаны и куртку из простой, иногда цветной, но неяркой ткани. И вот сейчас Сянцзы увидел что-то необычное – хорошо знакомое, но необычное,– и на душе стало тревожно.
Сянцзы надеялся, что Хуню уйдет в комнату или прикажет ему что-нибудь сделать: никогда еще он не испытывал такой мучительной, невыразимой растерянности. Однако Хуню шагнула к нему и тихо произнесла:
– Ну, что ты застыл на месте? Поставь коляску и скорее возвращайся! Мне нужно с тобой поговорить.
Обычно он во всем ей повиновался, но сегодня она выглядела по-другому, и Сянцзы призадумался. Он попытался собраться с мыслями, однако усталость мешала сосредоточиться. Сянцзы вкатил коляску во двор и бросил взгляд на комнаты, где жили рикши,– там было темно, наверное, все уже спали, а некоторые еще не возвратились. Поставив коляску на место, он подошел к комнате Хуню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
Постепенно ощущение неловкости уступило место наглости. День ото дня Сянцзы становился все злее. Рикши смотрели на него с укором, но ему было наплевать. С каким сочувствием его встретили, когда он возвратился после всех своих злоключений! Теперь все его презирали. Это задевало Сянцзы. Даже в чайной он сидел один перед своим чайником и один пересчитывал на стоянках заработанные медяки, еле сдерживая закипавшую злобу. Он не собирался драться с рикшами, хотя и не боялся потасовок. Рикши тоже не боялись, но связываться с Сянцзы? В одиночку его не одолеешь, а идти скопом на одного – нечестно.
Сянцзы решил не давать воли гневу. Вот он приобретет коляску, и все уладится, он почувствует себя свободнее, не надо будет волноваться из-за платы за прокат, перехватывать пассажиров и обижать собратьев. Рассудив так, он посматривал на рикш спокойно, словно хотел сказать: «Поживем – увидим, кто был прав».
Зря только он так надрывался. Еще не оправившись после болезни, сразу впрягся в работу. Он старался побороть слабость, не отдыхал, но усталость давала себя знать. Вся надежда была на то, что во время бега он пропотеет, и ломота в теле пройдет. В еде он себе не отказывал, но и не позволял ничего лишнего. Он сильно похудел, но утешался тем, что высок ростом и мускулист. А значит, и выносливее других. Ему не приходило в голову, что именно поэтому и есть он должен больше.
Хуню не раз ему выговаривала:
– Если ты, дурная башка, и дальше будешь так бегать – захаркаешь кровью! Пеняй тогда на себя!
Она говорила так из самых добрых побуждений, но дела его шли неважно – где уж тут заботиться о здоровье?!
– Если я не буду так бегать, мне никогда не купить коляски! – вскипел он однажды, злобно уставившись на Хуню.
На другого Хуню орала бы добрых полдня, но с Сянцзы была покладиста и терпелива, поэтому сказала:
– Не все сразу делается, и ты не железный! Отдохнул бы день-другой!
Сянцзы не обратил внимания на ее слова, и Хуню добавила:
– Как знаешь! Протянешь ноги – сам будешь виноват!
Лю Сые тоже был недоволен. Сянцзы выезжал рано, возвращался поздно, а это не шло коляскам на пользу. Конечно, это дело рикши, когда начинать и заканчивать работу, но если все будут лезть из кожи вон, коляски наверняка износятся на полгода раньше. Ни одна вещь такого не выдержит. Кроме того, у Сянцзы совсем не оставалось времени ухаживать за колясками хозяина. Старик хмурился, но молчал.
Сдавая коляску, хозяин не ограничивал рикш во времени – так было принято. Приводить коляски в порядок не входило в обязанности рикш; это делалось но доброй воле, а потому Лю Сые, дорожа своей репутацией, не мог выказывать Сянцзы недовольство. Но оно затаилось в его глазах и в уголках крепко сжатых губ. Бывало, ему хотелось просто выгнать Сянцзы, но он сдерживал себя из-за дочери. Хуню нравился этот неотесанный малый – так что лучше не вмешиваться. Дочь-то у него одна! Мужа ей уже не найти. Не лишать же ее единственной Радости!
Говоря по совести, Лю Сые не стремился выдать дочь замуж, Хуню была нужна ему самому, поэтому он чувствовал себя перед ней виноватым и немного побаивался. Он, никогда ничего не страшившийся, на старости лет стал бояться собственной дочери! Его мучила совесть, и он старался себя успокоить. Раз он кого-то боится, значит, не такой уж пропащий человек, и после смерти ему не грозят страшные кары. В общем, из-за дочери он не мог выгнать Сянцзы. Это вовсе не значило, что он во всем ей потворствует. Выдавать ее замуж за этого неотесанного дурня он, конечно, не собирался! Хотя догадывался, что дочь имеет на Сянцзы виды. Сам парень, похоже, этого и не подозревал. На всякий случай старик был начеку, но раньше времени огорчать дочь не хотел.
Сянцзы не замечал, что хозяин сердится, у него просто не было на это времени. И если он мечтал покинуть «Жэнь-хэчан», то вовсе не из-за Лю Сые – просто ему хотелось найти постоянное место. Надоело возить кого попало, отнимая чужой заработок и вызывая всеобщую ненависть. Кроме того, он никогда не знал, сколько заработает; сегодня больше, завтра меньше, трудно было рассчитать, когда наберется нужная сумма. А ему так хотелось знать точно. Пусть у него пока немного денег, главное – каждый месяц откладывать определенную сумму, тогда будущее обеспечено. В жизни все должно быть ясно и определенно.
После долгих поисков Сянцзы нашел постоянное место. Но оно не пришлось ему по душе. На этот раз он нанялся к Янам. Господин Ян был шанхайцем, одна его жена – северянка, уроженка Тяньцзиня, другая – южанка, из Сучжоу. Господин и обе госпожи, хоть и говорили на разных диалектах, наплодили бог знает сколько детей!
В первый же день Сянцзы сбился с ног. Ранним утром он повез жену-северянку на рынок за продуктами. Возвратившись, стал развозить господских детей: одних в среднюю школу, других – в начальную, третьих – в детскую группу. Школы разные, возраст разный, физиономии разные, но все отпрыски Яна были одинаково несносны, особенно когда сидели в коляске. Даже самые спокойные вертелись, как обезьяны! Развез детей, вези на службу господина. Вернулся домой – доставь вторую госпожу на рынок, а потом к родственникам, а потом к знакомым. Не успел вернуться – надо везти детей к обеду. После обеда снова в школу. Теперь как будто можно и поесть, но госпожа на своем тяньцзиньском диалекте приказала ему натаскать воды. Питьевую воду доставляли Янам на дом, для стирки обычно носили слуги. Это не входило в обязанности Сянцзы, но, чтобы не портить отношений с хозяевами, он не отказывался. Не говоря ни слова, Сянцзы наполнил водой чан, ведра и только собрался поесть, как вторая госпожа послала его за покупками.
Госпожи не ладили между собой, но в управлении домом придерживались единых взглядов: не давали слугам ни минуты покоя, даже поесть. Сянцзы этого не знал, подумал, что просто выдался такой суматошный день, и по дороге купил себе несколько лепешек. Деньги он любил больше жизни, но ради коляски следовало поберечь здоровье.
Не успел Сянцзы вернуться с покупками, как первая госпожа приказала ему подмести двор. Господа одевались красиво, очень заботились о своей внешности, но комнаты и двор напоминали свалку. Сянцзы не терпел грязи и взялся за уборку, забыв о том, что это не его дело. Убрал двор, и тут же ему велено было подмести в комнатах. Сянцзы не перечил, только удивился, как могли эти с виду приличные и красивые дамы развести у себя такую грязь! После уборки вторая госпожа вручила ему годовалого чумазого дьяволенка. Сянцзы не знал, что с ним делать. Бывало, он брался за всякую работу, но нянчить детей не приходилось. Он крепко и вместе с тем бережно держал маленького господина, боясь, как бы тот не выскользнул из рук. Сянцзы был весь в поту. Он попытался отдать это сокровище большеногой деревенской служанке Чжанма, но та встретила его бранью.
В доме Янов прислуга держалась не больше трех – пяти дней. Господа считали слуг домашними рабами и драли с них три шкуры, – иначе за что платить? Только Чжанма жила в доме уже шестой год. Лишь потому, что сама могла обругать кого угодно. Как только ее задевали, она тут же разражалась потоками брани. Ехидство господина Яна, бойкий язычок первой госпожи и трескотня второй меркли перед руганью разъяренной Чжанма, и господа чувствовали, что перед ними достойный противник.
Сянцзы вырос среди вежливых северян и очень не любил, когда ругались без всякого повода. Он не посмел ударить Чжанма – порядочный человек не бьет женщин, и не стал отвечать на ругань. Он в упор посмотрел на Чжанма, да так, что она почувствовала опасность и замолчала. Как раз в эту минуту первая госпожа приказала Сянцзы ехать за детьми в школу. Он поспешил отдать ребенка второй госпоже. Та приняла это за оскорбление и обругала его последними словами. Первая госпожа была недовольна, что он нянчится с ребенком второй госпожи, и в свою очередь тоже напустилась на Сянцзы. Сянцзы оказался под перекрестным огнем. Он схватил коляску и умчался, рассердиться и то не успел. Ему никогда не случалось бывать в подобных переделках, с непривычки даже кружилась голова.
Когда он доставил одного за другим всех детей, поднялся галдеж, какого не бывает и на рынке. Женщины ругались, дети ревели – во дворе творилось что-то невообразимое, как у театра после спектакля. Хорошо, что Сянцзы надо было ехать за господином Яном, и он быстро покинул двор. Уличный шум показался ему ласковым шепотом.
Лишь часам к двенадцати ночи Сянцзы смог перевести дух. Он сильно устал, голова трещала. Все в доме Янов, и старые и малые, наконец угомонились, а в ушах Сянцзы все еще стояла разноголосая брань, словно рядом прокручивали сразу несколько патефонных пластинок.
Не в силах ни о чем думать, он решил лечь спать. Но когда вошел в свою каморку, сердце сжалось и сон как рукой сняло. Каморку разделяла пополам дощатая перегородка, в каждую половину вела отдельная дверь. В одной половине жила Чжанма, другую отвели для Сянцзы. Лампы не было, в крохотное оконце проникал тусклый свет уличного фонаря. От земляного пола отвратительно пахло сыростью и пылью, ничего кроме топчана в каморке не было. Да и как на нем спать? Вытянуть ноги нельзя, упрешься в стену. А спать полусидя или свернувшись калачиком Сянцзы не привык. Он поставил топчан наискосок, – правда, ноги будут свисать, но ничего, перебьется. Сянцзы принес постель, устроился кое-как, но долго не мог уснуть. Он старался не открывать глаз, уговаривал себя: спи, завтра рано вставать! Кормят плохо, работа тяжелая, – пусть, но, может быть, хозяева часто устраивают банкеты, приглашают гостей, играют в карты… Зачем ты сюда нанимался? Разве не ради денег? Лишь бы побольше платили, все стерпишь.
Он почти совсем успокоился, перестал ощущать скверный запах. Незаметно Сянцзы уснул. Он почувствовал, как его кусают клопы, но был не в силах даже пошевельнуться. Прошло два дня. Сянцзы словно окаменел, все стало ему безразлично. На четвертый день пришли в гости две дамы. Чжанма быстро приготовила карточный столик. Словно весенний теплый ветерок повеял в душе Сянцзы. Началась игра. Чжанма прислуживала гостям, и всех детей поручили заботам Сянцзы. Ему быстро надоела эта шумная орава, но, украдкой заглянув в комнату, он увидел, как первая госпожа деловито собирает выигрыш, и подумал: пусть у нее скверный характер, но она, должно быть, знает, что в таких случаях нужно и слуге подкинуть три-четыре мао. Ради чаевых он решил быть терпеливым с этими мартышками и относиться к ним, как к маленьким господам.
Когда игра кончилась, госпожа велела Сянцзы отвезти гостей. Обе гостьи заволновались: они хотели ехать домой вместе. Пришлось искать еще одну коляску. Сянцзы крикнул рикшу. Первая госпожа, шаря в карманах, орала во все горло:
– Что вы, что вы, мои дорогие! Приехали к нам, да еще платить за проезд! Удобно ли вам? Хорошо ли разместились?
Наконец госпожа вытащила один мао.
Сянцзы видел, как дрожали ее руки, когда она отдавала деньги.
Сянцзы отвез гостей и принялся помогать Чжанма убирать, время от времени поглядывая на госпожу. Та приказала Чжанма принести кипяченой воды и, когда та вышла, протянула Сянцзы один мао:
– На, чего глаза пялишь!
Сянцзы побагровел, выпрямился во весь рост – голова его едва не коснулась балки. Схватив монету, он швырнул ее в заплывшее жиром лицо госпожи:
– Плати за четыре дня!
– Чего разошелся? – заверещала госпожа, но, взглянув на Сянцзы, умолкла.
Она выдала ему деньги за проработанные дни. Он бросил постель на сиденье коляски и покатил ее. Вслед ему неслась ругань.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Стояла ранняя осень. Легкий ветерок шевелил листву. Сянцзы поднял голову, посмотрел на Млечный Путь. вздохнул. Вечер был прохладный, но Сянцзы не хватало воздуха. Сердце его наполнилось безысходной тоской. Ему хотелось плакать от горя: его, такого сильного и выносливого, мечтавшего встать на ноги, заставили уйти, выгнали Со Двора, как последнюю скотину! Он возненавидел весь Род Янов!
Выкатив коляску на ярко освещенный безлюдный проспект, Сянцзы еще сильнее ощутил пустоту и растерянность. Медленно, в полном отчаянии тащился он со своей коляской. Трудно было узнать в теперешнем Сянцзы прежнего – неутомимого, полного радужных надежд парня. Куда идти? Разумеется, в «Жэньхэчан».
Торговцы и рабочие люди никогда не боятся остаться без дела,– куда страшнее упустить покупателя или постоянную работу! Обидно, когда посетитель уходит из закусочной или парикмахерской, не воспользовавшись твоими услугами. Обидно, когда теряешь место. Сянцзы хорошо знал, как часто хозяева отказывают рикшам. Что ж, не уживешься с одним, найдешь другого. Но ведь он работал безропотно, унижался ради коляски, и все-таки его выжили как последнего проходимца.
Больно и стыдно возвращаться в «Жэньхэчан» и выслушивать насмешки рикш: «Смотрите, смотрите, Лото Сянцзы, оказывается, тоже поперли!»
Но идти больше некуда. И он решительно направился в «Жэньхэчан».
Главная его постройка, если смотреть с фасада, состоит из трех помещений. В среднем – контора, сюда рикши заходят только для переговоров с хозяином и денежных расчетов, торчать без дела здесь запрещается, справа и слева от конторы размещаются комнаты отца и дочери. К главной постройке с западной стороны примыкают выкрашенные темно-зеленым лаком двустворчатые ворота двора, откуда выкатываются коляски; над воротами на железном крюке болтается яркая электрическая лампочка. Под ней – вывеска с большими золотистыми иероглифами: «Жэньхэчан».
Лампочка освещает и темную зелень лака на воротах и позолоту иероглифов на вывеске. Взад-вперед снуют красивые коляски, покрытые темным или желтым лаком, с белоснежными чехлами – даже рикши ими гордятся,– эти коляски аристократы среди прочих. За воротами, позади главного помещения, широкий квадратный двор, где растет могучий ясень. По обеим сторонам двора тянутся навесы для колясок. В южной постройке и в маленьких комнатах за ней, на заднем дворе, живут рикши.
Был, наверное, уже двенадцатый час ночи, когда Сянцзы увидел яркую, но удивительно одинокую лампочку над вывеской «Жэньхэчан». В конторе и в комнате хозяина было темно, только в комнате дочери горел свет. Сянцзы понял – Хуню не спит. Он решил войти потихоньку, чтобы она не услышала. Именно потому, что она хорошо к нему относилась, Сянцзы не хотелось, чтобы Хуню первая узнала о его неудаче. Но едва поравнявшись с ее дверью, он услышал:
– Ой, Сянцзы, это ты?
Она хотела было пуститься в расспросы, но, взглянув на приунывшего Сянцзы и сверток с постелью, удержалась.
Чего больше всего боишься, то непременно случается. Стыд и тоска в сердце Сянцзы слились воедино, он молча стоял, не сводя глаз с Хуню. Она выглядела как-то необычно. То ли от света лампочки, то ли от пудры лицо ее казалось белее, чем всегда, и как-то добрее. Слегка подкрашенные губы придавали миловидность. Сянцзы удивился: он никогда не видел в Хуню женщину и сейчас, глядя на ее подкрашенные губы, смутился. На ней были светло-зеленая шелковая кофточка и темные штаны. При свете лампы кофточка переливалась мягкими, чуть грустными тонами; она была коротенькая, из-под нее виднелось тело, что еще больше подчеркивало легкость шелка. Ветерок трепал штаны, они словно хотели убежать от предательски яркой лампочки и слиться с темнотой ночи.
Сянцзы в смятении опустил голову, но перед ним назойливо маячила зеленая сверкающая курточка. Хуню – он знал – никогда прежде не одевалась так. Она, конечно, имела возможность ходить в шелках, но целыми днями Пыла занята с рикшами, а потому носила штаны и куртку из простой, иногда цветной, но неяркой ткани. И вот сейчас Сянцзы увидел что-то необычное – хорошо знакомое, но необычное,– и на душе стало тревожно.
Сянцзы надеялся, что Хуню уйдет в комнату или прикажет ему что-нибудь сделать: никогда еще он не испытывал такой мучительной, невыразимой растерянности. Однако Хуню шагнула к нему и тихо произнесла:
– Ну, что ты застыл на месте? Поставь коляску и скорее возвращайся! Мне нужно с тобой поговорить.
Обычно он во всем ей повиновался, но сегодня она выглядела по-другому, и Сянцзы призадумался. Он попытался собраться с мыслями, однако усталость мешала сосредоточиться. Сянцзы вкатил коляску во двор и бросил взгляд на комнаты, где жили рикши,– там было темно, наверное, все уже спали, а некоторые еще не возвратились. Поставив коляску на место, он подошел к комнате Хуню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23