Николай Николаевич Непомнящий Никита Владимирович Кривцов
Неведомая Африка



Никита Владимирович Кривцов
Николай Николаевич Непомнящий
Неведомая Африка

ОТ АВТОРОВ. ЧЕРНЫЙ КОНТИНЕНТ, ПОЛНЫЙ ОПАСНОСТЕЙ

Жители Каира никогда не видели властителя подобного этому. Через семь с четвертью веков со дня Хиджры – в 1347 году от Рождества Христова этот африканский правитель как паломник вошел в их город на своем пути в Мекку. Свита его блистала варварской пышностью. Впереди шествовали пятьсот рабов, каждый из которых нес церемониальный жезл из цельного золота весом в двадцать три килограмма. Затем верхом на прекрасном боевом коне ехал их господин Манса Муса, повелитель Мали, страны черных. За ним шли курчавые негры с другой стороны пустыни, проводники и погонщики верблюдов с закрытыми лицами, смуглые берберы Магриба – «Запада» – и пестрая толпа прихлебателей. Там были слуги, рабы и попутчики, которые готовили неизвестные яства, следовали меж собой чужеземным обычаям и говорили на странной смеси наречий, не поддававшейся пониманию. Но «гвоздем программы» был личный кошель Мансы Мусы, предназначенный для покрытия путевых расходов. Владея почти сотней верблюдов, сплошь груженных золотом, он представлял собой просто ходячую казну, располагавшую почти пятнадцатью тоннами необработанных золотых слитков.
Оставаясь верным своим традициям, Каир был поражен, но не ошеломлен. Городские купцы радостно окружили караван. Они продавали разинувшим рты странникам дешевые ткани кричащих расцветок в пять раз дороже обычной цены. Мелкие египетские чиновники просили и получали огромные взятки за обещанную помощь в пустячных делах. Особенно хорошо поживились работорговцы. Иностранцы были охочи до рабынь и щедро платили за удовольствия. Рассказывали, что единственными жителями Каира, имевшими основания жаловаться, оказались ростовщики. Караван Мансы Мусы проявил столь сказочную щедрость, что мелкие ростовщики просто покинули рынок золота и не смогли оправиться еще двенадцать лет после этого посещения.
Сам африканский властитель изумил город не меньше, чем причудливая свита. Его внешность вызывала удивление. Каир ждал черного как смоль полудикого деспота с той стороны пустыни, где, по слухам, солнечные лучи испепеляли человеческий кожный покров до цвета черного янтаря. Вместо этого они обнаружили, что у него светлая кожа, согласно различным описаниям, красноватого или желтоватого оттенка. Он не проявлял никаких признаков унизительной первобытной дикости, ассоциировавшейся у каирцев с жителями Черной страны. Скорее, этот экзотический владыка питал большее почтение к Пророку и его учению, чем сами египтяне. Он был далек от преклонения перед арабской утонченностью, и стоило немалых трудов уговорить его высказать свои комплименты султану города. Можно, впрочем, добавить, что последнего больше заботило золото Мансы Мусы, нежели нарушения дипломатического этикета, и он даже несколько переусердствовал в своем стремлении ублажить гостя. Когда необычный караван отправился на восток, к Мекке, о его дальнейшем продвижении, отличавшемся необычайной щедростью, докладывали примерно то же самое: говорили о выгоде торговли с ним, о царственном поведении Мансы Мусы, поддерживавшего ислам с почти ребяческой щедростью, а также о том, что по пути он не только потратил все пятнадцать тонн золота, но и продолжал жить с таким исключительным размахом, что был вынужден брать деньги в долг, который он безупречно погашал.


Манса Муса. Правитель на троне

Рассказы о Мансе Мусе долетели через Средиземное море до слуха европейских картографов, стремившихся обозначить границы владений этого блистательного правителя на незаполненных местах своих атласов. Они нарисовали его в неизвестных областях внутренней Африки, – этого черного короля в изысканном наборе экзотических шахматных фигур, всемогущего властелина, сидящего на золотом троне или подушке, держащего в одной руке скипетр, а в другой – самородок чистого золота. Перед ним сделали надпись: «Сей черный владыка зовется Муса Мали, Владыка Негров Гвинеи. Столь богата его страна золотом, что он богатейший и благороднейший владыка тех земель».
Один такой атлас был составлен для короля Франции Карла V, а другой королева Мария Английская заказала в качестве подарка своему мужу, Филиппу II Испанскому. Он еще не был закончен, когда Мария умерла, и карта досталась ее сестре Елизавете, настроенной против Испании. Оскорбительный испанский герб, прежде нанесенный вместе с английским, был поспешно выскоблен, но изображение Мансы Мусы сохранилось, хотя с той поры, как он отправился в свой знаменитый хадж, прошло уже двести лет. Золотой властелин Черной Страны стал бессмертным символом неизвестной Африки, и его образ все еще прочно держался в умах, когда европейские исследователи обратили свои взоры на юг, к таинственному миру за Сахарой.


Такими представлялись европейцам жители Африки в средние века

Но от далекой Африки любознательных европейцев отделяло устрашающее препятствие в виде великой пустыни. Ни одна особенность африканской географии не внесла такого большого вклада в сохранение вокруг континента ореола загадочности, как эта. Если посмотреть на континент как на гигантский череп, направивший взор в сторону Индии, то всю черепную коробку этого великана займет огромная пустыня, самая большая в мире, протянувшаяся на тысячи миль с запада на восток, от Нила к Атлантическому океану, б о льшая по площади, чем вся материковая часть США. Во времена Мансы Мусы ее покрывали следы случайного каравана, подобно тонкой вене, пересекающей серое вещество мозга. И лишь малая капля знаний просачивалась по каждой из таких ниточек с тропического юга в умеренные северные широты…
Если физического препятствия было недостаточно, народная молва всегда была готова пополнить географический факт пугающими подробностями. Со времен Плиния Сахару представляли в виде огромной воющей пустоши, заполненной песком и пригодной только для диких зверей и нескольких странных племен, которые, согласно Геродоту, могли обогнать колесницу и говорили на языке, схожем с писком летучих мышей. Ученые мужи, арабы или же христиане, были осведомлены лучше, но в основном люди не имели даже смутного представления об истинном разнообразии пустынного пейзажа. На самом деле огромные пространства Сахары совсем не имели песчаного покрова. Существовали большие области голой скальной породы, покрытой лишь мелкими камнями необычной формы, казалось, созданными природой специально для того, чтобы калечить людей и животных. Песчаные зоны были непохожи одна на другую. Местами песок лежал ровно и однообразно, подобно океану в спокойный день, а где-то дыбился огромными гребнями, тянущимися на сотни миль. Он мог струиться мягкими волнами или собираться в барханы – дюны – в виде полумесяца, начинавшие медленно двигаться, когда на них дул ветер, словно нащупывая путь.


Джеймс Брюс у истоков Голубого Нила

В самом центре пустыни хребты древних гор проступали сквозь детритовую шкуру, образуя голые гористые глыбы, пристанище пещерных первобытных племен, и то тут, то там грунтовые воды, неожиданно поднявшись на поверхность, формировали изумительную голубую гладь поросшего тростником оазиса.
Только жители пустыни знали истинную сущность Сахары. У них было свое, очень точное слово для каждого явления и каждого ее свойства. Они выживали за счет этих знаний. Каждый год люди пустыни появлялись на заселенных окраинах Сахары, когда летняя жара иссушала их пастбища. Очень редко в дальние оазисы, где кочевники держали рабов, используемых в «черной работе» – земледелии, наведывались городские жители. Но их неприязнь была взаимной и постоянной. И арабские, и европейские горожане относились к жителям Сахары немногим лучше, чем к свирепым хищникам. Племена пустыни кормились за счет караванов, проходивших по этой земле, злобно препирались друг с другом и уже сами по себе представляли отдельную африканскую опасность.
Христианские картографы, имевшие представления об этих чужестранцах, рисовали на своих схемах рядом с троном Мансы Мусы зловещую фигуру туарега с закрытым лицом верхом на верблюде.
Таким образом, еще до того, как первые европейские исследователи отправились в великую пустыню, Африка уже имела дурную славу. По прошествии времени понятие об опасности обогатилось новыми подробностями. Белые люди столкнулись с неизвестными, не менее свирепыми стражами африканских тайн. Сойдя на берег, преодолев перед этим предательские рифы, они встретили крутые берега рек, текущих из внутренней части страны: обрушиваясь вниз потоками, они впечатляли путешественников, но расстраивали все их планы. Водопады и пороги Конго столь сильно обуздали пыл искателей приключений, что спустя три столетия, после того как в конце пятнадцатого века было открыто ее огромное устье, на европейские карты было нанесено не более двухсот десяти километров ее нижнего течения. Пока американец Г.М. Стенли не приказал небольшой армии носильщиков протащить по суше десятиметровую баржу «Леди Элис», разобранную на пять частей, ни одно европейское судно не достигало среднего, широкого течения Конго. В отличие от североамериканских рек, предоставлявших смелому путешественнику в каноэ открытый путь, большинство водных дорог Африки были не просто непроходимы, но по-настоящему опасны. Раз за разом исследователи терпели крушения посреди водоворотов и стремнин. Один из величайших путешественников, шотландец Мунго Парк, погиб в водопаде Бусса, когда предстал перед выбором – встретиться со злобными местными жителями или же со стремнинами Нигера.
В те дни, когда звери еще не были запуганы ружьями и пулями, животный мир Африки представлял для первооткрывателя, путешествовавшего по реке, не меньшую опасность. Самоуверенный викторианский меткий стрелок, сэр Сэмюель Бейкер, ничто так не любивший, как открытия и азарт охоты за крупной добычей, чуть не отправился в пасть к крокодилам благодаря разъяренным бегемотам, что всплыли прямо под его каноэ. Путешествовавшие по суше не меньше опасались встречи с агрессивными африканскими животными. Карьера Давида Ливингстона практически закончилась раньше времени после того, как его жестоко покалечил лев, и всю свою жизнь он панически боялся змей. В письме домой он написал о том, как в своей темной хижине он наступил на змею, почувствовал кольца, свернувшиеся вокруг его лодыжки, и выскочил, мокрый от пота и дрожащий от ужаса. Он также сообщал, что ему повезло больше, чем одному из его спутников: тот погиб, когда «носорог неожиданно набросился на него и пропорол живот».


Мунго Парк после путешествий в глубинные районы Западной Африки

В Африке не было места болезненным или хилым. Жара и испарения в зарослях приводили к тому, что расщеплялись деревянные оружейные ложи и трескались ободья колес. Путешествующий в повозке был вынужден вбивать клинья между деревянными колесами и их железными ободьями, расширявшимися и дребезжащими на страшной жаре. В густых, наполненных испарениями джунглях человек легко становился жертвой лихорадки. Имея лишь приблизительные знания о тропической медицине, он слабел от дизентерии, хирел от малярии, и в конце концов его приканчивала одна из бесчисленных африканских болезней, от которых у него не было ни лекарства, ни приобретенного иммунитета. В морских балладах, сложенных матросами, побывавшими на берегу Западной Африки, известном своим вредным для здоровья климатом, с горечью говорилось о «заливе Бенин, куда девять вошли, но один лишь вернулся». Несмотря на то что дикие африканские звери устраивали куда более зрелищные казни, в конечном счете, именно болезни чаще всего угрожали жизни путешественника. За редкими исключениями, африканские первооткрыватели либо возвращались домой с серьезно подорванным здоровьем, либо, что еще хуже, умирали в тех местах, которые открывали… Но зачем же тогда эти африканские исследователи рисковали жизнью на опасном континенте? На этот вопрос существует больше дюжины ответов. Мотивы путешественников были столь же различны, как и их характеры. Кто-то отправлялся за славой. Прочие, подобно Бейкеру, напускали на себя показную бесцеремонность, что, однако, не скрывало их профессионализма. Некоторые попадали в Африку случайно, влюблялись в нее и оставались там навсегда. Большинство же долго лелеяли свою страстную привязанность, читая книжки в безопасной учебной комнате или библиотеке, а потом, как Рене Кайе, великий французский путешественник, достигший Томбукту, отправлялись в Африку, дабы своими глазами увидеть то, во что уже были влюблены, – в случае Кайе после чтения «Робинзона Крузо». Попадались миссионеры, подобные Ливингстону, увлеченные ученые, как немец Генрих Барт, преодолевавший пески Сахары, чтобы добыть детальные сведения в области антропологии и лингвистики. Солдаты становились исследователями, потому что им так приказывали, неудачники отправлялись в Африку, чтобы оставить позади родину, которую они не любили или не понимали. Странно не то, какими разными были все эти люди, а то, сколько времени у них ушло на исследование Африки. В середине восемнадцатого столетия ученые европейские сообщества были крайне недовольны тем фактом, что они оказались больше осведомлены о ледяных просторах Арктической Канады, чем о землях, что лежали в ста шестидесяти километрах от фортов работорговцев на Золотом берегу. Об Амазонке, чье устье было открыто в 1500 году, достаточно подробные сведения были получены на 3 века раньше, чем белый человек достиг самого южного истока Нила, дельта которого славилась с древних времен. Для людей, гордившихся своим позитивистским подходом к географии, подобное невежество было равносильно интеллектуальному позору.


Воины султана Борну, Западная Африка


Давид Ливингстон

Вполне резонно, что, решившись разобраться с африканской проблемой, ученые первым делом обнаружили, что об этом континенте писали географы Древней Греции и Рима. Таким образом, спустя тысячу лет после того как Геродот занимался своими исследованиями, используя при этом информацию из вторых рук, майор Джеймс Реннелл, один из выдающихся африканистов своего времени, лично руководивший исследованием индийских территорий, о которых Геродот никогда и не слышал, больше полагался на сведения греческого историка, чем на то, что сообщали англичане, побывавшие в Африке.


Африканские представления о красоте казались европейцам дикостью

Считалось, что греки и римляне должны были обладать обширными знаниями об Африке. Греческие купцы долго торговали в южных областях Красного моря, а во времена империи римские провинции в Африке были значительно важнее и в целом ближе к столице, чем далекие области вроде Британии. Римские войска маршировали туда и обратно по всей Северной Африке, а поселенцы основали более сотни новых городов на территории между Геркулесовыми столбами и Карфагеном. Целое римское войско – «Третий легион» – было полностью набрано в Африке. Но, как это часто бывает, незваные гости затронули только край страны. Римляне правили лишь на прибрежной полосе. Границ их влияния можно было достичь за несколько дней путешествия к югу. В названиях римских городов была отражена пограничная атмосфера: Кастра-Нова («Новый лагерь»), Когорс-Бреукорум («Когорта бревков»). За их гарнизонами лежали неисследованные горы Атласа и дикие племена пустыни. Например, гараманты за плату снабжали поставщиков римских цирков пойманными зверями, которыми в то время была так богата Сахара. Их добычу – львов, леопардов, а временами и местных жителей – доставляли на кораблях прямо на бойни Рима и его провинциальных подражателей. Возьмем, к примеру, Траяна, который величественно распорядился об уничтожении 2246 зверей в боевых игрищах, длившихся всего один день. Естественно, многие жертвы, скорее всего, были доставлены из Северной Африки. Подобная резня, продолжавшаяся в течение шести столетий, превратила империю в кладбище животного мира Северной Африки. Ко времени падения Рима представители фауны, которыми когда-то так изобиловала Сахара, уже встали на путь вымирания…


Воин ачоли из района Верхнего Нила


Генри Мортон Стенли

В обмен на это кровопролитие Рим удивительно немного узнал об Африке. Некий энергичный военачальник совершил марш-бросок через пустыню и, очевидно, добрался до Судана, ибо докладывал, что вокруг было очень много носорогов. Еще один военный патруль двигался на юг вдоль Нила, пока их не остановила труднопроходимая масса плавучих растений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27