Исчезновение больного из палаты! Сейчас он наверняка собирает оправдательную пресс-конференцию!
Я даю ему время насладиться своим маленьким профессиональным триумфом, потом спрашиваю:
– Так что вы об этом думаете, доктор? Ответы Марти всегда отличаются определенностью:
– Я думаю, что с чисто лечебной точки зрения инициатива вашего брата Жереми не лишена смысла. Что касается больницы, то, конечно, возникает довольно неприятная административная проблема, но, мне кажется, гораздо сложнее будут объяснения с полицией!
– С полицией? При чем тут полиция? Вы хотите на них заявить?
– Нет, но ваша Джулия Коррансон была доставлена к нам полицией. Вы что, не знали?
(Нет, не знал.)
– Нет, не знал. И давно?
– Недели две назад. К ней время от времени приходил один молодой инспектор и разговаривал так, как будто она его слышала, – отличный прием, между прочим, – поэтому я и обратил на нее внимание в этой палате.
– Две недели без сознания?
(Моя Джулия… ты не просыпаешься две недели. Да что ж они с тобой сделали, Господи?)
– Это состояние поддерживалось искусственно, чтобы избежать шока при пробуждении, что в данном случае, по-моему, полная чушь. Теперь надо, чтоб она как можно скорее проснулась.
– Но есть опасность, что с ней что-нибудь случится? То есть, я хотел сказать, при пробуждении могут быть неприятности?
– Да. У нее может случиться психический припадок, галлюцинации…
– Она может умереть?
– Вот здесь наши мнения с Бертольдом расходятся. Мне кажется, что нет, знаете, она крепкая девушка!
(Да, я знаю, она крепкая, да.)
– Вы к нам зайдете, доктор? Вы ее посмотрите? Ответ приходит незамедлительно:
– Естественно, господин Малоссен, я буду непосредственно наблюдать за ходом дела, но сначала надо уладить отношения с больницей и известить полицию, чтобы там не решили, что кто-то выкрал подозреваемого или что-нибудь в этом роде.
– Как можно решить дело с полицией?
Я совершенно обалдел, я полностью полагаюсь на человека, которого до этого видел всего дважды: один раз в прошлом году, когда к нему привезли мелко порезанного и обжаренного, как цыпленок,
Жереми, и второй раз в день смерти Вердена. Но такова жизнь: если вы встретите в толпе человеческое лицо, не теряйте его… идите следом.
– Господин Малоссен, я позвоню инспектору Пастору – тому, кто приходил к ней и шептал что-то на ухо, да, я попрошу совета у инспектора Пастора.
30
– А, это ты, Пастор, заходи, заходи.
Глубокой ночью кабинет комдива Серкера был освещен как днем – в любое время суток со стен тут лился один и тот же ровный свет, он лился и с потолка, истребляя тени и безжалостно выхватывая из пространства контуры сермяжной правды.
– Пастор, знакомься, это Вертолет, Вертолет, это Пастор, тот, который расколол Шабраля, помнишь?
Верзила Вертолет скупо улыбнулся в сторону инспектора Пастора, который стоял, пожалуй, чуть робея, в своем старом вязаном свитере: от яркого света он казался невесомым, даже каким-то жидковатым, как воздушный шарик, и то, что эта целлулоидная копия Маленького Принца вырвала чистосердечное признание у Шабраля, никак не укладывалось в голове у верзилы Вертолета.
– Ну что, Пастор, говорят, тебя чуть не подстрелили? Хорошо еще, старик Тянь оказался рядом.
Серкер не вкладывал в эту фразу ни капли иронии. Он просто констатировал соотношение между двумя нижними чинами.
– Я не успел расстегнуть кобуру, – сказал Пастор, – как все кончилось.
– Да, – произнес Серкер, – я видел раз, как Тянь стреляет, это нечто. Чтоб такой мелкий мужик с такой скоростью орудовал крупнокалиберной пушкой – ей-богу, сбрендишь.
Потом, заметив повязку на руке:
– Что, царапнуло?
– Порезался о бутылку, когда упал в мусорный бак, – сказал Пастор. – Почетная рана!
– Погоди, лиха беда начало.
Освещение в этом кабинете имело еще один эффект. Оно шло ниоткуда и отменяло время. Этот эффект комдив умело обыгрывал при допросе преступников. Ни одного окна не было в этом кабинете, однако он казался целиком стеклянным. Никаких часов на стенах. И не было часов на запястье у полицейских, входивших туда вести допросы.
– Вы заняты? – тихо спросил Пастор. – Я хотел бы попросить вас уделить мне немного времени.
Верзила Вертолет скупо улыбнулся. Красиво Пастор выражается – тихий голос и все такое.
– Да сколько угодно, малыш.
– По личному делу, – сказал извиняющимся тоном Пастор, взглянув на Вертолета.
– Гуляй отсюда, Вертолет, и по пути скажи Паскье, пусть удвоит слежку за Мерлотти, мне надо, чтоб этот вшивый макаронник часу не мог прожить без моего ведома.
И дверь закрылась за приказоносным Вертолетом. Массивная дверь матового стекла на алюминиевых шарнирах.
– Баночку пива, малыш? – спросил Серкер. – Скажи честно, наложил немного в штаны?
– В общем-то, да, – признал Пастор.
Серкер достал две банки пива из настенного холодильника и, плюхнувшись в белое кожаное кресло, протянул одну Пастору.
– Садись, парень, рассказывай.
– Хочу вам показать что-то интересное.
Пиво – всегда пиво: истинно общественный напиток. Серкеру нравился Пастор. Он стал нравиться ему еще больше, когда выложил Серкеру на стол девятимиллиметровый патрон с гильзой, надпиленной крестом:
– Эта пуля из оружия, которым убили Ванини. Она сделана кустарным способом.
Комдив долго качал головой, катая пулю между большим и указательным пальцами.
– Ты что, нашел оружие?
– Оружие, убийцу и мотив.
Серкер поднял глаза на юного инспектора, протянувшего ему полдюжины черно-белых фотографий. На них был изображен расторопный Ванини, бьющий кастетом повергнутых наземь демонстрантов. На одной фотографии лицо одного из них разбивалось вдребезги. Глаз вылетал из орбиты.
– Где ж ты их откопал? Я обыскал всех приятелей Бен Тайеба и ничего не нашел.
– Они хранились у Малоссена, – сказал Пастор. – Я их осторожно выкрал. Он, видимо, даже не заметил моего визита.
– А оружие?
– То же самое. Вы были правы, это был П-38. Там же, у Малоссена.
Серкер глядел на сидящего напротив безусого парнишку, на укротителя Шабраля, который теперь принес ему на блюдечке то, что он сам и вся его команда в полном составе так долго разыскивали.
– А что тебя навело на след, малыш?
– Вы. Я подумал, что вы правы, что Бен Тайеб заморочил мне голову. Я этого не люблю. И потом, я расследую дело одной девицы, которую Малоссен пытался убить, так что пришлось немного заехать на вашу территорию.
Серкер одобрительно кивнул:
– Дальше?
Пастор смущенно улыбнулся:
– Как вы, вероятно, знаете из моего личного дела, я богат. Я унаследовал крупное состояние и могу позволить себе за баснословные деньги иметь лучших осведомителей, то есть самых неподкупных.
– Симона-Араба?
– Например. А также Длинного Мосси.
Серкер сделал большой глоток пива. Когда последние хлопья растаяли у него на усах, он спросил:
– Ну и как тебе видится это дело, ну хотя бы в общих чертах?
– Элементарно, – сказал Пастор. – Насчет Бен Тайеба вы были правы, он действительно занялся химией. Но мозг дела – Малоссен, работающий под маской безупречного главы семьи. Ему и Тайебу пришла в голову оригинальная идея: переместить рынок сбыта наркотиков с молодежи на стариков. Начали они с Бельвиля, но твердо намереваются расширить дело. Ванини, которого можно было упрекнуть в чем угодно, кроме глупости, – действовавший, конечно, не такими способами работы со стукачами, как я, но тоже по-своему эффективными, – Ванини их разгадал, тогда они его убрали. Вот так. Вернее, его убрал Малоссен. Они думали, что вы не поднимете шуму, пока не получите фотографии, слишком компрометирующие ваш отдел.
Пастор допил свое пиво и подытожил:
– Теперь снимки у вас. Вместе с негативами. Время и вправду не существовало в кабинете комдива Серкера. Пастор не смог бы сказать, через сколько секунд Серкер спросил:
– И ты мне это так приносишь на блюдечке, за здорово живешь?..
– Нет, – сказал Пастор, – не за здорово живешь.
– Слушаю тебя.
Инспектор Пастор улыбнулся удивительно по-ребячьи:
– За еще одну банку пива.
Серкер разразился серкеровским смехом и вновь оказался у холодильника. Он стоял к Пастору спиной, и яркий свет из мини-холодильника, вставленного в верхнюю часть алюминиевого стеллажа, очерчивал его торс желтым ореолом, тогда как остальная часть тела по-прежнему пребывала в бесплотной яркости кабинета. Серкер стоял к Пастору спиной, с банкой пива в каждой руке, когда тот без всякого выражения сказал:
– Зря вы пытались меня убить, Серкер.
Тот не обернулся. Он по-прежнему стоял с руками, занятыми пивными банками, перед захлопнувшейся дверцей холодильника, не двигаясь в ярком безвременном свете, спиной к опасности.
Пастор откровенно-весело рассмеялся:
– Обернитесь! Я не держу вас на мушке! Я просто сказал, что не надо было приказывать меня убивать.
Первый взгляд оглянувшегося Серкера был обращен на руки Пастора. Нет, Пастор не целился в него из пистолета. Долгий, медленный выдох.
– Я даже не сержусь на вас за эту попытку. Я просто объясняю вам, что вы допустили ошибку.
Что-то детское промелькнуло в лице Серкера.
– Это не я! – сказал он.
Дети громко кричат, когда врут. И еще громче, когда говорят правду. Пастор поверил стоявшему перед ним человеку.
– А кто, Понтар-Дельмэр?
Серкер кивнул:
– Его дочка, перед тем как сигануть в окно, написала про тебя записку. Понтар хотел отомстить. Я говорил ему, что это идиотизм.
Пастор медленно, одобрительно кивнул:
– Ваш Понтар делает глупость за глупостью. Так что, будем пить пиво или не будем?
Наконец откупоренные, банки с восхитительным бульканьем наполнили бокалы.
– Во-первых, стрелять в полицейского – глупо, правда?
Пастор, улыбаясь, задал этот вопрос Серкеру, Серкер без улыбки кивнул.
– Затем, поручить это дело двум кретинам – еще глупее.
Бокал Серкера остался полон.
– Не говоря о том, что эта парочка – я готов дать руку на отсечение, что ребята – те же, – уже провалила одно задание.
Пастор явственно увидел, как навострились уши внутри головы Серкера, хотя большая усатая и мясистая маска, смотревшая на него, хранила невозмутимость.
– Ведь журналистку-то, Джулию Коррансон, они проморгали. Серкер, они вкололи ей наркотики и бросили в Сену. Она упала на баржу, а они даже не заметили!
– Мудаки, – выдохнул Серкер.
– И я того же мнения. Вы знаете, откуда они ее сбросили?
Серкер замотал головой.
– С Нового моста, прямо у нас под окнами. Естественно, нашлись свидетели. Это было в ту ночь, когда убили Ванини.
Пастор выпускал фразы одну за другой, так чтоб дать им время впитаться в расположенные напротив мозги, и чувствовал, что они работают на полную мощность. Бывают жизненные обстоятельства, когда человек и вправду напоминает компьютер: снаружи все гладко, зато внутри яростно мигают нервные клетки. Когда Серкер оценил масштаб того, что он только что узнал, он выбрал единственно стоящее решение:
– Слушай, Пастор, кончай ваньку валять! Лучше сразу скажи, что ты знаешь, как узнал и что тебе надо. Идет?
– Идет. Расследование началось с обнаружения тела, сброшенного на баржу, – эта девица до сих пор в состоянии комы. Я выяснил, что она журналистка, и, учитывая излюбленные темы ее статей, естественно было предположить, что она сунулась в какую-нибудь историю и кому-то нужно, чтоб она замолчала. Вам пока все ясно?
Кивок.
– Я отправился с обыском к ней домой и по дороге встретил некоего Малоссена, который несся с такой скоростью, что врезался в старика Тяня и выронил пачку фотографий. На снимках была Эдит Понтар-Дельмэр.
Пауза. Голова-Серкер кивает.
– Как всякий нормальный полицейский, я прошел стажировку в бригаде антинарка, поэтому ее лицо мне где-то уже встречалось. Я сверился с картотекой и обнаружил, что вы и в самом деле арестовывали эту девицу в 1980 году. Я решил, что она снова занялась торговлей наркотиками, а эти снимки, видимо, являются уликой. Но нес ли их Малоссен к Джулии Коррансон или, наоборот, только что украл у нее? Вот этого я не знал. И тут, сами того не подозревая, мне помогли вы.
Быстрый взгляд типа: «Я? Как?»
– Послав меня на обработку Хадуша Бен Тайеба. Смерть Ванини стала для вас навязчивой идеей. Вам во что бы то ни стало надо было засадить Тайеба. Но когда я сказал вам, что те просроченные лекарства, с которыми вы его взяли, получены в мэрии, что их выдала какому-то старику районная медсестра на церемонии вручения медали, вы ведь мне не поверили, помните?
Кивок головы, начинающей врубаться.
– Вы отказались поверить как-то слишком поспешно. Почему он не хочет верить, подумал я. Что тут такого невероятного? Я решил, что из любопытства надо взять и проверить. И я проверил.
Пауза. Небольшой глоток. Хорошее пиво.
– Я обнаружил странную вещь. В тот день в мэрии XI округа вручал медаль пятидесятилетия трудовой деятельности заслуженному старцу госсекретарь по делам пенсионеров Арно Лекапельер. Брови подняты в смысле: «К чему это он?»
– Но на фотографиях, выпавших у Малоссена, на первом плане была Эдит Понтар-Дельмэр, а Арно Лекапельер – вдали, на трибуне, вы помните Лекапельера? Гладкие волосы, ровный пробор посредине, нос ребром и ямка на подбородке?
(Помню, помню…)
– Остальное пришло само собой. Несколько дней я следил за крошкой Эдит. Она присутствовала при всех стариковских мероприятиях, которые вел (такая уж служба) госсекретарь по делам пенсионеров, неотразимый Арно. Мероприятия были официальные, чинные, совершенно безупречные. И каждый раз ей удавалось обаять нескольких старичков, и каждый раз пакетик таблеток незаметно переходил из ее сумочки к ним в карманы.
Тишина, тишина и время, подвешенное в прозрачном свете истины.
– Однако, – искренне удивляясь, сказал Пастор, – при этом в зале каждый раз находился хотя бы один полицейский. Член бригады борьбы с наркотиками – знаете, они обычно или в кожанке, или в зеленом реглане. Равняются на начальство.
Начальство же понимало все лучше и лучше. Это было похоже на медленно рассыпающийся карточный домик.
– Мне показалось странным, что они ее никак не замечают. Тем более что она работает не слишком аккуратно. А потом я подумал: вдруг они как раз прикрывают эту девочку, как бы снижают профессиональный риск… Как вам такая мысль, Серкер?
– Дальше.
– И я отправился к Эдит Понтар-Дельмэр, располагая данной гипотезой, которую я, конечно, представил ей как доказанный факт. Она эту гипотезу подтвердила. Дала показания. При подписании возникла некоторая заминка, но на этот случай у меня свой метод. Метод, результат которого вы оценили в деле Шабраля.
Ни грамма пены в серкеровском пиве. Но застоявшееся пиво продолжает мозолить глаза, трагически задыхаясь от нехватки кислорода. Голос Пастора:
– Перед визитом к Эдит Понтар-Дельмэр я проделал другую работу, несложную, чисто административную. Даже рутинную. Я хотел знать, кто родители этого прелестного ребенка. Отец – Понтар-Дельмэр, архитектор. Замечательная профессия. И замечательные речи. «Единство человека и архитектурного пространства»… – это название одной из его публичных лекций. «Пусть каждая квартира станет ритмической эманацией неотступно присутствующего в ней тела человека» (нота бене). Красиво сказано, правда?
– Продолжай.
(Бокал полон, голос сух.)
– Да. Я позвонил в Парижский муниципалитет. В фонд имущества. Я навел справки о строительных объектах, порученных Понтар-Дельмэру в столице. Я узнал, что он не хочет обезобразить Париж строительством новых жилых домов (за это его можно поблагодарить, зная, что он сделал с Брестом и Бельвилем). Нет, его архитектурное кредо – внутренняя перепланировка. Иными словами, он сохраняет внешние архитектурные формы и переделывает внутреннее убранство квартир, купленных при посредничестве одного из филиалов своего бюро. Я переписал эти квартиры. Их в общей сложности 2800 (на сегодняшний день). Я поинтересовался тем, кто были их предшествующие владельцы. В 97 процентах случаев речь шла об одиноких пенсионерах, умерших в больнице и чаще всего не имевших родственников. Я обзвонил больницы и справился о причинах смерти этих стариков. Почти все сошли с ума. Умерли в психбольнице. Квартиры освободились…
На этот раз наступило просто молчание вечности. Сидящий напротив молодой человек без возраста приказал времени остановиться.
– Я резюмирую? – спросил он.
Молчание. А что сказать? Молчание.
– Хорошо, тогда резюмирую. Вот как выглядит дело во всей его простоте. Под крышами Парижа проживает значительное число стариков, одиноких и вполне безнадежных. Если по самой низкой цене прибрать квартиры этих стариков и перепланировать их в соответствии с нормами самой гуманной в мире архитектуры, а потом снова продать по цене, достойной творчества Мастера, получается прибыль порядка 500-600 процентов. Только квартиры сначала надо освободить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
Я даю ему время насладиться своим маленьким профессиональным триумфом, потом спрашиваю:
– Так что вы об этом думаете, доктор? Ответы Марти всегда отличаются определенностью:
– Я думаю, что с чисто лечебной точки зрения инициатива вашего брата Жереми не лишена смысла. Что касается больницы, то, конечно, возникает довольно неприятная административная проблема, но, мне кажется, гораздо сложнее будут объяснения с полицией!
– С полицией? При чем тут полиция? Вы хотите на них заявить?
– Нет, но ваша Джулия Коррансон была доставлена к нам полицией. Вы что, не знали?
(Нет, не знал.)
– Нет, не знал. И давно?
– Недели две назад. К ней время от времени приходил один молодой инспектор и разговаривал так, как будто она его слышала, – отличный прием, между прочим, – поэтому я и обратил на нее внимание в этой палате.
– Две недели без сознания?
(Моя Джулия… ты не просыпаешься две недели. Да что ж они с тобой сделали, Господи?)
– Это состояние поддерживалось искусственно, чтобы избежать шока при пробуждении, что в данном случае, по-моему, полная чушь. Теперь надо, чтоб она как можно скорее проснулась.
– Но есть опасность, что с ней что-нибудь случится? То есть, я хотел сказать, при пробуждении могут быть неприятности?
– Да. У нее может случиться психический припадок, галлюцинации…
– Она может умереть?
– Вот здесь наши мнения с Бертольдом расходятся. Мне кажется, что нет, знаете, она крепкая девушка!
(Да, я знаю, она крепкая, да.)
– Вы к нам зайдете, доктор? Вы ее посмотрите? Ответ приходит незамедлительно:
– Естественно, господин Малоссен, я буду непосредственно наблюдать за ходом дела, но сначала надо уладить отношения с больницей и известить полицию, чтобы там не решили, что кто-то выкрал подозреваемого или что-нибудь в этом роде.
– Как можно решить дело с полицией?
Я совершенно обалдел, я полностью полагаюсь на человека, которого до этого видел всего дважды: один раз в прошлом году, когда к нему привезли мелко порезанного и обжаренного, как цыпленок,
Жереми, и второй раз в день смерти Вердена. Но такова жизнь: если вы встретите в толпе человеческое лицо, не теряйте его… идите следом.
– Господин Малоссен, я позвоню инспектору Пастору – тому, кто приходил к ней и шептал что-то на ухо, да, я попрошу совета у инспектора Пастора.
30
– А, это ты, Пастор, заходи, заходи.
Глубокой ночью кабинет комдива Серкера был освещен как днем – в любое время суток со стен тут лился один и тот же ровный свет, он лился и с потолка, истребляя тени и безжалостно выхватывая из пространства контуры сермяжной правды.
– Пастор, знакомься, это Вертолет, Вертолет, это Пастор, тот, который расколол Шабраля, помнишь?
Верзила Вертолет скупо улыбнулся в сторону инспектора Пастора, который стоял, пожалуй, чуть робея, в своем старом вязаном свитере: от яркого света он казался невесомым, даже каким-то жидковатым, как воздушный шарик, и то, что эта целлулоидная копия Маленького Принца вырвала чистосердечное признание у Шабраля, никак не укладывалось в голове у верзилы Вертолета.
– Ну что, Пастор, говорят, тебя чуть не подстрелили? Хорошо еще, старик Тянь оказался рядом.
Серкер не вкладывал в эту фразу ни капли иронии. Он просто констатировал соотношение между двумя нижними чинами.
– Я не успел расстегнуть кобуру, – сказал Пастор, – как все кончилось.
– Да, – произнес Серкер, – я видел раз, как Тянь стреляет, это нечто. Чтоб такой мелкий мужик с такой скоростью орудовал крупнокалиберной пушкой – ей-богу, сбрендишь.
Потом, заметив повязку на руке:
– Что, царапнуло?
– Порезался о бутылку, когда упал в мусорный бак, – сказал Пастор. – Почетная рана!
– Погоди, лиха беда начало.
Освещение в этом кабинете имело еще один эффект. Оно шло ниоткуда и отменяло время. Этот эффект комдив умело обыгрывал при допросе преступников. Ни одного окна не было в этом кабинете, однако он казался целиком стеклянным. Никаких часов на стенах. И не было часов на запястье у полицейских, входивших туда вести допросы.
– Вы заняты? – тихо спросил Пастор. – Я хотел бы попросить вас уделить мне немного времени.
Верзила Вертолет скупо улыбнулся. Красиво Пастор выражается – тихий голос и все такое.
– Да сколько угодно, малыш.
– По личному делу, – сказал извиняющимся тоном Пастор, взглянув на Вертолета.
– Гуляй отсюда, Вертолет, и по пути скажи Паскье, пусть удвоит слежку за Мерлотти, мне надо, чтоб этот вшивый макаронник часу не мог прожить без моего ведома.
И дверь закрылась за приказоносным Вертолетом. Массивная дверь матового стекла на алюминиевых шарнирах.
– Баночку пива, малыш? – спросил Серкер. – Скажи честно, наложил немного в штаны?
– В общем-то, да, – признал Пастор.
Серкер достал две банки пива из настенного холодильника и, плюхнувшись в белое кожаное кресло, протянул одну Пастору.
– Садись, парень, рассказывай.
– Хочу вам показать что-то интересное.
Пиво – всегда пиво: истинно общественный напиток. Серкеру нравился Пастор. Он стал нравиться ему еще больше, когда выложил Серкеру на стол девятимиллиметровый патрон с гильзой, надпиленной крестом:
– Эта пуля из оружия, которым убили Ванини. Она сделана кустарным способом.
Комдив долго качал головой, катая пулю между большим и указательным пальцами.
– Ты что, нашел оружие?
– Оружие, убийцу и мотив.
Серкер поднял глаза на юного инспектора, протянувшего ему полдюжины черно-белых фотографий. На них был изображен расторопный Ванини, бьющий кастетом повергнутых наземь демонстрантов. На одной фотографии лицо одного из них разбивалось вдребезги. Глаз вылетал из орбиты.
– Где ж ты их откопал? Я обыскал всех приятелей Бен Тайеба и ничего не нашел.
– Они хранились у Малоссена, – сказал Пастор. – Я их осторожно выкрал. Он, видимо, даже не заметил моего визита.
– А оружие?
– То же самое. Вы были правы, это был П-38. Там же, у Малоссена.
Серкер глядел на сидящего напротив безусого парнишку, на укротителя Шабраля, который теперь принес ему на блюдечке то, что он сам и вся его команда в полном составе так долго разыскивали.
– А что тебя навело на след, малыш?
– Вы. Я подумал, что вы правы, что Бен Тайеб заморочил мне голову. Я этого не люблю. И потом, я расследую дело одной девицы, которую Малоссен пытался убить, так что пришлось немного заехать на вашу территорию.
Серкер одобрительно кивнул:
– Дальше?
Пастор смущенно улыбнулся:
– Как вы, вероятно, знаете из моего личного дела, я богат. Я унаследовал крупное состояние и могу позволить себе за баснословные деньги иметь лучших осведомителей, то есть самых неподкупных.
– Симона-Араба?
– Например. А также Длинного Мосси.
Серкер сделал большой глоток пива. Когда последние хлопья растаяли у него на усах, он спросил:
– Ну и как тебе видится это дело, ну хотя бы в общих чертах?
– Элементарно, – сказал Пастор. – Насчет Бен Тайеба вы были правы, он действительно занялся химией. Но мозг дела – Малоссен, работающий под маской безупречного главы семьи. Ему и Тайебу пришла в голову оригинальная идея: переместить рынок сбыта наркотиков с молодежи на стариков. Начали они с Бельвиля, но твердо намереваются расширить дело. Ванини, которого можно было упрекнуть в чем угодно, кроме глупости, – действовавший, конечно, не такими способами работы со стукачами, как я, но тоже по-своему эффективными, – Ванини их разгадал, тогда они его убрали. Вот так. Вернее, его убрал Малоссен. Они думали, что вы не поднимете шуму, пока не получите фотографии, слишком компрометирующие ваш отдел.
Пастор допил свое пиво и подытожил:
– Теперь снимки у вас. Вместе с негативами. Время и вправду не существовало в кабинете комдива Серкера. Пастор не смог бы сказать, через сколько секунд Серкер спросил:
– И ты мне это так приносишь на блюдечке, за здорово живешь?..
– Нет, – сказал Пастор, – не за здорово живешь.
– Слушаю тебя.
Инспектор Пастор улыбнулся удивительно по-ребячьи:
– За еще одну банку пива.
Серкер разразился серкеровским смехом и вновь оказался у холодильника. Он стоял к Пастору спиной, и яркий свет из мини-холодильника, вставленного в верхнюю часть алюминиевого стеллажа, очерчивал его торс желтым ореолом, тогда как остальная часть тела по-прежнему пребывала в бесплотной яркости кабинета. Серкер стоял к Пастору спиной, с банкой пива в каждой руке, когда тот без всякого выражения сказал:
– Зря вы пытались меня убить, Серкер.
Тот не обернулся. Он по-прежнему стоял с руками, занятыми пивными банками, перед захлопнувшейся дверцей холодильника, не двигаясь в ярком безвременном свете, спиной к опасности.
Пастор откровенно-весело рассмеялся:
– Обернитесь! Я не держу вас на мушке! Я просто сказал, что не надо было приказывать меня убивать.
Первый взгляд оглянувшегося Серкера был обращен на руки Пастора. Нет, Пастор не целился в него из пистолета. Долгий, медленный выдох.
– Я даже не сержусь на вас за эту попытку. Я просто объясняю вам, что вы допустили ошибку.
Что-то детское промелькнуло в лице Серкера.
– Это не я! – сказал он.
Дети громко кричат, когда врут. И еще громче, когда говорят правду. Пастор поверил стоявшему перед ним человеку.
– А кто, Понтар-Дельмэр?
Серкер кивнул:
– Его дочка, перед тем как сигануть в окно, написала про тебя записку. Понтар хотел отомстить. Я говорил ему, что это идиотизм.
Пастор медленно, одобрительно кивнул:
– Ваш Понтар делает глупость за глупостью. Так что, будем пить пиво или не будем?
Наконец откупоренные, банки с восхитительным бульканьем наполнили бокалы.
– Во-первых, стрелять в полицейского – глупо, правда?
Пастор, улыбаясь, задал этот вопрос Серкеру, Серкер без улыбки кивнул.
– Затем, поручить это дело двум кретинам – еще глупее.
Бокал Серкера остался полон.
– Не говоря о том, что эта парочка – я готов дать руку на отсечение, что ребята – те же, – уже провалила одно задание.
Пастор явственно увидел, как навострились уши внутри головы Серкера, хотя большая усатая и мясистая маска, смотревшая на него, хранила невозмутимость.
– Ведь журналистку-то, Джулию Коррансон, они проморгали. Серкер, они вкололи ей наркотики и бросили в Сену. Она упала на баржу, а они даже не заметили!
– Мудаки, – выдохнул Серкер.
– И я того же мнения. Вы знаете, откуда они ее сбросили?
Серкер замотал головой.
– С Нового моста, прямо у нас под окнами. Естественно, нашлись свидетели. Это было в ту ночь, когда убили Ванини.
Пастор выпускал фразы одну за другой, так чтоб дать им время впитаться в расположенные напротив мозги, и чувствовал, что они работают на полную мощность. Бывают жизненные обстоятельства, когда человек и вправду напоминает компьютер: снаружи все гладко, зато внутри яростно мигают нервные клетки. Когда Серкер оценил масштаб того, что он только что узнал, он выбрал единственно стоящее решение:
– Слушай, Пастор, кончай ваньку валять! Лучше сразу скажи, что ты знаешь, как узнал и что тебе надо. Идет?
– Идет. Расследование началось с обнаружения тела, сброшенного на баржу, – эта девица до сих пор в состоянии комы. Я выяснил, что она журналистка, и, учитывая излюбленные темы ее статей, естественно было предположить, что она сунулась в какую-нибудь историю и кому-то нужно, чтоб она замолчала. Вам пока все ясно?
Кивок.
– Я отправился с обыском к ней домой и по дороге встретил некоего Малоссена, который несся с такой скоростью, что врезался в старика Тяня и выронил пачку фотографий. На снимках была Эдит Понтар-Дельмэр.
Пауза. Голова-Серкер кивает.
– Как всякий нормальный полицейский, я прошел стажировку в бригаде антинарка, поэтому ее лицо мне где-то уже встречалось. Я сверился с картотекой и обнаружил, что вы и в самом деле арестовывали эту девицу в 1980 году. Я решил, что она снова занялась торговлей наркотиками, а эти снимки, видимо, являются уликой. Но нес ли их Малоссен к Джулии Коррансон или, наоборот, только что украл у нее? Вот этого я не знал. И тут, сами того не подозревая, мне помогли вы.
Быстрый взгляд типа: «Я? Как?»
– Послав меня на обработку Хадуша Бен Тайеба. Смерть Ванини стала для вас навязчивой идеей. Вам во что бы то ни стало надо было засадить Тайеба. Но когда я сказал вам, что те просроченные лекарства, с которыми вы его взяли, получены в мэрии, что их выдала какому-то старику районная медсестра на церемонии вручения медали, вы ведь мне не поверили, помните?
Кивок головы, начинающей врубаться.
– Вы отказались поверить как-то слишком поспешно. Почему он не хочет верить, подумал я. Что тут такого невероятного? Я решил, что из любопытства надо взять и проверить. И я проверил.
Пауза. Небольшой глоток. Хорошее пиво.
– Я обнаружил странную вещь. В тот день в мэрии XI округа вручал медаль пятидесятилетия трудовой деятельности заслуженному старцу госсекретарь по делам пенсионеров Арно Лекапельер. Брови подняты в смысле: «К чему это он?»
– Но на фотографиях, выпавших у Малоссена, на первом плане была Эдит Понтар-Дельмэр, а Арно Лекапельер – вдали, на трибуне, вы помните Лекапельера? Гладкие волосы, ровный пробор посредине, нос ребром и ямка на подбородке?
(Помню, помню…)
– Остальное пришло само собой. Несколько дней я следил за крошкой Эдит. Она присутствовала при всех стариковских мероприятиях, которые вел (такая уж служба) госсекретарь по делам пенсионеров, неотразимый Арно. Мероприятия были официальные, чинные, совершенно безупречные. И каждый раз ей удавалось обаять нескольких старичков, и каждый раз пакетик таблеток незаметно переходил из ее сумочки к ним в карманы.
Тишина, тишина и время, подвешенное в прозрачном свете истины.
– Однако, – искренне удивляясь, сказал Пастор, – при этом в зале каждый раз находился хотя бы один полицейский. Член бригады борьбы с наркотиками – знаете, они обычно или в кожанке, или в зеленом реглане. Равняются на начальство.
Начальство же понимало все лучше и лучше. Это было похоже на медленно рассыпающийся карточный домик.
– Мне показалось странным, что они ее никак не замечают. Тем более что она работает не слишком аккуратно. А потом я подумал: вдруг они как раз прикрывают эту девочку, как бы снижают профессиональный риск… Как вам такая мысль, Серкер?
– Дальше.
– И я отправился к Эдит Понтар-Дельмэр, располагая данной гипотезой, которую я, конечно, представил ей как доказанный факт. Она эту гипотезу подтвердила. Дала показания. При подписании возникла некоторая заминка, но на этот случай у меня свой метод. Метод, результат которого вы оценили в деле Шабраля.
Ни грамма пены в серкеровском пиве. Но застоявшееся пиво продолжает мозолить глаза, трагически задыхаясь от нехватки кислорода. Голос Пастора:
– Перед визитом к Эдит Понтар-Дельмэр я проделал другую работу, несложную, чисто административную. Даже рутинную. Я хотел знать, кто родители этого прелестного ребенка. Отец – Понтар-Дельмэр, архитектор. Замечательная профессия. И замечательные речи. «Единство человека и архитектурного пространства»… – это название одной из его публичных лекций. «Пусть каждая квартира станет ритмической эманацией неотступно присутствующего в ней тела человека» (нота бене). Красиво сказано, правда?
– Продолжай.
(Бокал полон, голос сух.)
– Да. Я позвонил в Парижский муниципалитет. В фонд имущества. Я навел справки о строительных объектах, порученных Понтар-Дельмэру в столице. Я узнал, что он не хочет обезобразить Париж строительством новых жилых домов (за это его можно поблагодарить, зная, что он сделал с Брестом и Бельвилем). Нет, его архитектурное кредо – внутренняя перепланировка. Иными словами, он сохраняет внешние архитектурные формы и переделывает внутреннее убранство квартир, купленных при посредничестве одного из филиалов своего бюро. Я переписал эти квартиры. Их в общей сложности 2800 (на сегодняшний день). Я поинтересовался тем, кто были их предшествующие владельцы. В 97 процентах случаев речь шла об одиноких пенсионерах, умерших в больнице и чаще всего не имевших родственников. Я обзвонил больницы и справился о причинах смерти этих стариков. Почти все сошли с ума. Умерли в психбольнице. Квартиры освободились…
На этот раз наступило просто молчание вечности. Сидящий напротив молодой человек без возраста приказал времени остановиться.
– Я резюмирую? – спросил он.
Молчание. А что сказать? Молчание.
– Хорошо, тогда резюмирую. Вот как выглядит дело во всей его простоте. Под крышами Парижа проживает значительное число стариков, одиноких и вполне безнадежных. Если по самой низкой цене прибрать квартиры этих стариков и перепланировать их в соответствии с нормами самой гуманной в мире архитектуры, а потом снова продать по цене, достойной творчества Мастера, получается прибыль порядка 500-600 процентов. Только квартиры сначала надо освободить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23