Александр Александрович Зиновьев: «Гомо советикус»

Александр Александрович Зиновьев
Гомо советикус



Aslanov, 2007
«Гомо советикус»: Центрполиграф; Москва; 2000

ISBN 5-227-00767-5 Аннотация В работе «Гомо советикус» автор в сатирическом ключе описывает современное ему советское общество. Яркий представитель этого общества — советский человек, а по Зиновьеву, человек нового типа, или, как его называли на Западе, «гомо советикус». Интересы, нрав, характер, желания, устремления, быт, словом, вся жизнь этого человека — вот предмет для исследования писателя. Александр ЗиновьевГомо советикус Подлинная любовь не протекает ровно. Западная народная мудрость Не любил бы, так не бил бы. Русская народная мудрость Мы будем бороться за мир до тех пор, пока камня на камне не останется. Советская народная мудрость Предисловие автора Эта книга — о советском человеке как о новом типе человека, о гомо советикусе, или, короче говоря, о гомососе. Моё отношение к этому существу двойственное: люблю и одновременно ненавижу, уважаю одновременно презираю, восторгаюсь и одновременно ужасаюсь. Я сам есть гомосос. Потому я жесток и беспощаден в его описании. Судите нас, ибо вы сами будете судимы нами.
Мюнхен, 1981 Первый сигнал Ночью я очнулся и тут же погрузился в бредовое состояние. Мне казалось, что меня куда-то волокут.— Куда? — спросил я беззвучно.— На Суд! — также беззвучно загремел Голос.— На какой?— На последний.— За что меня судить, если каждый миг моей жизни был предопределён вами заранее?— За жизнь.— Чем я могу расплатиться за неё?— Плата за жизнь есть смерть. Твой срок пришёл. Плати!— Не спешите, я, может быть, ещё выкарабкаюсь. Я ещё не испробовал до дна всю горечь бытия.И Они меня отпустили. И я вроде бы выкарабкался. И начал думать о всякой ерунде. Желать или не желать У меня часто появляется желание что-то сделать, но очень редко появляется желание делать то, что я хочу сделать. Не думайте, что это — мёртвая софистика. Это — живая диалектика. Я сейчас сформулирую свою мысль в иной форме, и вы будете даже разочарованы её банальной ясностью: я хочу что-то сделать, но не хочу прилагать усилия к осуществлению своего желания. Видите, как это просто. Между прочим, таковы вообще все «вечные проблемы», которые величайшими мыслителями прошлого и их ничтожными интерпретаторами настоящего возведены в ранг самых глубоких и сложных. Стоит их сформулировать в несколько иной форме, как сразу обнаруживается пустота и никчёмность. Например, вечная проблема номер один «Быть или не быть?» для русского человека предстаёт в форме: пить или не пить? И двух мнений тут не может быть: конечно пить! И ещё как пить! Потом повторить. Потом добавить ещё. И затем начать по-новому. Эта проблема номер один в русском языке может быть сформулирована также в иной форме: бить или не бить? И опять-таки двух мнений не может быть: бить, непременно бить! И главным образом — в морду. Западу, само собой разумеется, этого не понять, ибо русские проблемы на западные языки перевести невозможно. Исчезает романтическая окраска и психологическая глубина.Желание ничего не делать появляется у меня ещё чаще. Но на сей раз я прилагаю титанические усилия к тому, чтобы осуществить своё желание. И всегда успешно. Западные мыслители усматривают в этом «обычную русскую лень». Они, как всегда, ошибаются. Политический роман Сейчас у меня появилось желание сочинить роман. А почему бы нет? Все советские эмигранты что-нибудь сочиняют. Чем я хуже их? Итак — роман. Причём в первоначальном смысле слова: о любви. Но о любви особой — между Советским Союзом (Москвой, короче говоря) и Западом. О какой тут любви может идти речь, возмутитесь вы, если... Именно это «если» и позволяет видеть тут любовь подлинную. Можно сказать, любовь до могилы. Если вы прочитали вышеприведённые эпиграфы, вы должны понять, в чем тут дело. А если пропустили, прочтите непременно. Времени это отнимет минуту, а мудрости наберётесь на всю жизнь. Любовь между моими героями является не только подлинной, но и современной: она гомосексуальна. Причём Москва есть активный партнёр. Спросите любого советского человека, что Москва делает с Западом, и вы услышите нечто такое, что подтверждает моё предыдущее утверждение. Граждане западных стран скажут то же самое, только в более приличных выражениях. Но отношение наше к этой связи в корне различно. Запад считает её здоровой и испытывает от неё сладострастное удовлетворение. Мы же испытываем чувство стыда и брезгливости. Правда, не за себя, а за Запад. Свидетельство очевидца Один мой знакомый десять лет работал в одной западной стране шпионом. Недавно его разоблачили, причём — случайно: он в пьяном виде предложил своему собутыльнику (местному журналисту) на пари организовать демонстрацию протеста на любую заранее заданную тему. Инцидент получил огласку, и моего знакомого выслали из страны. Сделали это вяло и неохотно: страна была заинтересована в сохранении дружеских отношений с Москвой. Приехав в Москву, мой знакомый говорил (разумеется, в пьяном виде), что «все эти недоноски» (он имел в виду западных лефтистов, пацифистов, нейтралистов и интеллектуалов) стоят того, чтобы... И далее он сказал именно те слова, которые я постыдился привести выше. Убеждения и стереотип поведения А вот вам ещё загадка: то, что я здесь говорю, не выражает моих убеждений. Загадка опять-таки кажущаяся: просто у меня нет никаких убеждений. У меня есть лишь более или менее устойчивая реакция на все то, с чем мне приходится сталкиваться, — стереотип поведения. Убеждения суть свойство западного, а не советского человека. У последнего вместо убеждений есть стереотип поведения, не предполагающий никаких убеждений и потому совместимый с любыми убеждениями. Из смешения убеждений и стереотипа поведения без убеждений происходят многие недоразумения в оценке поведения советских людей западными людьми. Если бы то, что высказываю я, высказал кто-то другой, я вступил бы с ним в полемику. Если хочешь познать истину, оспаривай прежде всего самого себя. Но я утверждаю это не из убеждений, а для красного словца, ибо к истине я тоже не стремлюсь. Наличие убеждений у человека есть признак интеллектуальной недоразвитости. Убеждения суть лишь компенсация за неспособность быстро и точно понять данное явление в его конкретности. Это — априорные установки на то, как поступать в конкретной ситуации без понимания её конкретности. Человек с убеждениями негибок, догматичен, зануден и, как правило, глуп. Но чаще убеждения не влияют на поведение людей. Они лишь украшают тщеславие, оправдывают нечистую совесть и маскируют глупость. Я и Москва Я — советский эмигрант на Западе. Слова «на Западе» можно было бы опустить, так как советский эмигрант на Востоке невозможен логически: мы и без того всегда на Востоке. Но я все же оставляю эти слова, так как многие западные люди, боясь пришествия Советской Армии, удирают на Восток. Они думают, что и мы тоже можем это сделать.Я живу теперь на Западе, а ощущение такое, будто меня выбросили в глухую русскую провинцию. Тут есть над чем задуматься. Для меня только одно место в мире есть столица: это — Москва. Все остальное для меня есть провинция. Москва есть столица не просто государства. Она есть столица истории. И я сделал великую глупость, покинув её: я выпал из истории. Я и Запад «Зачем вам Западная Европа? — сказал мне один местный житель. — У вас же своей земли в избытке. Осваивайте Сибирь, а нас оставьте в покое». — «Мы бы рады, — сказал я. — Но войдите в наше положение. В Сибири холодно, слякотно, пусто, мошкара кусается. А у вас — красота, удобства, богатство. Где лучше? Вы нас в Сибирь не пихайте, мы ею по горло сыты. Мы сюда хотим, в Европу. А в Сибирь мы вас со временем вышлем». — «А мы вас сюда не пустим!» — кричит испуганный и возмущённый собеседник. «Вы первый и, пожалуй, единственный, кто говорит так, — говорю я. — Но вы, к сожалению, уже опоздали: мы уже здесь». Донос Механизм моих желаний устроен очень хитро. Стоило мне начать склоняться к роману, как выползла задняя мысль: а почему именно роман? Может быть, лучше сочинить донос? Вот именно, скажете вы. Мол, оно привычнее. Но я должен вас разочаровать: доносов я никогда не писал. Не верите? Один мой знакомый (не тот, о котором я уже упомянул, а другой) тоже не писал доносов, поскольку он был офицером КГБ, и доносы писали ему. Я не был офицером КГБ. Но по роду моей работы мне приходилось изучать доносы. Так что опыт по этой части у меня есть. Я специалист по доносам, но не доносчик. Я теоретик в этой области, а не практик.Бесспорно, теперь уже нет того священного и трепетного отношения к доносу, какое было раньше. Пропала его революционно-романтическая окраска. И уже нет тех, кто способен оценить его роль в великой истории. Но он ещё сохранил огромное познавательное значение. Это — единственное явление в человеческой культуре, на которое люди способны без всякого обучения и без литературных способностей. Чтобы писать доносы, не надо быть членом Союза советских писателей. И, как поётся в одной популярной опере, доносу все возрасты покорны.В своё время в КГБ был завал доносов. Сотрудники КГБ своими силами не справлялись с ними и привлекали в помощь посторонних специалистов. Привлекали и меня. Таких, как я, были привлечены сотни. Сколько же накопилось одних только непрочитанных доносов в центральном аппарате Органов государственной безопасности! А сколько их накопилось в республиканских, областных, районных отделах и отделениях! А в папках и сейфах отдельных оперативных работников! А сколько было пущено в ход! А сколько погибло во время войны! Сколько было уничтожено! Какая же могучая энергия человеческих чувств и мыслей ушла на это!Моя задача состояла в том, чтобы отобрать из многих тысяч доносов заслуживающие внимания, а остальные передать на уничтожение, как тогда выражались — «списать в расход». Я читал доносы начинающих жизнь невинных младенцев и умудрённых опытом дряхлых старцев, молодых трезвых карьеристов и обезумевших от безнадёжности алкоголиков, выдающихся учёных, домашних хозяек, юных и чистых дев, старых развратников, партийных функционеров, безграмотных дебилов, профессоров, пенсионеров, артистов... И все они были похожи друг на друга, как монеты одной ценности, как клопы. Как будто они у нас изначально заложены в генах, а не являются высочайшим продуктом человеческой истории. И я тогда понял, что именно донос есть самая глубокая, всесторонняя и искренняя форма самовыражения личности. Жаль, что тысячи тонн доносов были в те либеральные годы уничтожены. Творчество огромного народа в самый интересный период истории исчезло бесследно. Конечно, доносы будут писаться и впредь. Но в таких масштабах, с такой затратой интеллекта и страсти, с такой выдумкой, как это было у нас, это уже никогда не повторится. Грустно! Сомнение Но зачем писать морально дискредитированный донос, если мы изобрели другую, кристально чистую литературную форму — отчёт?! Теперь нам нет надобности мучиться угрызениями совести (если мы когда-нибудь ими мучились!), когда нас вежливо просят написать отчёт о поездке, о встрече, о беседе... Да нас и просить не надо, ибо мы сами знаем, что писать отчёты обо всем есть наш священный долг. Почему до этого не додумались в сталинские времена? Этому есть необычайно простое объяснение: потому что не было бумаги и печатных машинок. Доносы можно писать на клочках бумаги и огрызками карандашей. Для отчётов нужна приличная бумага и печатные машинки. Мы и Запад Тот самый мой знакомый, которого выгнали из одной западноевропейской столицы, писал в своём отчёте за десять лет пребывания на Западе, что после занятия Западной Европы Советской Армией надо в первую очередь уничтожить всех наших добровольных помощников — коммунистов, лефтистов, пацифистов, нейтралистов, интеллектуалов, либеральных писателей, профессоров, бородатую молодёжь и прочую нечисть. Почему? Да потому, что они тогда очухаются и против нас бунтовать начнут. И вообще, избавь нас, Боже, от наших друзей, а от врагов мы избавимся сами. Впрочем, советовал мой знакомый, врагов целесообразно сохранить, поскольку от них хоть какая-то польза будет. Но обратимся лучше к теории отчёта. Отчёт Советские люди приучены обо всем писать отчёты. Это — необходимый элемент коммунистической организации труда. Отчёты месячные, квартальные, годовые, пятилетние... Один старый большевик, состоявший на партийном учёте в нашем учреждении, написал отчёт о всей своей жизни после революции. Три тысячи страниц, исписанные микроскопическими буквами. Он припёр свой эпохальный отчёт в двух драных авоськах в партийное бюро, потребовал изучить его и извлечь уроки. Секретарь партбюро поручил эту благородную миссию мне. Я за полчаса написал свой отчёт об отчёте старого большевика, даже не заглянув в него. За годы советской власти, писал я в своём отчёте, автор потребил хлеба и каши столько-то тонн, выпил столько-то бочек водки, написал столько-то тайных доносов и произнёс открытых, столько-то лет просидел на собраниях, столько-то лет простоял в очередях... «Смеёшься», — сказал Секретарь. «Плачу», — сказал я. «Что будем делать?» — спросил Секретарь. «Напишем автору официальную бумагу, что его рукопись передана в Секретный отдел Центрального партийного архива», — сказал я. «Почему официальную бумагу?» — спросил Секретарь. «Чтобы автор поместил её в рамку и повесил на стенку рядом с почётными грамотами, которых он получил полсотни штук за свою непомерно долгую и глупую жизнь», — сказал я. «А почему в Секретный отдел?» — спросил Секретарь. «А чтобы он больше не терзал нас своими воспоминаниями», — ответил я. «А это куда?» — спросил Секретарь, кивнув на драные авоськи с бесценным опытом жизни целого поколения. «На помойку», — сказал я. «Действуй, — сказал Секретарь. — Потом напиши мне коротенький отчёт о проделанной работе». А в другой раз мне поручили «обработать» отчёты членов одной нашей научной делегации на международном конгрессе. Делегация состояла из пятидесяти человек, а отчётов было шестьдесят: некоторые видные учёные, желая доказать свою преданность, написали по два отчёта. Каждый отчёт — пятьдесят страниц на машинке. И о чем только не сообщали учёные в любимые Органы! Например, что такого-то западного профессора можно привлечь на нашу сторону, издав его книгу в Москве, что руководителя секретной лаборатории надо пригласить в Москву и подсунуть ему надёжную красотку...Упомянутые отчёты делегации были правдивыми и поучительными. Но мы обычно пишем отчёты не для подведения итогов и не для извлечения уроков, а из каких-то мистических высших соображений. Для формального порядка. Поэтому мы в них обычно сочиняем напропалую, так что отличить в них правду от вымысла практически невозможно. Да это и не нужно. Отчёты наши все равно никто не читает. Однажды я написал в своём квартальном отчёте, что открыл десять новых элементарных частиц. Сделал я это с чисто познавательной целью: проверить свою теорию отчётов. Меня вызвал заведующий отделом. Я уж было решил, что моя теория ошибочна. Но тревога оказалась напрасной. Просто отчёт оказался слишком коротким, и заведующий попросил добавить пару страниц. Я демагогически заявил, что ценность отчёта определяется не количеством страниц, а тем, что сделано согласно отчёту. «Прочитай, что я сделал, — сказал я, — и сравни с тем, что сделали другие». — «Не морочь мне голову, — спокойно сказал он. — Ты думаешь, другие сделали меньше твоего?» И я добавил к отчёту пару страниц, в коих сообщил, что я изобрёл метод превращения содержимого московских помоек в полноценные продукты питания. «Молодец, — сказал заведующий, подшивая мой отчёт к пачке таких же непрочитанных отчётов других сотрудников. — Кто хорошо отчитывается, тот хорошо работает».Но не думайте, что отчёт есть излишняя бюрократическая операция. Это — мощная форма организации людей в единое коммунистическое общество. Важно не содержание отчёта, а лишь факт его существования. К психологии отчёта Если ты ничего не делал, писать отчёт легко. В этом случае ты имеешь полное право использовать для своего отчёта все то, что произошло за отчётный период в твоём коллективе, в стране, в космосе. Ты имеешь на это право, ибо ты на самом деле был соучастником всего, происшедшего во Вселенной. Труднее писать отчёт, если ты что-то сделал. А если ты много сделал, написать отчёт — непосильная для тебя задача. В этом случае твоё сознание сосредоточивается исключительно на твоём деле, которое тебе кажется центром мироздания, которое твоим коллегам кажется пустяком и которое ничего не даёт для отчёта как явления лингвистического. Но и в первом случае лёгкость создания отчёта не есть нечто врождённое.
1 2 3 4