Трогаются без приказания подводы. Лица взволнованные, вытянутые, бледные. "Да подождите же! куда вы поехали!" - кричит раненый, ослепший капитан. Он побежал за подводой, споткнулся о бревно, с размаха падает, застонал. Его подымают: "вставайте, капитан" . Не встает, молчит… "Разрыв сердца" ,- говорит подошедший доктор.
Стемнело. Паника как будто уменьшилась - все примирились с неизбежным концом…
"Обоз вперед!" -вдруг раздаются крики.
Куда? Неужели пробились? Быть не может!
Но мы уже выехали за Колонку, и за бугром на мягкой дороге обоз вытянулся в линию.
Артиллерия заметила - бьет залпами.
В темноте, бороздя черное небо, со свистом, шуршаньем летят, близятся и высоко рвутся семь огней шрапнели.
"А красиво все-таки" ,- тихо говорит товарищам по подводе раненый.
Старый возчик обернулся: "какая тут красота - страх один" .
Все смолкли…
Далекий выстрел… летит… летит… по нас… нет, впереди… через подводу… тррах! взрыв! и кто-то жалобно, жалобно стонет.
Капитан слез посмотреть: разбило подводу, упали лошади, казаку-возчику оторвало ноги.
"Да приколите же его!" - нервно кричит раненый с соседней телеги.
"Сами приколите!" - раздраженно и зло отвечает другой голос.
"Тише, господа, не шумите! ведь приказано не говорить!"
Все замолчали, только возчик с оторванными ногами стонет по-прежнему…
Вдруг артиллерия смолкла. Из далекой темноты донеслись дикие, неясные крики. "Ура! слышите, ура! Атака! Атака!" - взволнованно заговорили на подводах, завозились, подымаются.
"Не волнуйтесь, господа, это наши черкесы атаковали артиллерию" ,- вполголоса говорит проезжающий верховой.
"Ура" оборвалось. Стало тихо. Как будто ничего и не было. В степи далеко трещат кузнечики. С черно-синего купола неба прямо в глаза глядят золотые звезды. На подводах тихий разговор: "Сережа! видишь Большую Медведицу?"-"Вижу… а вон Геркулес".- "Геркулес, а я вот возчика вспомнил, - говорит, сворачиваясь под одеялом, Крылов,- ведь всего на одну подводу нас-то пролетела".-"Да… на одну… он уже не стонет, должно быть, умер" .
Обоз тронулся. Дует ветерок, то теплый, то холодноватый.
Медведовская
Ночь темная. Тихо поскрипывая, черной лентой движется в темноте обоз. Рядом проезжают верховые - вполголоса, взволнованно говорят: "Господа, приказано - ни одного слова и не курить ни под каким видом - будем пробиваться через железную дорогу".
В эту ночь под Медведовской решится судьба. Вырвемся из кольца железных дорог - будет хоть маленькая надежда куда-нибудь уйти. Не вырвемся - конец.
Обоз едет, молчит, притаился. Только поскрипывают телеги, да изредка фыркают усталые лошади…
Далеко на востоке темноту неба начали разрезать серо-синие полосы.
Идет рассвет. Вдруг тишину разорвал испуганный выстрел, и все остановились. Смолкло… другой… третий… Стрельба.
Треск ширится. Громыхнула артиллерия, где-то закричали "ура", с остервенением сорвались и захлопали пулеметы…
Все приподнялись с подвод, глаза впились в близкую темноту, разрезаемую огненными цепочками и вспышками, холодная, нервная дрожь бежит по телу, стучат зубы…
Прорвемся или нет?
"Артиллерия вперед! Передайте живей!" - кричат спереди.
"Артиллерия вперед!" - несется по обозу, и орудия карьером несутся по пашне…
Бой гремит. Взрывы,- что-то вспыхнуло, загорелось, затрещало. Это взорвались вагоны с патронами - горят сильным пламенем, трещат, заглушая стрельбу.
"Господа! ради Бога, скорей! снаряды из вагонов вытаскивать! Кто может! бегите! ведь это наше спасение! господа, ради Бога!" - кричит по обозу полковник Кун.
Раненые зашевелились, кто может, спускаются с телег, хромают, ковыляют, бегут вперед - вытаскивать снаряды.
Уже светает. Ясно видны горящие пламенной лентой вагоны. Кругом них суетятся люди, отцепляют, вытаскивают снаряды. И тут же трещат винтовки, клокочут пулеметы…
Вдали ухнули сильные взрывы - кавалерия взорвала пути.
Обоз вперед! рысью!
Обоз загалдел, зашумел, двинулся…
Прорываемся.
Вот уже мы рысью подлетели к железной дороге. Здесь лежат наши цепи, отстреливаются направо и налево. Стучат пулеметы. Наши орудия бьют захваченными снарядами. А обоз летит в открытые маленькие воротца, вырываясь из страшного кольца…
Свищут пули, падают раненые люди и лошади. На путях толпятся, кричат, бегут.
По обеим сторонам лежат убитые. Вон лошадь и возле нее, раскинувши руки и ноги, офицер во френче и галифе.
Но на мертвых не обращают внимания. Еле-еле успевают подхватить раненых. Под взрывы снарядов, свист дождя пуль, с криком, гиком перелетает железную дорогу обоз и карьером мчится к станице.
Уже въехали в Медведовскую. Заполонили улицы, бегут по дворам за едой и с молоком, сметаной, хлебом догоняют свои подводы.
Сзади стрельба утихает. Быстро едет обоз по полю на Дядьковскую. Уже не молчат, а шумно разговаривают раненые. Но скоро, усталые, мечтая об отдыхе, дремлют, засыпают на подводах.
Степь далекая, далекая, зеленая…
Откуда-то пробует догнать нас артиллерия, взрывая землю черными воронками, но далеко, не достать.
Дремлется. На подводе Таня рассказывает о религиозных праздниках в Персии…
Въехали в Дядьковскую. Оказывается, сегодня праздник. Народ нарядный. На окраину высыпали ребятишки. Мальчики в разноцветных бешметах, девочки в ярких платках. Смотрят на нас удивленными большими глазами, потом что-то кричат нам и бегут вприпрыжку за подводами…
Нашли хорошую белую хату. Вся в саду. А сад цветет бело-розовым, пышным цветом. Лежим под яблонями около низенького столика. На столе шипит самовар…
"Ну, Таня, продолжайте о Персии. Как этот праздник-то называется?"
Таня рассказывает. Солнце льется сквозь листву. Хорошо. Отдыхаем…
Из боя пришел товарищ, его обступили: "расскажи, как это мы вырвались-то?" - "Сам не знаю. Марков все дело сделал. Он с своим полком вплотную подошел к станции, пути разобрали, орудие прямо к полотну подвезли. Их войска в поездах были. Подъехал такой поезд, наши по нему прямой наводкой как дадут! Огонь открыли и на ура пошли. Марков первый на паровоз вскочил - к машинисту. Тот: товарищ, товарищ! а он, коли, кричит, его в пузо… его мать! Тут их стали потрошить, бабы с ними в поезде были, перебили их здорово. Они от станции побежали, но скоро оправились, недалеко засели, огонь открыли. Тут вот долго мы с ними возились. А обоз тем временем проскочил… У наших тоже потери большие. А Алексеева видали? Прямо у полотна стоял под пулями… Ну, хорошо, что под Медведовской хоть снарядов и патронов захватили, а то совсем бы был конец" .
Ряд станиц
Едем степями из Дядьковской. Выстрелов нет, тихо. Обоз приостановится, отдохнет, и снова едем рысью по мягкой дороге.
Люди перебегают с подводы на подводу, рассказывают новости…
"Корнилова здесь похоронили".- "Где?" - "В степи, между Дядьковской и Медведовской. Хоронили тайно, всего пять человек было. Рыли могилу, говорят, пленные красноармейцы. И их расстреляли, чтобы никто не знал".
"А в Дядьковской опять раненых оставили. Около двухсот человек, говорят. И опять с доктором, сестрами".- "За них заложников взяли с собой".- "Для раненых не знаю, что лучше, - перебивает сестра,- ведь нет же бинтов совсем, йоду нет, ничего… Ну, легкие раны можно всякими платками перевязывать, а что вы будете делать с тяжелыми? И так уже газовая гангрена началась".- "Это что за штука, сестра?" - "Ужасная… Она и была-то, кажется, только в средние века" .
"А в Елизаветинской, мне фельдшер рассказывал, когда раненые узнали, что их бросили, один чуть доктора не убил. Фельдшер в последний момент оттуда уехал с двумя брошенными, так говорит: там такая паника была среди раненых…"
"Здесь с ранеными матрос Баткин остался".- "Не остался, собственно, а ему командование приказало в 24 часа покинуть "пределы армии".-"За что это?" - "За левость, очевидно. Ведь его ненавидели гвардейцы. Он при Корнилове только и держался…"
Едем. Все та же степь без конца, зеленая, зеленая…
Три вооруженных казака ведут мимо обоза человек 20 заложников, вид у них оборванный, головы опущены.
"А, комыссары!" - кричит кто-то с подводы.
"Смотрите-ка, среди них поп!" - "Это не поп - это дьякон, кажется, из Георгие-Афипской. У него интересное дело. Он обвинил священника перед "товарищами" в контрреволюционности. Священника повесили, а его произвели в священники и одновременно он комиссаром каким-то был. Когда наши взяли станицу, его повесить хотели, а потом почему-то с собой взяли…"
"А слыхали, что ген. Марков нашему начальнику отделения [62]сказал? Мы выезжаем из станицы, а он кричит: Нач. 3-го отделения! Почему у вас такое отделение большое? - Не могу знать, говорит.- Сколько раненых оставили в станице? - Тридцать, говорит.- Почему не сто тридцать! - кричит…"
Уже вечереет… Знаем, что сегодня ночью должны переезжать жел. дорогу, но никто не знает: куда мы едем? Одни говорят - в Тиберду, другие - в Терскую область. Едем - куда пустят…
Железную дорогу переехали, обманув большевиков. Они ждали нас в одном месте. Мы переехали в другом. Ген. Марков внезапно захватил переправу и с ж.-д. будки в присутствии сторожа, которому было приказано в случае появления кадетов дать знать, сам телефонировал комиссару: "Все спокойно, товарищи" .
А потом сел на коня и приказал сторожу передать, что кадеты благополучно переехали жел. дорогу…
Едем зелеными степями. Цветущими белыми станицами. Берегами стеклянной реки.
В некоторых станицах - маленький отдых, и опять армия трогается в путь. Пеших - нет. Все на подводах. И раненые и строевые.
Проехали Бекетовскую, Бейсугскую.
В Ильинской отдыхаем в хате рослого, рыжего казака-конвойца. Живет он богато. Хата из нескольких комнат. Лучшая - зала - увешана портретами царской семьи, висит картина дела конвойцев под Лейпцигом, портрет командира - бар. Мейендорфа. Конвоец - монархист. Не нравится ему "все это новое". "То ли дело раньше" ,- и казак сочно рассказывает про прежнее конвойское, казацкое житье.
Из Ильинской переехали в Успенскую. Здесь хозяин-казак - бедный. Он гостеприимен, угощает, разговаривает, но никак не может понять, зачем мы пошли воевать… "А земля-то у вас есть?" - спрашивает он. "Есть… была".- "Аа, ну понятно, свое добро всякому жаль" ,- наконец понимает казак.
Жена его - иногородняя. Она готовит нам, тоже угощает, но смотрит на нас со страхом и все спрашивает: "А ничего не будет тем вот, кто из станицы убежал, когда вы пришли?!"
"Не знаю, думаю - ничего, а чего же они убежали-то?" - "Да кто их знает, побоялись вас, ведь народ все говорил, что иногородних вешать будете…" Наконец она не выдержала и со слезами рассказала, что ее два брата - иногородние - бежали, что их комиссар смутил, а теперь сказывают, что бежавших ловят и расстреливают…
В Успенской встречаем мы вербное воскресенье. В большой церкви - служба. Все - с вербами и свечами. Храм полон, больше раненых. Впереди, к алтарю - Деникин с белым Георгием на шее, Марков, Романовский, Филимонов, [63]Родзянко.
В разговорах на паперти узнаем, что приехала с Дону делегация, зовут туда, что донские казаки восстали против большевиков и уже очистили часть области.
Все радостны. Неожиданный просвет! Едем на Дон, а там теперь сами казаки поднялись! Какая сила!
По станице рассклеены воззвания Деникина о борьбе за Учредительное собрание.
Горькая Балка
Ранним утром выезжаем из Успенской. Рядом с обозом идут, едут мобилизованные в станице казаки. Теперь в каждой станице кубанский атаман полк. Филимонов и Кубанская краевая рада мобилизуют их и берут в поход с армией. Но винтовок нет, а потому они в обозе.
Выехали в широкую, изумрудную степь. Рысью обгоняет обоз кавалькада. В центре на массивном, гнедом коне - ген. Деникин, в форме, с погонами; лицо сурово-озабоченное; кругом него - офицеры и корниловские текинцы. Немного сзади строем едет Кубанская рада, [64]выделяется характерная фигура Быча, [65]с ним рядом Макаренко. [66]
Весь день и всю ночь едет обоз по степи. Под утро должны переехать жел. дорогу под большой станцией Бело-Глинской.
Рассветает, едут шагом - пылят подводы. Впереди затрещали выстрелы, сильней, сильней, ударила артиллерия.
Бой на жел. дороге.
Командуют: рысью! Понесся обоз, уже ясно видна станция, жел.-дор. путь, поезда.
Впереди лежат цепи, от них долетает треск выстрелов, видны вспыхивающие дымки.
Мчится обоз по дороге, мимо лежащих цепей. Они отстреливаются - перед ними чернеют большевистские цепи.
Под грохот гранат, свист пуль прорвался обоз через жел.-дор. линию и подъезжает к слободе. Горькой Балке.
Скачут подводы с крутого ската и, перелетев мост, тихо подымаются в гору, в село. У первой хаты лежит мертвая женщина, вверх лицом, согнулись в коленях ноги, ветер раздувает синюю с цветами юбку.
Рядом с обозом - верховые. "Что это за женщина, не знаете?" - спрашиваю я одного. Верховой тронул коня, едет с подводой и рассказывает, перегнувшись с седла: "эта, сволочь, выдала наш первый разъезд; они у нее остановились - она их приняла хорошо, а сама к комиссару послала; их захватили, перестреляли, топорами перерубили; а когда второй разъезд утром приехал - опять к ней заехали, большевиками прикинулись, она и рассказала, как кадетов выдала… ну, вот и валяется…"
Зашли в хату. У стола красивая, смуглая женщина, с ребенком.
"Нет ли чего поесть, молодая?" - "Да чего же поесть-то? молочка только".
"Давай молока, не бойся, за все заплатим".
Она посадила на скамью толстого мальчика, принесла из сеней черный, глиняный горшок молока, нарезала мягкого, душистого хлеба.
Мы едим - женщина взяла на руки ребенка, что-то шепчет ему, боязливо, украдкой взглядывая на нас.
"А где муж-то, молодая?" - Она встрепенулась, испуганно уставилась.
"Муж-то?… в поле…" Помолчала… и вдруг быстро начала: "спросить я вас хотела вот, боюсь я больно, не захватят его там ваши-то?"
"Зачем же захватят? Он работает?"
"Знамо, работает, да я слышу, стреляют-то вон в той стороне… а у нас допреже сказывали, ваши всех солдат расстреливают".- "Это врали у вас".- "То-то и я говорю, врали",- повторяет женщина, а в глазах, в лице - страх, недоверие.
Вышли из хаты. От повозки к повозке ходят по площади люди, незаметно перешагивая через валяющихся, зарубленных людей.
"Кто это их зарубил?"-"Черкесы. Тут ведь когда наши разъезды показались, комиссар вооружать всех стал. Ну вот их и перерубили. Там, на дороге, еще валяются"
.
Недалеко от площади - кладбище. У ограды лежит навзничь рыженький мужичонка - голова свернулась на сторону, грудь в крови, руки вытянулись по земле, правая твердо сжала крестное знамение. С краю-свежие могилы, белые кресты… На одном, на железной, крашеной дощечке выведено четким писарским почерком:
"Товарищ Андрей Голованов
храбро пал в борьбе с врагами
народа, в рядах красной армии,
защищая революцию 1918 г. Под
станцией Энем".
Вечереет. Смолкли выстрелы. Тронулся обоз по узкой улице, а Горькая Балка заклубилась черным дымом.
"Зажгли Балку" ,- говорит казак-возчик. "Черкесы это ,- отвечает раненый,- они не щадят крестьян; раньше крестьяне их вырезали, а теперь они вот ни одной слободы не оставляют…"
На край темно-зеленой степи оперлось красное солнце. По траве бегут плоские лучи, зажигая ее алым цветом. Бирюзово-желтое небо темнеет…
Опять Лежанка
Наш путь лежит опять на Лежанку. Перед ней мы заехали в ст. Плотскую, в которой уже были в феврале. Я иду к знакомому плотнику, так недоверчиво говорившему в прошлый раз об Учредительном собрании.
Вошел - плотник узнал меня: "Садитесь, садитесь, опять приехали".- "Приехали, ну как живете?" - "Да мы что, -тянет плотник,- вот как вы?… говорят, вашего главного-то убили, правда это?" На лице его нехорошая улыбка. "Кого, главного?" - "Да Корнилова-то" ,- улыбается плотник. "Нет, не убили" ,- лгу я помимо воли. "Не убили? а у нас слыхать было, что убили" . Плотник помолчал. "Где вы остановились-то?" - "Здесь, в угловой хате".-"А, у Калистратовой…" Пауза. "У нее сын-каэак, а в красную армию ушел, - смеется плотник,- вы ее спросите, где, мол, у тебя сын-то? что она скажет, она поди вас боится…"
К вечеру мы въехали в Лежанку и остановились на площади.
Ночь свежая, холодная. Черный купол неба блещет золотом звезд. Обоз ночует здесь. Поскрипывают телеги, фыркают, жуя сено, лошади, изредка кто-нибудь простонет и опять тихо. Небо чуть синеет, рассветает. Обоз зашевелился, ругаются:
"Да где же это начальство!…"
Уже светло. Раненые сползают с телег, идут по хатам пить чай. На дороге обступили кого-то, стоят кучкой. В середине, держа в руках коней,- три запыленных донца-казака. В синих полуподдевках, шаровары с красными лампасами, фуражки лихо сбиты набекрень, из-под них торчат громадные вихры волос.
"Все встали, чисто как один, - говорит широкоплечий, рослый казак,- из половины области их уже выгнали, теперь вас только ждем, нас за вами депутатами послали".- "Какой вы станицы?" - "Егорлыцкой".-"Ну, а теперь нас обстреливать не будете сами?" - спрашивает худенький раненый юнкер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11