Но с другой стороны взять – чья здесь вина? Явно ведь не его. Он-то как раз мирно хотел проститься. Подумаешь, слово неосторожное сказал. Так и то не про нее, а про девку-холопку неловкую, что охромела с этой зимы.
Ну, куда ей у княгини переяславской в услужении быть, когда нога вовсе, почитай, не сгибается. Он же не со зла предложил со двора ее выгнать, а взамен сразу пяток рязанских девок привезти – о Ростиславе заботу в кои-то веки проявил. А что получил в ответ?
Ярослав припомнил недавний разговор и зябко поежился.
– А ежели бы твоя любимая сука Крыня охромела, ты бы ее тоже со двора… пинками? – спросила княгиня в ответ звенящим шепотом.
В глазах же ее вся синева вдруг напрочь исчезла, один черный угль в зрачках остался.
И невдомек бабе, что таких сук смышленых да резвых, как его Крыня, днем с огнем не найти, а холопок, ничем не хуже хромой Вейки, на торжище в базарный день пук за куну. Оно, конечно, жаль девку, но ведь не сам же он ей ногу эту сломал – дерево упало. Теперь уж ничего не исправишь.
А ныне с нее проку нет. И не поймешь подчас, кто кому больше прислуживает: то ли холопка княгине, то ли наоборот. Разве это дело? Опять-таки и первая размолвка после возвращения Ростиславы из Новгорода тоже из-за Вейки этой окаянной произошла.
Ну, виданное ли дело – столь долгое время не виделись, а она, едва приехав, как уселась у ее изголовья, так, почитай, пять дней и просидела. Да и две ночи первые там же проторчала. Хороша женка, нечего сказать.
Да и потом тоже – хоть не вспоминай. Он смердов в поруб сажает – ведь утаивают дань княжью, стервецы, ссылаясь на недород в полях, а она им туда еду таскает. Через неделю вытащили их из ямы, думал, поумнели на корках хлебных да воде, а глянул – рожи-то у страдальцев еще глаже стали.
С голоду опухли? Не похоже, да и на ногах твердо стоят. Начал дознаваться, кто им подсоблял, стражу виноватил поначалу, а это, оказывается, женка родная свое милосердие явила. Кто, спрашивается, ее о том просил?!
Нет, по дому, по слугам и прочим хозяйственным делам ее попрекнуть не в чем. Да и распоряжается она умеючи – знает, на кого прикрикнуть, кому указать, кого поправить, а кого и вовсе взашей прогнать. Тут она молодец.
Но ведь если бы все двором и кончалось, а то ведь и в его дела нос сует. И ведь чуть ли не с самой свадьбы у нее такое. Больно много воли тестюшка ей в девичестве дал, не иначе. И тоже всегда с вопросами – дескать, поясни, а то невдомек. Начинаешь же втолковывать глупой бабе, и после пятого-шестого ответа чувствуешь себя дурнем, соломой набитым.
Конечно, все это она только наедине творит, когда сраму княжеского никто не видит, но перед самим собой все равно неловко. Да князь он в конце-то концов или смерд неумытый, что она его так в собственную дурость носом тычет?! И никак не поймет, глупая баба, что все равно будет именно так, как сам Ярослав повелел. Плохо ли, хорошо ли, но по его слову, а не по ее. Неужто она считает, что он станет перед нею в своих ошибках сознаваться?!
Да и с походом этим осенним против Константина Рязанского тоже все уши прожужжала. Да ведь не впрямую каждый раз норовила, а с коварным подходцем. Право слово, как гадюка подколодная, все из-за угла, по подлому.
Он в седле уже и сам сколько лет – опыта не занимать, нешто не знает, что неладные у него вои. Почто лишний раз о том напоминать? Ныне вся надежда на дружину брата Юрия да на тех, кто у покойного Константина служил. Хоть и не любил Ярослав старшего брата, но должное ему отдавал – славных воев тот себе подобрал. Славных и преданных.
Последнее, правда, чересчур. Можно было бы и уполовинить преданность эту. Ведь от князя к князю переходить – обычное дело на Руси, и никто тебе это в упрек никогда не поставит. К тому же помер старший брат, то есть не бросили дружинники его, не оставили в час бедствий, а служили до самой смерти. Самое время нового князя выбрать, ему послужить. И ходить далеко не надо. Вон, хоть бы к брату Юрию пришли или к самому Ярославу. Он своих людишек ратных никогда не обижал, держал в чести, в неге да холе.
Нет, не понять Ярославу, никак не понять, почему они, чуть ли не полностью – четыре сотни из пяти – вместо того чтобы во Владимир переехать, вышли из Ростова и осели в слободке близ города.
Сами-то они это свое решение так пояснили Юрию:
– Мы, княже, боле в междоусобьях ваших участия принимать не желаем.
Это Александр Попович так объявил от имени всех тех, кто в слободку ушел.
Ишь как осмелел, а ведь и пяти лет не прошло, как он своего отца, причем даже не попа – дьячка в захудалом селище под Суздалем, покинул и пошел по белу свету счастья искать. Его Ярослав хорошо под Липицей запомнил. Ежели бы не он, не Добрыня – рязанец могучий, прозванный Златым Поясом, не Нефедий Дикун да прочие ростовские удальцы, нипочем не одолели бы его с Юрием воинство новгородские и смоленские полки.
К напору бешеному, к страсти, к азарту боевому еще и умение воинское приложить надобно. Без него никуда. А азарт что – первый бесшабашный натиск сдержать – и все, кончится он. У этих же всего в избытке было. Они и прорвали строй суздальцев, владимирцев и муромчан. Как нож в масло вошли, а уж потом… Да что вспоминать.
Брат Юрий подумал было, что боятся они. Ведь два с половиной года назад против него воевали, теперь припомнить может. Начал он им говорить, что не держит на них зла, что только добро им от него будет, да какое там. Смеются, упрямцы. Отвечают, что ежели кто из ворогов на Русь придет, так они и без зова ратиться встанут, а ежели надобно, то и головы сложат, и никаких гривен за то им ненадобно. А вот так, в княжьих сварах да распрях пустопорожних, они никому не помощники.
Это где же они так смело говорить выучились?! Сразу видать, что никто из них у Ярослава не служил, иначе такими бойкими на язык не были бы. Впрочем, всем известно, что Константин, брат старший, тряпкой был. Да и в Юрии тоже нет особой твердости. Еле-еле сговорил его Ярослав выступить, не дожидаясь погребальной тризны на сороковой день.
И мало того что не все ладно с их дружинами, так еще и Ростислава мухой назойливой жужжит.
Сомнения у нее, видишь ли, в том, что Константин братьев своих поубивал. Да разве в этом теперь дело? А того ей не понять, что этот рязанец проклятый замахнулся на всю Владимирскую Русь, что три кровных его брата под Коломной легли, а четвертый как слег от страшной вести, так и не поднялся. Одни они с Юрием нынче остались.
Это скольких же он племянников Ярославовых одним разом без отца оставил? И такое спускать? Вот бы ей о чем подумать, а лучше и вовсе в дела мужа не соваться. Пускай о хозяйстве мыслит, пряжу с девками прядет, рубахи вышивает.
Нет, лезет повсюду. Вон и княжича Ингваря решила ума-разума лишить. Не зря он две последние седмицы как в воду опущенный ходит. Тоже ее работа.
Намедни вишь чего удумал рязанский княжич – зря все это, дескать, затеяно. Негоже, мол, ему на свою землю приходить с чужой ратью, пожар да разорение с собой нести. А того в ум не возьмет, что поздно уже, что слы Слы – послы (ст. – слав.).
давным-давно воротились от верных союзников с обнадеживающими ответами. Тесть его Юрий Кончакович, отец первой жены и хан самой сильной половецкой орды, твердо подсобить обещался. Да и Давид Муромский, хоть и мялся в нерешительности, черт набожный, а как бояре Ярослава и Юрия поднажали – вмиг согласился. Знает, что за отказ грозит.
Теперь уж рязанцу точно несдобровать. С трех сторон сразу примутся его бить. Сам Ярослав с Юрием сызнова под Коломну подойдут, а потом, град взяв да через Оку перейдя, начнут один за другим города зорить да селища жечь.
Тесть, Юрий Кончакович, с юга со всей своей ордой налетит. Ну а с третьей стороны Давид Муромский с мордвой нагрянет. А у самого Константина вдобавок ко всему еще и Рязань не отстроена. Никуда он свои дружины от града стольного, который ныне без стен, двинуть не посмеет.
Но даже если и отважится, то снова на хитрость Ярославову напорется. Он же куда пойдет? Непременно вниз по Проне реке рати двинет, чтобы половецкий набег отбить. А почему? Да потому, что именно в том и сокрыта хитрость.
Согласно уговору с Юрием Кончаковичем, напасть тот должен был не позднее рождества богородицы, что приходится на восьмое сентября. Пока гонцы к Константину прискачут с южных рубежей, пока тот рать свою спешно соберет – на все про все Ярослав отводил пять, от силы шесть дней. Да еще три дня он добавлял на то, чтобы все рязанские войска оказались у южных границ.
Вот тогда-то и они с братом ударят. Аккурат в день страстей трех дев: Веры, Любви, Надежды и матери их Софии Этот праздник на Руси в XIII в. отмечался 17 сентября.
.
Более того, если вдруг половцы замешкаются либо сам Константин почему-либо запоздает с выступлением, то тут ему вторая ловушка подсовывалась. Спустя седмицу после выступления половцев, в день воздвиженья честного креста, который 14 сентября празднуется на Руси, в пределы рязанской земли с запада должен был вторгнуться Давид Муромский вместе с мордовским князем Пурешем.
То есть удар владимиро-суздальских князей по своей очередности окажется лишь третьим, хотя по силе и будет самым главным. Пускай обескровятся рязанские рати в схватках со степняками, муромцами и мордвой.
А там, даже если они и одолеют всех союзников Ярослава с Юрием, даже если и успеют заслонить собой столицу, то все равно это уже не вои. Стремительные переходы и яростные сечи так их обескровят, что одолеть их легче легкого будет. На то и делал Ярослав основной расчет.
К тому же не зря он летом Гремиславу доверился. Вовремя тот в опалу у Константина попал. Все как нельзя лучше вышло. И девку его в Березовке достал, и град сумел запалить. На будущее наука. Пусть рязанец знает, супротив кого посмел меч поднять.
Словом, расчет верный. Как ни крути, не миновать ныне Константину поражения, да какое – разгрома полного, а стало быть, у него, Ярослава, земель изрядно поприбавится. Можно будет со временем и с братцем Юрием потягаться.
Отовсюду хорошо выходило. Так хорошо, что прямо тебе живи да радуйся… если бы не жена – дурища беспросветная. Хотя, с другой стороны, Ростиславу в чем-чем, а в отсутствии верности не попрекнуть.
Не далее как вчера вечером он как бы в шутку поинтересовался, что она делать станет, ежели его, Ярослава, убьют на поле бранном. Так она, зардевшись жарким румянцем, заявила, что после вести такой и седмицы лишней не останется в Переяславле.
– Сызнова к отцу, поди, поедешь? – осведомился лукаво.
– Он вдове уж не заступник, – холодно ответствовала Ростислава. – А монастырей и у нас много. Что близ Ростова изрядно понатыкано, что близ Новгорода. Сыщется и для меня уголок.
И дернула нелегкая Ярослава намекнуть, что в старину жены славянских вождей не в монастырь, а на погребальный костер восходили следом за мужьями, добровольно венец мученический на себя возлагая. И ведь в шутку он такое сказал, а она губы поджала, всерьез восприняла.
– Для иной вдовы в монастырь уйти – тот же венец мученический, – ответствовала строго и добавила загадочно: – Я для себя, наверное, и впрямь избрала бы конец полегче да побыстрее. А там как знать.
Совсем она его этими словами растрогала, и уж порешил было Ярослав снять с себя добровольный обет, который дал, едва узнав, что Мстислав Удатный возвращает ему свою дочь. Надумал он тогда гордый вид принять и пусть втрое меньший срок, чем он в разлуке с нею был, но протомить Ростиславу и долг свой супружеский не исполнять. Пусть знает, что не больно-то он в ней, рыбе холодной, нужду испытывал.
Обет этот Ярослав выполнял честно. К тому же князю в воздержании пара-тройка услужливых девок подсобляли изрядно. Как бы это деликатно сказать – тяготы добровольного воздержания смягчали ему, как могли.
А тут совсем уж решился он, не дожидаясь окончания последнего месяца, осчастливить Ростиславу, прийти к ней, да она сама, как на грех, все испортила. Сверкнула черными глазищами и задала невинный вопрос. Дескать, княгини-то за князьями в огонь шагали, а вот чтобы князья при утере супруги так поступали – не слыхала она ни разу. Да и сам Ярослав, поди, не решился бы на такое, случись это с нею, Ростиславой.
Вот дура, так уж дура! Понятно, чем дело закончилось. Вспылил он сызнова, развернулся и вышел из ее покоев, ни слова не сказав. А что тут говорить, когда и так все ясно. Одно дело – баба, а совсем другое – муж, да к тому же князь. Нашла кого с кем равнять. На такое и отвечать соромно Соромно – стыдно (ст. – слае.).
.
Хотя… Вопрос-то она глупый задала, но до того ведь строго пообещала: случись что с ним, Ярославом, и она боле седьмицы в Переяславле не задержится. То есть получается, в монастырь уйдет. А у Ростиславы слово – кремень. Коли пообещала что – выполнит непременно. Стало быть, любит его княгиня. Ох и любит! Ну а что ума бабе бог не дал, так на то сам Ярослав есть. У него, чай, и своего на двоих хватит. Да и ни к чему ей ум-то.
От этих мыслей у Ярослава не просто спал гнев. Он даже улыбаться начал, да и на привале ночном тоже веселился: и Ингваря мрачного тормошить успевал, и над боярами своими, включая свежеиспеченных, не раз подшутил.
Ну а раз князь весел, дружине тоже печалиться ни к чему. Это ничего, что битва впереди ждет, что не все после нее назад вернутся. По молодости всегда мыслится, что, может, кому иному в удел полторы сажени земли уготованы, но только не тебе самому. А у Ярослава на сей раз из тех, кому за тридцать стукнуло, не больше десятка осталось. И это на все четыре сотни.
Опять же дозволил князь пару-тройку бочонков хмельного меду почать. На всю дружину такое количество, конечно, не столь уж и велико, но веселья все равно добавляет. К тому же и скорость не утомительная. Шли, не торопясь никуда, давая время догнать их небольшое войско союзным полкам из Ростова, Ярославля, Углича, из прочих земель Владимиро-Суздальской Руси, чтоб с самого севера тоже успели вовремя подойти.
Общий же сбор был назначен у Клязьмы, в том месте, где она ближе всего к Москов-реке подходит – и двадцати верст не будет, если по прямой брать. По Клязьме все пешее ополчение брата Юрия на ладьях должно было подойти, и дружины прочие тоже сюда направлялись.
Место общего сбора было удобным еще и потому, что невдалеке на Москов-реке стоял одноименный град. Хотя, конечно, сельцо это градом трудно назвать, разве что исходя из того, что захудалый кремник там все-таки имелся, но тут суть в другом была. Во-первых, какой-никакой отдых можно было для всех устроить, во-вторых, припас пополнить, лошадей подковать, доспех подправить, а в-третьих, там мастера уже с лета трудились и должны были изготовить нужное количество ладей.
Оставалось только, подобно пращуру Святославу, аки барсу молниеносно прыгнуть с Москов-града на Коломну.
Почему именно на нее? А в этом опять-таки хитрость имелась. Константин, даже услыхав про воинство, все равно решит, что в одну точку и стрела дважды не бьет. К тому же рязанец думать будет, что врагам его выгодней всего путь держать в стольный Владимир, а из него по Клязьме мигом до Оки добраться, которая прямиком к Рязани выведет. Исходя из всего этого, Константин и дружины свои расположит.
На самом же деле по той дорожке придут только Давид Муромский с мордовским князьком Пурешем, который в союзе с братом его Юрием. Пока Константин уразумеет, что перед ним лишь малая часть, да и то не владимиро-суздальских сил, а лишь их союзников, все грады его на Оке уже заполыхают.
Да и на Проне тоже, включая не только Пронск, но в первую очередь и этот, как его, Ряжск, который рязанцем поставлен недавно. О них, да и вообще обо всей южной окраине тестюшка его половецкий позаботится, Юрий Кончакович, которому Ярослав клятвенно пообещал, что коли тот первым доберется со своей ордой до Рязани, то две трети от всей добычи после разгрома Константиновых дружин и взятия столицы его будут.
Известное дело, басурманину, хоть он и крест на груди носит, главное – пограбить вволю. Ну и пусть его. Жалко, что ли, чужого добра. У него, Ярослава, цель иная, можно сказать, святая – за смерть братьев воздать.
Негоже, конечно, получилось со старшим братом. Даже сороковин ждать не стали, а Ярослав сам и на девятый день не остался – сразу после поминок метнулся к себе в Переяславль, смотрины дружине устраивать.
– Ничего. Мы ему тризну в походе справим. Костром погребальным будет сама Коломна, а в жертву целое войско принесем. Куда как любо. То-то ему с небес сладостно будет взирать, – торжественно пообещал он Юрию.
Опять же и уделы появятся, куда можно будет племянников родных усадить. Правда, про это Ярослав вслух не сказал – придержал покамест мыслишку, хотя и считал, что ничего зазорного в ней нет. Ну не владимирские же вотчины перекраивать, в самом-то деле. А вслух не произнес, потому что еще до того брат Юрий заикался что-то там насчет Ростова с Ярославлем.
1 2 3 4 5 6
Ну, куда ей у княгини переяславской в услужении быть, когда нога вовсе, почитай, не сгибается. Он же не со зла предложил со двора ее выгнать, а взамен сразу пяток рязанских девок привезти – о Ростиславе заботу в кои-то веки проявил. А что получил в ответ?
Ярослав припомнил недавний разговор и зябко поежился.
– А ежели бы твоя любимая сука Крыня охромела, ты бы ее тоже со двора… пинками? – спросила княгиня в ответ звенящим шепотом.
В глазах же ее вся синева вдруг напрочь исчезла, один черный угль в зрачках остался.
И невдомек бабе, что таких сук смышленых да резвых, как его Крыня, днем с огнем не найти, а холопок, ничем не хуже хромой Вейки, на торжище в базарный день пук за куну. Оно, конечно, жаль девку, но ведь не сам же он ей ногу эту сломал – дерево упало. Теперь уж ничего не исправишь.
А ныне с нее проку нет. И не поймешь подчас, кто кому больше прислуживает: то ли холопка княгине, то ли наоборот. Разве это дело? Опять-таки и первая размолвка после возвращения Ростиславы из Новгорода тоже из-за Вейки этой окаянной произошла.
Ну, виданное ли дело – столь долгое время не виделись, а она, едва приехав, как уселась у ее изголовья, так, почитай, пять дней и просидела. Да и две ночи первые там же проторчала. Хороша женка, нечего сказать.
Да и потом тоже – хоть не вспоминай. Он смердов в поруб сажает – ведь утаивают дань княжью, стервецы, ссылаясь на недород в полях, а она им туда еду таскает. Через неделю вытащили их из ямы, думал, поумнели на корках хлебных да воде, а глянул – рожи-то у страдальцев еще глаже стали.
С голоду опухли? Не похоже, да и на ногах твердо стоят. Начал дознаваться, кто им подсоблял, стражу виноватил поначалу, а это, оказывается, женка родная свое милосердие явила. Кто, спрашивается, ее о том просил?!
Нет, по дому, по слугам и прочим хозяйственным делам ее попрекнуть не в чем. Да и распоряжается она умеючи – знает, на кого прикрикнуть, кому указать, кого поправить, а кого и вовсе взашей прогнать. Тут она молодец.
Но ведь если бы все двором и кончалось, а то ведь и в его дела нос сует. И ведь чуть ли не с самой свадьбы у нее такое. Больно много воли тестюшка ей в девичестве дал, не иначе. И тоже всегда с вопросами – дескать, поясни, а то невдомек. Начинаешь же втолковывать глупой бабе, и после пятого-шестого ответа чувствуешь себя дурнем, соломой набитым.
Конечно, все это она только наедине творит, когда сраму княжеского никто не видит, но перед самим собой все равно неловко. Да князь он в конце-то концов или смерд неумытый, что она его так в собственную дурость носом тычет?! И никак не поймет, глупая баба, что все равно будет именно так, как сам Ярослав повелел. Плохо ли, хорошо ли, но по его слову, а не по ее. Неужто она считает, что он станет перед нею в своих ошибках сознаваться?!
Да и с походом этим осенним против Константина Рязанского тоже все уши прожужжала. Да ведь не впрямую каждый раз норовила, а с коварным подходцем. Право слово, как гадюка подколодная, все из-за угла, по подлому.
Он в седле уже и сам сколько лет – опыта не занимать, нешто не знает, что неладные у него вои. Почто лишний раз о том напоминать? Ныне вся надежда на дружину брата Юрия да на тех, кто у покойного Константина служил. Хоть и не любил Ярослав старшего брата, но должное ему отдавал – славных воев тот себе подобрал. Славных и преданных.
Последнее, правда, чересчур. Можно было бы и уполовинить преданность эту. Ведь от князя к князю переходить – обычное дело на Руси, и никто тебе это в упрек никогда не поставит. К тому же помер старший брат, то есть не бросили дружинники его, не оставили в час бедствий, а служили до самой смерти. Самое время нового князя выбрать, ему послужить. И ходить далеко не надо. Вон, хоть бы к брату Юрию пришли или к самому Ярославу. Он своих людишек ратных никогда не обижал, держал в чести, в неге да холе.
Нет, не понять Ярославу, никак не понять, почему они, чуть ли не полностью – четыре сотни из пяти – вместо того чтобы во Владимир переехать, вышли из Ростова и осели в слободке близ города.
Сами-то они это свое решение так пояснили Юрию:
– Мы, княже, боле в междоусобьях ваших участия принимать не желаем.
Это Александр Попович так объявил от имени всех тех, кто в слободку ушел.
Ишь как осмелел, а ведь и пяти лет не прошло, как он своего отца, причем даже не попа – дьячка в захудалом селище под Суздалем, покинул и пошел по белу свету счастья искать. Его Ярослав хорошо под Липицей запомнил. Ежели бы не он, не Добрыня – рязанец могучий, прозванный Златым Поясом, не Нефедий Дикун да прочие ростовские удальцы, нипочем не одолели бы его с Юрием воинство новгородские и смоленские полки.
К напору бешеному, к страсти, к азарту боевому еще и умение воинское приложить надобно. Без него никуда. А азарт что – первый бесшабашный натиск сдержать – и все, кончится он. У этих же всего в избытке было. Они и прорвали строй суздальцев, владимирцев и муромчан. Как нож в масло вошли, а уж потом… Да что вспоминать.
Брат Юрий подумал было, что боятся они. Ведь два с половиной года назад против него воевали, теперь припомнить может. Начал он им говорить, что не держит на них зла, что только добро им от него будет, да какое там. Смеются, упрямцы. Отвечают, что ежели кто из ворогов на Русь придет, так они и без зова ратиться встанут, а ежели надобно, то и головы сложат, и никаких гривен за то им ненадобно. А вот так, в княжьих сварах да распрях пустопорожних, они никому не помощники.
Это где же они так смело говорить выучились?! Сразу видать, что никто из них у Ярослава не служил, иначе такими бойкими на язык не были бы. Впрочем, всем известно, что Константин, брат старший, тряпкой был. Да и в Юрии тоже нет особой твердости. Еле-еле сговорил его Ярослав выступить, не дожидаясь погребальной тризны на сороковой день.
И мало того что не все ладно с их дружинами, так еще и Ростислава мухой назойливой жужжит.
Сомнения у нее, видишь ли, в том, что Константин братьев своих поубивал. Да разве в этом теперь дело? А того ей не понять, что этот рязанец проклятый замахнулся на всю Владимирскую Русь, что три кровных его брата под Коломной легли, а четвертый как слег от страшной вести, так и не поднялся. Одни они с Юрием нынче остались.
Это скольких же он племянников Ярославовых одним разом без отца оставил? И такое спускать? Вот бы ей о чем подумать, а лучше и вовсе в дела мужа не соваться. Пускай о хозяйстве мыслит, пряжу с девками прядет, рубахи вышивает.
Нет, лезет повсюду. Вон и княжича Ингваря решила ума-разума лишить. Не зря он две последние седмицы как в воду опущенный ходит. Тоже ее работа.
Намедни вишь чего удумал рязанский княжич – зря все это, дескать, затеяно. Негоже, мол, ему на свою землю приходить с чужой ратью, пожар да разорение с собой нести. А того в ум не возьмет, что поздно уже, что слы Слы – послы (ст. – слав.).
давным-давно воротились от верных союзников с обнадеживающими ответами. Тесть его Юрий Кончакович, отец первой жены и хан самой сильной половецкой орды, твердо подсобить обещался. Да и Давид Муромский, хоть и мялся в нерешительности, черт набожный, а как бояре Ярослава и Юрия поднажали – вмиг согласился. Знает, что за отказ грозит.
Теперь уж рязанцу точно несдобровать. С трех сторон сразу примутся его бить. Сам Ярослав с Юрием сызнова под Коломну подойдут, а потом, град взяв да через Оку перейдя, начнут один за другим города зорить да селища жечь.
Тесть, Юрий Кончакович, с юга со всей своей ордой налетит. Ну а с третьей стороны Давид Муромский с мордвой нагрянет. А у самого Константина вдобавок ко всему еще и Рязань не отстроена. Никуда он свои дружины от града стольного, который ныне без стен, двинуть не посмеет.
Но даже если и отважится, то снова на хитрость Ярославову напорется. Он же куда пойдет? Непременно вниз по Проне реке рати двинет, чтобы половецкий набег отбить. А почему? Да потому, что именно в том и сокрыта хитрость.
Согласно уговору с Юрием Кончаковичем, напасть тот должен был не позднее рождества богородицы, что приходится на восьмое сентября. Пока гонцы к Константину прискачут с южных рубежей, пока тот рать свою спешно соберет – на все про все Ярослав отводил пять, от силы шесть дней. Да еще три дня он добавлял на то, чтобы все рязанские войска оказались у южных границ.
Вот тогда-то и они с братом ударят. Аккурат в день страстей трех дев: Веры, Любви, Надежды и матери их Софии Этот праздник на Руси в XIII в. отмечался 17 сентября.
.
Более того, если вдруг половцы замешкаются либо сам Константин почему-либо запоздает с выступлением, то тут ему вторая ловушка подсовывалась. Спустя седмицу после выступления половцев, в день воздвиженья честного креста, который 14 сентября празднуется на Руси, в пределы рязанской земли с запада должен был вторгнуться Давид Муромский вместе с мордовским князем Пурешем.
То есть удар владимиро-суздальских князей по своей очередности окажется лишь третьим, хотя по силе и будет самым главным. Пускай обескровятся рязанские рати в схватках со степняками, муромцами и мордвой.
А там, даже если они и одолеют всех союзников Ярослава с Юрием, даже если и успеют заслонить собой столицу, то все равно это уже не вои. Стремительные переходы и яростные сечи так их обескровят, что одолеть их легче легкого будет. На то и делал Ярослав основной расчет.
К тому же не зря он летом Гремиславу доверился. Вовремя тот в опалу у Константина попал. Все как нельзя лучше вышло. И девку его в Березовке достал, и град сумел запалить. На будущее наука. Пусть рязанец знает, супротив кого посмел меч поднять.
Словом, расчет верный. Как ни крути, не миновать ныне Константину поражения, да какое – разгрома полного, а стало быть, у него, Ярослава, земель изрядно поприбавится. Можно будет со временем и с братцем Юрием потягаться.
Отовсюду хорошо выходило. Так хорошо, что прямо тебе живи да радуйся… если бы не жена – дурища беспросветная. Хотя, с другой стороны, Ростиславу в чем-чем, а в отсутствии верности не попрекнуть.
Не далее как вчера вечером он как бы в шутку поинтересовался, что она делать станет, ежели его, Ярослава, убьют на поле бранном. Так она, зардевшись жарким румянцем, заявила, что после вести такой и седмицы лишней не останется в Переяславле.
– Сызнова к отцу, поди, поедешь? – осведомился лукаво.
– Он вдове уж не заступник, – холодно ответствовала Ростислава. – А монастырей и у нас много. Что близ Ростова изрядно понатыкано, что близ Новгорода. Сыщется и для меня уголок.
И дернула нелегкая Ярослава намекнуть, что в старину жены славянских вождей не в монастырь, а на погребальный костер восходили следом за мужьями, добровольно венец мученический на себя возлагая. И ведь в шутку он такое сказал, а она губы поджала, всерьез восприняла.
– Для иной вдовы в монастырь уйти – тот же венец мученический, – ответствовала строго и добавила загадочно: – Я для себя, наверное, и впрямь избрала бы конец полегче да побыстрее. А там как знать.
Совсем она его этими словами растрогала, и уж порешил было Ярослав снять с себя добровольный обет, который дал, едва узнав, что Мстислав Удатный возвращает ему свою дочь. Надумал он тогда гордый вид принять и пусть втрое меньший срок, чем он в разлуке с нею был, но протомить Ростиславу и долг свой супружеский не исполнять. Пусть знает, что не больно-то он в ней, рыбе холодной, нужду испытывал.
Обет этот Ярослав выполнял честно. К тому же князю в воздержании пара-тройка услужливых девок подсобляли изрядно. Как бы это деликатно сказать – тяготы добровольного воздержания смягчали ему, как могли.
А тут совсем уж решился он, не дожидаясь окончания последнего месяца, осчастливить Ростиславу, прийти к ней, да она сама, как на грех, все испортила. Сверкнула черными глазищами и задала невинный вопрос. Дескать, княгини-то за князьями в огонь шагали, а вот чтобы князья при утере супруги так поступали – не слыхала она ни разу. Да и сам Ярослав, поди, не решился бы на такое, случись это с нею, Ростиславой.
Вот дура, так уж дура! Понятно, чем дело закончилось. Вспылил он сызнова, развернулся и вышел из ее покоев, ни слова не сказав. А что тут говорить, когда и так все ясно. Одно дело – баба, а совсем другое – муж, да к тому же князь. Нашла кого с кем равнять. На такое и отвечать соромно Соромно – стыдно (ст. – слае.).
.
Хотя… Вопрос-то она глупый задала, но до того ведь строго пообещала: случись что с ним, Ярославом, и она боле седьмицы в Переяславле не задержится. То есть получается, в монастырь уйдет. А у Ростиславы слово – кремень. Коли пообещала что – выполнит непременно. Стало быть, любит его княгиня. Ох и любит! Ну а что ума бабе бог не дал, так на то сам Ярослав есть. У него, чай, и своего на двоих хватит. Да и ни к чему ей ум-то.
От этих мыслей у Ярослава не просто спал гнев. Он даже улыбаться начал, да и на привале ночном тоже веселился: и Ингваря мрачного тормошить успевал, и над боярами своими, включая свежеиспеченных, не раз подшутил.
Ну а раз князь весел, дружине тоже печалиться ни к чему. Это ничего, что битва впереди ждет, что не все после нее назад вернутся. По молодости всегда мыслится, что, может, кому иному в удел полторы сажени земли уготованы, но только не тебе самому. А у Ярослава на сей раз из тех, кому за тридцать стукнуло, не больше десятка осталось. И это на все четыре сотни.
Опять же дозволил князь пару-тройку бочонков хмельного меду почать. На всю дружину такое количество, конечно, не столь уж и велико, но веселья все равно добавляет. К тому же и скорость не утомительная. Шли, не торопясь никуда, давая время догнать их небольшое войско союзным полкам из Ростова, Ярославля, Углича, из прочих земель Владимиро-Суздальской Руси, чтоб с самого севера тоже успели вовремя подойти.
Общий же сбор был назначен у Клязьмы, в том месте, где она ближе всего к Москов-реке подходит – и двадцати верст не будет, если по прямой брать. По Клязьме все пешее ополчение брата Юрия на ладьях должно было подойти, и дружины прочие тоже сюда направлялись.
Место общего сбора было удобным еще и потому, что невдалеке на Москов-реке стоял одноименный град. Хотя, конечно, сельцо это градом трудно назвать, разве что исходя из того, что захудалый кремник там все-таки имелся, но тут суть в другом была. Во-первых, какой-никакой отдых можно было для всех устроить, во-вторых, припас пополнить, лошадей подковать, доспех подправить, а в-третьих, там мастера уже с лета трудились и должны были изготовить нужное количество ладей.
Оставалось только, подобно пращуру Святославу, аки барсу молниеносно прыгнуть с Москов-града на Коломну.
Почему именно на нее? А в этом опять-таки хитрость имелась. Константин, даже услыхав про воинство, все равно решит, что в одну точку и стрела дважды не бьет. К тому же рязанец думать будет, что врагам его выгодней всего путь держать в стольный Владимир, а из него по Клязьме мигом до Оки добраться, которая прямиком к Рязани выведет. Исходя из всего этого, Константин и дружины свои расположит.
На самом же деле по той дорожке придут только Давид Муромский с мордовским князьком Пурешем, который в союзе с братом его Юрием. Пока Константин уразумеет, что перед ним лишь малая часть, да и то не владимиро-суздальских сил, а лишь их союзников, все грады его на Оке уже заполыхают.
Да и на Проне тоже, включая не только Пронск, но в первую очередь и этот, как его, Ряжск, который рязанцем поставлен недавно. О них, да и вообще обо всей южной окраине тестюшка его половецкий позаботится, Юрий Кончакович, которому Ярослав клятвенно пообещал, что коли тот первым доберется со своей ордой до Рязани, то две трети от всей добычи после разгрома Константиновых дружин и взятия столицы его будут.
Известное дело, басурманину, хоть он и крест на груди носит, главное – пограбить вволю. Ну и пусть его. Жалко, что ли, чужого добра. У него, Ярослава, цель иная, можно сказать, святая – за смерть братьев воздать.
Негоже, конечно, получилось со старшим братом. Даже сороковин ждать не стали, а Ярослав сам и на девятый день не остался – сразу после поминок метнулся к себе в Переяславль, смотрины дружине устраивать.
– Ничего. Мы ему тризну в походе справим. Костром погребальным будет сама Коломна, а в жертву целое войско принесем. Куда как любо. То-то ему с небес сладостно будет взирать, – торжественно пообещал он Юрию.
Опять же и уделы появятся, куда можно будет племянников родных усадить. Правда, про это Ярослав вслух не сказал – придержал покамест мыслишку, хотя и считал, что ничего зазорного в ней нет. Ну не владимирские же вотчины перекраивать, в самом-то деле. А вслух не произнес, потому что еще до того брат Юрий заикался что-то там насчет Ростова с Ярославлем.
1 2 3 4 5 6