Я позволила себе осмотреть платьице Джикс и заметила в углу метку «Селина Финч». Как я и предполагала, предо мной был один из членов многочисленного Финчева семейства. Член семейства несколько юный, подумалось мне, чтобы бродить одиноко по окрестностям Димчорча.Оскар вернулся с чашкой молока. Ребенок уверенно взял чашку в руки, выпил ее до последней капли, перевел дух, открыв рот, повернул ко мне лицо, украшенное белыми усами, и возвестил об окончании своего посещения в таких словах:— Джикс хочет слезть.Я поставила нашу молодую гостью на пол. Она взяла свою куклу и постояла минуту в глубоком раздумье. Что будет она делать дальше? Недолго пришлось нам ожидать. Девочка внезапно сунула свою теплую пухлую рученку в мою руку и начала тащить меня за собой из комнаты.— Чего вы хотите? — спросила я.Джикс ответила одним непереводимым словом:— Тпруня.— Я позволила вывести себя из комнаты смотреть на «тпруню», играть ли в «тпруню» или есть «тпруню» — неизвестно. Джикс протащила меня по коридору до наружной двери. Тут стояла неслышно подъехавшая к дому по траве телега с лошадью и извозчиком, которая должна была отвезти обратно в Лондон серебряные и золотые пластинки. Я поглядела на Оскара, вышедшего за мною. Теперь мы поняли не только загадочное слово, но и любезную внимательность. Джикс, вошедшей в дом, чтоб уведомить нас, отдохнув и напившись, об обстоятельстве, не замеченном нами. Извозчик, как сам он рассказал, был расспрошен этим ребенком, у двери Броундоуна, зачем он сюда приехал. Джикс была известное лицо в Димчорче. Извозчик хорошо знал ее. Девочку прозвали Цыганкой за привычку бродить, и она это название, слово «Джипси», сократила по-своему в Джикс. Невозможно было удержать ее в приходском доме, как ни бились; наконец отказались от тщетных попыток и махнули на нее рукой. Рано или поздно она опять появлялась, или кто-нибудь приводил ее, или пастушья собака находила ее спящей под кустом и поднимала тревогу.— Что в голове у, этого ребенка, — сказал извозчик, поглядывая на Джикс с каким-то суеверным страхом, — Господу одному известно. Она все делает по-своему, не так, как другие. Она и ребенок, и не ребенок. Трех лет, она такая загадка, которую никто из нас не может разгадать. Вот и все, что я знаю о ней.Пока происходило это объяснение, плотник, заколотивший ящик, и сын его подошли к нам. Они позвали Оскара в дом и вынесли эту тяжелую ношу — ящик драгоценного металла, — которая была бы не под силу одному человеку.После того как ящик был уложен в телегу, плотник с сыном также сели, попросив извозчика подвезти их до Брейтона. Старший плотник, широкий в плечах, высокого роста, отпустил шутку:— Здесь до Брейтона место одинокое, сударь. Не мешает втроем проводить вашу дорогую поклажу до станции железной дороги.Оскар принял эти слова серьезно.— Разве здесь в околотке водятся разбойники? — спросил он.— Что вы, помилуйте, — отвечал извозчик. — Разбойники умерли бы здесь с голоду: у нас и украсть-то нечего.Джикс, следившая за всем со вниманием, от которого не ускользала никакая мелочь, вызвалась подать знак к отъезду. Странный ребенок повелительно махнул пухленькой ручкой извозчику и крикнул во весь голос: «Пошел!» Извозчик приподнял шляпу с комической почтительностью: «Слушаюсь, мисс. Время деньги, не правда ли?» Он щелкнул кнутом, и телега без шума покатилась по густой соутдоунской траве. Мне пора было идти домой и возвратить странницу Джикс в ее семейство. Я обернулась к Оскару, чтобы проститься с ним.— Как хотелось бы мне пойти с вами! — сказал он.— Вы получите разрешение бывать в приходском доме когда угодно, как только там узнают содержание нашего сегодняшнего разговора, — отвечала я. — Для вашей же пользы я твердо намерена сказать им, кто вы такой. Вы от этого можете только выиграть, а уж никак не проиграть. Бросьте фантазии и опасения, недостойные вас. Завтра мы будем добрыми соседями, к концу недели — друзьями. А теперь пока, как говорим мы во Франции, au revoir.Я обернулась, чтобы взять Джикс за руку. Пока я говорила с Оскаром, ребенок от меня скрылся. Нигде не видно было и следа его.Не успели мы сделать и шагу в поисках нашей исчезнувшей Цыганки, как голос ее раздался громко и сердито позади дома.— Уйдите прочь! — кричал ребенок. — Гадкие люди, уйдите прочь!Мы зашли за угол и увидели двух оборванных пришельцев, прислонившихся к стене дома. Их мертвенно бледные лица, их наглые ухмылки, их грязное рубище выдавали, на мой взгляд, мошенников самого худшего разряда, какой существует на земле, — мошенников лондонских. Они стояли, прислонившись спиной к стене и засунув руки в карманы, словно отдыхали у какого-нибудь кабака, а перед ними стояла Джикс, широко расставив ноги и заявляя (уже в таком раннем возрасте) право собственности, приказывая бродягам удалиться.— Что вы здесь делаете? — спросил Оскар резко.Один из бродяг как будто готов был ответить грубостью, но другой, моложе и плутоватее с виду, остановил его и заговорил первый:— Мы далеконько прошлись, сударь, — сказал он с притворным смирением. — Вот мы и осмелились отдохнуть у вашего дома да полюбоваться на вашу молодую красавицу.Он указал на ребенка. Джикс погрозила ему кулачком и сердитее прежнего повторила приказание уйти прочь.— Есть трактир на селе, — сказал Оскар. — Отдыхайте там, если хотите. Мой дом не постоялый двор.Старший бродяга опять начал было проявлять себя каким-то ругательством, но младший снова перебил его.— Затворяй ворота, Джим. Барин посылает в трактир. Пойдем выпьем за здоровье барина. — Он обратился к ребенку и, сняв шляпу, низко поклонился. — Доброго утра, мисс. Вы такая именно, каких я люблю. Пожалуйста, не выходите замуж, пока я не вернусь.Его спутнику так понравилась эта милая шутка, что он разразился громким хохотом. Негодяи рука об руку отправились к селению. Наша забавная Джикс сделалась вдруг грозною и страшною. Ребенок оскорбился дерзостью бродяг, как будто в самом деле понял ее. Никогда не видала я такого свирепого гнева в детях. Она схватила камень и бросила в бродяг, прежде чем я успела удержать ее. Она кричала, топала ногами, пока не побагровела в лице. Она бросилась наземь и в исступлении каталась по траве. Она успокоилась только тогда, когда Оскар опрометчиво обещал ей (долго после пришлось ему припоминать это обещание), что пошлет за полицией и велит прибить обоих бродяг за то, что они осмелились смеяться над Джикс. Она встала с земли, отерла глаза кулаками и устремила на Оскара строгий взгляд.— Смотрите же, — сказала эта странная девочка, грудь которой еще колыхалась под грязным платьицем, — чтобы прибили их обоих и чтобы Джикс это видела.Я тогда ничего не сказала Оскару, но чувствовала на пути домой какое-то беспокойство, внушенное мне появлением двух бродяг около Броундоуна.Как знать, давно ли подкрались они к дому, или только когда ребенок заметил их? Может быть они слышали в растворенное окно, что Оскар говорил мне о пластинках драгоценного металла и видели, как укладывали в телегу тяжелый ящик. Я не беспокоилась относительно доставки ящика в Брейтон: троих мужчин, поехавших с ним, достаточно было, чтоб уберечь его в целости. Я опасалась за будущее. Оскар жил совершенно один, в одиноко стоящем доме, более чем в полумиле от селения. Его любимое занятие — выделывание золотых и серебряных вещей — могло иметь опасную сторону, если об этом станет известно за пределами простодушного Димчорча. Переходя от одного подозрения к другому, я спрашивала себя, случай ли завел этих бродяг в наше захолустье и не пробрались ли они в Броундоун с какой-нибудь определенной целью? Тревожимая этими сомнениями, вошла я в ворота приходского дома с моей маленькой спутницей и, встретив старую няньку Зиллу в саду, прямо спросила ее:— Часто ли случается вам видеть здесь приезжих?— Приезжих? — повторила старуха. — Кроме вас, сударыня, к нам сюда по целым годам никто не приезжал.Я решила предостеречь Оскара при первом удобном случае. Глава XIСЛЕПАЯ ЛЮБОВЬ Луцилла сидела за фортепьяно, когда я вошла в гостиную.— Вы мне очень нужны, — сказала она. — Я посылала искать вас по всему дому. Где вы были?Я ей ответила. Она вскочила на ноги с радостным криком.— Вы убедили его ввериться вам, вы все узнали! Как вы только произнесли: «Я была в Броундоуне», я поняла по вашему голосу. Ну говорите же, рассказывайте.Она не двигалась, она едва дышала, пока рассказывала я ей о встрече с Оскаром. Как только я умолкла, она вскочила, раскрасневшаяся и взволнованная, и быстро пошла к двери своей спальни.— Что вы хотите делать? — спросила я.— Взять шляпу и трость, — отвечала она.— Вы идете из дому?— Да.— Куда?— Неужели надо спрашивать? В Броундоун, конечно.Я попросила ее подождать минутку и выслушать меня внимательно. Нечего, я думаю, и говорить, что я попыталась растолковать, как неприлично ей идти второй раз в день к мужчине, почти незнакомому. Я подчеркнула, что эта выходка может серьезно повредить ее репутации. Результат моих объяснений был чрезвычайно странен и любопытен. Он показал мне, что добродетель, называемая скромностью (я говорю не о чувстве приличия), чисто искусственная и что развитие ее зависит главным образом не от слуха, а от зрения. Представьте, что я говорила бы так с обыкновенной молодой девушкой, испытывающей первую любовь. Что бы она сделала? Она, конечно, показала бы некоторое приличное случаю смущение и, по всей вероятности, более или менее краснела бы, слушая меня. Прелестное лицо Луциллы выражало только неудовольствие, смешанное, может быть, с некоторым удивлением. Я думала тогда, в чем после вполне убедилась, что она чистейшее существо на земле. И однако не было видно следов малейшего смущения, той девичьей стыдливости, которых я ожидала; а между тем, Луцилла была девушка в высшей степени впечатлительная, порывистая; в ней чувства и возникали и выражались с необыкновенною быстротой и силой. Чем же объяснить это?Это объяснялось странной особенностью рокового недостатка, омрачавшего ее жизнь. Это объяснялось тем, что скромность происходит от сознания, что чужие глаза следят за нами. Слепой же никогда не стыдится, по той простой причине, что слепой не видит. Самая скромная девушка в мире смелее с любимым человеком в темноте, нежели при свете. Натурщица, которой страшно в первый раз предстать перед глазами живописцев, решается войти в мастерскую, когда ей завяжут глаза. У бедной моей Луциллы глаза постоянно были завязаны. Бедной моей Луцилле никогда не приходилось встречаться с любимым человеком при свете. В ней развились страсти женщины, и в то же время в ней сохранились все простодушие и невинность ребенка. О, если когда-нибудь возлагалась на смертного такая святая обязанность, как на меня возложена была святая обязанность охранять ее! Мне невыносимо было видеть красивое слепое лицо, так бесчувственно обращенное ко мне, после всех сказанных ей слов. Она стояла близко от меня. Я взяла ее за руку и посадила к себе на колени.— Друг мой, — сказала я очень серьезно, — вам не следует второй раз идти к нему сегодня.— Мне так много хочется сказать Оскару, — отвечала она нетерпеливо, — мне хочется сказать, как глубоко я ему сочувствую, как хотела бы я утешить, обрадовать его, если только смогу.— Милая Луцилла! Этого нельзя говорить молодому человеку. Это значило бы, другими словами, сказать ему, что вы его любите.— Я действительно люблю его.— Полно, полно! Держите это про себя, пока не убедитесь, что он вас любит. В таких случаях, душа моя, мужчина должен признаться первым.— Это очень тяжело для женщин. Если в них первых пробуждается чувство, так им первым следовало бы и признаться.Она минуту помолчала, словно обдумывая, и вдруг порывисто встала с моих колен.— Я должна поговорить с ним! — воскликнула она. — Я должна сказать ему, что знаю его историю и что он от этого не упал, а возвысился в моих глазах.Луцилла опять отправилась за шляпкой. Не было другого средства остановить ее, как пойти на уступку.— Напишите ему записку, — сказала я и вдруг вспомнила, что она слепа.— Вы диктуйте, — добавила я, — а я напишу. Довольствуйтесь этим на сегодняшний день, прошу вас, Луцилла!Она согласилась не совсем охотно, бедняжка, но не дала мне в руки пера.— Первая моя записка к нему должна быть написана мною самой, — сказала она. — Я умею писать по-своему. Это долго и утомительно, но все-таки самой. Вот посмотрите.Она подвела меня к письменному столу в углу комнаты, села и, взяв перо, задумалась. Очаровательная ее улыбка вдруг ответила, как луч света, ее лицо.— А! — воскликнула она. — Я знаю, как выразить ему свои мысли.Водя пером, которое держала в правой руке, пальцами левой, она написала медленно, крупным, детским почерком следующие слова:
«Дорогой мистер Оскар. Я слышала все про вас. Пришлите мне, пожалуйста, золотую вазочку. Ваш друг ЛУЦИЛЛА».
Она запечатала письмо и захлопала руками от радости.— Он поймет, что это значит! — говорила она весело.Напрасно было бы пускаться опять в увещания. Я позвонила, протестуя, однако, в душе (вообразите: принять подарок от молодого человека, с которым в первый раз говорила сегодня утром), и Зилла была, отправлена в Броундоун с письмом. Сделав эту уступку, я убеждала себя: буду держать в руках Оскара; с ним легче справиться.Время до возвращения няньки было нелегко занять. Я предложила послушать музыку. Луцилла слишком погружена была в свои мысли, чтобы заняться чем-нибудь другим. Она вдруг вспомнила, что следует уведомить и отца, и мачеху, что мистер Дюбур — человек вполне порядочный, что его вполне можно принимать в приходском доме. Она решила написать отцу.На этот раз она без возражений позволила мне взять перо, а сама говорила мне, что писать. Мы сочинили вдвоем письмо, несколько восторженное и высокопарное. Я вовсе не была, уверена, что мы составим выгодное представление о новом соседе достопочтенному Финчу. Но это было не мое дело. Я выставлялась в самом выгодном свете, как благоразумная дама, настоявшая на необходимости навести справки. Впрочем, я считала нечестным изменить хоть одно слово во фразах, диктуемых мне Луциллой. Окончив письмо, я написала адрес дома в Брейтоне, где находился в то время мистер Финч, и хотела запечатать конверт, когда Луцилла остановила меня.— Подождите, — сказала она, — не запечатывайте.Я не могла понять, почему Луцилле хотелось, чтобы письмо оставалось распечатанным, и почему, выражая это желание, она казалась смущенной. И эту странность я тут же объяснила себе воздействием слепоты на ее ум.На коротком совещании по предложению Луциллы было решено, что я зайду к мистрис Финч и расскажу о броундоунской тайне. Луцилла в открытую признавалась, что не находит особенного удовольствия в обществе своей мачехи и в обязанности, неизбежно выпадающей на долю всякого, кто оставался некоторое время с этой плодовитою дамой, отыскивать ее платок или держать ее ребенка. Ключ от двери, разделявшей обе половины дома, был вручен мне, и я вышла из комнаты.Прежде чем отправиться выполнять данное мне поручение, я зашла на минуту в свою спальню положить на место шляпку и зонтик. Выйдя опять в коридор и проходя мимо двери гостиной, я заметила что дверь эта неплотно притворена была кем-то, вошедшим после меня, и услышала голос Луциллы, говорившей:— Выньте письмо это из конверта и прочтите мне.Я пошла по коридору, признаюсь, весьма тихо и услышала первые фразы письма, написанного мною под диктовку Луциллы, произнесенные вслух голосом старой няньки. Постоянная подозрительность слепых, всегда чувствующих себя в зависимости от других, всегда сомневающихся, не обманывают ли их как-нибудь счастливцы, одаренные зрением, побудила Луциллу, даже в такой мелочи, как это письмо, подвергнуть меня проверке в мое отсутствие. Она пользовалась глазами Зиллы, чтоб удостовериться, все ли я написала, что она продиктовала мне, точно так же, как впоследствии она не раз пользовалась моими глазами, чтоб убедиться, аккуратно ли исполняет Зилла возложенные на нее обязанности в доме. Сколько бы ни была испытана преданность окружающих, слепые никогда вполне не полагаются на них. Бедные, они вечно в потемках, вечно в потемках.Отворив дверь на другую половину, я как будто разом отворила двери всех спален в приходском доме. Едва вступила я в коридор, как отовсюду высыпали дети, словно кролики из нор.— Где ваша мамаша? — спросила я.Кролики отвечали одним общим криком и опять скрылись в норы.Я сошла с лестницы попытать счастья на нижнем этаже. Окно на площадке выходило в сад. Я выглянула и увидела нашу неукротимую Цыганку, маленькую Джикс, расхаживающую по саду, очевидно отыскивая случай ускользнуть из дому. Это странное существо не водилось с другими детьми. Дома она важно сидела в каком-нибудь углу и ела, когда могла, на полу. На воле она ходила, пока ноги носили, и потом ложилась спать где попало, как зверек.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Бедная мисс Финч'


1 2 3 4 5 6 7 8