В самом деле, почему бы не помочь одной бибулоночке выбиться в люди! Разве сама Юлия-Медея не пробралась наверх из кромешного мрака нищеты подобным же способом? И она выразила желание одарить приданым старшую дочь Месалы, Месалу-маленькую.
В тот вечер она возвращалась домой в прекрасном настроении. Лошадка, на которой ехала Юлия-Медея, бежала легкой рысью. Дорога, хорошо наезженная и знакомая, словно бы сама стелилась под копыта лошадки. Мимо проплывали леса, уже темные, но хорошо освещенные ярким лунным светом. Юлия-Медея не испытывала ни малейшего страха перед темнотой и лесом, где могут водиться дикие звери. Дикие звери? Какая глупость! Они совершенно не опасны. В конце концов, Юлия-Медея здесь у себя дома.
Радость Бибулона, когда вдова Рутилия объявила о своем решении, была такой искренней, такой глубокой, что Юлия-Медея и сама растрогалась. Этот человек, ее сосед, чья практичность в свое время так оскорбила Юлию-Медею, не считал нужным притворяться. Да, он безмерно счастлив знать, что судьба одной его дочери будет удачной. «Деньги решают в нашей жизни почти все», — сказал Бибулон, и теперь Юлия-Медея ему поверила.
А девочка, пока что мало понимавшая в таких вопросах, как приданое и удачное замужество, просто догадалась, что красивая соседка сделала для нее что-то очень хорошее, и прижалась своей угольно-черной головенкой к коленям Юлии-Медеи. Погладив гладкие блестящие волосы девочки, Юлия-Медея загрустила: ей и в самом деле хотелось бы завести ребенка. Но теперь было уже поздно.
Разве что она еще раз выйдет замуж…
Но мысль об этом показалась ей противной.
Итак, она простилась с соседями и в наилучшем расположении духа. Ночная скачка, свежий ветерок и влажная тьма леса бодрили молодую женщину, вселяли в нее жажду жизни. Ей чудилось, будто все у нее еще впереди, будто ее ждет какое-то прекрасное, волнительное приключение… и, может быть, любовь.
Но когда она подъехала к воротам своей виллы, это настроение внезапно исчезло. Оно испарилось стремительно, как туман под жаркими лучами утреннего солнца. Двое слуг беспокойно ждали ее у ворот, переминаясь с ноги на ногу и отводя глаза.
— Что случилось? — спросила Юлия-Медея, чувствуя, что сердце у нее упало.
— Госпожа… — заговорил один, но одновременно с ним начал и второй:
— Как бы сказать…
Оба замолчали, вопросительно глядя на Юлию-Медею.
Она кивнула подбородком своему дворецкому:
— Говори ты. Что случилось?
— Госпоже лучше увидеть самой, — пробормотал дворецкий.
— Кто-нибудь погиб? Вы нашли мертвое тело? — испугалась Юлия-Медея.
— Нет, нет! — хором заверили оба слуги. — Просто… неприятное. Странное. Такого раньше никогда не было.
Юлия-Медея поехала шагом по аллее, ведущей к дому. Темные стволы деревьев, как молчаливые часовые, словно бы провожали ее взглядами. С каждым шагом тоска все сильнее сжимала сердце молодой женщины. Только-только она привыкла к своему положению, только-только наладилась ее трудная, странная жизнь — и вот опять что-то случилось! Она ожидала увидеть что угодно, но только не то, что предстало ее взору.
Весь фасад дома был размалеван странными знаками и рисунками. Кто-то очень торопился, нанося кистью эти изображения. Но в их смысле усомниться было невозможно. Различные адские порождения таращили выпученные глаза и скалили окровавленные пасти. То тут, то там мелькала лапа с растопыренными когтями. Жуткие существа грозили со всех сторон, их глаза следили за каждым шагом обитателей виллы. Надписи были сделаны на неизвестном языке, но в самом шрифте угадывалась угроза.
— Что это? — прошептала Юлия-Медея.
— Госпожа, мы не знаем! — в отчаянии ответил дворецкий. — Никто из нас не видел, как это появилось! Кухарка разбирала овощи, горничная приводила в порядок ковры, работая на заднем дворе. Садовник находился в оранжерее. Я чистил серебро. Еще двое слуг были в конюшне. Мы не слышали ни звука. Тот, кто это сделал, ходил бесшумно и сотворил свою черную работу очень быстро.
— Кухарка говорит, что такие знаки могут выступить и сами по себе, — бледнея, прошептал второй слуга.
Юлия-Медея резко повернулась к нему.
— Что ты слышал об этом? — спросила она властно. — Говори!
— Ну, она говорит… если на доме проклятье… то оно никуда не девается. Живет в стенах, в крыше дома. В общем, в самом естестве здания, — пояснил слуга. — Ну, это так люди говорят. Я сам никогда не видел.
— Проклятье? — испуганно переспросила Юлия-Медея. — Но я никогда не слышала ни о каком проклятии!
Дворецкий испепелил слугу взглядом. Тот поежился, покраснел до ушей, но упрямо повторил:
— Говорили… А проклятье ждет своего часа. И когда этот час наступает — а об этом никто из смертных не знает — оно тут как тут. Ну, проклятье. Выходит наружу и заявляет о себе во весь, так сказать, голос. Вот оно и проступило. Само по себе.
— Что за проклятие? — повысив голос, повторила вопрос госпожа.
— Убирайся под лед, в ад! — закричал дворецкий на слугу, потеряв самообладание и, казалось, совершенно позабыв о том, что находится в присутствии хозяйки.
Слуга съежился, словно еж, свернувшийся в клубок, и попытался удрать, но Юлия-Медея остановила его окриком:
— Стоять! Он замер.
Дворецкий закусил губу. Он видел, что теперь поздно — придется рассказывать обо всем.
— Кто из вас двоих объяснит мне, о каком проклятии болтает этот несчастный скудоумный малый? — высокомерным тоном осведомилась Юлия-Медея. Когда в ней просыпалась дочь древнего аристократического аквилонского рода, слуги предпочитали не спорить.
Дворецкий сдался.
— Я сообщу госпоже обо всем, что слыхал. Не утаю ни словечка, госпожа!
— Я слушаю, — молвила Юлия-Медея, не покидая седла. Лошадка в темноте тихонько храпела и переступала с ноги на ногу. Луна ярко освещала отвратительные рисунки на фасаде дома. Юлия-Медея боялась переступать порог своего оскверненного жилища — ей казалось, что и внутри там теперь нечисто. Подумать только, чьи-то грязные руки трогали стены ее любимого дома!
— Госпожа, это случилось еще до того, как господин Рутилий приобрел это здание, — начал дворецкий.
— Что? — удивилась Юлия-Медея. — А разве этот дом не был построен по приказу моего мужа?
— Нет, госпожа. Он купил его перед тем, как задумал жениться. Конечно, многое тут было переделано. Прежде эта вилла принадлежала господину Филодаму, известному ювелиру. Он обладал особым даром — оценивать необработанные камни. Покупал по дешевке непривлекательного вида булыжники, а потом обрабатывал их таким образом, что знатные дамы Аквилонии и Бритунии дрались за них, словно уличные торговки, такая это получалась красота.
Аристократка Юлия-Медея без всякого удовольствия выслушала подобное описание «знатных дам Аквилонии и Бритунии», хотя втайне понимала, что они действительно могут вести себя хуже уличных торговок.
— Продолжай, — сказала она, задирая брови.
— Слушаюсь, госпожа, — дворецкий поклонился. — Господин Филодам не был женат, однако при нем жили его ближайшие родственники, племянник по имени Рубрий и его супруга, довольно смазливая бабенка, но легкомысленная. То и дело принималась строить глазки соседям и даже молодым слугам. Рубрия мало беспокоило поведение жены. Он был целиком поглощен мыслями о состоянии дядюшки. А дядюшка, человек добрый, великодушный, любящий искусство…
— Вы были с ним знакомы? — перебила Юлия-Медея.
— О, да! — кивнул дворецкий. — Несколько раз мой прежний господин, Рутилий, делал у него заказы. И это ожерелье, которое он преподнес вам в день свадьбы, — тоже работы Филодама. Я неплохо знал его, госпожа.
— Что же с ним случилось? — спросила Юлия-Медея. У нее было такое неприятное ощущение, словно она уже заранее знает ответ.
Дворецкий медленно и печально кивнул, отвечая ее тайным мыслям.
— Да, госпожа, именно это и произошло. Господин Филодам был убит в собственном доме. Поначалу предполагали, что это сделали грабители, которые пробрались на виллу, потому что пропало несколько очень драгоценных предметов. Но затем истина всплыла на поверхность. Это злодеяние было задумано и осуществлено Рубрием и его женой. Проклятая женщина соблазнила господина Филодама, пробралась в его постель и там заколола ножом.
Когда злодеев изобличили, муж попытался все свалить на жену. Та же оправдывалась тем, что ее-де пытались изнасиловать, и она защищалась. Но наш садовник и еще двое слуг дали показания в суде и сообщили, что эта женщина неоднократно предлагала свои сомнительные услуги молодым людям, делая это недвусмысленно, если не сказать бесстыдно.
Словом, убийцу четвертовали на площади…
— Погодите, — Юлия-Медея наморщила лоб. — Мне кажется, я что-то слышала об этом… Какую-то женщину четвертовали, когда я была девочкой. Родители поспорили, стоит ли идти смотреть на казнь. Маме очень хотелось пойти. Она всегда придерживалась крайне строгих правил и приветствовала любую расправу с прелюбодейками. Она и меня воспитывала точно так же. А вот отец воспротивился. Сказал, что его когда-то водили посмотреть казнь и что он с тех пор не может убить даже кролика, не то что человека. Мол, незачем пугать меня больше, чем это требуется. Отец считал меня послушной девочкой. Родители тогда сильно поссорились и два дня потом не разговаривали, а я страдала и от души проклинала эту злодейку, которая даже своей казнью ухитрилась причинить людям неприятности.
— Да, это была она, — подтвердил дворецкий. — У вас, госпожа, удивительные родители. Жаль, что вы редко о них говорите и никогда не приглашаете их жить на виллу. Впрочем, — быстро поправился он, — это не мое дело. Простите великодушно болтливого старика.
— Рассказывайте дальше об этом убийстве, — велела Юлия-Медея. — Что случилось с племянником, с этим Рубрием? Я не помню, чтобы одновременно с женщиной казнили и мужчину.
— Это так, — сказал дворецкий. — Рубрия как сообщника осудили и отправили на галеры. С тех пор никто больше о нем не слышал. Однако вилла несколько лет простояла пустой. Там не хотели жить ни слуги, ни арендаторы. В народе говорили, будто на доме почиет проклятие. Будто бы Филодам перед смертью изрек страшные слова, призывая кару богов на головы тех, кто решится жить под этой кровлей.
— Любопытно, — проговорила Юлия-Медея.
— Когда господин решил взять себе в жены прекрасную юную девушку знатного рода, — продолжал дворецкий, делая довольно изящный поклон в сторону госпожи, — он собрал слуг и объявил нам о желании купить новый дом. «Прекрасный драгоценный камень нуждается в соответствующей оправе», — сказал господин.
На глазах Юлии-Медеи выступили слезы.
— Рутилий как живой, — прошептала она. — Основательный, надежный. Он и моим родителям сказал то же самое, словно в слово. О, как нам всем не хватает его!
Дворецкий выглядел так, словно вот-вот кинется целовать ноги госпожи за эти слова. Однако он сдержал порыв и величаво опустил голову.
— Истинная правда, госпожа. Его выбор остановился на «проклятой вилле». К этому времени здание несколько обветшало, а слухи о проклятии опустили цену за здание. Рутилий заплатил за него сущие гроши. Некоторое время потратили на отделку помещений, но в целом вилла оказалась достаточно хороша. Она тысячекратно оправдала затраты.
— Но ни о каком проклятии я никогда не слышала! — сказала Юлия-Медея.
— Господин настрого запретил слугам болтать об этом, — объяснил дворецкий.
— Однако и соседи ничего не рассказывали.
— Господин попросил их молчать.
— Понятно, — вздохнула Юлия-Медея.
— И действительно, жизнь здесь выглядела счастливой и безмятежной, — продолжал дворецкий. — А потом случилось несчастье. И вот — очевидное напоминание о проклятии. Возможно, оно все-таки существует.
Лошадка беспокойно заплясала на месте, как будто тревога всадницы передалась и ей. Юлия-Медея туго натянула поводья.
— И что же мне теперь делать?
— Не знаю, госпожа. Возможно, стоит нанять какого-нибудь хорошего мага, который в состоянии разобраться в происходящем.
Так Юлия-Медея и поступила. На следующий день она выбрала из своего обширного гардероба платье из строгого темно-синего атласа, бархатный плащ с меховой оторочкой, велела оседлать любимую гнедую лошадку и отправилась в Та-рантию. Она ехала совершенно одна, без сопровождения. Ей не хотелось привлекать к себе лишнее внимание.
К тому же она не до конца поверила в историю, рассказанную дворецким, и очень боялась выставить себя в смешном положении перед слугами. Если маги в столице поднимут ее на смех, и ей придется уехать из Тарантии ни с чем, слугам совершенно незачем об этом знать.
* * *
Гостиница под названием «Зеленый вепрь», расположенная почти в самом центре Тарантии, пользовалась заслуженным успехом у купцов и магов. Это было солидное заведение, где не разбавляли ни эль, ни вино, а жареные утки и гуси неизменно оказывались жирными, упитанными, и костей в них бывало, судя по впечатлению, куда меньше, чем в их собратьях из дешевых забегаловок.
Разумеется, в таком месте, как «Зеленый вепрь» не потерпели бы бродягу-наемника, одетого в лохматый пастуший плащ из свалявшейся и засаленной овечьей шкуры и кожаные штаны. Но в данном случае было сделано исключение. При особе наемника находилась другая особа, куда более важная и чисто одетая — маг средних лет, располагающий не только приятной внешностью, но и весьма упитанным кошельком. На таких условиях и киммериец-варвар был допущен к общей трапезе.
Маг уселся за столиком возле самого выхода. Киммериец плюхнулся напротив него. Хозяин «Вепря» предположил, что киммериец — нечто вроде слуги и телохранителя при маге и потому заговорил с магом почтительно, а на варвара демонстративно не обратил внимания:
— Угодно ли господину подкрепиться?
— И подкрепиться, и комнаты, — подал голос киммериец.
Хозяин не подал виду, что слышит.
— Угодно ли господину жареное мясо?
— И эля, — снова заговорил киммериец. Маг кивнул, безмолвно подтверждая слова своего спутника.
Когда хозяин, всем своим видом демонстрируя недовольство, удалился, киммериец обратился к «господину»:
— Что это с ним, Ианитор? Неужели мы опять попали в высшее общество?
— Видимо, он считает твой наряд слишком вызывающим для такой элегантной таверны, как эта, — отозвался Ианитор. — В столицах живут странные люди, Конан. У них своеобразные понятия о приличиях.
Конан фыркнул.
— Кабак как кабак, ничего особенного.
— Если ты заметил, друг мой, здесь собираются почти сплошь купцы и маги. Это место отличается от тех, где встречаются воры и наемники.
— Может быть, — не стал спорить Конан. — Все равно, это глупо. Когда я помогал тебе удрать с галер, никого не интересовало, насколько высокое положение в обществе я занимаю.
— Тише, — прошипел Ианитор. — Не стоит говорить об этом во весь голос.
— А я и говорю тихо, — возразил Конан. — Когда я говорю во весь голос…
— Знаю, знаю, — зашептал Ианитор. — Когда ты говоришь во весь голос, деревья пригибаются к земле, трава вянет, не дождавшись осени, а кувшины лопаются. Но все-таки постарайся вести себя потише. В таких местах, как это, не приветствуются побеги с каторги.
— Не понимаю, почему, — проворчал Конан. — Мы проявили отвагу и хитрость, а это удается далеко не каждому. Ну да ладно, у каждого свои странности. Ты уверен, что этот франт говорил правду?
— Насчет статуи? — совсем тихо отозвался Ианитор. — Да. Он пошел на убийство ради этой вещи.
— Надо было перерезать ему горло, — сказал Конан. — От такого подлого уродца можно ожидать любой пакости. Почему ты не убил его перед тем, как сбежать?
— Не успел, — хмуро ответил Ианитор. — Я очень спешил, понимаешь?
— Это же мгновенное дело, — Конан и не думал проявлять понимание. — А теперь нам придется озираться по сторонам и думать: не опередил ли нас маленький хорек, не подстроил ли нам ловушку.
— О чем ты говоришь? — удивился Ианитор. — Он остался на галерах. Вряд ли ему удастся то, что не без труда удалось нам.
— Не стоит недооценивать врагов, — отозвался варвар. — Это одно из главных моих правил. Благодаря ему я все еще брожу по свету и представляю опасность для моих врагов.
— И для друзей тоже, — сказал Ианитор, — особенно когда ты гудишь на всю таверну об убийствах и побегах с каторги.
В этот момент появилась служанка, хмурая особа, весьма плотная и краснощекая. Длинное платье из желтого полотна обтягивало ее, точно броня.
Конан не без удивления отметил, что, кажется, впервые в жизни видит нестарую трактирную служанку, которая не вызывает у него никаких эмоций.
Женщина поставила на стол перед посетителями блюда с мясом, подала эль и кружки и удалилась. Конан восхищенно проводил ее глазами.
— Вот это задница, — заметил он «вполголоса». — Клянусь Кромом, должно быть, хозяин колет на ней дрова.
Краем глаза киммериец видел, как двое почтенных купцов, доселе ведших неспешную, исполненную глубокого смысла беседу, вдруг замолчали, посмотрели в сторону уходящей служанки и обменялись улыбками.
1 2 3 4 5
В тот вечер она возвращалась домой в прекрасном настроении. Лошадка, на которой ехала Юлия-Медея, бежала легкой рысью. Дорога, хорошо наезженная и знакомая, словно бы сама стелилась под копыта лошадки. Мимо проплывали леса, уже темные, но хорошо освещенные ярким лунным светом. Юлия-Медея не испытывала ни малейшего страха перед темнотой и лесом, где могут водиться дикие звери. Дикие звери? Какая глупость! Они совершенно не опасны. В конце концов, Юлия-Медея здесь у себя дома.
Радость Бибулона, когда вдова Рутилия объявила о своем решении, была такой искренней, такой глубокой, что Юлия-Медея и сама растрогалась. Этот человек, ее сосед, чья практичность в свое время так оскорбила Юлию-Медею, не считал нужным притворяться. Да, он безмерно счастлив знать, что судьба одной его дочери будет удачной. «Деньги решают в нашей жизни почти все», — сказал Бибулон, и теперь Юлия-Медея ему поверила.
А девочка, пока что мало понимавшая в таких вопросах, как приданое и удачное замужество, просто догадалась, что красивая соседка сделала для нее что-то очень хорошее, и прижалась своей угольно-черной головенкой к коленям Юлии-Медеи. Погладив гладкие блестящие волосы девочки, Юлия-Медея загрустила: ей и в самом деле хотелось бы завести ребенка. Но теперь было уже поздно.
Разве что она еще раз выйдет замуж…
Но мысль об этом показалась ей противной.
Итак, она простилась с соседями и в наилучшем расположении духа. Ночная скачка, свежий ветерок и влажная тьма леса бодрили молодую женщину, вселяли в нее жажду жизни. Ей чудилось, будто все у нее еще впереди, будто ее ждет какое-то прекрасное, волнительное приключение… и, может быть, любовь.
Но когда она подъехала к воротам своей виллы, это настроение внезапно исчезло. Оно испарилось стремительно, как туман под жаркими лучами утреннего солнца. Двое слуг беспокойно ждали ее у ворот, переминаясь с ноги на ногу и отводя глаза.
— Что случилось? — спросила Юлия-Медея, чувствуя, что сердце у нее упало.
— Госпожа… — заговорил один, но одновременно с ним начал и второй:
— Как бы сказать…
Оба замолчали, вопросительно глядя на Юлию-Медею.
Она кивнула подбородком своему дворецкому:
— Говори ты. Что случилось?
— Госпоже лучше увидеть самой, — пробормотал дворецкий.
— Кто-нибудь погиб? Вы нашли мертвое тело? — испугалась Юлия-Медея.
— Нет, нет! — хором заверили оба слуги. — Просто… неприятное. Странное. Такого раньше никогда не было.
Юлия-Медея поехала шагом по аллее, ведущей к дому. Темные стволы деревьев, как молчаливые часовые, словно бы провожали ее взглядами. С каждым шагом тоска все сильнее сжимала сердце молодой женщины. Только-только она привыкла к своему положению, только-только наладилась ее трудная, странная жизнь — и вот опять что-то случилось! Она ожидала увидеть что угодно, но только не то, что предстало ее взору.
Весь фасад дома был размалеван странными знаками и рисунками. Кто-то очень торопился, нанося кистью эти изображения. Но в их смысле усомниться было невозможно. Различные адские порождения таращили выпученные глаза и скалили окровавленные пасти. То тут, то там мелькала лапа с растопыренными когтями. Жуткие существа грозили со всех сторон, их глаза следили за каждым шагом обитателей виллы. Надписи были сделаны на неизвестном языке, но в самом шрифте угадывалась угроза.
— Что это? — прошептала Юлия-Медея.
— Госпожа, мы не знаем! — в отчаянии ответил дворецкий. — Никто из нас не видел, как это появилось! Кухарка разбирала овощи, горничная приводила в порядок ковры, работая на заднем дворе. Садовник находился в оранжерее. Я чистил серебро. Еще двое слуг были в конюшне. Мы не слышали ни звука. Тот, кто это сделал, ходил бесшумно и сотворил свою черную работу очень быстро.
— Кухарка говорит, что такие знаки могут выступить и сами по себе, — бледнея, прошептал второй слуга.
Юлия-Медея резко повернулась к нему.
— Что ты слышал об этом? — спросила она властно. — Говори!
— Ну, она говорит… если на доме проклятье… то оно никуда не девается. Живет в стенах, в крыше дома. В общем, в самом естестве здания, — пояснил слуга. — Ну, это так люди говорят. Я сам никогда не видел.
— Проклятье? — испуганно переспросила Юлия-Медея. — Но я никогда не слышала ни о каком проклятии!
Дворецкий испепелил слугу взглядом. Тот поежился, покраснел до ушей, но упрямо повторил:
— Говорили… А проклятье ждет своего часа. И когда этот час наступает — а об этом никто из смертных не знает — оно тут как тут. Ну, проклятье. Выходит наружу и заявляет о себе во весь, так сказать, голос. Вот оно и проступило. Само по себе.
— Что за проклятие? — повысив голос, повторила вопрос госпожа.
— Убирайся под лед, в ад! — закричал дворецкий на слугу, потеряв самообладание и, казалось, совершенно позабыв о том, что находится в присутствии хозяйки.
Слуга съежился, словно еж, свернувшийся в клубок, и попытался удрать, но Юлия-Медея остановила его окриком:
— Стоять! Он замер.
Дворецкий закусил губу. Он видел, что теперь поздно — придется рассказывать обо всем.
— Кто из вас двоих объяснит мне, о каком проклятии болтает этот несчастный скудоумный малый? — высокомерным тоном осведомилась Юлия-Медея. Когда в ней просыпалась дочь древнего аристократического аквилонского рода, слуги предпочитали не спорить.
Дворецкий сдался.
— Я сообщу госпоже обо всем, что слыхал. Не утаю ни словечка, госпожа!
— Я слушаю, — молвила Юлия-Медея, не покидая седла. Лошадка в темноте тихонько храпела и переступала с ноги на ногу. Луна ярко освещала отвратительные рисунки на фасаде дома. Юлия-Медея боялась переступать порог своего оскверненного жилища — ей казалось, что и внутри там теперь нечисто. Подумать только, чьи-то грязные руки трогали стены ее любимого дома!
— Госпожа, это случилось еще до того, как господин Рутилий приобрел это здание, — начал дворецкий.
— Что? — удивилась Юлия-Медея. — А разве этот дом не был построен по приказу моего мужа?
— Нет, госпожа. Он купил его перед тем, как задумал жениться. Конечно, многое тут было переделано. Прежде эта вилла принадлежала господину Филодаму, известному ювелиру. Он обладал особым даром — оценивать необработанные камни. Покупал по дешевке непривлекательного вида булыжники, а потом обрабатывал их таким образом, что знатные дамы Аквилонии и Бритунии дрались за них, словно уличные торговки, такая это получалась красота.
Аристократка Юлия-Медея без всякого удовольствия выслушала подобное описание «знатных дам Аквилонии и Бритунии», хотя втайне понимала, что они действительно могут вести себя хуже уличных торговок.
— Продолжай, — сказала она, задирая брови.
— Слушаюсь, госпожа, — дворецкий поклонился. — Господин Филодам не был женат, однако при нем жили его ближайшие родственники, племянник по имени Рубрий и его супруга, довольно смазливая бабенка, но легкомысленная. То и дело принималась строить глазки соседям и даже молодым слугам. Рубрия мало беспокоило поведение жены. Он был целиком поглощен мыслями о состоянии дядюшки. А дядюшка, человек добрый, великодушный, любящий искусство…
— Вы были с ним знакомы? — перебила Юлия-Медея.
— О, да! — кивнул дворецкий. — Несколько раз мой прежний господин, Рутилий, делал у него заказы. И это ожерелье, которое он преподнес вам в день свадьбы, — тоже работы Филодама. Я неплохо знал его, госпожа.
— Что же с ним случилось? — спросила Юлия-Медея. У нее было такое неприятное ощущение, словно она уже заранее знает ответ.
Дворецкий медленно и печально кивнул, отвечая ее тайным мыслям.
— Да, госпожа, именно это и произошло. Господин Филодам был убит в собственном доме. Поначалу предполагали, что это сделали грабители, которые пробрались на виллу, потому что пропало несколько очень драгоценных предметов. Но затем истина всплыла на поверхность. Это злодеяние было задумано и осуществлено Рубрием и его женой. Проклятая женщина соблазнила господина Филодама, пробралась в его постель и там заколола ножом.
Когда злодеев изобличили, муж попытался все свалить на жену. Та же оправдывалась тем, что ее-де пытались изнасиловать, и она защищалась. Но наш садовник и еще двое слуг дали показания в суде и сообщили, что эта женщина неоднократно предлагала свои сомнительные услуги молодым людям, делая это недвусмысленно, если не сказать бесстыдно.
Словом, убийцу четвертовали на площади…
— Погодите, — Юлия-Медея наморщила лоб. — Мне кажется, я что-то слышала об этом… Какую-то женщину четвертовали, когда я была девочкой. Родители поспорили, стоит ли идти смотреть на казнь. Маме очень хотелось пойти. Она всегда придерживалась крайне строгих правил и приветствовала любую расправу с прелюбодейками. Она и меня воспитывала точно так же. А вот отец воспротивился. Сказал, что его когда-то водили посмотреть казнь и что он с тех пор не может убить даже кролика, не то что человека. Мол, незачем пугать меня больше, чем это требуется. Отец считал меня послушной девочкой. Родители тогда сильно поссорились и два дня потом не разговаривали, а я страдала и от души проклинала эту злодейку, которая даже своей казнью ухитрилась причинить людям неприятности.
— Да, это была она, — подтвердил дворецкий. — У вас, госпожа, удивительные родители. Жаль, что вы редко о них говорите и никогда не приглашаете их жить на виллу. Впрочем, — быстро поправился он, — это не мое дело. Простите великодушно болтливого старика.
— Рассказывайте дальше об этом убийстве, — велела Юлия-Медея. — Что случилось с племянником, с этим Рубрием? Я не помню, чтобы одновременно с женщиной казнили и мужчину.
— Это так, — сказал дворецкий. — Рубрия как сообщника осудили и отправили на галеры. С тех пор никто больше о нем не слышал. Однако вилла несколько лет простояла пустой. Там не хотели жить ни слуги, ни арендаторы. В народе говорили, будто на доме почиет проклятие. Будто бы Филодам перед смертью изрек страшные слова, призывая кару богов на головы тех, кто решится жить под этой кровлей.
— Любопытно, — проговорила Юлия-Медея.
— Когда господин решил взять себе в жены прекрасную юную девушку знатного рода, — продолжал дворецкий, делая довольно изящный поклон в сторону госпожи, — он собрал слуг и объявил нам о желании купить новый дом. «Прекрасный драгоценный камень нуждается в соответствующей оправе», — сказал господин.
На глазах Юлии-Медеи выступили слезы.
— Рутилий как живой, — прошептала она. — Основательный, надежный. Он и моим родителям сказал то же самое, словно в слово. О, как нам всем не хватает его!
Дворецкий выглядел так, словно вот-вот кинется целовать ноги госпожи за эти слова. Однако он сдержал порыв и величаво опустил голову.
— Истинная правда, госпожа. Его выбор остановился на «проклятой вилле». К этому времени здание несколько обветшало, а слухи о проклятии опустили цену за здание. Рутилий заплатил за него сущие гроши. Некоторое время потратили на отделку помещений, но в целом вилла оказалась достаточно хороша. Она тысячекратно оправдала затраты.
— Но ни о каком проклятии я никогда не слышала! — сказала Юлия-Медея.
— Господин настрого запретил слугам болтать об этом, — объяснил дворецкий.
— Однако и соседи ничего не рассказывали.
— Господин попросил их молчать.
— Понятно, — вздохнула Юлия-Медея.
— И действительно, жизнь здесь выглядела счастливой и безмятежной, — продолжал дворецкий. — А потом случилось несчастье. И вот — очевидное напоминание о проклятии. Возможно, оно все-таки существует.
Лошадка беспокойно заплясала на месте, как будто тревога всадницы передалась и ей. Юлия-Медея туго натянула поводья.
— И что же мне теперь делать?
— Не знаю, госпожа. Возможно, стоит нанять какого-нибудь хорошего мага, который в состоянии разобраться в происходящем.
Так Юлия-Медея и поступила. На следующий день она выбрала из своего обширного гардероба платье из строгого темно-синего атласа, бархатный плащ с меховой оторочкой, велела оседлать любимую гнедую лошадку и отправилась в Та-рантию. Она ехала совершенно одна, без сопровождения. Ей не хотелось привлекать к себе лишнее внимание.
К тому же она не до конца поверила в историю, рассказанную дворецким, и очень боялась выставить себя в смешном положении перед слугами. Если маги в столице поднимут ее на смех, и ей придется уехать из Тарантии ни с чем, слугам совершенно незачем об этом знать.
* * *
Гостиница под названием «Зеленый вепрь», расположенная почти в самом центре Тарантии, пользовалась заслуженным успехом у купцов и магов. Это было солидное заведение, где не разбавляли ни эль, ни вино, а жареные утки и гуси неизменно оказывались жирными, упитанными, и костей в них бывало, судя по впечатлению, куда меньше, чем в их собратьях из дешевых забегаловок.
Разумеется, в таком месте, как «Зеленый вепрь» не потерпели бы бродягу-наемника, одетого в лохматый пастуший плащ из свалявшейся и засаленной овечьей шкуры и кожаные штаны. Но в данном случае было сделано исключение. При особе наемника находилась другая особа, куда более важная и чисто одетая — маг средних лет, располагающий не только приятной внешностью, но и весьма упитанным кошельком. На таких условиях и киммериец-варвар был допущен к общей трапезе.
Маг уселся за столиком возле самого выхода. Киммериец плюхнулся напротив него. Хозяин «Вепря» предположил, что киммериец — нечто вроде слуги и телохранителя при маге и потому заговорил с магом почтительно, а на варвара демонстративно не обратил внимания:
— Угодно ли господину подкрепиться?
— И подкрепиться, и комнаты, — подал голос киммериец.
Хозяин не подал виду, что слышит.
— Угодно ли господину жареное мясо?
— И эля, — снова заговорил киммериец. Маг кивнул, безмолвно подтверждая слова своего спутника.
Когда хозяин, всем своим видом демонстрируя недовольство, удалился, киммериец обратился к «господину»:
— Что это с ним, Ианитор? Неужели мы опять попали в высшее общество?
— Видимо, он считает твой наряд слишком вызывающим для такой элегантной таверны, как эта, — отозвался Ианитор. — В столицах живут странные люди, Конан. У них своеобразные понятия о приличиях.
Конан фыркнул.
— Кабак как кабак, ничего особенного.
— Если ты заметил, друг мой, здесь собираются почти сплошь купцы и маги. Это место отличается от тех, где встречаются воры и наемники.
— Может быть, — не стал спорить Конан. — Все равно, это глупо. Когда я помогал тебе удрать с галер, никого не интересовало, насколько высокое положение в обществе я занимаю.
— Тише, — прошипел Ианитор. — Не стоит говорить об этом во весь голос.
— А я и говорю тихо, — возразил Конан. — Когда я говорю во весь голос…
— Знаю, знаю, — зашептал Ианитор. — Когда ты говоришь во весь голос, деревья пригибаются к земле, трава вянет, не дождавшись осени, а кувшины лопаются. Но все-таки постарайся вести себя потише. В таких местах, как это, не приветствуются побеги с каторги.
— Не понимаю, почему, — проворчал Конан. — Мы проявили отвагу и хитрость, а это удается далеко не каждому. Ну да ладно, у каждого свои странности. Ты уверен, что этот франт говорил правду?
— Насчет статуи? — совсем тихо отозвался Ианитор. — Да. Он пошел на убийство ради этой вещи.
— Надо было перерезать ему горло, — сказал Конан. — От такого подлого уродца можно ожидать любой пакости. Почему ты не убил его перед тем, как сбежать?
— Не успел, — хмуро ответил Ианитор. — Я очень спешил, понимаешь?
— Это же мгновенное дело, — Конан и не думал проявлять понимание. — А теперь нам придется озираться по сторонам и думать: не опередил ли нас маленький хорек, не подстроил ли нам ловушку.
— О чем ты говоришь? — удивился Ианитор. — Он остался на галерах. Вряд ли ему удастся то, что не без труда удалось нам.
— Не стоит недооценивать врагов, — отозвался варвар. — Это одно из главных моих правил. Благодаря ему я все еще брожу по свету и представляю опасность для моих врагов.
— И для друзей тоже, — сказал Ианитор, — особенно когда ты гудишь на всю таверну об убийствах и побегах с каторги.
В этот момент появилась служанка, хмурая особа, весьма плотная и краснощекая. Длинное платье из желтого полотна обтягивало ее, точно броня.
Конан не без удивления отметил, что, кажется, впервые в жизни видит нестарую трактирную служанку, которая не вызывает у него никаких эмоций.
Женщина поставила на стол перед посетителями блюда с мясом, подала эль и кружки и удалилась. Конан восхищенно проводил ее глазами.
— Вот это задница, — заметил он «вполголоса». — Клянусь Кромом, должно быть, хозяин колет на ней дрова.
Краем глаза киммериец видел, как двое почтенных купцов, доселе ведших неспешную, исполненную глубокого смысла беседу, вдруг замолчали, посмотрели в сторону уходящей служанки и обменялись улыбками.
1 2 3 4 5