— Инаэро выглядел растерянным. Он точно помнил, где оставлял товар. Это был редкий шелк, предназначенный для продажи очень маленькой партией, ручная работа мастериц Кхитая, украшенный, к тому же, чудесной вышивкой: лебеди и лилии на водной глади. Сегодня должен был зайти покупатель, которому Инаэро загодя расхвалил ожидаемый из Кхитая товар, и сделка обещала быть чрезвычайно выгодной. Однако сегодня шелка на месте не оказалось.
Перерыли всю лавку. Инаэро то и дело поглядывал на водяные часы — клепсидру, пытаясь определить, много ли у него осталось времени до визита покупателя. Мальчишка-рассыльный по распоряжению Инаэро постоянно выскакивал из лавки, выглядывая на дорогу, не идет ли клиент.
Дело складывалось скверно. Куда бы запропаститься целой штуке шелка? Замки и запоры целы, охранник клянется, что никуда не отлучался… И тем не менее товар пропал. Не духи же ночные его, в самом деле, унесли?
Плохо, очень плохо…
И тут сердце у Инаэро упало в пятки. Он вспомнил. И не хотелось бы припоминать, а вот встало в памяти: перед самым закрытием лавки заходила к нему невеста, Татинь, и не одна, а с отцом. Старик камнерез, крепкий еще, с вечно прищуренными, немного слезящимися глазами, сильными пальцами и сутулой спиной, приглядывался к будущему зятю. Смотрел, как тот распоряжается в хозяйской лавке, одновременно и о господской выгоде помышляя и о собственном достатке не забывая. Одобрительно усмехался.
Что и говорить, Инаэро нравился ему. И дочка без памяти влюблена. Человек Инаэро, несмотря на молодость, вроде бы, надежный, рассудительный. Противиться счастью дочки и этого хлопотливого приказчика из лавки господина Эйке старый камнерез не собирался.
Доброжелательное отношение будущего тестя до глубины души тронуло Инаэро. В своей недолгой жизни он нечасто встречал людей, которые бы сразу отнеслись к нему с симпатией. Вот господин Эйке — тот сразу поверил в добрые качества будущего работника. И не ошибся же! А теперь и Татинь с ее отцом…
Вот и растаял, расхвастался Инаэро. Все им в лавке показал, гордясь так, словно ему одному она принадлежала. И как хранит товары, чтобы не портились от сырости (а проливные дожди в Хоарезме случались — как задует ветер с моря, как хлынет в город, кажется, вся морская влага, какая только накопилась в воздухе…), как охраняет от лихого вора хозяйское добро, каким образом разрешаются споры касательно снятия мерок… Ибо что ни страна, то свой способ отмерять длину ткани. Чаще всего, разумеется, меряют локтями, да вот ведь какая незадача — локти у каждого покупателя разные! И почему-то обычно так случается, что приходят в лавку люди с поразительно длинными ручищами — намотают полштуки шелка, а выходит всего-навсего четыре локтя! Дабы избежать такого недоразумения и начертил Инаэро на стене длину «среднего локтя» и всякому покупателю предлагал соизмеряться с длиной именно этого «среднего локтя».
И недоразумений меньше, и крику в этой лавке по поводу «обмеров» не возникает, и обиженные потом не бродят, жалуясь налево и направо: дескать, опять надули их треклятые торговцы, ободрали как липку и еще посмеялись — «это за наши-то собственные деньги!»
А под конец похвалился тем самым только что полученным шелком — небесного цвета, расшитым лебедями…
И вот настало утро, а шелка-то и нет!
Инаэро опустился на скамью, устало потер ладонью лоб. Что же получается? Что старик камнерез (или, что вообще невозможно себе представить!) его дочь проникли ночью в лавку, обдурив или напоив охранника, и утащили прекрасный шелк? Но для чего? Татинь стоило только попросить — и Инаэро купил бы для нее на собственные деньги любой материи.
Он тряхнул головой, отгоняя дурные мысли. Снова позвал к себе охранника. Клаваст как бы нехотя явился.
— Что тревожите занятого человека? — хамски начал он, выразительно зевая. — Что ж это такое делается?! По ночам жизнью своей рискую, охраняя хозяйское добро, точно пес цепной, так потом и днем передохнуть не дают — терзают и мучают! Не знаю я, куда этот проклятущий шелк запропастился! Я-то его всяко не брал, вот провалиться мне на этом месте… Ежели кто и украл — так это тот, кто последним из лавки уходил…
Инаэро болезненно сморщился. Последними лавку покидали как раз он сам, Инаэро, и камнерез с дочерью. Старик, кажется, еще задержался — остановился на пороге поправить ремешок
на сандалии. Неужто в этот самый миг исхитрился и стянул?
Нет, нет, о таком даже и подумать-то страшно. Инаэро еле слышно застонал. «Ну почему это случилось именно со мной! — в тупом отчаянии подумалось ему. — Почему? Отчего так получается — за что ни возьмусь, все рано или поздно рассыпается прахом? И ведь так хорошо все начиналось… Разве я не старался, разве не вкладывал все силы, всю душу в новое дело? Разве не был предан хозяину? И Татинь… как она могла со мною так поступить? Нет! — вдруг с решимостью отринул он худые мысли. — Татинь тут не при чем. Это все отец ее. Хитрый он и жадный. И сразу видно было, что жадный. Когда рассматривал ткани, даже пальцы от алчности скрючил… А она, невинная душа, ни о чем и не догадывается… Но если я уличу старика в краже…» — Тут он окончательно помрачнел, боясь даже закончить свою мысль. Ибо уличи Инаэро отца Татинь в похищении небесно-голубого шелка (и в ущербе, нанесенном торговому делу господина Эйке!), решение суда вряд ли будет милосердным. А лишенный руки старый мастер будет обречен на нищенство и голодную смерть.
И как после этого Инаэро сможет стать мужем Татинь? Их любовь оборвется, едва начавшись…
Клаваст с нескрываемым удовольствием наблюдал за тем, как самые противоречивые и страшные мысли раздирают на части душу молодого приказчика. Разумеется, подкупленный сереньким незаметным человечком, охранник отличнейшим образом знал, куда подевался шелк. Более того, удар был рассчитан с поразительной точностью: пропажа товара уничтожала этого нелепого выскочку Инаэро — и как работника, и как несостоявшегося жениха красивой (и не бедной!) девушки. А кроме того вся эта история наносила первый, пока еще не слишком серьезный удар по Эйке.
Так ничего и не добившись от Клаваста, который упорно стоял на своем — «знать ничего не знаю, ведать ничего не ведаю» — Инаэро с болью в сердце пошел встречать купца. Кое-как объяснил ему, что товара нет — подвели, мол, поставщики. Посетовал лицемерно: ни на кого теперь надеяться нельзя! Купец покачал головой, перерыл имевшийся в лавке шелк, ничего не приобрел и ушел недовольный.
Теперь предстояло как-то объясняться с Эйке и, что самое ужасное, — с Татинь.
Заперев лавку, Инаэро некоторое время бесцельно бродил по Хоарезму. Конечно, Клаваст об этом не знал — но мог догадываться, и одна только мысль о мрачном состоянии, в которое ввержен удачливый молокосос приводила охранника в отличнейшее расположение духа.
Город, обычно радовавший Инаэро деловитой толчеей, наплывом незнакомых лиц, бесконечных приезжих, удивлявших разноцветьем кожи, волос и глаз, не говоря уж о разнообразии одежд, сегодня выглядел, на его взгляд, мрачным, полным нездорового возбуждения. Ничто не радовало, не вызывало любопытства. Вот его толкнули в толпе — он с досадой двинул в ответ локтем. Подбежал горластый торговец, сватая сушеную рыбу и хлебный напиток, — Инаэро грубо обругал его, едва не вызвав драку неосторожными злыми словами. Чем ближе подходил он к дому Эйке, тем медленнее становились его шаги.
Он вдруг понял, что совершенно не знает — как сказать о пропаже. Кого обвинить? Взять всю вину на себя? И оказаться без работы, никому не нужным юнцом, да еще с подмоченной репутацией? Ведь после истории со злополучной кражей, пусть даже ее и замяли, по городу поползут слухи, и никто никогда больше не предложит ему работы…
Эйке удивился позднему визиту своего приказчика. Пригласил его во дворик, предложил подслащенной воды и засахаренных фруктов. Инаэро нервно поблагодарил, однако даже не притронулся к угощению. Эйке, благодушествуя после целого дня, проведенного в обществе жены и маленькой дочки, участливо принялся допытываться — какие заботы омрачили жизнь гостя, с чем он явился?
— Припоминается мае, будто ты собирался жениться, — добавил Эйке. — Неужели тебя постигли на сей счет какие-либо сомнения? Если они и возникают подчас, отринь их, послушай женатого человека: ничего лучше нет, как ввести в дом достойную хозяйку, готовую родить тебе красивых, здоровых детей! Я слышал, что твоя невеста и скромна, и хороша собой…
— Это так, — пробормотал Инаэро. — Ты очень добр, господин…
При мысли о Татинь сердце его вновь болезненно сжалось.
Эйке наконец заметил, что приказчика буквально рвет на части какая-то страшная боль, и даже забеспокоился:
— Здоров ли ты, Инаэро? Выглядишь ужасно, бледный, под глазами чернота, а взгляд стал как у старика, которому надоела немилая жизнь…
— Так и есть! — вырвалось у Инаэро. Участие хозяина наконец сделало свое дело — он заговорил быстро и с полной откровенностью, какой бы страшной ценой ни пришлось потом заплатить за эти мгновения. Он просто чувствовал, что не может больше держать в себе случившегося несчастья. — Выслушай меня, господин! Вчера мы получили штуку небесно-голубого шелка из Кхитая, помнишь, того самого…
Он рассказал все, не скрыв ни своих подозрений, ни внутренних своих терзаний. Добавил, что не брал пропавшего, но, если это будет необходимо для того, чтобы спасти Татинь и ее отца — готов принять вину на себя.
— Дело за тобой, господин, — завершил он, опуская голову. — Решай. Захочешь подавать дело на рассмотрение городского суда — знай, что шелк украл я. Я не стану ни отпираться, ни искать себе оправданий. Не захочешь вмешивать сюда посторонних — тогда помни: Инаэро служил тебе верой и правдой. Впрочем, теперь мне, кажется, все равно, потому что в любом случае я больше никогда не смогу посмотреть Татинь в глаза…
Эйке долго молчал. Казалось, черная тень опустилась над его домом, и сперва ему чудилось, будто это — несчастное стечение обстоятельств, случайность, не направляемая ничьей рукой. Пройдет несколько месяцев, прежде чем он горько раскается в своей беспечности.
А пока что молодой хозяин распорядился так:
— Предавать дело огласке я не желаю. Искать виновного — тоже. Однако оставаться на прежнем месте тебе больше не с руки — уходи. Расстанемся мирно. Я дам тебе денег на прожитье, должно будет хватить на пару месяцев. Ищи себе другого хозяина, Инаэро. И да пошлют тебе боги мир и покой. Прости меня.
Инаэро встал. В груди у него все горело — от обиды, от несправедливого оскорбления.
— Я ничем против тебя не виноват, господин! — сказал он горько. — Ты обидел меня ни за что. Клянусь богами, я докажу тебе, что ты ошибаешься! А деньги свои оставь при себе. Я никогда не брал чужого.
Эйке тоже поднялся на ноги.
— Подожди, Инаэро…
Но юноша уже спешил к выходу, словно боясь, что его остановят. Эйке проводил его растерянным взглядом. Он вдруг понял, что совершил страшную ошибку.
Глава шестая
КОЛДУНЫ ФЕРИЗЫ
Небольшой город Фериза, на берегу озера Вилайет, поражал с первого взгляда. В незапамятные времена его основали выходцы из Кхитая. Сейчас никто уже не помнил, почему эти люди покинули родной край: то ли были изгнаны за участие в политических интригах, то ли оставили свою землю по религиозным соображениям… Так или иначе, несколько сотен кхитайцев, связанных между собой родственными узами, двинулись на запад в поисках лучшей жизни и, не обнаружив для себя таковой, остановились перед огромной водной преградой. И здесь, на берегу Вилайет, начали строить дома — так, как привыкли возводить их у себя на родине, в Кхитае.
Сменилось несколько поколений, потомки давних беглецов не раз смешали свою кровь с местными туранцами и гирканцами, но вывезенные из Кхитая традиции сохранились. И путник, случайно оказавшийся в Феризе, не знал, чему больше дивиться: небольшим домам с бумажными стенами и бамбуковыми каркасами, к которым крепятся эти ненадежные полупрозрачные укрытия от ветра и непогоды, тростниковым ли кораблям, похожим на вязанку хвороста, буйному ли цветению вишен по весне или искусным рукам тамошних ремесленников! А еще изумляла прославленная красота женщин Феризы с мягкими чертами лица, кроткими большими, чуть раскосо посаженными глазами и затаенным коварством в уголках чувственного рта…
Тассилон с Элленхардой очутились в Феризе после того, как оставили гирканцев. В ту памятную ночь, когда они гостили у степняков, Тассилон многое рассказал советнику молодого гирканского вождя. И о своем сводном, единокровном брате-торговце, которому достались и дом, и красавица жена, и отцовское дело. И о собственной доле — идти следом за Элленхардой, оберегая ее от злых людей. И о том, что Элленхарда разыскивает по всему свету своего уцелевшего брата, последнего, кто остался в живых из всей ее родни…
— А о себе-то ты как мыслишь? — спросил неожиданно Трифельс.
Тассилон растерялся.
— Что ты имеешь в виду, почтенный?
— Ты говорил мне о своем брате и о своей подруге, об их судьбе и их желаниях. Но ведь и ты, как я погляжу, далеко не пустое место. Что же ты ни словом не сказал о себе? Разве это не след от рабского ошейника у тебя на шее? Разве не удалось тебе бежать — да так, что тебя не стали разыскивать?
Тассилон посерел — да так, что было заметно даже в ночной темноте. Трифельс, довольный собою, негромко рассмеялся.
— А, не совсем, значит, я еще стар, если умею различать такие вещи на человеческих лицах! Не бойся, никому не расскажу… Я — догадливый старик, который многое повидал в своей жизни, и умею разглядеть в человеке его прошлое, а подчас — и будущее… Радости мне это, впрочем, не принесло, а пользы моему народу от этого тоже немного. Впрочем, это уже обо мне. А я хочу поговорить о тебе, Тассилон.
— Не знаю я… — тяжко уронил Тассилон. Перед этим старым человеком не имело смысла притворяться, и Тассилон говорил с ним прямо, без обиняков.
— Если ты склонен послушаться доброго совета… — начал Трифельс.
Тассилон вскинул голову.
— Я был бы рад любому твоему совету, почтенный. Нечасто меня удостаивали своим разговором люди, вроде тебя, и не следует мне пренебрегать столь счастливым случаем.
Трифельс вздохнул.
— Многое бы я отдал, если бы и мой вождь был о моих советах того же мнения! К несчастью, у Салимбена, как он полагает, и собственная голова на плечах хорошо соображает. Соображать-то она соображает, да всегда ли это к добру… Ладно, будущее покажет, а тебя наше будущее, как я погляжу, и вовсе не касается. Отправляйся в Феризу. Город этот стоит недалеко отсюда, там много пришлого люда — никто не станет смотреть на тебя и госпожу Элленхарду удивленно, а задавать ненужные вопросы — тем паче. Попроси брата-богатея выслать тебе денег, чтобы устроиться получше. Житье там непривычное, что для тебя, что для твоей своенравной подруги, так что в этом вы сравняетесь между собою, и ни один не будет чувствовать себя обойденным. Живя в бумажном доме, она станет вспоминать о юрте, а ты — о глинобитной хижине своей матери. И народу там много разного. Заезжают бродячие торговцы и неприкаянные наемники. Глядишь, разузнаете что-нибудь и о пропавшем брате госпожи Элленхарды. А кроме того… — Тут старик понизил голос: — Говорят, в Феризе до сих пор существуют настоящие колдуны. Ясновидцы. Если вам повезет, найдете человека, который сумеет для вас увидеть, что угодно. Найдет и брата Элленхарды, вот и успокоится ее сердце.
Совет показался Тассилону настолько простым и хорошим, что он тем же вечером предложил Элленхарде уехать. У них были лошади и целых две коровы. Одну тотчас забили и наготовили мяса в дорогу, а вторую гнали с собой и съели уже на самых подходах к городу.
Дома, может быть, в Феризе и бумажные, зато стены вокруг города — каменные. И немаленькие: в добрых пять человеческих ростов, никак не меньше.
Путники долго препирались со стражей, доказывали свою благонадежность. Объясняли, что желают обосноваться в городе. На Тассилона здешние блюстители порядка глядели вполне благосклонно, даром что чернокожий — здесь и не таких видывали. Зато Элленхарда вызывала у них очень большие сомнения. Издавна главными врагами здешних обитателей были кочевники-гирканцы, бесцеремонные, дерзкие. От их-то набегов и огораживались стенами. Степняки налетали, как ураганный ветер, сметающий все на своем пути, убивали всех, кто пытался оказать хотя бы малейшее сопротивление, прочих захватывали арканами и волокли за своими конями — в рабство. Забирали женщин и молодых парней, а стариков, искалечив, бросали в степи умирать — не нужны старики, не работники!
Вот и Элленхарда казалась жителям Феризы весьма подозрительной. Все допытывались у ворот — для чего эта «косоглазая» сюда пожаловала?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Перерыли всю лавку. Инаэро то и дело поглядывал на водяные часы — клепсидру, пытаясь определить, много ли у него осталось времени до визита покупателя. Мальчишка-рассыльный по распоряжению Инаэро постоянно выскакивал из лавки, выглядывая на дорогу, не идет ли клиент.
Дело складывалось скверно. Куда бы запропаститься целой штуке шелка? Замки и запоры целы, охранник клянется, что никуда не отлучался… И тем не менее товар пропал. Не духи же ночные его, в самом деле, унесли?
Плохо, очень плохо…
И тут сердце у Инаэро упало в пятки. Он вспомнил. И не хотелось бы припоминать, а вот встало в памяти: перед самым закрытием лавки заходила к нему невеста, Татинь, и не одна, а с отцом. Старик камнерез, крепкий еще, с вечно прищуренными, немного слезящимися глазами, сильными пальцами и сутулой спиной, приглядывался к будущему зятю. Смотрел, как тот распоряжается в хозяйской лавке, одновременно и о господской выгоде помышляя и о собственном достатке не забывая. Одобрительно усмехался.
Что и говорить, Инаэро нравился ему. И дочка без памяти влюблена. Человек Инаэро, несмотря на молодость, вроде бы, надежный, рассудительный. Противиться счастью дочки и этого хлопотливого приказчика из лавки господина Эйке старый камнерез не собирался.
Доброжелательное отношение будущего тестя до глубины души тронуло Инаэро. В своей недолгой жизни он нечасто встречал людей, которые бы сразу отнеслись к нему с симпатией. Вот господин Эйке — тот сразу поверил в добрые качества будущего работника. И не ошибся же! А теперь и Татинь с ее отцом…
Вот и растаял, расхвастался Инаэро. Все им в лавке показал, гордясь так, словно ему одному она принадлежала. И как хранит товары, чтобы не портились от сырости (а проливные дожди в Хоарезме случались — как задует ветер с моря, как хлынет в город, кажется, вся морская влага, какая только накопилась в воздухе…), как охраняет от лихого вора хозяйское добро, каким образом разрешаются споры касательно снятия мерок… Ибо что ни страна, то свой способ отмерять длину ткани. Чаще всего, разумеется, меряют локтями, да вот ведь какая незадача — локти у каждого покупателя разные! И почему-то обычно так случается, что приходят в лавку люди с поразительно длинными ручищами — намотают полштуки шелка, а выходит всего-навсего четыре локтя! Дабы избежать такого недоразумения и начертил Инаэро на стене длину «среднего локтя» и всякому покупателю предлагал соизмеряться с длиной именно этого «среднего локтя».
И недоразумений меньше, и крику в этой лавке по поводу «обмеров» не возникает, и обиженные потом не бродят, жалуясь налево и направо: дескать, опять надули их треклятые торговцы, ободрали как липку и еще посмеялись — «это за наши-то собственные деньги!»
А под конец похвалился тем самым только что полученным шелком — небесного цвета, расшитым лебедями…
И вот настало утро, а шелка-то и нет!
Инаэро опустился на скамью, устало потер ладонью лоб. Что же получается? Что старик камнерез (или, что вообще невозможно себе представить!) его дочь проникли ночью в лавку, обдурив или напоив охранника, и утащили прекрасный шелк? Но для чего? Татинь стоило только попросить — и Инаэро купил бы для нее на собственные деньги любой материи.
Он тряхнул головой, отгоняя дурные мысли. Снова позвал к себе охранника. Клаваст как бы нехотя явился.
— Что тревожите занятого человека? — хамски начал он, выразительно зевая. — Что ж это такое делается?! По ночам жизнью своей рискую, охраняя хозяйское добро, точно пес цепной, так потом и днем передохнуть не дают — терзают и мучают! Не знаю я, куда этот проклятущий шелк запропастился! Я-то его всяко не брал, вот провалиться мне на этом месте… Ежели кто и украл — так это тот, кто последним из лавки уходил…
Инаэро болезненно сморщился. Последними лавку покидали как раз он сам, Инаэро, и камнерез с дочерью. Старик, кажется, еще задержался — остановился на пороге поправить ремешок
на сандалии. Неужто в этот самый миг исхитрился и стянул?
Нет, нет, о таком даже и подумать-то страшно. Инаэро еле слышно застонал. «Ну почему это случилось именно со мной! — в тупом отчаянии подумалось ему. — Почему? Отчего так получается — за что ни возьмусь, все рано или поздно рассыпается прахом? И ведь так хорошо все начиналось… Разве я не старался, разве не вкладывал все силы, всю душу в новое дело? Разве не был предан хозяину? И Татинь… как она могла со мною так поступить? Нет! — вдруг с решимостью отринул он худые мысли. — Татинь тут не при чем. Это все отец ее. Хитрый он и жадный. И сразу видно было, что жадный. Когда рассматривал ткани, даже пальцы от алчности скрючил… А она, невинная душа, ни о чем и не догадывается… Но если я уличу старика в краже…» — Тут он окончательно помрачнел, боясь даже закончить свою мысль. Ибо уличи Инаэро отца Татинь в похищении небесно-голубого шелка (и в ущербе, нанесенном торговому делу господина Эйке!), решение суда вряд ли будет милосердным. А лишенный руки старый мастер будет обречен на нищенство и голодную смерть.
И как после этого Инаэро сможет стать мужем Татинь? Их любовь оборвется, едва начавшись…
Клаваст с нескрываемым удовольствием наблюдал за тем, как самые противоречивые и страшные мысли раздирают на части душу молодого приказчика. Разумеется, подкупленный сереньким незаметным человечком, охранник отличнейшим образом знал, куда подевался шелк. Более того, удар был рассчитан с поразительной точностью: пропажа товара уничтожала этого нелепого выскочку Инаэро — и как работника, и как несостоявшегося жениха красивой (и не бедной!) девушки. А кроме того вся эта история наносила первый, пока еще не слишком серьезный удар по Эйке.
Так ничего и не добившись от Клаваста, который упорно стоял на своем — «знать ничего не знаю, ведать ничего не ведаю» — Инаэро с болью в сердце пошел встречать купца. Кое-как объяснил ему, что товара нет — подвели, мол, поставщики. Посетовал лицемерно: ни на кого теперь надеяться нельзя! Купец покачал головой, перерыл имевшийся в лавке шелк, ничего не приобрел и ушел недовольный.
Теперь предстояло как-то объясняться с Эйке и, что самое ужасное, — с Татинь.
Заперев лавку, Инаэро некоторое время бесцельно бродил по Хоарезму. Конечно, Клаваст об этом не знал — но мог догадываться, и одна только мысль о мрачном состоянии, в которое ввержен удачливый молокосос приводила охранника в отличнейшее расположение духа.
Город, обычно радовавший Инаэро деловитой толчеей, наплывом незнакомых лиц, бесконечных приезжих, удивлявших разноцветьем кожи, волос и глаз, не говоря уж о разнообразии одежд, сегодня выглядел, на его взгляд, мрачным, полным нездорового возбуждения. Ничто не радовало, не вызывало любопытства. Вот его толкнули в толпе — он с досадой двинул в ответ локтем. Подбежал горластый торговец, сватая сушеную рыбу и хлебный напиток, — Инаэро грубо обругал его, едва не вызвав драку неосторожными злыми словами. Чем ближе подходил он к дому Эйке, тем медленнее становились его шаги.
Он вдруг понял, что совершенно не знает — как сказать о пропаже. Кого обвинить? Взять всю вину на себя? И оказаться без работы, никому не нужным юнцом, да еще с подмоченной репутацией? Ведь после истории со злополучной кражей, пусть даже ее и замяли, по городу поползут слухи, и никто никогда больше не предложит ему работы…
Эйке удивился позднему визиту своего приказчика. Пригласил его во дворик, предложил подслащенной воды и засахаренных фруктов. Инаэро нервно поблагодарил, однако даже не притронулся к угощению. Эйке, благодушествуя после целого дня, проведенного в обществе жены и маленькой дочки, участливо принялся допытываться — какие заботы омрачили жизнь гостя, с чем он явился?
— Припоминается мае, будто ты собирался жениться, — добавил Эйке. — Неужели тебя постигли на сей счет какие-либо сомнения? Если они и возникают подчас, отринь их, послушай женатого человека: ничего лучше нет, как ввести в дом достойную хозяйку, готовую родить тебе красивых, здоровых детей! Я слышал, что твоя невеста и скромна, и хороша собой…
— Это так, — пробормотал Инаэро. — Ты очень добр, господин…
При мысли о Татинь сердце его вновь болезненно сжалось.
Эйке наконец заметил, что приказчика буквально рвет на части какая-то страшная боль, и даже забеспокоился:
— Здоров ли ты, Инаэро? Выглядишь ужасно, бледный, под глазами чернота, а взгляд стал как у старика, которому надоела немилая жизнь…
— Так и есть! — вырвалось у Инаэро. Участие хозяина наконец сделало свое дело — он заговорил быстро и с полной откровенностью, какой бы страшной ценой ни пришлось потом заплатить за эти мгновения. Он просто чувствовал, что не может больше держать в себе случившегося несчастья. — Выслушай меня, господин! Вчера мы получили штуку небесно-голубого шелка из Кхитая, помнишь, того самого…
Он рассказал все, не скрыв ни своих подозрений, ни внутренних своих терзаний. Добавил, что не брал пропавшего, но, если это будет необходимо для того, чтобы спасти Татинь и ее отца — готов принять вину на себя.
— Дело за тобой, господин, — завершил он, опуская голову. — Решай. Захочешь подавать дело на рассмотрение городского суда — знай, что шелк украл я. Я не стану ни отпираться, ни искать себе оправданий. Не захочешь вмешивать сюда посторонних — тогда помни: Инаэро служил тебе верой и правдой. Впрочем, теперь мне, кажется, все равно, потому что в любом случае я больше никогда не смогу посмотреть Татинь в глаза…
Эйке долго молчал. Казалось, черная тень опустилась над его домом, и сперва ему чудилось, будто это — несчастное стечение обстоятельств, случайность, не направляемая ничьей рукой. Пройдет несколько месяцев, прежде чем он горько раскается в своей беспечности.
А пока что молодой хозяин распорядился так:
— Предавать дело огласке я не желаю. Искать виновного — тоже. Однако оставаться на прежнем месте тебе больше не с руки — уходи. Расстанемся мирно. Я дам тебе денег на прожитье, должно будет хватить на пару месяцев. Ищи себе другого хозяина, Инаэро. И да пошлют тебе боги мир и покой. Прости меня.
Инаэро встал. В груди у него все горело — от обиды, от несправедливого оскорбления.
— Я ничем против тебя не виноват, господин! — сказал он горько. — Ты обидел меня ни за что. Клянусь богами, я докажу тебе, что ты ошибаешься! А деньги свои оставь при себе. Я никогда не брал чужого.
Эйке тоже поднялся на ноги.
— Подожди, Инаэро…
Но юноша уже спешил к выходу, словно боясь, что его остановят. Эйке проводил его растерянным взглядом. Он вдруг понял, что совершил страшную ошибку.
Глава шестая
КОЛДУНЫ ФЕРИЗЫ
Небольшой город Фериза, на берегу озера Вилайет, поражал с первого взгляда. В незапамятные времена его основали выходцы из Кхитая. Сейчас никто уже не помнил, почему эти люди покинули родной край: то ли были изгнаны за участие в политических интригах, то ли оставили свою землю по религиозным соображениям… Так или иначе, несколько сотен кхитайцев, связанных между собой родственными узами, двинулись на запад в поисках лучшей жизни и, не обнаружив для себя таковой, остановились перед огромной водной преградой. И здесь, на берегу Вилайет, начали строить дома — так, как привыкли возводить их у себя на родине, в Кхитае.
Сменилось несколько поколений, потомки давних беглецов не раз смешали свою кровь с местными туранцами и гирканцами, но вывезенные из Кхитая традиции сохранились. И путник, случайно оказавшийся в Феризе, не знал, чему больше дивиться: небольшим домам с бумажными стенами и бамбуковыми каркасами, к которым крепятся эти ненадежные полупрозрачные укрытия от ветра и непогоды, тростниковым ли кораблям, похожим на вязанку хвороста, буйному ли цветению вишен по весне или искусным рукам тамошних ремесленников! А еще изумляла прославленная красота женщин Феризы с мягкими чертами лица, кроткими большими, чуть раскосо посаженными глазами и затаенным коварством в уголках чувственного рта…
Тассилон с Элленхардой очутились в Феризе после того, как оставили гирканцев. В ту памятную ночь, когда они гостили у степняков, Тассилон многое рассказал советнику молодого гирканского вождя. И о своем сводном, единокровном брате-торговце, которому достались и дом, и красавица жена, и отцовское дело. И о собственной доле — идти следом за Элленхардой, оберегая ее от злых людей. И о том, что Элленхарда разыскивает по всему свету своего уцелевшего брата, последнего, кто остался в живых из всей ее родни…
— А о себе-то ты как мыслишь? — спросил неожиданно Трифельс.
Тассилон растерялся.
— Что ты имеешь в виду, почтенный?
— Ты говорил мне о своем брате и о своей подруге, об их судьбе и их желаниях. Но ведь и ты, как я погляжу, далеко не пустое место. Что же ты ни словом не сказал о себе? Разве это не след от рабского ошейника у тебя на шее? Разве не удалось тебе бежать — да так, что тебя не стали разыскивать?
Тассилон посерел — да так, что было заметно даже в ночной темноте. Трифельс, довольный собою, негромко рассмеялся.
— А, не совсем, значит, я еще стар, если умею различать такие вещи на человеческих лицах! Не бойся, никому не расскажу… Я — догадливый старик, который многое повидал в своей жизни, и умею разглядеть в человеке его прошлое, а подчас — и будущее… Радости мне это, впрочем, не принесло, а пользы моему народу от этого тоже немного. Впрочем, это уже обо мне. А я хочу поговорить о тебе, Тассилон.
— Не знаю я… — тяжко уронил Тассилон. Перед этим старым человеком не имело смысла притворяться, и Тассилон говорил с ним прямо, без обиняков.
— Если ты склонен послушаться доброго совета… — начал Трифельс.
Тассилон вскинул голову.
— Я был бы рад любому твоему совету, почтенный. Нечасто меня удостаивали своим разговором люди, вроде тебя, и не следует мне пренебрегать столь счастливым случаем.
Трифельс вздохнул.
— Многое бы я отдал, если бы и мой вождь был о моих советах того же мнения! К несчастью, у Салимбена, как он полагает, и собственная голова на плечах хорошо соображает. Соображать-то она соображает, да всегда ли это к добру… Ладно, будущее покажет, а тебя наше будущее, как я погляжу, и вовсе не касается. Отправляйся в Феризу. Город этот стоит недалеко отсюда, там много пришлого люда — никто не станет смотреть на тебя и госпожу Элленхарду удивленно, а задавать ненужные вопросы — тем паче. Попроси брата-богатея выслать тебе денег, чтобы устроиться получше. Житье там непривычное, что для тебя, что для твоей своенравной подруги, так что в этом вы сравняетесь между собою, и ни один не будет чувствовать себя обойденным. Живя в бумажном доме, она станет вспоминать о юрте, а ты — о глинобитной хижине своей матери. И народу там много разного. Заезжают бродячие торговцы и неприкаянные наемники. Глядишь, разузнаете что-нибудь и о пропавшем брате госпожи Элленхарды. А кроме того… — Тут старик понизил голос: — Говорят, в Феризе до сих пор существуют настоящие колдуны. Ясновидцы. Если вам повезет, найдете человека, который сумеет для вас увидеть, что угодно. Найдет и брата Элленхарды, вот и успокоится ее сердце.
Совет показался Тассилону настолько простым и хорошим, что он тем же вечером предложил Элленхарде уехать. У них были лошади и целых две коровы. Одну тотчас забили и наготовили мяса в дорогу, а вторую гнали с собой и съели уже на самых подходах к городу.
Дома, может быть, в Феризе и бумажные, зато стены вокруг города — каменные. И немаленькие: в добрых пять человеческих ростов, никак не меньше.
Путники долго препирались со стражей, доказывали свою благонадежность. Объясняли, что желают обосноваться в городе. На Тассилона здешние блюстители порядка глядели вполне благосклонно, даром что чернокожий — здесь и не таких видывали. Зато Элленхарда вызывала у них очень большие сомнения. Издавна главными врагами здешних обитателей были кочевники-гирканцы, бесцеремонные, дерзкие. От их-то набегов и огораживались стенами. Степняки налетали, как ураганный ветер, сметающий все на своем пути, убивали всех, кто пытался оказать хотя бы малейшее сопротивление, прочих захватывали арканами и волокли за своими конями — в рабство. Забирали женщин и молодых парней, а стариков, искалечив, бросали в степи умирать — не нужны старики, не работники!
Вот и Элленхарда казалась жителям Феризы весьма подозрительной. Все допытывались у ворот — для чего эта «косоглазая» сюда пожаловала?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32