- Монсеньор, я здесь, дабы исповедовать госпожу Империю.
- Как, разве ты канона не ведаешь? Исповедовать дам в сей ночной час положено лишь епископам. Чтобы духу твоего здесь не было! Иди пасись с монахами своего чина и не смей носа сюда показывать, иначе отлучу тебя от церкви.
- Ни с места! - воскликнула, разъярясь, госпожа Империа, еще прекраснее в гневе, нежели в любви, а в то мгновение в ней сочетались и любовь и гнев.
- Оставайтесь, друг мой, вы здесь у себя.
Тогда Филипп уразумел, что он воистину ее возлюбленный.
- Разве не поучает нас писание и премудрость евангельская, что вы оба равны будете перед ликом господним в долине Иосафатской? - спросила госпожа Империа у епископа.
- Сие есть измышление дьявола, каковой своих адских выдумок к Библии подмешал, но так и впрямь написано, - ответствовал тупоумный толстяк, епископ Куарский, поспешая к столу.
- Ну, так будьте же равны передо мною, истинной вашей богиней на земле, - промолвила Империа, - а то я прикажу вас превежливо задушить чрез несколько дней, сдавив хорошенько то место, где голова к плечам приделана. Клянусь в том всемогуществом моей тонсуры, которая ничуть не хуже папской! И, желая присовокупить к трапезе форель, принесенную епископом, равно как и пряности и сласти, она сказала: - Садитесь и пейте.
Но хитрой девке не впервой было проказничать, и она подмигнула милому своему: пренебреги этим тевтоном, чем больше он отведает разных вин, тем скорее придет наш час.
Прислужница усадила епископа за стол и захлопотала вокруг него; тем временем Филипп онемел от ярости, ибо видел уже, что счастье его рассеивается как дым, и в мыслях посылал епископа ко всем чертям, коих сулил ему больше, чем существует монахов на земле. Трапеза близилась к концу, но наш Филипп к яствам не прикоснулся, он алкал одной лишь Империи и, прижавшись к ней, сидел, не говоря ни слова, кроме как на том прекрасном наречии, которое ведомо всем дамам и не требует ни точек, ни запятых, ни знаков восклицания, ни заглавных букв, заставок, толкований и картинок.
Тучный епископ Куарский, весьма сластолюбивый и превыше всего радеющий о своей бренной шкуре, в каковую его заправила покойная мать, пил гипокрас, щедро наливаемый ему нежною рукою хозяйки, и уже начал икать, когда раздался громкий шум приближавшейся по улице кавалькады. Топот множества лошадей, покрики пажей - го! го! - возвещали, что прибывает некий вельможа, одержимый любовью. И точно. Вскоре в залу вошел кардинал Рагузский, которому слуги Империи не посмели не открыть дверей. Злосчастная куртизанка и ее любовник стояли в смущении и расстройстве, словно пораженные проказой, ибо лучше было бы искусить самого дьявола, нежели отринуть кардинала, тем паче в тот час, когда никто не ведал, кому быть папой, ибо три притязателя на папский престол уже отказались от тиары к вящему благу христианского мира.
Кардинал, хитроумный и весьма бородатый итальянец, слывший ловким спорщиком в богословских вопросах и первым запевалой на всем Соборе, разгадал, долго не раздумывая, альфу и омегу этой истории. Поразмыслив с минуту, он уже придумал, как действовать, чтобы ублажить себя без излишних хлопот. Он примчался, гонимый монашеским сластолюбием, и, чтобы заполучить свою добычу, не дрогнув, заколол бы двух монахов и продал бы свою частицу честного креста господня, что, конечно, достойно всяческого осуждения.
- Эй, дружок, - обратился он к Филиппу, подзывая его к себе.
Бедный туренец, ни жив ни мертв от страха, решив, что сам дьявол вмешался в его дела, встал и ответствовал грозному кардиналу:
- К вашим услугам!
Последний взял его под руку, увел на ступени лестницы и, поглядев ему прямо в глаза, начал не мешкая:
- Черт возьми, ты славный малый, так не вынуждай же меня извещать твоего пастыря, сколько весят твои потроха. Могу же я потешить себя на старости лет, а за содеянное расквитаться благочестивыми делами. Посему выбирай: или сочетаться тебе крепкими узами до окончания дней своих с некиим аббатством, или с госпожой Империей на единый вечер и за то принять наутро смерть.
Бедный туренец в отчаянии промолвил:
- А когда, монсеньор, пыл ваш уляжется, дозволено будет мне сюда вернуться?
Кардинал хоть и не рассердился, однако ж ответил сурово:
- Выбирай - виселица или митра! Монашек лукаво улыбнулся:
- Дайте аббатство покрупнее да посытнее...
Услышав это, кардинал вернулся в залу, взял перо и нацарапал на обрывке пергамента грамоту французскому представителю.
- Монсеньор, - сказал наш туренец кардиналу, пока тот выводил наименование аббатства.
-Куарский епископ не уйдет отсюда так быстро, как я, ибо у него самого аббатств не менее, нежели в граде Констанце найдется солдатских кабачков; вдобавок он уже вкусил от лозы виноградной. Посему, думается, дабы возблагодарить вас за столь славное аббатство, должен я дать вам благой совет. Вам, конечно, известно, как зловреден и прилипчив проклятый коклюш, от которого град, Париж жестоко претерпел; итак, скажите епископу, что вы сейчас напутствовали умирающего старца, вашего друга - бордоского архиепископа. И вашего соперника выметет отсюда, как пучок соломы ветром.
- Ты достоин большей награды, нежели аббатство! - воскликнул кардинал.
- Черт возьми, мой милый, вот тебе сто экю на дорогу в аббатство Турпенэй, я их вчера выиграл в карты, прими от меня их в дар.
Услыхав эти слова и видя, что Филипп де Мала удаляется, не ответив даже, как она уповала, на нежный взгляд ее глаз, из коих струилась сама любовь, красавица Империа запыхтела, подобно дельфину, ибо догадалась, почему отрекся от нее пугливый монашек. Она еще не была столь ревностной католичкой, чтоб простить любовнику, раз он изменил ей, не желая умереть ради ее прихоти. И в змеином взоре, коим Империа смерила беглеца, желая его унизить, была начертана его смерть, что весьма позабавило кардинала: распутный итальянец почуял, что аббатство, подаренное им, вскоре обратно к нему вернется. А наш туренец, нимало не обращая внимания на гнев Империи, выскользнул из дома, как побитый пес, которого отогнали от господского стола. Из груди г-жи Империи вырвался стон; в тот час она бы жестоко расправилась со всем родом человеческим, будь это в ее власти, ибо пламя, вспыхнувшее в ее крови, бросилось ей в голову, и огненные искры закружились в воздухе вкруг нее. И немудрено, - впервые случилось, что ее обманул какой-то жалкий монах. А кардинал улыбался, видя, что теперь дело пойдет на лад. Ну и хитер был кардинал Рагузский, недаром заслужил он красную шляпу.
- Ах, дражайший мой собрат, - обратился он к епископу Куарскому, - я не нарадуюсь, что нахожусь в столь прекрасной компании, и тем паче рад, что прогнал отсюда семинариста, недостойного быть в обществе госпожи Империи, особенно потому, что, коснувшись его, моя красавица, бесценная моя овечка, вы могли бы умереть самым недостойным образом по вине простого монаха.
- Но как это возможно?
- Он писец у архиепископа Бордоского, а наш старичок нынче утром заразился...
Епископ Куарский разинул рот, словно собираясь проглотить круглый сыр целиком.
- Откуда вы это знаете? - спросил он. - Мне ли то не знать, - ответил кардинал, взяв за руку простодушного немца, - я только что исповедал его и напутствовал. И в сей час наш безгрешный старец готовится прямым путем лететь в рай.
Тут епископ Куарский доказал, сколь люди тучные легки на подъем. Доподлинно известно, что праведникам, особливо пузатым, господь по милости своей и в возмещение их тягот дарует кишки весьма растяжимые, как рыбьи пузыри. И вышеназванный епископ, подпрыгнув, отпрянул назад, обливаясь потом и до времени кашляя, будто бык, которому в корм подмешали перья. Потом, вдруг побледневши, бросился он вниз по лестнице, не сказав даже "прости" госпоже Империи. Когда двери захлопнулись за епископом и он уже припустился бегом по улице, кардинал Рагузский рассмеялся и сказал, желая позабавиться:
- Ах, милочка моя, ужель не достоин я стать папою и - того лучше - быть хоть на сегодня твоим возлюбленным?
Увидев, что Империа нахмурилась, он приблизился к вей, желая заключить ее в объятия, приголубить, прижать к груди по-кардинальски, ибо у кардиналов руки лучше подвешены, чем у прочих людей, лучше даже, чем у вояк, по той причине, что святые отцы в праздности живут и силы свои зря не расточают.
- Ах, - воскликнула Империа, отшатнувшись, - ты ищешь моей смерти, митроносец безумный! Для вас превыше всего ваше распутство, бессердечный грубиян! Что я тебе? Игрушка, служанка твоей похоти. Ежели страсть твоя меня убьет, вы причислите меня к лику святых, только и всего. Ты заразился коклюшем и смеешь еще домогаться меня! Ступай прочь, поворачивай отсюда, безмозглый монах, а меня и перстом коснуться не смей, - кричала она, видя, что он к ней приближается- не то попотчую тебя этим кинжалом.
И лукавая девка выхватила из кошелька свой тонкий стилет, коим она при надобности умела владеть.
- Но, птичка райская, душечка моя, - молил кардинал, - ужели ты не поняла шутки? Надобно же было мне выпроводить прочь престарелого Куарского быка.
- Да, да, сейчас я увижу, любите вы меня или нет. Уйдите немедля. Если вас уже взял недуг, погибель моя вас нимало не тревожит. Мне достаточно знаком ваш нрав, знаю я, какую цепу вы готовы заплатить ради единого мига услады; в тот час, когда вам придет пора помирать, вы всю землю без жалости затопите. Недаром во хмелю вы сами тем похвалялись. А я люблю только себя, свои драгоценности и свое здоровье, Ступайте! Придите завтра, если только до утра не протухнете. Сегодня я тебя ненавижу, добрый мой кардинал, - добавила она улыбаясь.
- Империа! - возопил кардинал, падая на колени.
- Святая Империа, не играй моими чувствами.
- Да что вы! - отвечала куртизанка.
- Никогда я не играю предметами священными.
- А ты, тварь! Завтра же отлучу тебя от церкви!.
- Боже правый! Да ваши кардинальские мозги совсем свихнулись!
- Империа, отродье дьявольское! Нет! Нет! Красавица моя, душенька!
- Уважайте хоть сан свой! Не стойте на коленях. Глядеть противно!
- Ну, хочешь, я дам тебе отпущение грехов на случай внезапной смерти? Хочешь, подарю тебе все свое состояние или, того лучше, частицу животворящего креста господня? Хочешь?
- Нынче вечером мое сердце не купить никакими богатствами, ни земными, ни небесными, - смеясь, отвечала Империа.
- Я была бы последней из грешниц, недостойной приобщаться святых тайн, не будь у меня своих прихотей.
- Я сожгу твой дом! Ведьма! Ты приворожила меня и за то сгоришь на костре... Выслушай меня, любовь моя, моя душенька, обещаю тебе лучшее место на небесах. Ну скажи! Не хочешь? Так смерть тебе, смерть, колдунья!
- Вот как? Я убью вас, монсеньор! Кардинал даже задохнулся от ярости.
- Да вы безумны, - сказала Империа.
- Ступайте прочь, вы последних сил лишитесь. - Погоди, вот буду папою, ты за все заплатишь.
- Все равно и тогда из моей воли не выйдешь!
- Скажи, чем могу я угодить тебе сегодня?
- Уйди.
Она вскочила, проворная, словно трясогузка, порхнула в свою спальню и заперлась на замок, предоставив кардиналу бушевать одному, так что пришлось ему в конце концов удалиться. Когда же красавица Империа осталась в одиночестве перед очагом у стола, убранного к трапезе, покинутая своим юным монашком, она разорвала на себе в гневе все свои золотые цепочки.
- Клянусь всеми чертями, рогатыми и безрогими, раз этот негодный мальчишка побудил меня задать кардиналу подобную трепку, за что меня завтра могут отравить, а сам мне никакого удовольствия не доставил, клянусь, я не умру прежде, чем не узрю своими глазами, как с него живого шкуру будут сдирать. Ах, сколь я несчастна! - горько плакалась она, на сей раз непритворными слезами.
- Лишь краткие часы радости урываю я то здесь, то там и должна оплачивать их тем, что подлым ремеслом занимаюсь, да еще и душу свою гублю!
Так Империа горестные пени свои изливала, словно телок, ревущий под ножом мясника, и вдруг увидела она в венецианском зеркале румяное лицо монашка, который ловко проскользнул в комнату и тихонько встал за ее спиной. И тогда воскликнула она:
- Ты самый распрекрасный из монахов, самый миленький монашек на свете, который когда-либо монашничал, монашился, монашулил в сем священном любвеобильном городе Констанце! Поди ко мне, мой любезный друг, любимый мой сынок, яблочко мое, услада моя райская! Хочу выпить влагу очей твоих, съесть тебя хочу, убить любовью. О мой цветущий, благоуханный мой, лучезарный бог! Тебя, простого монаха, я сделаю королем, императором, папой римским, и будешь ты счастливее их всех! Твори тогда твою волю, рази мечом, пали огнем! Я твоя, и докажу тебе это, ибо станешь ты вскорости кардиналом, хоть бы пришлось мне отдать всю кровь сердца, чтобы в алый цвет окрасить твою черную шапочку!..
Дрожащими руками наполнила она греческим вином золотую чашу, принесенную толстяком епископом Куарским, и поднесла, счастливая, своему дружку; желая услужить ему, опустилась она перед ним на колени, она, чью туфельку принцы находили куда слаще для уст своих, чем папскую туфлю.
Но туренец молча смотрел на красавицу взором, столь алчущим любви, что она сказала ему, трепеща от блаженства:
- Ни слова, милый. Приступим к ужину!

1 2