Букинисты закрывали свои ящики, народу оставалось совсем немного. Наступило то самое любимое мною время дня, когда полуденный зной сменяется мягким, обволакивающим теплом. Так, наверное, чувствует себя ребенок во чреве матери.
Мы подошли к парапету и прислонились к прогретому камню. Я положил в книгу Сименона свой паспорт на имя Эрнесто Родригеса и присмотрелся к фотографии на новом документе. Эрнесто Лопес был без усов, но я с равным успехом мог заявиться в «Клюни» в парике или коротко стриженным – в конце концов, паспорт был выдан три года назад.
Я достал платок, якобы, чтобы высморкаться, и отнял его от лица уже с усами. Теперь утереть пот со лба! Здесь мне повезло меньше – оторвать удалось только одну бровь. Оторвать было подходящим словом – бровь была приклеена на мою собственную и наверняка отделилась вместе с моими волосками. Заранее сморщившись, я резким жестом оторвал вторую. Николай сочувственно следил за моими манипуляциями.
– Парик?
– Нет, оставлю.
Николай взглянул на фотографию и согласно кивнул. Взгляд его снова упал на лежащий в сумке несессер, который он передал мне днем, и он довольно хрюкнул – видимо, любит предусмотрительных. Но, кроме несессера, в сумке была только моя видеокамера со струбциной.
– Вещей только у тебя маловато! – сообразил Николай. – Слушай, я получил рубашки из прачечной – они у меня в багажнике. Давай вернемся, машина в паркинге на острове!
Я хлопнул его по плечу. Мне давно не работалось так спокойно.
14
Надеяться, что свободным окажется как раз нужный мне номер 405, граничило с глупостью. Уже хорошо, что он оказался на том же этаже. Портье – высокий африканец, молодой, но уже с наметившимся брюшком и тусклыми коровьими глазами, выслушал мою обычную историю с кредиткой и желанием заплатить наличными.
– Как вам будет угодно, месье. Тогда вы можете заплатить за комнату сейчас, а если будут телефонные звонки и минибар – при выписке.
На паспорт он взглянуть не пожелал, только уточнил последнюю букву моей фамилии – «z». У них всё-таки, помимо журнала, имелся и компьютер, куда он и забил эти данные.
Чтобы добраться до портье, мне пришлось подняться по лестнице на второй этаж, и я приготовился к дальнейшему восхождению. Ан нет, дальше уже был лифт – крошечный, как в большинстве трехзвездочных отелей Парижа, пахнущий дезодорантом, но всё же лифт.
По гнусному французскому обычаю, в коридоре четвертого этажа было темно. Я нажал светящуюся красную кнопку выключателя, зажигая тусклый свет. Передо мной была огражденная перилами винтовая лестница, а вокруг нее размещались номера – семь-восемь, не больше. Мой 401-й был сразу справа.
Номера в «Клюни» были в два раза дороже, чем в «Фениксе» – 119 евро с завтраком, – но, разумеется, не в два раза лучше. Постояльцы платили за место – сердце Латинского квартала. Большая, на двоих, кровать с тумбочками по обе стороны, а также холодильник и шкаф оставляли лишь узкий проход; телевизор был закреплен на кронштейне слева от кровати. Я открыл окно и распахнул ставни. Комнату заполнил прогретый воздух вместе с шумом машин и чириканьем воробьев на соседнем дереве. Окно выходило на бульвар Сен-Мишель. Левее, на противоположной стороне, я увидел Николая, сидящего на террасе кафе «Бриош доре» перед большой чашкой кофе с молоком. В руках у него была газета, но глазами он следил за гостиницей. Встретившись со мной взглядом, он отпил глоток кофе и снова уткнулся в газету. Чтобы избежать прокола, мы решили установить наблюдение не только за домом, в котором исчез Штайнер, но и за гостиницей.
Терять время было бессмысленно. Я снял пиджак, раскрыл сумку и вытащил нейлоновый несессер. Найди такой у вас в вещах полицейские, раньше, чем они прокатают по делам все нераскрытые кражи за последние двадцать лет, вас не отпустят. Это был полный рабочий комплект домушника-профессионала. Предполагая, что все замки в дверях – одной марки, я по своему ключу подобрал похожую отмычку и сунул ее в карман вместе с универсальной отверткой, складными пассатижами и крошечным фонариком.
В несессере были и тонкие, но прочные перчатки из синтетической ткани. На первый взгляд они выглядели как детские, но оказались просто влитыми. Я пошевелил пальцами – перчаток на руке как будто не было. Что еще, чтобы ничего не забыть? А! Я выключил свой американский мобильный и отключил мелодию звонка на французском. Чтобы получить сигнал тревоги от Николая в случае появления Штайнера, достаточно и вибрации.
Я приоткрыл дверь и прислушался. На этаже было совсем тихо. Туристы, заплатившие 119 евро за ночь, стремились насладиться столицей развлечений в полную силу. Я прикрыл за собой дверь и, не зажигая света, двинулся по коридору. 402-й, 403-й, вот этот должен быть 404-м. И еще одна дверь совсем рядом. Правильно, он же должен быть смежным с соседним номером. На всякий случай я посветил фонариком – точно, 404-й!
Дверь примыкала к косяку неплотно, похоже, она была всего лишь захлопнута на защелку. Я уперся в нее носком ботинка и стал шарить в щели отверткой. Вот она уперлась в защелку, я поднажал, пользуясь косяком, как точкой опоры – дверь бесшумно отворилась. Хотя и немец, а закрывать свой номер на два оборота замка Штайнер не стал. Или это горничная поленилась. Скорее горничная – я вспомнил, что Штайнер не появлялся здесь уже несколько дней.
В глубине коридора, за лестницей раздался шум – включился и поехал вниз лифт. Николай сигнала мне не подавал, так что я вошел в номер Штайнера и тихонько захлопнул дверь за собой.
Смежная дверь в 405-й номер была сразу слева. Я приник к ней ухом – оттуда не доносилось ни звука. Я не стал терять время и принялся за поиски.
Как говорил великий соотечественник Штайнера Фридрих Ницше, для достижения цели есть два пути: насилие и методичность. Я всегда был противником насилия в любых его формах. Хотя с тех пор, как в моей жизни снова возник Метек… Ну, не будем отвлекаться.
Когда я проходил подготовку в балашихинской даче за зеленым забором, наши преподаватели всегда старались внушить нам мысль, что и самая скучная, рутинная сторона профессии разведчика так же романтична и захватывающа, как и ее экранное воплощение. Это не так. Рутины в ней – 90 %, романтики, когда с ней уже столкнулся, – 0, остальное – адреналин, но он то есть, то нет. Рутина, в основном рутина. Вот тому пример.
Сразу за дверью в 405-й номер – холодильник минибара с телевизором наверху. Открываем холодильник. Банки с пивом, перье, оранжина, кока, минералка – всё нетронутое. Дальше – «твикс», «киткэт», чипсы, арахис в ярких пакетиках. В дверце – две крошечные бутылочки с «рикаром» – и это весь алкоголь на случай крайней нужды! Вы пробовали когда-нибудь «рикар»? И не пробуйте, даже в случае крайней нужды, разве что вам в детстве нравилась касторка. За холодильником и под ним – пусто.
В 404-м, в отличие от моего, было не одно окно, а целых три – и сам номер был в два раза больше. Два окна были в закутке, уходившем за холодильником влево: одно выходило на бульвар Сен-Жермен, раскопки Клюни и здания Сорбонны, второе – в проулок. У стены – письменный стол с выдвижным ящиком. Большим писателем Штайнер не был – в ящике лежали носки, трусы и аккуратно выглаженная допотопная белая майка с лямочками, какую носил Аккатоне и другие герои итальянского неореализма. На столе – настольная лампа. Я приподнял ее и осмотрел донышко цоколя – не разборное. Над столом большое зеркало в желтой латунной окантовке – сзади плотно задраено картоном, следов вскрытия нет.
Напротив стола – платяной шкаф, где на единственной полке лежали две запасные подушки. На всякий случай я их тщательно прощупал. Внизу – серый сейф с кнопками, но дверца была полуоткрыта – внутри ничего не было. В шкафу же валялась черная дорожная сумка с разными мелочами. На вешалках – светлый костюм, пара рубашек.
Я методично переходил от предмета к предмету, ощупывая шторы, отвинчивая облицовку розеток, проверяя швы на матрасе, залезая в сливной бачок унитаза. Только однажды у меня появилась надежда – в навесном потолке в ванной отошло обрамление одной из лампочек. Но в крошечной полости было пусто.
Где еще? И было ли вообще что-либо спрятано? Может быть, Штайнер уже отдал свой контейнер, или хранил его в квартире, куда он пошел, или где-нибудь в парке, или всё же носил при себе?
Я уже готовился выйти, когда из-за двери смежного номера вдруг донесся натужный кашель. Я вздрогнул от неожиданности – я мог поклясться, что в 405-м никого не было. Кто-то проснулся или вошел, пока я обследовал ванную? Хорошо, если бы это было так – всегда неприятно сознавать, что ты где-то прокололся.
Кашель повторился, и пожилой женский голос пробормотал проклятие на языке, который я определил как венгерский.
15
Выйдя из «Клюни», я пересек бульвар Сен-Мишель, направляясь к «Одеону». Мы договорились с Николаем, что, если мне нечего будет ему сказать, я, чтобы не проверяться, просто пройду мимо. А дальше – остаемся на связи.
Жить тремя жизнями всё же немного сложнее, чем двумя. Значит, у Эрнесто Лопеса из «Клюни» – парик, но ни усов, ни бровей. У Эрнесто Родригеса в отеле «Феникс» – хоть имена совпали! – и парик, и усы, и брови. В отеле «Де Бюси» я был самим собой – ну, почти, – добропорядочным американским гражданином Пако Аррайя. В пустынном проулке я быстро стянул с головы парик и сунул его в сумку. Я просто физически ощутил, как кожа моего стриженного черепа, мокрая от пота, расправилась под вечерним ветерком. Как только женщины носят на голове этот компресс?
Гостиница «Де Бюси», завсегдатаем которой я являюсь уже много лет, в десяти минутах ходьбы, между Сен-Жермен и набережной Сены. С виду она выглядит не роскошнее, чем «Клюни», но это только видимость. Ее холл похож на антикварный магазин – мебель «ампир» красного дерева, гобелены на стенах, метровые китайские фарфоровые вазы и зеленые нефритовые кошки в натуральную величину. При всей этой изысканной роскоши четырехзвездочного отеля в уголке дивана привычно спал маленький, словно игрушечный, йоркширский терьер.
За стойкой менялись очень элегантные парни в хороших костюмах, пахнущие дорогим одеколоном и изысканно вежливые. Как ни странно, при всем при этом они не производили впечатление голубых. Лиц их, поскольку они менялись каждый день, я не различал, но не дожидаясь, пока я назову свой номер, портье подал мне ключ. Как они всех запоминают?
Я поднялся к себе в номер, обставленный намного скромнее, чем холл. Хотя на стенах висели гравюры, кресло кожаное, постель мягкая и удобная. Я с наслаждением постоял минут десять под душем, варьируя температуру и закончив, с учетом предстоящего выхода на улицу, холодной водой.
Возвращая ключ портье, я предупредил, что, возможно, останусь ночевать за городом.
– Хорошо, месье. Желаю приятно провести время!
Парень каким-то особенным движением перехватил ключ и ловко вставил его в ячейку. Так в вестернах ковбои крутят на пальце револьвер, прежде чем сунут его в кобуру.
Напротив гостиницы был хороший рыбный ресторан, где, заплатив 25 евро, вы можете съесть столько устриц, сколько в вас влезет – не считая вина, разумеется. Я вспомнил, что после съеденного утром греческого салата у меня во рту была лишь пара нектаринов и горсть фисташек, но, как ни заманчиво было в этот момент подкрепиться, решил не рисковать: было девять двадцать, уже смеркалось. Метек вряд ли успел завалиться в постель, но к моменту его возвращения я должен быть на своем посту. «Я что, действительно собрался его убить?» – в очередной раз спросил я себя, садясь в такси у метро «Одеон».
Я отпустил машину у булочной, в самом низу авеню Карно, где купил себе сэндвич с сыром. Только тут я вспомнил, что забыл вытащить начатую бутылку «сансерра» из морозилки – ее, наверное, уже разорвало. Поэтому проходя мимо ADC, местного араба, я прикупил у него еще бутылку – теплую. В «Фениксе» портье-алжирец пожелал мне спокойной ночи, хотя еще не было десяти. Я поднялся в свой номер.
Я зажег свет только в ванной – его хватало, чтобы не натыкаться на мебель, но было недостаточно, чтобы видеть меня из «Бальмораля». Еще проходя мимо, я отметил, что окно Метека было открыто – занавеска влетала и вылетала, повинуясь потокам воздуха. Вытащив из морозильника ледышку, которая, к счастью, еще не успела разорвать бутылку, я сел перед открытым окном. Постояльцы «Бальмораля», похоже, не были любителями моральных танцев и наслаждались жизнью на стороне. Свет горел только в двух окнах четвертого этажа, прямо напротив моего номера, хотя вскоре и он погас.
С моего наблюдательного пункта была видна почти вся короткая улочка генерала Ланрезака, от авеню Карно до авеню Мак-Магона. Достопримечательностей на этой стороне тротуара было немного, помимо отеля – только итальянский ресторан «Сормани». Я помню, когда меня впервые повел туда… Кто же? А, как раз Зильберштейн – хищник с Уолл-стрит, завещавший мне свой «патек-филипп»! Он сказал: «Это один из лучших итальянских ресторанов Парижа. У него только один недостаток – лучше, чтобы вас туда пригласили». Я потом и сам пару раз приглашал туда людей, в том числе того же Зильберштейна, и убедился в правоте его слов.
Последний раз я был в «Сормани» года три назад. Тогда проблема была с ливийцами. Еще давно, в конце 70-х, Контора подготовила у нас в Союзе группу их сотрудников – восемь человек. Подготовка включала не только классический набор – разработка, вербовка, оперативная работа, связь, тайнопись, шифры, но и полный курс спецназа, включая боевые искусства и подрывное дело. В результате, в каждого такого агента было вложено средств, как в пилота сверхзвукового истребителя – только сотрудников спецслужб, в отличие от летчиков, не списывают в 35 лет. И вот эти люди – большинство которых было внедрено по всему миру с чужими паспортами – начали исчезать. Один испарился по пути с работы домой в Чикаго, второй пропал во время командировки в Рим. Тело третьего нашли в баварском лесу – человек, способный справиться со взводом солдат, был убит ударом ножа в живот.
Ливийцы забеспокоились. Проанализировав ситуацию, они установили, что все трое были из той самой группы, которую готовили в Москве. Пока они думали, обращаться к нам или нет, ликвидировали четвертого – что решило дело. Хотя новая Россия официально относилась к Ливии с тем же высокомерием, что и никогда не помогавшие ей западные демократии, связи – уже не сотрудничество – между конторами сохранились.
У нас в Лесу хорошо помнили дело Иванова – завербованного в начале 70-х в Алжире грушника, который сдавал подобные группы американцам. Всех этих ангольцев, мозамбикцев и прочих представителей революционных движений потом перехватывали где-нибудь в Риме, Франкфурте или Вене, где они стряхивали следы недавнего пребывания за железным занавесом, и на родину они уже не попадали. Наших отцов-командиров, несомненно, мало заботила судьба ливийцев – теперь это были парии. Но вероятность того, что в наших рядах был очередной предатель, который, не исключено, до сих пор являлся штатным сотрудником, заставила их прислушаться к просьбе бывших друзей.
В Лесу взяли в разработку всех людей, причастных к подготовке группы ливийцев, и вышли на некоего Виталия Мальцева. В 70-х именно он, тогда еще молодой сотрудник парижской резидентуры, поселял их в один загородный дом, снятый для таких целей. Затем Мальцев работал в разных африканских странах, в промежутках по 2–3 года сидел в Москве. Распад Союза застал его снова в Париже, где Мальцев был тогда заместителем торгпреда. Новые российские ведомства, в первую очередь МИД и Министерство внешней торговли, потребовали от Конторы, чтобы она вывела своих сотрудников из-под их прикрытия. Мальцев, которому было уже под пятьдесят, воспользовавшись этим, попросился в отставку. Контора не возражала, но, вопреки ее ожиданиям, Мальцев не вернулся в Москву, а остался в Париже в качестве «чистого» дипломата. Более того, в середине 90-х, когда ему пришло время отправляться домой, он открыл в Париже частную консалтинговую фирму, помогавшую французским компаниями найти партнеров в России. То, что бывшему разведчику Мальцеву – а французским властям этот факт был, безусловно, известен – дали вид на постоянное жительство, наших насторожило, но прежних рычагов у Конторы уже не было. Во время кораблекрушения никого не волнует, что твой сосед плывет, зажав в руке серебряный подсвечник из ресторана.
Проблема была в том, что Мальцев прекрасно знал не только методы работы Конторы, но и большинство сотрудников французского отдела. Именно поэтому в Париж попросили приехать человека, которого он знать не мог – меня.
Я встретился с Мальцевым под видом мексиканского бизнесмена, якобы по рекомендации одного его партнера из Мехико, недавно умершего, так что проверить это было бы непросто.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Мы подошли к парапету и прислонились к прогретому камню. Я положил в книгу Сименона свой паспорт на имя Эрнесто Родригеса и присмотрелся к фотографии на новом документе. Эрнесто Лопес был без усов, но я с равным успехом мог заявиться в «Клюни» в парике или коротко стриженным – в конце концов, паспорт был выдан три года назад.
Я достал платок, якобы, чтобы высморкаться, и отнял его от лица уже с усами. Теперь утереть пот со лба! Здесь мне повезло меньше – оторвать удалось только одну бровь. Оторвать было подходящим словом – бровь была приклеена на мою собственную и наверняка отделилась вместе с моими волосками. Заранее сморщившись, я резким жестом оторвал вторую. Николай сочувственно следил за моими манипуляциями.
– Парик?
– Нет, оставлю.
Николай взглянул на фотографию и согласно кивнул. Взгляд его снова упал на лежащий в сумке несессер, который он передал мне днем, и он довольно хрюкнул – видимо, любит предусмотрительных. Но, кроме несессера, в сумке была только моя видеокамера со струбциной.
– Вещей только у тебя маловато! – сообразил Николай. – Слушай, я получил рубашки из прачечной – они у меня в багажнике. Давай вернемся, машина в паркинге на острове!
Я хлопнул его по плечу. Мне давно не работалось так спокойно.
14
Надеяться, что свободным окажется как раз нужный мне номер 405, граничило с глупостью. Уже хорошо, что он оказался на том же этаже. Портье – высокий африканец, молодой, но уже с наметившимся брюшком и тусклыми коровьими глазами, выслушал мою обычную историю с кредиткой и желанием заплатить наличными.
– Как вам будет угодно, месье. Тогда вы можете заплатить за комнату сейчас, а если будут телефонные звонки и минибар – при выписке.
На паспорт он взглянуть не пожелал, только уточнил последнюю букву моей фамилии – «z». У них всё-таки, помимо журнала, имелся и компьютер, куда он и забил эти данные.
Чтобы добраться до портье, мне пришлось подняться по лестнице на второй этаж, и я приготовился к дальнейшему восхождению. Ан нет, дальше уже был лифт – крошечный, как в большинстве трехзвездочных отелей Парижа, пахнущий дезодорантом, но всё же лифт.
По гнусному французскому обычаю, в коридоре четвертого этажа было темно. Я нажал светящуюся красную кнопку выключателя, зажигая тусклый свет. Передо мной была огражденная перилами винтовая лестница, а вокруг нее размещались номера – семь-восемь, не больше. Мой 401-й был сразу справа.
Номера в «Клюни» были в два раза дороже, чем в «Фениксе» – 119 евро с завтраком, – но, разумеется, не в два раза лучше. Постояльцы платили за место – сердце Латинского квартала. Большая, на двоих, кровать с тумбочками по обе стороны, а также холодильник и шкаф оставляли лишь узкий проход; телевизор был закреплен на кронштейне слева от кровати. Я открыл окно и распахнул ставни. Комнату заполнил прогретый воздух вместе с шумом машин и чириканьем воробьев на соседнем дереве. Окно выходило на бульвар Сен-Мишель. Левее, на противоположной стороне, я увидел Николая, сидящего на террасе кафе «Бриош доре» перед большой чашкой кофе с молоком. В руках у него была газета, но глазами он следил за гостиницей. Встретившись со мной взглядом, он отпил глоток кофе и снова уткнулся в газету. Чтобы избежать прокола, мы решили установить наблюдение не только за домом, в котором исчез Штайнер, но и за гостиницей.
Терять время было бессмысленно. Я снял пиджак, раскрыл сумку и вытащил нейлоновый несессер. Найди такой у вас в вещах полицейские, раньше, чем они прокатают по делам все нераскрытые кражи за последние двадцать лет, вас не отпустят. Это был полный рабочий комплект домушника-профессионала. Предполагая, что все замки в дверях – одной марки, я по своему ключу подобрал похожую отмычку и сунул ее в карман вместе с универсальной отверткой, складными пассатижами и крошечным фонариком.
В несессере были и тонкие, но прочные перчатки из синтетической ткани. На первый взгляд они выглядели как детские, но оказались просто влитыми. Я пошевелил пальцами – перчаток на руке как будто не было. Что еще, чтобы ничего не забыть? А! Я выключил свой американский мобильный и отключил мелодию звонка на французском. Чтобы получить сигнал тревоги от Николая в случае появления Штайнера, достаточно и вибрации.
Я приоткрыл дверь и прислушался. На этаже было совсем тихо. Туристы, заплатившие 119 евро за ночь, стремились насладиться столицей развлечений в полную силу. Я прикрыл за собой дверь и, не зажигая света, двинулся по коридору. 402-й, 403-й, вот этот должен быть 404-м. И еще одна дверь совсем рядом. Правильно, он же должен быть смежным с соседним номером. На всякий случай я посветил фонариком – точно, 404-й!
Дверь примыкала к косяку неплотно, похоже, она была всего лишь захлопнута на защелку. Я уперся в нее носком ботинка и стал шарить в щели отверткой. Вот она уперлась в защелку, я поднажал, пользуясь косяком, как точкой опоры – дверь бесшумно отворилась. Хотя и немец, а закрывать свой номер на два оборота замка Штайнер не стал. Или это горничная поленилась. Скорее горничная – я вспомнил, что Штайнер не появлялся здесь уже несколько дней.
В глубине коридора, за лестницей раздался шум – включился и поехал вниз лифт. Николай сигнала мне не подавал, так что я вошел в номер Штайнера и тихонько захлопнул дверь за собой.
Смежная дверь в 405-й номер была сразу слева. Я приник к ней ухом – оттуда не доносилось ни звука. Я не стал терять время и принялся за поиски.
Как говорил великий соотечественник Штайнера Фридрих Ницше, для достижения цели есть два пути: насилие и методичность. Я всегда был противником насилия в любых его формах. Хотя с тех пор, как в моей жизни снова возник Метек… Ну, не будем отвлекаться.
Когда я проходил подготовку в балашихинской даче за зеленым забором, наши преподаватели всегда старались внушить нам мысль, что и самая скучная, рутинная сторона профессии разведчика так же романтична и захватывающа, как и ее экранное воплощение. Это не так. Рутины в ней – 90 %, романтики, когда с ней уже столкнулся, – 0, остальное – адреналин, но он то есть, то нет. Рутина, в основном рутина. Вот тому пример.
Сразу за дверью в 405-й номер – холодильник минибара с телевизором наверху. Открываем холодильник. Банки с пивом, перье, оранжина, кока, минералка – всё нетронутое. Дальше – «твикс», «киткэт», чипсы, арахис в ярких пакетиках. В дверце – две крошечные бутылочки с «рикаром» – и это весь алкоголь на случай крайней нужды! Вы пробовали когда-нибудь «рикар»? И не пробуйте, даже в случае крайней нужды, разве что вам в детстве нравилась касторка. За холодильником и под ним – пусто.
В 404-м, в отличие от моего, было не одно окно, а целых три – и сам номер был в два раза больше. Два окна были в закутке, уходившем за холодильником влево: одно выходило на бульвар Сен-Жермен, раскопки Клюни и здания Сорбонны, второе – в проулок. У стены – письменный стол с выдвижным ящиком. Большим писателем Штайнер не был – в ящике лежали носки, трусы и аккуратно выглаженная допотопная белая майка с лямочками, какую носил Аккатоне и другие герои итальянского неореализма. На столе – настольная лампа. Я приподнял ее и осмотрел донышко цоколя – не разборное. Над столом большое зеркало в желтой латунной окантовке – сзади плотно задраено картоном, следов вскрытия нет.
Напротив стола – платяной шкаф, где на единственной полке лежали две запасные подушки. На всякий случай я их тщательно прощупал. Внизу – серый сейф с кнопками, но дверца была полуоткрыта – внутри ничего не было. В шкафу же валялась черная дорожная сумка с разными мелочами. На вешалках – светлый костюм, пара рубашек.
Я методично переходил от предмета к предмету, ощупывая шторы, отвинчивая облицовку розеток, проверяя швы на матрасе, залезая в сливной бачок унитаза. Только однажды у меня появилась надежда – в навесном потолке в ванной отошло обрамление одной из лампочек. Но в крошечной полости было пусто.
Где еще? И было ли вообще что-либо спрятано? Может быть, Штайнер уже отдал свой контейнер, или хранил его в квартире, куда он пошел, или где-нибудь в парке, или всё же носил при себе?
Я уже готовился выйти, когда из-за двери смежного номера вдруг донесся натужный кашель. Я вздрогнул от неожиданности – я мог поклясться, что в 405-м никого не было. Кто-то проснулся или вошел, пока я обследовал ванную? Хорошо, если бы это было так – всегда неприятно сознавать, что ты где-то прокололся.
Кашель повторился, и пожилой женский голос пробормотал проклятие на языке, который я определил как венгерский.
15
Выйдя из «Клюни», я пересек бульвар Сен-Мишель, направляясь к «Одеону». Мы договорились с Николаем, что, если мне нечего будет ему сказать, я, чтобы не проверяться, просто пройду мимо. А дальше – остаемся на связи.
Жить тремя жизнями всё же немного сложнее, чем двумя. Значит, у Эрнесто Лопеса из «Клюни» – парик, но ни усов, ни бровей. У Эрнесто Родригеса в отеле «Феникс» – хоть имена совпали! – и парик, и усы, и брови. В отеле «Де Бюси» я был самим собой – ну, почти, – добропорядочным американским гражданином Пако Аррайя. В пустынном проулке я быстро стянул с головы парик и сунул его в сумку. Я просто физически ощутил, как кожа моего стриженного черепа, мокрая от пота, расправилась под вечерним ветерком. Как только женщины носят на голове этот компресс?
Гостиница «Де Бюси», завсегдатаем которой я являюсь уже много лет, в десяти минутах ходьбы, между Сен-Жермен и набережной Сены. С виду она выглядит не роскошнее, чем «Клюни», но это только видимость. Ее холл похож на антикварный магазин – мебель «ампир» красного дерева, гобелены на стенах, метровые китайские фарфоровые вазы и зеленые нефритовые кошки в натуральную величину. При всей этой изысканной роскоши четырехзвездочного отеля в уголке дивана привычно спал маленький, словно игрушечный, йоркширский терьер.
За стойкой менялись очень элегантные парни в хороших костюмах, пахнущие дорогим одеколоном и изысканно вежливые. Как ни странно, при всем при этом они не производили впечатление голубых. Лиц их, поскольку они менялись каждый день, я не различал, но не дожидаясь, пока я назову свой номер, портье подал мне ключ. Как они всех запоминают?
Я поднялся к себе в номер, обставленный намного скромнее, чем холл. Хотя на стенах висели гравюры, кресло кожаное, постель мягкая и удобная. Я с наслаждением постоял минут десять под душем, варьируя температуру и закончив, с учетом предстоящего выхода на улицу, холодной водой.
Возвращая ключ портье, я предупредил, что, возможно, останусь ночевать за городом.
– Хорошо, месье. Желаю приятно провести время!
Парень каким-то особенным движением перехватил ключ и ловко вставил его в ячейку. Так в вестернах ковбои крутят на пальце револьвер, прежде чем сунут его в кобуру.
Напротив гостиницы был хороший рыбный ресторан, где, заплатив 25 евро, вы можете съесть столько устриц, сколько в вас влезет – не считая вина, разумеется. Я вспомнил, что после съеденного утром греческого салата у меня во рту была лишь пара нектаринов и горсть фисташек, но, как ни заманчиво было в этот момент подкрепиться, решил не рисковать: было девять двадцать, уже смеркалось. Метек вряд ли успел завалиться в постель, но к моменту его возвращения я должен быть на своем посту. «Я что, действительно собрался его убить?» – в очередной раз спросил я себя, садясь в такси у метро «Одеон».
Я отпустил машину у булочной, в самом низу авеню Карно, где купил себе сэндвич с сыром. Только тут я вспомнил, что забыл вытащить начатую бутылку «сансерра» из морозилки – ее, наверное, уже разорвало. Поэтому проходя мимо ADC, местного араба, я прикупил у него еще бутылку – теплую. В «Фениксе» портье-алжирец пожелал мне спокойной ночи, хотя еще не было десяти. Я поднялся в свой номер.
Я зажег свет только в ванной – его хватало, чтобы не натыкаться на мебель, но было недостаточно, чтобы видеть меня из «Бальмораля». Еще проходя мимо, я отметил, что окно Метека было открыто – занавеска влетала и вылетала, повинуясь потокам воздуха. Вытащив из морозильника ледышку, которая, к счастью, еще не успела разорвать бутылку, я сел перед открытым окном. Постояльцы «Бальмораля», похоже, не были любителями моральных танцев и наслаждались жизнью на стороне. Свет горел только в двух окнах четвертого этажа, прямо напротив моего номера, хотя вскоре и он погас.
С моего наблюдательного пункта была видна почти вся короткая улочка генерала Ланрезака, от авеню Карно до авеню Мак-Магона. Достопримечательностей на этой стороне тротуара было немного, помимо отеля – только итальянский ресторан «Сормани». Я помню, когда меня впервые повел туда… Кто же? А, как раз Зильберштейн – хищник с Уолл-стрит, завещавший мне свой «патек-филипп»! Он сказал: «Это один из лучших итальянских ресторанов Парижа. У него только один недостаток – лучше, чтобы вас туда пригласили». Я потом и сам пару раз приглашал туда людей, в том числе того же Зильберштейна, и убедился в правоте его слов.
Последний раз я был в «Сормани» года три назад. Тогда проблема была с ливийцами. Еще давно, в конце 70-х, Контора подготовила у нас в Союзе группу их сотрудников – восемь человек. Подготовка включала не только классический набор – разработка, вербовка, оперативная работа, связь, тайнопись, шифры, но и полный курс спецназа, включая боевые искусства и подрывное дело. В результате, в каждого такого агента было вложено средств, как в пилота сверхзвукового истребителя – только сотрудников спецслужб, в отличие от летчиков, не списывают в 35 лет. И вот эти люди – большинство которых было внедрено по всему миру с чужими паспортами – начали исчезать. Один испарился по пути с работы домой в Чикаго, второй пропал во время командировки в Рим. Тело третьего нашли в баварском лесу – человек, способный справиться со взводом солдат, был убит ударом ножа в живот.
Ливийцы забеспокоились. Проанализировав ситуацию, они установили, что все трое были из той самой группы, которую готовили в Москве. Пока они думали, обращаться к нам или нет, ликвидировали четвертого – что решило дело. Хотя новая Россия официально относилась к Ливии с тем же высокомерием, что и никогда не помогавшие ей западные демократии, связи – уже не сотрудничество – между конторами сохранились.
У нас в Лесу хорошо помнили дело Иванова – завербованного в начале 70-х в Алжире грушника, который сдавал подобные группы американцам. Всех этих ангольцев, мозамбикцев и прочих представителей революционных движений потом перехватывали где-нибудь в Риме, Франкфурте или Вене, где они стряхивали следы недавнего пребывания за железным занавесом, и на родину они уже не попадали. Наших отцов-командиров, несомненно, мало заботила судьба ливийцев – теперь это были парии. Но вероятность того, что в наших рядах был очередной предатель, который, не исключено, до сих пор являлся штатным сотрудником, заставила их прислушаться к просьбе бывших друзей.
В Лесу взяли в разработку всех людей, причастных к подготовке группы ливийцев, и вышли на некоего Виталия Мальцева. В 70-х именно он, тогда еще молодой сотрудник парижской резидентуры, поселял их в один загородный дом, снятый для таких целей. Затем Мальцев работал в разных африканских странах, в промежутках по 2–3 года сидел в Москве. Распад Союза застал его снова в Париже, где Мальцев был тогда заместителем торгпреда. Новые российские ведомства, в первую очередь МИД и Министерство внешней торговли, потребовали от Конторы, чтобы она вывела своих сотрудников из-под их прикрытия. Мальцев, которому было уже под пятьдесят, воспользовавшись этим, попросился в отставку. Контора не возражала, но, вопреки ее ожиданиям, Мальцев не вернулся в Москву, а остался в Париже в качестве «чистого» дипломата. Более того, в середине 90-х, когда ему пришло время отправляться домой, он открыл в Париже частную консалтинговую фирму, помогавшую французским компаниями найти партнеров в России. То, что бывшему разведчику Мальцеву – а французским властям этот факт был, безусловно, известен – дали вид на постоянное жительство, наших насторожило, но прежних рычагов у Конторы уже не было. Во время кораблекрушения никого не волнует, что твой сосед плывет, зажав в руке серебряный подсвечник из ресторана.
Проблема была в том, что Мальцев прекрасно знал не только методы работы Конторы, но и большинство сотрудников французского отдела. Именно поэтому в Париж попросили приехать человека, которого он знать не мог – меня.
Я встретился с Мальцевым под видом мексиканского бизнесмена, якобы по рекомендации одного его партнера из Мехико, недавно умершего, так что проверить это было бы непросто.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29