Шериф включил фары.
Небо, куда ни взгляни, одинаково свинцово-серое, вело себя, как лоскутное одеяло: то дождь ударял по стеклам и крыше с новой силой, а то, стоило проехать полсотни метров, под колеса стелился сухой асфальт. Точнее, то, что когда-то было асфальтом.
Наверное, это особенность местного климата, решил Пинт.
Было девятнадцатое августа, три часа пополудни, но из-за того, что солнце замаскировалось в серой пелене так усердно, что и не разобрать, в какой оно стороне, казалось, будто бы на землю опустились вечерние сумерки.
Они быстро миновали Ковель — на это ушло десять минут. Покосившиеся бревенчатые домишки, низкие и убогие, с голубыми наличниками. Иногда попадались дома покрепче — из дешевого силикатного кирпича, с белым тюлем на окнах и непременным гаражом в глубине участка. На окраине городка Пинт даже увидел несколько двухэтажных домов, они стояли ровно, как солдаты на плацу, между ними притулились детские качели и лавочки, сваренные из труб и покрашенные никогда не просыхающим «Кузбасс-лаком». В общем, Ковель производил гнетущее впечатление, он словно говорил своим жителям: валите отсюда, да поскорее, здесь ловить нечего.
На выезде из Ковеля стоял столб. Просто голый столб, и ничего больше. Когда-то на нем висел указатель, но сейчас — только ржавые перекладины и петли.
— Скоро приедем, — сказал Шериф. — Теперь уже недалеко.
Дорога, петляя, уходила в лес. Кроны деревьев смыкались над старым асфальтом, испещренным глубокими трещинами, из трещин торчала жесткая зеленая трава.
Уазик трясло на каждой кочке — особенность рессорной подвески, — и Пинт покрепче вжался в сиденье, чтобы на очередной колдобине не протаранить головой крышу.
Так они ехали еще минут пятнадцать. Шериф молчал, а Пинт не мог найти подходящую тему для беседы. Внезапно он почувствовал, что машина стала замедлять ход: рывками и с неприятным скрипом, что поделаешь — старинные барабанные тормоза, наследие советского милитаризма.
Но не это его насторожило, а какое-то беспокойство, исходившее от Баженова, может быть, даже нетерпение.
— В чем дело, Шериф? Мы останавливаемся?..
Уазик свернул с дороги (с того, что здесь называлось дорогой) и с размаху плюхнулся в тракторную колею, уходящую влево, в глубь леса.
Ровный гул двигателя и «раздатки» сменился натужным воем, но уазик — хвала Создателю и государственному военному заказу! — и не думал сдаваться. Перекатываясь с кочки на кочку, он упрямо полз вперед.
Наконец они отъехали достаточно далеко.
Достаточно далеко, решил Баженов, для того, чтобы все было о’кей! Все в порядке, ребята! Любимый город может спать спокойно — Шериф на посту. И он знает, что делает.
Шериф вышел из машины, открыл дверцу позади водительского сиденья и достал тот самый продолговатый предмет.
— Выходи, док! — Он обходил машину со стороны капота, и сквозь лобовое стекло Пинт мог видеть, что на ходу Баженов разворачивает тряпки. — Надо поговорить!
Выбора не было. Точнее, приемлемого выбора не было. Пинт ступил на мокрую траву:
— Мы уже перешли на «ты»? Вообще-то я не возражаю, хотя мы еще не успели посидеть в бане.
— Предбаннике, док. Еще посидим, если все будет нормально.
— А что, собственно говоря, может быть ненормально? — спросил Пинт.
Но, похоже, ответа и не требовалось. Он уже понял, что здесь ненормально. Что скрывалось под промасленными тряпками. Пинт это понял за секунду до того, как тряпки полетели в сторону.
В руках у Шерифа оказалось ружье — короткое, со складным прикладом. Психиатр из Александрийска никогда не видел такого, но… От этого оно не становилось менее опасным.
Шериф отступил назад, под какой-то раскидистый куст, шляпой он задел нижние ветки, и они разразились потоком серебристых капель.
Раздались два щелчка: один погромче — это Баженов разложил приклад и упер его в локтевой сгиб, другой, потише, означал, что Шериф снял ружье с предохранителя.
В грудь Пинту уперлись три черные бездонные дыры: расширившиеся до предела зрачки Шерифа и ствол — смертоносная труба двенадцатого калибра, игравшая только одну мелодию — прелюдию к похоронному маршу.
— В чем дело, Шериф? — Пинт, как психиатр, понимал, что в такой ситуации очень важно не показать свой страх. Но одно дело — понимать, и совсем другое — держать себя в руках, находясь под прицелом. В темном глухом лесу, где и тела-то твоего никто не найдет: ведь если есть ружье, значит, наверняка есть и лопата. Ружье появилось на свет в первом акте, в последнем оно — обязательно, таковы законы жанра! — должно выстрелить… А уж лопата — это просто синоним слова «занавес».
— Видишь ли, док, — Шериф говорил медленно, слегка нараспев, — Бог создал Добро и Бог создал Зло…
— Оставим это спорное утверждение на вашей совести, но в целом я согласен…
Пинт поймал себя на том, что действует ПРОФЕССИОНАЛЬНО. Несмотря ни на что, он старается действовать ПРОФЕССИОНАЛЬНО: говорит с Шерифом, как с пациентом, одолеваемым навязчивыми идеями, выражаясь на врачебном жаргоне — «качает маятник».
А что, уважаемые коллеги, неужели кто-нибудь из вас будет возражать против того факта, что под этой шляпой шевелится целый клубок навязчивых идей? Я бы не стал, коллеги, торопиться с выводами, ох, не стал бы! Налицо мания убийства, немотивированного, заметьте, убийства. Попрошу так и записать в истории болезни пациента… как бишь его там? Баженова? Ну да, именно его.
— Не надо меня перебивать, док.
— Да, конечно. Больше не буду.
Пинт словно увидел происходящее со стороны и, несмотря на свое отчаянное положение — хуже губернаторского, как говорили в старых книжках, — ощутил некий комичный абсурд происходящего.
Благородный Шериф лицом к лицу с матерым разбойником — у бандита самый большой ствол на Западе… вот только он забыл его дома. Лучше бы он забыл надеть штаны — это смотрелось бы не так глупо.
— Так вот, — продолжал Шериф, — Бог создал Добро и Бог создал Зло. Тем самым он дал человеку свободу выбора: хочешь — твори Добро, не хочешь — сей Зло.
— И да воздается тебе сторицей… Аминь! — пробормотал Пинт, тихо, чтобы не рассердить Баженова.
— Штука в том, что порой Зло носит личину: до поры до времени, но рано или поздно…
Вот чертов Шериф! Как красиво излагает: «Добро» — «Зло», «до поры» — «до времени», «рано» — «поздно». Ему надо было в семинарию податься, а не в рейнджеры. Неужели все действительно настолько глупо в этой жизни? Неужели судьба привела меня сюда, чтобы я сгнил в безымянной могиле в безымянном лесу? Не может же такого быть!
Баженов говорил и слегка раскачивался, словно заклинатель змей.
— Но рано или поздно должен найтись человек, который сбросит эту личину и явит миру истинное лицо скрывающегося под ней. Так вот: я — такой человек.
Коллеги, вношу поправку! Добавьте, пожалуйста, в историю болезни: «Мания величия». Даже так: религиозный бред на фоне мании величия. Наличие сверхценных идей и наверняка — в этом мы сейчас убедимся — внутренние голоса императивного характера. У кого готов диагноз? Нет? А у меня готов! Запишите, пожалуйста…
— Здесь Я решаю, кого пустить в Горную Долину, а кого…
Выразительная пауза, ничего не скажешь. Какая там семинария? Он бы и на театральных подмостках неплохо смотрелся.
— …не пустить. Поэтому каждый должен пройти проверку. Я называю это — проверкой Шерифа. Но сначала…
О, а вот это уже больше смахивает на любовный акт: сначала — прелюдия, остальное — потом.
— Но сначала покажи мне свои документы, док. Ну? — Шериф выжидательно поднял брови, так, что шляпа поползла куда-то к затылку.
— Документы? Конечно.
— И не делай резких движений.
— Нет-нет, что вы, что вы! Я же сказал, что оставил револьвер дома.
И зря! В этом-то он точно был прав. Оружие надо всегда иметь при себе.
Пинт медленно расстегнул пиджак, отодвинул в сторону левую полу. Затем осторожно, двумя пальцами — это он видел в каком-то полицейском боевике — полез во внутренний карман, где лежали документы. Пальцы не слушались и все время попадали мимо прорези, но наконец он ухватил ставшую вдруг липкой кожу — это пот, руки вспотели, вот обложка и стала липкой — и вытащил паспорт. А вместе с ним и бумажник.
— Брось мне их сюда!
Пинт переложил бумажник в левую руку, а правой бросил Шерифу паспорт.
— Что у тебя в руке?
— Бумажник. Там только деньги, все документы — в паспорте. Я так понял, вы меня проверяете, а не грабите. Но если нужно… — Он протянул бумажник.
— Оставь себе! — презрительно сказал Шериф. — Дело не в деньгах.
«Очень жаль, — подумал Пинт. — Может быть, тогда все было бы намного проще. Честно говоря, не знаю такого грабителя, который стал бы убивать из-за двух пачек пельменей — на большее моих денег и не хватило бы. Причем не самых хороших пельменей. Даже идиоту понятно, что это неравноценный обмен: тратить патроны для того, чтобы заработать гастрит».
Баженов, не спуская Пинта с прицела, поднял паспорт, поднес его к глазам и стал читать:
— Пинт. Оскар Карлович. Еврей, что ли? — строго спросил он.
Пинт пожал плечами:
— Сколько себя помню, всегда возникает такой вопрос. Если быть кратким, то — нет. Ну а подробнее — как-нибудь в другой раз, когда будет побольше времени.
Баженов посмотрел на него. Он испытывал смешанные чувства: с одной стороны, ему, безусловно, нравилось, как Пинт держится, он не мог припомнить случая, чтобы кто-то так достойно держался. С другой стороны, все-таки был ОДИН такой. Именно это его и настораживало. Потому что ТОТ, из-за которого все и началось, из-за которого у молодого и благодушного участкового появилась, по выражению Тамбовцева, «дыра в голове», тоже вел себя неплохо. Пожалуй, еще более смело. И вызывающе. Да, вызывающе. Дерзко.
— Ты не боишься, док? — Сейчас Шериф напоминал кота, играющего с мышью — та же плотоядная и уверенная улыбка, глаза ласково прищурены, но обманчивая мягкость лапы таит острые кинжалы когтей.
— Черт побери, Шериф! Конечно, боюсь, — честно ответил Пинт. — Думаю, любой бы на моем месте испугался. Просто…
«Просто я знаю, что это не финал. Ты еще не сказал, чего от меня хочешь. Твой голос звучит ровно, движения плавные… Одним словом, ты себя контролируешь. И я тоже стараюсь — держу себя в руках. Гнев, паника, страх… сильные чувства подобны лавине. Стоит одному из нас дать слабину — и пиши пропало, дальше все пойдет по нарастающей. И закончится — но не в мою пользу. Поэтому…»
— Что «просто»?
— Просто я жду продолжения. Вы производите впечатление человека разумного, у вас наверняка есть веская причина для такого поведения. А я никак не могу уяснить суть ваших претензий ко мне. В конце концов, мы едва знакомы, и нам нечего делить, это я точно знаю. Неужели все дело в моей фамилии?
— Конечно, нет, док, — согласился Шериф. Спокойный тон Пинта заставил и его немного успокоиться. — Фамилия тут ни при чем. Хотя у тебя она довольно странная.
— Что поделать? Я привык и менять ее не собираюсь. — Он широко развел руки в стороны. И вообще, он старался держаться ОБЕЗОРУЖИВАЮЩЕ, чтобы не спровоцировать Шерифа на случайный выстрел. — Но если дело не в фамилии, в чем же тогда?
— Видишь ли, док… — Шериф замялся: он еще ни разу не объяснял проверяемым, с какой целью происходит проверка. Стоит ли это делать сейчас? Но, видимо, Пинт не зря окончил ординатуру с отличием, это выглядело странно, почти невероятно, но он сумел расположить к себе Шерифа. «Пожалуй, вреда не будет, — подумал Баженов, — если я — в двух словах, не касаясь подробностей, — только намекну, что у меня действительно ЕСТЬ веская причина». Он почему-то не хотел выглядеть парнем с «дырой в голове». Раньше ему было наплевать, а теперь — не хотел. — Очень часто человек оказывается не тем, за кого себя выдает. В человеке легко ошибиться. Однажды, — голос у Шерифа едва заметно дрогнул. Пинт даже не заметил — скорее почувствовал это, — однажды я совершил страшную ошибку. И с того момента моя жизнь превратилась в ад. И не только моя, вот в чем вся штука, док.
Баженов надолго замолчал. Молчал и Пинт. В такую минуту лучше ничего не говорить.
— Я, — продолжал Баженов, и было видно, что слова даются ему нелегко, — очень боюсь ошибиться снова. Ничего на свете так не боюсь, как этого.
Пинт сочувственно покивал головой — старый трюк психиатров, они делают это машинально, словно побуждая собеседника: «Давай, выкладывай все до конца!», а сами зорко следят за его реакцией, готовые в любой момент направить забуксовавший разговор в нужное русло.
— Чем я могу помочь вам, Шериф? Можете рассчитывать на любое содействие.
Пинт словно наблюдал за собой со стороны. Хотя его врачебный опыт был невелик, но такое отстраненное наблюдение за собой уже успело войти в привычку.
Этому трюку Пинта научил Андрей Геннадьевич Надточий, его наставник. Пинт ласково называл Надточия Сэнсэем.
— Поймите, уважаемый коллега! — частенько повторял Сэнсэй. — Вылечить психически больного человека нам никогда не удастся. Наша задача — добиться стойкой и продолжительной ремиссии. Мы не лечим, мы наблюдаем. Наблюдаем и предупреждаем общество, когда больной человек становится социально опасным. Это — задача-минимум. Но есть еще задача-максимум. — Тут Надточий пристально смотрел ученику в глаза. — Как бы самим не свихнуться. А для этого надо абстрагироваться от происходящего и наблюдать за собой со стороны. Раздвиньте сознание, выйдите из своего физического тела и летайте вокруг стола, за которым некто в белом халате беседует с пациентом. Вы — чистый разум, чуждый каких-либо эмоций. Вы наблюдаете за всем со стороны. И потому вы — объективны. Стало быть, вы всегда можете адекватно оценить ситуацию и вовремя одернуть себя, если что не так. Вы — как Господь Бог, он тоже наблюдает за всем со стороны, но никогда не встревает в наши мелкие земные дела. На то он и Бог: не потому, что он — Отец-Вседержитель всего сущего, а потому, что он максимально отстранен и, следовательно, объективен. Вы меня правильно понимаете, коллега? А то небось думаете, что у старика совсем крыша поехала, а? — Сэнсэй ласково усмехался, и потом неизменно следовало одно и то же приглашение — тихим свистящим шепотом, и оттого оно становилось еще более заманчивым: — У меня в ординаторской есть бутылка чудесного дистиллята двенадцатилетней выдержки. Не откажите в любезности, составьте компанию.
Сейчас этот навык очень помог Пинту: он следил за собой и Баженовым со стороны и поэтому сумел если не совсем избавиться от страха, то хотя бы немного подавить его. Он видел, что поступает правильно, заметил, как постепенно обмякли напряженные мышцы Шерифа, Баженов даже убрал палец со спускового крючка.
— Я понимаю, ошибки быть не должно — на то вы и Шериф. Поэтому я отношусь ко всему очень серьезно. Поверьте, это так. Что я должен сделать, чтобы убедить вас в том, что я не несу никакого зла — ни вам, ни жителям Горной Долины? Скажите, и я сделаю это.
Пинт готов был услышать что угодно, даже какую-нибудь очевидную нелепицу, вроде: «расскажите технику аппендэктомии». Или: «какие виды на урожай озимых ананасов в этом году». Или даже: «сколько было любовников-японцев у вашей бабушки по материнской линии?» Но он никак не ожидал услышать ТОГО, что сказал Шериф, а потому, опешив, переспросил:
— Что, извините? Что я должен сделать?
Это было просчетом. Глупой ошибкой. На какую-то секунду он растерялся и утратил контроль над собой и ситуацией в целом. Но этой секунды хватило, чтобы Баженов встряхнулся, глаза его снова налились грозной пустотой, движения стали четкими и агрессивными.
«Парень морочит мне голову. Но ничего, слава богу, этот фокус я уже знаю! Не надо прятать туза в рукаве!» — Палец Шерифа вернулся на спусковой крючок, и твердым голосом Баженов произнес:
— Я ХОЧУ, ДОК, ЧТОБЫ ТЫ СНЯЛ СВОИ СРАНЫЕ ШТАНЫ И ОТЛИЛ ПРЯМО ЗДЕСЬ — ТАК, ЧТОБЫ Я ЭТО ВИДЕЛ!
«Вот тебе, бабушка, и Зигмунд Фрейд, — вихрем пронеслось в голове у Пинта. — Старик ведь не зря предупреждал, что все завязано на сексе: мальчик-девочка, палочка-дырочка, ключик-замочек, болтик-гаечка… И даже поезд метро, уходящий в тоннель, навевает какие-то гинекологические ассоциации. Черт! Черт!!»
Он уже не мог взглянуть на происходящее отстранение, Пинта захлестнули эмоции. Инициатива перехвачена, мяч оказывается у соперника, игроки в красных футболках неудержимо рвутся к воротам. Атака развивается — и с флангов, и по центру…
— Давай не тяни! — жестко сказал Шериф. — В этом ничего сложного нет.
«А если у меня простатит?» — вдруг, подумал Пинт. И внутренний голос ехидно ему ответил: «Не приведи господь. В Горной Долине простатит — смертельная болезнь, потому что лечится нетрадиционными шерифскими методами».
— Сейчас, Шериф. Одну минутку! — сказал Пинт.
Вот и докачал свой «маятник». Новый способ психотерапии: в глухом лесу, у пациента в руках — заряженное ружье, а у врача — сморщенный от испуга член, напоминающий лопнувший шарик Пятачка.
1 2 3 4 5 6 7 8
Небо, куда ни взгляни, одинаково свинцово-серое, вело себя, как лоскутное одеяло: то дождь ударял по стеклам и крыше с новой силой, а то, стоило проехать полсотни метров, под колеса стелился сухой асфальт. Точнее, то, что когда-то было асфальтом.
Наверное, это особенность местного климата, решил Пинт.
Было девятнадцатое августа, три часа пополудни, но из-за того, что солнце замаскировалось в серой пелене так усердно, что и не разобрать, в какой оно стороне, казалось, будто бы на землю опустились вечерние сумерки.
Они быстро миновали Ковель — на это ушло десять минут. Покосившиеся бревенчатые домишки, низкие и убогие, с голубыми наличниками. Иногда попадались дома покрепче — из дешевого силикатного кирпича, с белым тюлем на окнах и непременным гаражом в глубине участка. На окраине городка Пинт даже увидел несколько двухэтажных домов, они стояли ровно, как солдаты на плацу, между ними притулились детские качели и лавочки, сваренные из труб и покрашенные никогда не просыхающим «Кузбасс-лаком». В общем, Ковель производил гнетущее впечатление, он словно говорил своим жителям: валите отсюда, да поскорее, здесь ловить нечего.
На выезде из Ковеля стоял столб. Просто голый столб, и ничего больше. Когда-то на нем висел указатель, но сейчас — только ржавые перекладины и петли.
— Скоро приедем, — сказал Шериф. — Теперь уже недалеко.
Дорога, петляя, уходила в лес. Кроны деревьев смыкались над старым асфальтом, испещренным глубокими трещинами, из трещин торчала жесткая зеленая трава.
Уазик трясло на каждой кочке — особенность рессорной подвески, — и Пинт покрепче вжался в сиденье, чтобы на очередной колдобине не протаранить головой крышу.
Так они ехали еще минут пятнадцать. Шериф молчал, а Пинт не мог найти подходящую тему для беседы. Внезапно он почувствовал, что машина стала замедлять ход: рывками и с неприятным скрипом, что поделаешь — старинные барабанные тормоза, наследие советского милитаризма.
Но не это его насторожило, а какое-то беспокойство, исходившее от Баженова, может быть, даже нетерпение.
— В чем дело, Шериф? Мы останавливаемся?..
Уазик свернул с дороги (с того, что здесь называлось дорогой) и с размаху плюхнулся в тракторную колею, уходящую влево, в глубь леса.
Ровный гул двигателя и «раздатки» сменился натужным воем, но уазик — хвала Создателю и государственному военному заказу! — и не думал сдаваться. Перекатываясь с кочки на кочку, он упрямо полз вперед.
Наконец они отъехали достаточно далеко.
Достаточно далеко, решил Баженов, для того, чтобы все было о’кей! Все в порядке, ребята! Любимый город может спать спокойно — Шериф на посту. И он знает, что делает.
Шериф вышел из машины, открыл дверцу позади водительского сиденья и достал тот самый продолговатый предмет.
— Выходи, док! — Он обходил машину со стороны капота, и сквозь лобовое стекло Пинт мог видеть, что на ходу Баженов разворачивает тряпки. — Надо поговорить!
Выбора не было. Точнее, приемлемого выбора не было. Пинт ступил на мокрую траву:
— Мы уже перешли на «ты»? Вообще-то я не возражаю, хотя мы еще не успели посидеть в бане.
— Предбаннике, док. Еще посидим, если все будет нормально.
— А что, собственно говоря, может быть ненормально? — спросил Пинт.
Но, похоже, ответа и не требовалось. Он уже понял, что здесь ненормально. Что скрывалось под промасленными тряпками. Пинт это понял за секунду до того, как тряпки полетели в сторону.
В руках у Шерифа оказалось ружье — короткое, со складным прикладом. Психиатр из Александрийска никогда не видел такого, но… От этого оно не становилось менее опасным.
Шериф отступил назад, под какой-то раскидистый куст, шляпой он задел нижние ветки, и они разразились потоком серебристых капель.
Раздались два щелчка: один погромче — это Баженов разложил приклад и упер его в локтевой сгиб, другой, потише, означал, что Шериф снял ружье с предохранителя.
В грудь Пинту уперлись три черные бездонные дыры: расширившиеся до предела зрачки Шерифа и ствол — смертоносная труба двенадцатого калибра, игравшая только одну мелодию — прелюдию к похоронному маршу.
— В чем дело, Шериф? — Пинт, как психиатр, понимал, что в такой ситуации очень важно не показать свой страх. Но одно дело — понимать, и совсем другое — держать себя в руках, находясь под прицелом. В темном глухом лесу, где и тела-то твоего никто не найдет: ведь если есть ружье, значит, наверняка есть и лопата. Ружье появилось на свет в первом акте, в последнем оно — обязательно, таковы законы жанра! — должно выстрелить… А уж лопата — это просто синоним слова «занавес».
— Видишь ли, док, — Шериф говорил медленно, слегка нараспев, — Бог создал Добро и Бог создал Зло…
— Оставим это спорное утверждение на вашей совести, но в целом я согласен…
Пинт поймал себя на том, что действует ПРОФЕССИОНАЛЬНО. Несмотря ни на что, он старается действовать ПРОФЕССИОНАЛЬНО: говорит с Шерифом, как с пациентом, одолеваемым навязчивыми идеями, выражаясь на врачебном жаргоне — «качает маятник».
А что, уважаемые коллеги, неужели кто-нибудь из вас будет возражать против того факта, что под этой шляпой шевелится целый клубок навязчивых идей? Я бы не стал, коллеги, торопиться с выводами, ох, не стал бы! Налицо мания убийства, немотивированного, заметьте, убийства. Попрошу так и записать в истории болезни пациента… как бишь его там? Баженова? Ну да, именно его.
— Не надо меня перебивать, док.
— Да, конечно. Больше не буду.
Пинт словно увидел происходящее со стороны и, несмотря на свое отчаянное положение — хуже губернаторского, как говорили в старых книжках, — ощутил некий комичный абсурд происходящего.
Благородный Шериф лицом к лицу с матерым разбойником — у бандита самый большой ствол на Западе… вот только он забыл его дома. Лучше бы он забыл надеть штаны — это смотрелось бы не так глупо.
— Так вот, — продолжал Шериф, — Бог создал Добро и Бог создал Зло. Тем самым он дал человеку свободу выбора: хочешь — твори Добро, не хочешь — сей Зло.
— И да воздается тебе сторицей… Аминь! — пробормотал Пинт, тихо, чтобы не рассердить Баженова.
— Штука в том, что порой Зло носит личину: до поры до времени, но рано или поздно…
Вот чертов Шериф! Как красиво излагает: «Добро» — «Зло», «до поры» — «до времени», «рано» — «поздно». Ему надо было в семинарию податься, а не в рейнджеры. Неужели все действительно настолько глупо в этой жизни? Неужели судьба привела меня сюда, чтобы я сгнил в безымянной могиле в безымянном лесу? Не может же такого быть!
Баженов говорил и слегка раскачивался, словно заклинатель змей.
— Но рано или поздно должен найтись человек, который сбросит эту личину и явит миру истинное лицо скрывающегося под ней. Так вот: я — такой человек.
Коллеги, вношу поправку! Добавьте, пожалуйста, в историю болезни: «Мания величия». Даже так: религиозный бред на фоне мании величия. Наличие сверхценных идей и наверняка — в этом мы сейчас убедимся — внутренние голоса императивного характера. У кого готов диагноз? Нет? А у меня готов! Запишите, пожалуйста…
— Здесь Я решаю, кого пустить в Горную Долину, а кого…
Выразительная пауза, ничего не скажешь. Какая там семинария? Он бы и на театральных подмостках неплохо смотрелся.
— …не пустить. Поэтому каждый должен пройти проверку. Я называю это — проверкой Шерифа. Но сначала…
О, а вот это уже больше смахивает на любовный акт: сначала — прелюдия, остальное — потом.
— Но сначала покажи мне свои документы, док. Ну? — Шериф выжидательно поднял брови, так, что шляпа поползла куда-то к затылку.
— Документы? Конечно.
— И не делай резких движений.
— Нет-нет, что вы, что вы! Я же сказал, что оставил револьвер дома.
И зря! В этом-то он точно был прав. Оружие надо всегда иметь при себе.
Пинт медленно расстегнул пиджак, отодвинул в сторону левую полу. Затем осторожно, двумя пальцами — это он видел в каком-то полицейском боевике — полез во внутренний карман, где лежали документы. Пальцы не слушались и все время попадали мимо прорези, но наконец он ухватил ставшую вдруг липкой кожу — это пот, руки вспотели, вот обложка и стала липкой — и вытащил паспорт. А вместе с ним и бумажник.
— Брось мне их сюда!
Пинт переложил бумажник в левую руку, а правой бросил Шерифу паспорт.
— Что у тебя в руке?
— Бумажник. Там только деньги, все документы — в паспорте. Я так понял, вы меня проверяете, а не грабите. Но если нужно… — Он протянул бумажник.
— Оставь себе! — презрительно сказал Шериф. — Дело не в деньгах.
«Очень жаль, — подумал Пинт. — Может быть, тогда все было бы намного проще. Честно говоря, не знаю такого грабителя, который стал бы убивать из-за двух пачек пельменей — на большее моих денег и не хватило бы. Причем не самых хороших пельменей. Даже идиоту понятно, что это неравноценный обмен: тратить патроны для того, чтобы заработать гастрит».
Баженов, не спуская Пинта с прицела, поднял паспорт, поднес его к глазам и стал читать:
— Пинт. Оскар Карлович. Еврей, что ли? — строго спросил он.
Пинт пожал плечами:
— Сколько себя помню, всегда возникает такой вопрос. Если быть кратким, то — нет. Ну а подробнее — как-нибудь в другой раз, когда будет побольше времени.
Баженов посмотрел на него. Он испытывал смешанные чувства: с одной стороны, ему, безусловно, нравилось, как Пинт держится, он не мог припомнить случая, чтобы кто-то так достойно держался. С другой стороны, все-таки был ОДИН такой. Именно это его и настораживало. Потому что ТОТ, из-за которого все и началось, из-за которого у молодого и благодушного участкового появилась, по выражению Тамбовцева, «дыра в голове», тоже вел себя неплохо. Пожалуй, еще более смело. И вызывающе. Да, вызывающе. Дерзко.
— Ты не боишься, док? — Сейчас Шериф напоминал кота, играющего с мышью — та же плотоядная и уверенная улыбка, глаза ласково прищурены, но обманчивая мягкость лапы таит острые кинжалы когтей.
— Черт побери, Шериф! Конечно, боюсь, — честно ответил Пинт. — Думаю, любой бы на моем месте испугался. Просто…
«Просто я знаю, что это не финал. Ты еще не сказал, чего от меня хочешь. Твой голос звучит ровно, движения плавные… Одним словом, ты себя контролируешь. И я тоже стараюсь — держу себя в руках. Гнев, паника, страх… сильные чувства подобны лавине. Стоит одному из нас дать слабину — и пиши пропало, дальше все пойдет по нарастающей. И закончится — но не в мою пользу. Поэтому…»
— Что «просто»?
— Просто я жду продолжения. Вы производите впечатление человека разумного, у вас наверняка есть веская причина для такого поведения. А я никак не могу уяснить суть ваших претензий ко мне. В конце концов, мы едва знакомы, и нам нечего делить, это я точно знаю. Неужели все дело в моей фамилии?
— Конечно, нет, док, — согласился Шериф. Спокойный тон Пинта заставил и его немного успокоиться. — Фамилия тут ни при чем. Хотя у тебя она довольно странная.
— Что поделать? Я привык и менять ее не собираюсь. — Он широко развел руки в стороны. И вообще, он старался держаться ОБЕЗОРУЖИВАЮЩЕ, чтобы не спровоцировать Шерифа на случайный выстрел. — Но если дело не в фамилии, в чем же тогда?
— Видишь ли, док… — Шериф замялся: он еще ни разу не объяснял проверяемым, с какой целью происходит проверка. Стоит ли это делать сейчас? Но, видимо, Пинт не зря окончил ординатуру с отличием, это выглядело странно, почти невероятно, но он сумел расположить к себе Шерифа. «Пожалуй, вреда не будет, — подумал Баженов, — если я — в двух словах, не касаясь подробностей, — только намекну, что у меня действительно ЕСТЬ веская причина». Он почему-то не хотел выглядеть парнем с «дырой в голове». Раньше ему было наплевать, а теперь — не хотел. — Очень часто человек оказывается не тем, за кого себя выдает. В человеке легко ошибиться. Однажды, — голос у Шерифа едва заметно дрогнул. Пинт даже не заметил — скорее почувствовал это, — однажды я совершил страшную ошибку. И с того момента моя жизнь превратилась в ад. И не только моя, вот в чем вся штука, док.
Баженов надолго замолчал. Молчал и Пинт. В такую минуту лучше ничего не говорить.
— Я, — продолжал Баженов, и было видно, что слова даются ему нелегко, — очень боюсь ошибиться снова. Ничего на свете так не боюсь, как этого.
Пинт сочувственно покивал головой — старый трюк психиатров, они делают это машинально, словно побуждая собеседника: «Давай, выкладывай все до конца!», а сами зорко следят за его реакцией, готовые в любой момент направить забуксовавший разговор в нужное русло.
— Чем я могу помочь вам, Шериф? Можете рассчитывать на любое содействие.
Пинт словно наблюдал за собой со стороны. Хотя его врачебный опыт был невелик, но такое отстраненное наблюдение за собой уже успело войти в привычку.
Этому трюку Пинта научил Андрей Геннадьевич Надточий, его наставник. Пинт ласково называл Надточия Сэнсэем.
— Поймите, уважаемый коллега! — частенько повторял Сэнсэй. — Вылечить психически больного человека нам никогда не удастся. Наша задача — добиться стойкой и продолжительной ремиссии. Мы не лечим, мы наблюдаем. Наблюдаем и предупреждаем общество, когда больной человек становится социально опасным. Это — задача-минимум. Но есть еще задача-максимум. — Тут Надточий пристально смотрел ученику в глаза. — Как бы самим не свихнуться. А для этого надо абстрагироваться от происходящего и наблюдать за собой со стороны. Раздвиньте сознание, выйдите из своего физического тела и летайте вокруг стола, за которым некто в белом халате беседует с пациентом. Вы — чистый разум, чуждый каких-либо эмоций. Вы наблюдаете за всем со стороны. И потому вы — объективны. Стало быть, вы всегда можете адекватно оценить ситуацию и вовремя одернуть себя, если что не так. Вы — как Господь Бог, он тоже наблюдает за всем со стороны, но никогда не встревает в наши мелкие земные дела. На то он и Бог: не потому, что он — Отец-Вседержитель всего сущего, а потому, что он максимально отстранен и, следовательно, объективен. Вы меня правильно понимаете, коллега? А то небось думаете, что у старика совсем крыша поехала, а? — Сэнсэй ласково усмехался, и потом неизменно следовало одно и то же приглашение — тихим свистящим шепотом, и оттого оно становилось еще более заманчивым: — У меня в ординаторской есть бутылка чудесного дистиллята двенадцатилетней выдержки. Не откажите в любезности, составьте компанию.
Сейчас этот навык очень помог Пинту: он следил за собой и Баженовым со стороны и поэтому сумел если не совсем избавиться от страха, то хотя бы немного подавить его. Он видел, что поступает правильно, заметил, как постепенно обмякли напряженные мышцы Шерифа, Баженов даже убрал палец со спускового крючка.
— Я понимаю, ошибки быть не должно — на то вы и Шериф. Поэтому я отношусь ко всему очень серьезно. Поверьте, это так. Что я должен сделать, чтобы убедить вас в том, что я не несу никакого зла — ни вам, ни жителям Горной Долины? Скажите, и я сделаю это.
Пинт готов был услышать что угодно, даже какую-нибудь очевидную нелепицу, вроде: «расскажите технику аппендэктомии». Или: «какие виды на урожай озимых ананасов в этом году». Или даже: «сколько было любовников-японцев у вашей бабушки по материнской линии?» Но он никак не ожидал услышать ТОГО, что сказал Шериф, а потому, опешив, переспросил:
— Что, извините? Что я должен сделать?
Это было просчетом. Глупой ошибкой. На какую-то секунду он растерялся и утратил контроль над собой и ситуацией в целом. Но этой секунды хватило, чтобы Баженов встряхнулся, глаза его снова налились грозной пустотой, движения стали четкими и агрессивными.
«Парень морочит мне голову. Но ничего, слава богу, этот фокус я уже знаю! Не надо прятать туза в рукаве!» — Палец Шерифа вернулся на спусковой крючок, и твердым голосом Баженов произнес:
— Я ХОЧУ, ДОК, ЧТОБЫ ТЫ СНЯЛ СВОИ СРАНЫЕ ШТАНЫ И ОТЛИЛ ПРЯМО ЗДЕСЬ — ТАК, ЧТОБЫ Я ЭТО ВИДЕЛ!
«Вот тебе, бабушка, и Зигмунд Фрейд, — вихрем пронеслось в голове у Пинта. — Старик ведь не зря предупреждал, что все завязано на сексе: мальчик-девочка, палочка-дырочка, ключик-замочек, болтик-гаечка… И даже поезд метро, уходящий в тоннель, навевает какие-то гинекологические ассоциации. Черт! Черт!!»
Он уже не мог взглянуть на происходящее отстранение, Пинта захлестнули эмоции. Инициатива перехвачена, мяч оказывается у соперника, игроки в красных футболках неудержимо рвутся к воротам. Атака развивается — и с флангов, и по центру…
— Давай не тяни! — жестко сказал Шериф. — В этом ничего сложного нет.
«А если у меня простатит?» — вдруг, подумал Пинт. И внутренний голос ехидно ему ответил: «Не приведи господь. В Горной Долине простатит — смертельная болезнь, потому что лечится нетрадиционными шерифскими методами».
— Сейчас, Шериф. Одну минутку! — сказал Пинт.
Вот и докачал свой «маятник». Новый способ психотерапии: в глухом лесу, у пациента в руках — заряженное ружье, а у врача — сморщенный от испуга член, напоминающий лопнувший шарик Пятачка.
1 2 3 4 5 6 7 8