Георгий Данелия
Тостуемый пьет до дна



Георгий ДАНЕЛИЯ

ТОСТУЕМЫЙ ПЬЕТ ДО ДНА


Вторая серия

Уважаемый читатель! Тем, кто не читал первую книжку, мой совет: и не читайте. Суть того, что там написано на 413 страницах, можно изложить коротко. Что я и делаю.
Родился я в Тбилиси. Через год меня привезли в Москву, где и живу по сей день. Отец работал в «Метрострое», а мать – на «Мосфильме». В детстве в Грузию ездил каждое лето, к своей тетушке, актрисе Верико Анджапаридзе. Когда я окончил среднюю школу, отец сказал, что надо отдать меня во ВГИК. На вопрос мамы – почему во ВГИК? – ответил: «А куда его, дурака, еще девать?» Во ВГИК я не пошел. Я окончил Архитектурный, потом режиссерские курсы при «Мосфильме» и стал кинорежиссером. Вот и все.
Когда я начну писать третью серию, может быть мне придет в голову, что и эту, вторую, можно было написать так же коротко. Но пока мне кажется, что читатель что-то потеряет, если не узнает, как мы с Андреем Петровым пели «Я шагаю по Москве», когда были в гостях у итальянских проституток в Риме; как по-черному запил грузин Вань Чень Лунь в Каннах; как я с мокрой задницей и зубами в кармане ехал на лимузине с советским флагом получать чужого «Оскара» и за что Николай Второй дал кинорежиссеру Сергею Эйзенштейну орден Ленина. Но, впрочем, можете и не читать, я не обижусь, даже если узнаю об этом.

Мне семьдесят пять лет. Душа моя лежит предо мной. Она уже износилась на сгибах. Сгибали душу смерти друзей. Война. Споры. Ошибки. Обиды. Кино. И старость, которая все-таки пришла.
Виктор Шкловский

Признание. Первую книжку мне помогала написать Татьяна Кравченко (писательница). Эту – Елена Машкова (кинорежиссер).
Я им очень благодарен за это.

КРАТКИЙ СЛОВАРЬ

СССР – Союз Советских Социалистических Республик.
КГБ – Комитет государственной безопасности
Генеральный секретарь ЦК КПСС – президент страны.
Члены Политбюро ЦК КПСС – вторые лица в государстве.
Кандидаты в члены Политбюро – третьи лица в государстве.
Первый секретарь ЦК республики – президент республики.
Первый секретарь обкома – губернатор.
Первый секретарь горкома – мэр.
ЦК КПСС (Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза) – администрация президента.
ГОСКИНО (Государственный комитет кинематографии) – начальство.
ГДР – Германская Демократическая Республика (друг).
ФРГ – Федеративная Республика Германия (враг).
Абстракционист – нехороший человек.

ЛЮДИ УСТУПАЮТ ДОРОГУ АВТОБУСУ НЕ ИЗ ВЕЖЛИВОСТИ

Я подумал и решил снимать «Мертвые души» Гоголя.
В «Госкино» мне сказали:
– Не надо.
Я спросил:
– Почему?
Мне ответили:
– Потому.
Я подумал и решил снимать «Козлотура» Фазиля Искандера.
В «Госкино» мне сказали:
– Не надо.
Я спросил:
– Почему?
Мне ответили:
– Потому.
Я подумал и решил снимать «Зима тревоги нашей» Стейнбека.
В «Госкино» мне сказали:
– Не надо.
Я спросил:
– Почему?
Мне ответили:
– Потому.
Я еще подумал и решил снимать «Преступление и наказание» Достоевского. Спрашивать никого не стал. В 1963 году я уже принимался за Достоевского.
Тогда мне сказали:
– Напиши. Там посмотрим.
Я собрал материалы и поехал в дом творчества кинематографистов «Болшево». Приехал. Сел за стол – стук в дверь. Пришел Лева Кулиджанов и попросил одолжить бумаги. Я сказал, не могу, мне самому не хватает. (В те времена в стране на бумагу был дефицит, и перед отъездом в Болшево я выклянчил у Сергея Бондарчука четверть пачки.) Лева сказал, что послезавтра начнется съезд депутатов и он привезет мне целую пачку бумаги.
Первый секретарь Союза кинематографистов режиссер Лев Александрович Кулиджанов был депутатом Верховного Совета СССР. Во время съездов для депутатов в гостинице «Россия» работал магазин, куда меня брал с собой Бондарчук. Чего там только не было! И болгарские дубленки (по записи), и люстры из чешского стекла, и югославская ветчина в банках, и писчая бумага, финская! (Две пачки в одни руки.)
Бумагу Кулиджанову я дал, и тут меня кто-то дернул спросить, как он думает, сможет ли сыграть Инна Гулая Соню Мармеладову? (Актриса Инна Гулая снялась у Кулиджанова в главной роли в фильме «Когда деревья были большими».)
– А тебе зачем? – насторожился он.
Узнав, что я собираюсь снимать «Преступление», Кулиджанов очень огорчился: это его любимый роман, и он всю жизнь мечтал его экранизировать!
А я сказал, что моя любимая повесть «Хаджи Мурат» Толстого, и я тоже всю жизнь мечтал ее экранизировать, но мне сказали, чтобы я это выкинул из головы, потому что «Хаджи Мурата» будет снимать сам Лев Александрович Кулиджанов!
Лева повздыхал, повздыхал и предложил:
– Давай так. Ты отдаешь мне «Преступление и наказание», а я уступаю тебе «Хаджи Мурата».
Кулиджанов фильм «Преступление и наказание» снял. А я…

НЕ ГОРЮЙ, ГЕНАЦВАЛЕ!

Покупал сигареты в ларьке на Покровке. На той стороне улицы затормозил «Мерседес». В окошко выглянул поэт Евгений Евтушенко и крикнул:
– Не горюй, генацвале!
– Посмотрел фильм? – спросил я.
Евтушенко считался выдающимся поэтом, и мнение его мне было не безразлично.
– Пора тебе снять что-нибудь серьезное, – сказал Женя и уехал.
Сообщить ему, что я решил взяться за ум и снять глубокое кино, я не успел.


ГИБЕЛЬ ХАДЖИ МУРАТА

– Нам нужен большой павильон, а производственный отдел не дает! – пожаловался я директору «Мосфильма» Владимиру Николаевичу Сурину.
– По какой картине?
– По «Хаджи Мурату».
– Тебе что, не сказали?
– О чем?
– Вас закрыли!
– Когда?!
– Уже месяц почти. Извини!
– Кто закрыл?
Владимир Николаевич устало посмотрел на меня, развел руками и поднял глаза к потолку. Я тоже посмотрел на потолок. После недавнего ремонта потолок в кабинете директора был свежевыкрашен.
За полгода до этого разговора Расул Гамзатов, Владимир Огнев и я написали сценарий. Его приняли без замечаний, и к моменту этой моей беседы с Суриным мы уже выбрали натуру, утвердили актеров, сделали эскизы декораций и костюмов и готовились к сдаче постановочного проекта. Но тут выяснилось, что производственный отдел не дает нам большой павильон для декорации «Бальный зал во дворце Воронцова». И я пошел жаловаться Сурину.
И вот сижу у него в кабинете и смотрю на свежевыкрашенный потолок…
Две тайны связаны у меня с тем несостоявшимся фильмом. Первая: кто и почему нас закрыл? (Это не смог выяснить даже Расул Гамзатов.) И вторая: а был ли на самом деле Абстрагамз?

АБСТРАГАМЗ

Прежде чем написать режиссерский сценарий, мы с Вадимом Юсовым, художником Ипполитом Новодережкиным и с Омар Гаджи Шахтамановым (дагестанским поэтом, другом Расула Гамзатова) месяц ездили на «газике» по горам. Побывали в самых отдаленных аулах, – если не могли попасть туда на машине, добирались на лошадях. Не буду описывать красоты Кавказа и гостеприимство горцев, об этом много и хорошо написано классиками. Упомяну о том, чего точно не было ни у Пушкина, ни у Баратынского, ни у Лермонтова, ни у Толстого.
Как-то ехали в отдаленный аул по узкой извилистой грунтовой дороге. Ехать страшновато: справа – скала, слева – многокилометровая пропасть, а где-то далеко внизу парит орел. Когда в очередной раз свернули, перед нами неожиданно возник яркий плакат на бетонном столбе. На плакате: блондинка в розовой комбинации сидит на кровати, глаза от ужаса вытаращены, рот открыт, руки протянуты, она взывает о помощи! Внизу под ней – алые языки пламени, наверху, над головой, крупными красными буквами написано: «НЕ КУРИ В ПОСТЕЛИ!» В Дагестане есть обычай – на месте аварии, если поблизости нет дерева, привязывать ленточку к шесту. Около плаката таких шестов было немало.
– Какой идиот додумался поставить здесь это полотно?! – удивились мы.
– Абстрагамз, – угрюмо сказал наш водитель и посмотрел на Омара Гаджи.
– Опять! – вздохнул Омар Гаджи.
– Хорошо, если не Абстрагамз, тогда кто?! Кому бы разрешили здесь голую бабу нарисовать?
– Этого я не знаю, – развел руками Омар Гаджи. И рассказал:
Когда в 1962 году на выставке в «Манеже» Хрущев поругался с молодыми художниками, партия приказала всем обкомам (областным комитетам коммунистической партии) выявить у себя абстракционистов, заклеймить позором и выгнать из Союза художников. А Дагестанский обком, к ужасу своему, обнаружил, что ни одного абстракциониста на территории Дагестана нет. Тогда они обратились к народному поэту Расулу Гамзатову с просьбой привезти из Москвы настоящего абстракциониста. Пообещали, что дадут ему квартиру и гарантируют, что на хлеб с маслом он заработает. Но за это они абстракциониста всенародно осудят и немножко заклеймят. Расул пришел в восторг от такого поручения и всем о нем рассказывал. Прошло время, все уже забыли об этом. Но когда в прошлом году на дорогах начали появляться эти плакаты, горцы решили, что картинки рисует тот самый абстракционист из Москвы. И назвали его – Абстрагамзом. (Абстракционист Гамзатова).
– Горцы идеалисты! Думают, пообещаешь нищему художнику квартиру, он все бросит и сразу приедет! – сказал Расул, когда мы вернулись в Махачкалу. – Ни один, даже самый немодный, не согласился к нам приехать. Сказали, что будут бороться за свободу здесь, на переднем крае, – в Москве! Или – в Соединенных Штатах Америки! А плакаты эти, только между нами, плод подростковых комплексов сына жены начальника нашего АВТОДОРА. Жена у него эстонка, а эстонки считают, что, когда дети рисуют, они меньше пьют.
Через какое-то время случай свел меня и с самим начальником автомобильных дорог – маленьким лысым даргинцем с грустными глазами. Я похвалил плакат «Не кури в постели!», который нарисовал сын его жены.
– Это вам Расул рассказал? – спросил он.
– Да.
– Расул Гамзатович поэт – он в облаках витает. Майга не живописью отвлекает своего сына, а музыкой. Мы купили ему барабанную установку, полный комплект – и теперь он лупит по барабанам и днем и ночью, соседи уже три раза милицию вызывали. А когда мы его просим ночью не барабанить, он говорит:
– Вы хотите, чтобы я опять много водка стал пить? – Тоненьким голосом передразнил он пасынка. Достал платок, высморкался и сказал:
– А плакаты эти рисует Абстрагамз, каждый пастух знает!

ФЕДОР, РАЗДЕВАЙ!

Думаю, что должен упомянуть и о некоторых привилегиях, которые принесла мне дружба с Народным поэтом.
Как-то, в самом начале работы, мы с Гамзатовым и Огневым приехали на моем «Москвиче» в Дом литераторов пообедать. Пока я запирал машину и снимал щетки, чтобы их не украли, Расул и Володя прошли в ресторан. Меня на входе остановила вахтерша:
– Ваше удостоверение. (В Дом литераторов пускали только по членским билетам Союза писателей, а у меня такого не было.)
– Я шофер Расула Гамзатова, – сообразил я и показал ей щетки.
– Проходите.
Лет через десять, когда приехала итальянская делегация – Софи Лорен, Марчелло Мастроянни, Луиджи Де Лаурентиис, – я пригласил их на ужин в ресторан Дома литераторов.
За эти годы я стал узнаваемой личностью: меня несколько раз показывали по телевизору в «Кинопанораме», фотографии мелькали в журнале «Советский экран». И теперь в Доме литераторов меня встречали тепло и сердечно.
Когда мы все вошли в вестибюль, я сказал вахтерше:
– Это итальянские гости. Они со мной.
– Пожалуйста, пожалуйста, очень рады вас видеть! – поприветствовала меня вахтерша.
Я повел гостей к гардеробу. За спиной слышу мужской голос:
– Ты чего это пускаешь кого попало? Почему членские билеты не спрашиваешь?!
Я обернулся. К вахтерше подошел важный мужчина. (Как выяснилось потом, администратор Дома литераторов.)
– Это не кто попало, это гости вот этого товарища, – вахтерша показала на меня.
– Гражданин, я извиняюсь, вы член Союза писателей? – спросил меня администратор.
– Нет.
– Федор, не раздевай! – дал он команду гардеробщику. – Сожалею, но у нас только для членов Союза писателей.
Но тут вахтерша поспешно громким шепотом сообщила:
– Это – шофер Расула Гамзатовича!
– Что ж ты сразу не сказала?! Здравствуй, дорогой! – администратор крепко пожал мне руку. – Федор, раздевай!


РАСУЛ

Даже те, кому осталось, может
Пять минут глядеть на белый свет,
Суетятся, лезут вон из кожи,
Словно жить еще им сотни лет.
А вдали в молчанье стовековом
Горы, глядя на шумливый люд,
Замерли, печальны и суровы,
Словно жить всего им пять минут.
В шестидесятых годах Народного поэта Дагестана Расула Гамзатова избрали (назначили) членом Президиума Верховного Совета СССР (высший орган законодательной власти). Расул впервые явился на заседание этого Президиума и занял свое место за длинным столом. Вокруг стола ходили хорошенькие девушки в белых кофточках с бантиками и деликатно спрашивали у членов Президиума: «Не хотели бы вы послать телеграмму?» Расул сказал, что хочет. Взял у девушки гербовый бланк, на котором сверху, красным по белому, написано: «Правительственная телеграмма», что-то написал, отдал бланк девушке и сказал:
– «Молнию», пожалуйста!
Девушка быстро, почти бегом, направилась к выходу из зала заседаний.
– Девушка! Одну секундочку! – остановил ее Председатель Президиума Анастас Иванович Микоян. – Расул Гамзатович, я думаю, товарищам интересно, кому наш любимый поэт в этот памятный день отправляет телеграмму и что он написал? Если это не секрет, конечно.
– Не секрет. Пусть девушка прочитает.
Девушка посмотрела в телеграмму и покраснела.
– Дайте мне, – сказал Микоян.
Девушка принесла ему бланк с телеграммой, и Анастас Иванович прочитал: «Дорогая фатимат! Сижу в Президиуме, а счастья нет. Расул» (фатимат – жена Расула).
Это ему простили. Обиделись немножко, но простили.
…На одном из заседаний после голосования Микоян сказал:
– Товарищи, Министерство здравоохранения рекомендует через каждый час делать пятиминутную производственную гимнастику. Думаю, и нам стоит последовать этому совету. Не возражаете?
– Возражаем, – сказал Расул.
– Почему? – насторожился Микоян.
– Я целый час руку поднимаю – опускаю, поднимаю – опускаю. Разве это не гимнастика?
И это ему простили!
Но когда на правительственном банкете в Кремле, по случаю юбилея Октябрьской революции, Расул поднял тост «За дагестанский народ, предпоследний среди равных», а на вопрос – «Как это могут быть среди равных предпоследние?» – ответил: «Последние у нас – евреи», – это ему уже простить не смогли! На него так обиделись, что даже исключили из членов Президиума. Но через какое-то время вернули, – видимо, поняли, что без Расула Гамзатова на Президиуме стало очень скучно.
Многое из сказанного Гамзатовым стало афоризмами. Упомяну только последний:
«Дагестанцы, берегите эти бесплодные, голые скалы, кроме них у вас ничего нет!»

ЧЕЙ-ТО ПАПАША

Встреча первая
Летом в 1963 году в Дом приемов правительства СССР – здание, что находится за высоким желтым забором на Воробьевых горах напротив «Мосфильма», – пригласили нескольких кинорежиссеров (человек пятнадцать-двадцать), в их число попал и я.
У Гены Шпаликова есть стихи, которые мы часто пели под гитару:
Мы поехали за город,
А за городом дожди,
А за городом заборы,
За заборами вожди.
Там трава не мятая,
Дышится легко,
Там конфеты мятные,
Птичье молоко.
Забор был, трава была, дышалось легко, а вот вождей и конфет «Птичье молоко» не было. То есть, может быть, они где-то и были, но нам их никто не показал. Зато были клумбы, беседки и фонтан.
Охрана меня, к моему великому удивлению, пропустила, не заглянув в документы:
– Проходите, товарищ Данелия.
У фонтана, перед желтым зданием с колоннами, уже стояли человек шесть «наших» и гадали: «Что будет? Зачем позвали?»
Я огляделся. Возле беседки скромно стоял пожилой грузин в плаще и шляпе с очень знакомым лицом. Когда мы встретились глазами, он мне кивнул, я кивнул в ответ. «Это отец кого-то из моих тбилисских приятелей», – подумал я. Подошел к нему, поздоровался за руку и спросил, когда он приехал. Он сказал, что сегодня. Я спросил, где он остановился. Он ответил, что прямо из аэропорта – сюда. Я сказал, что, если будут проблемы с гостиницей, могу помочь – у «Мосфильма» есть связи. (Попасть в гостиницу в Москве без связей или без взятки тогда было невозможно.) Он поблагодарил и сказал, что у него есть где остановиться, но он уже сегодня улетает. Я сказал, что могу подвезти его в аэропорт, если надо. Тут, напротив, во дворе «Мосфильма», у меня машина. (У меня тогда был «Москвич» морковного цвета, которым я очень гордился.) Он поблагодарил и сказал, что сегодня прямо отсюда улетает. Я вырвал из записной книжки листок, написал свои телефоны – домашний и рабочий, отдал ему и сказал, чтобы он обязательно звонил, если что-нибудь понадобится. Он снова поблагодарил и сказал, что тронут моим вниманием.
1 2 3 4