Он надел сомбреро с широченными полями, до тех пор висевшее на стене, вскинул на плечо седло, взял ружье и направился к выходу. Но, сделав всего три шага, он обернулся, еще раз подошел ко мне и шепотом извинился:— Не сердитесь на старика, сэр. Я тоже когда-то учился в университете и даже теперь с удовольствием вспоминаю, каким нахальным и самонадеянным мальчишкой я тогда был. Прощайте!Не оглядываясь больше, он покинул пивную. Я смотрел ему вслед, пока диковинная и вызывающая улыбку прохожих фигура не исчезла в толпе. Мне хотелось рассердиться на него, я пытался вызвать в себе злость, но не мог. Почему-то старый вестмен внушал мне жалость. Он наговорил массу неприятных вещей, но при этом его голос звучал мягко, дружелюбно и убедительно. Все его поведение свидетельствовало о том, что он относится ко мне благосклонно и по-приятельски. Несмотря на свое внешнее уродство, Олд Дэт произвел на меня приятное впечатление, хотелось открыться и спросить его совета, но я не имел права вводить постороннего в курс дела, порученного мне, и только мне, хотя и сознавал, что такой опытный человек мог бы оказать неоценимую помощь в моих поисках.Старик назвал меня гринхорном — я молча проглотил это прозвище: Сэм Хокенс так часто употреблял его, что я к нему привык и перестал обижаться. К тому же по натуре я не хвастун и умолчал, что уже побывал в переделках на Диком Западе.Я положил локти на стол, подпер ладонями голову и в раздумье смотрел перед собой. Вдруг открылась дверь, и в пивную пошел… Гибсон собственной персоной!Он остановился у входа и окинул взглядом посетителей. Я тотчас же повернулся к двери спиной, чтобы он меня не узнал. В моей голове мгновенно созрел план. В такую жару в пивных яблоку негде упасть, здесь тоже не было ни одного свободного места, кроме… кроме того, которое только что покинул Олд Дэт! И Гибсон, если он действительно зашел освежиться кружкой пива, неизбежно должен подойти к моему столу. Я уже предвкушал, какое потрясающее впечатление я произведу на негодяя, но мгновения шли, а он почему-то не появлялся.Снова хлопнула дверь, я взглянул через плечо: Гибсона уже не было. Видимо, он узнал меня. Только успел заметить, что он быстрым шагом удаляется по улице. Я схватил шляпу, швырнул на стойку деньги за пиво и стремглав выскочил вон. Гибсон ушел направо, где толпа была гуще, явно рассчитывая затеряться в людском потоке. Он оглянулся и, завидев меня, прибавил шагу. Толкаясь и извиняясь, я продрался через человеческий муравейник и увидел его спину в узенькой боковой улочке. Метнувшись за ним, я увидел, что Гибсон заворачивает за угол. Он еще раз оглянулся, снял шляпу и приветственно помахал мне, что, признаюсь, ужасно меня задело. Я помчался за ним под градом насмешек, которыми меня осыпали зеваки. Полицейского нигде не было видно, а обращаться за помощью к кому-то из прохожих было бессмысленной затеей: никто не встал бы на мою сторону.Добежав до угла улочки, я оказался на небольшой площади. Слева и справа в тесном ряду стояли маленькие домики, а напротив них утопали в садах великолепные виллы. Здесь тоже было довольно многолюдно, но Гибсона и след простыл, он как сквозь землю провалился.На углу, рядом с входом в парикмахерскую, стоял негр, как мне показалось, из тех, что готовы весь день пялиться на прохожих. Наверняка он стоял там с утра и, безусловно, должен был обратить внимание на Гибсона. Я подошел к нему, вежливо приподнял шляпу и спросил, на заметил ли он джентльмена, выбегающего из улочки. В ответ негр оскалил в улыбке желтые зубы и сказал, тыча пальцем в сторону одной из вилл:— О да, сэр! Я видел его. Он бежал быстро-быстро, прямиком вон туда!Поблагодарив его, я поспешил к указанному дому. Сад окружала чугунная ограда, массивные ворота были наглухо закрыты. Минут пять я дергал ручку звонка, пока наконец негр-слуга не вышел ко мне. Я сказал, что у меня дело к его хозяину, и попытался войти, но он захлопнул дверь у меня перед носом.— Я должен сначала спросить у господина. И если господин разрешать, я открывать дверь.Он ушел. Десять битых минут я, как на углях, простоял под дверью. И вот чернокожий вернулся с ответом:— Нельзя впускать, господин не разрешает. Сегодня двери на замке и никто не входить. Вам лучшей уйти подобру, потому что, если вы прыгать через ограду, мой господин стрелять в вас из револьвера, чтобы охранять свою собственность.Обескураженный таким приемом, я не нашел, что ответить. Попытка ворваться в дом могла кончиться для меня плачевно: когда дело касается собственности, с американцами шутки плохи. Мне оставалось только обратиться в полицию.Когда я, весь кипя от негодования, шагал через площадь, ко мне подбежал мальчишка с листом бумаги в руке.— Сэр! — обратился он ко мне. — Подождите. Вы дадите мне десять центов за эту записку?— От кого она?— От джентльмена, который вышел вон из того дома, — ответил он, указывая не на виллу, которую я безуспешно пытался взять с наскоку, а в противоположном направлении. — Джентльмен написал записку и велел передать ее вам. Но вы сначала дайте мне десять центов.Я вручил требуемую монету и получил записку. Мальчишка сразу же убежал, а я на странице, вырванной из записной книжки, прочитал следующее:«Уважаемый, не знаю, правда, кем, мистер!Неужели вы из-за меня поперлись из Нью-Йорка в Новый Орлеан? Неужели вы решили преследовать меня? Вам вздумалось потягаться со мной в ловкости? И не надейтесь, вы меня никогда не поймаете. Тот, кто начисто лишен серого вещества, не должен браться за подобные дела. Возвращайтесь в Нью-Йорк и передайте от меня привет мистеру Олерту. Уж я постараюсь, чтобы он помнил обо мне. Полагаю, и вы будете время от времени вспоминать нашу сегодняшнюю встречу, которая, однако, чести вам не прибавила ни на грош.Не уважающий вас Гибсон».Нетрудно представить чувства, обуревавшие меня во время чтения такого послания. Я смял письмо, сунул его в карман и пошел восвояси с бесстрастным видом. Вполне возможно, Гибсон следил за мной из укрытия, и мне не хотелось доставлять ему удовольствие видеть меня в крайнем замешательстве.Тем не менее я внимательно осмотрел площадь. Гибсона не было видно. Негр, торчавший у парикмахерской, тоже куда-то исчез, равно как и сорванец, вручивший мне записку. Наверное, ему приказали убраться поскорее.Пока я разговаривал с чернокожим слугой и пытался проникнуть в виллу, Гибсон успел сочинить письмо из нескольких фраз. Негр обвел меня вокруг пальца, а Гибсон к тому же выставил на посмешище, потому что у мальчишки было такое выражение лица, словно он знал, что меня водят за нос.Излишне говорить, что я был вне себя от злости: я остался в дураках. Поэтому я решил во время следующего визита в полицию умолчать о том, что видел Гибсона.На всякий случай я побродил по близлежащим улицам, но безуспешно, ибо Гибсон, как легко было догадаться, уже покинул опасный для него квартал. Можно было не сомневаться, что он при первой же возможности уедет из Нового Орлеана.Такая мысль родилась в моей «начисто лишенной серого вещества» голове, и я поспешил в порт, где у причала стояли пароходы, отправляющиеся в плавание. Мне помогали двое полицейских, переодетых в гражданское платье, но поиски были напрасны. Я все еще злился, и досада на то, что меня одурачили как мальчишку, не оставляла меня. До позднего вечера я бродил по улицам, заглядывая во все кабачки и рестораны. Наконец, падая с ног от усталости, я вернулся в пансион, где накануне снял комнату, и завалился спать.Во сне я увидел дом для умалишенных. Сотни сумасшедших, возомнивших себя поэтами, протягивали мне пухлые рукописи, разумеется, исключительно драмы с безумными поэтами в главной роли. Я вынужден был читать и читать, так как Гибсон стоял рядом с револьвером в руке и, целясь мне в голову, угрожал неминуемой смертью, если я прерву чтение хоть на минуту. Пот струился у меня по лбу, я достал из кармана носовой платок и на секунду оторвался от «шедевров». В тот же миг Гибсон нажал курок.Звук выстрела разбудил меня: я метался на постели, борясь с Гибсоном, пытаясь вырвать у него револьвер, и с маленькой тумбочки, стоящей в изголовье, сбросил на пол ночник. Грохот был настоящий, а наутро мне пришлось заплатить хозяину восемь долларов за нанесенный ущерб.Одевшись, я отправился на живописное озеро Понтчарт-рейн искупаться, а затем опять принялся за поиски. Заглянул также и в пивную, где днем раньше познакомился с Олд Дэтом. Я зашел туда без всякой надежды напасть хоть на какой-нибудь след. Жара спала, и посетителей было значительно меньше, чем накануне. Тогда невозможно было получить без боя газету, а сейчас несколько номеров лежало на свободных столиках.Я взял в руки одну из газет и, не собираясь читать ее внимательно и от корки до корки, раскрыл наугад на первой попавшейся странице — там было напечатано стихотворение. Обычно, просматривая газеты, я оставлял стихи «на потом» или же вообще не обращал на них внимания. Название попавшегося мне на глаза произведения напоминало заглавие криминальной истории: «Жуткая ночь». Я уже собирался было перевернуть страницу, когда заметил инициалы автора У. О. Неужели это… Уильям Олерт! Мысли о нем не оставляли меня ни на минуту, и потому знакомое сочетание букв заставило меня задуматься. Олерт-младший считал себя поэтом и вполне мог воспользоваться пребыванием в Новом Орлеане, чтобы напечатать свои верши. А раз стихотворение появилось в газете, значит, автор неплохо заплатил за это. Если мои догадки подтвердятся, у меня в руках появится пусть тоненькая, но все же ниточка. И я с внутренней дрожью прочел: ЖУТКАЯ НОЧЬ Знакомо ли тебе, как среди ночиЛьет черный дождь и свищет ветер,Зловеще в небе гром хохочетИ ни одна звезда не светит?Напрасно страхами себя не мучай,Настанет утро и разгонит тучи.Знакомо ли тебе, как среди ночиПовеет вдруг могильной стужей,Тревожные виденья смерть пророчатИ цепкий страх навеки стиснет душу?Не бойся ничего, избавься от сомнений,Настанет утро и рассеет тени.Знакомо ли тебе, как среди ночиДуша кипит от жажды воли,Но яд обмана сердце точит,И сердце корчится от боли?Ужасна эта ночь, она забвеньем манит,И солнце для тебя уже не встанет.Вынужден признать, что содержание стихотворения глубоко взволновало меня. Я не знаток поэзии, и не мне судить, представляло ли оно какую-нибудь литературную ценность, но в нем, безусловно, звучал крик ужаса талантливого человека, ставшего жертвой безумия, с которым он явно безнадежно пытался бороться. Необходимо было спешить. Ни секунды не сомневаясь, что автором стихотворения был именно Уильям Олерт, я бросился листать справочник, нашел в нем адрес издателя и отправился к нему с визитом.Как выяснилось, я был прав. Некий Уильям Олерт накануне лично принес в редакцию стихотворение и просил поскорее напечатать его. Так как редактор не проявил должного восторга от столь блестящей перспективы, поэт вручил ему десять долларов с условием, что стихотворение выйдет в следующем номере газеты. Поэт вел себя вполне пристойно, и только взгляд его странно блуждал, да к тому же он несколько раз подчеркнул, что его стихи написаны кровью; но такие высокопарные слова и к месту и не к месту употребляют как талантливые, так и бездарные писатели. Олерт оставил в редакции свой адрес, куда следовало переслать корректуру. Так я узнал, что Олерт-младший остановился в одном из дорогих частных пансионов в новом районе города.Я немедленно поспешил туда, заранее изменив свой внешний вид до неузнаваемости. По дороге я прихватил с собой пару полицейских и попросил встать около входа в пансион.В приподнятом настроении и полной уверенности, что уж на этот раз мошенник со своей жертвой не уйдет от меня, я потянул за ручку звонка, над которым висела вывеска с надписью: «Пансион для Леди и Джентльменов. Высший класс». Привратник открыл дверь и спросил, что мне угодно, на что я в ответ попросил его доложить обо мне хозяйке и передал визитную карточку, на которой, конечно, стояло вымышленное имя. Меня проводили в гостиную, куда скоро вошла элегантно одетая, пышная дама лет пятидесяти. Вьющиеся волосы и едва заметный темный оттенок ногтей свидетельствовали о том, что в ее жилах текла негритянская кровь. Она приняла меня весьма учтиво и произвела впечатление воспитанной особы. Я представился редактором газеты, предъявил ей только что приобретенный номер со стихотворением и сказал, что желаю говорить с автором, так как его стихи получили высокую оценку специалистов, и мне хотелось бы сделать поэту новый заказ.Хозяйка спокойно выслушала, внимательно глядя мне в лицо, а когда я умолк, с жаром произнесла:— Значит, этот джентльмен напечатал свое произведение в вашем ежедневнике? Как это прекрасно! А стихи действительно хорошие?— Превосходные! Я уже имел честь сообщить вам, что они произвели большое впечатление не только на меня, но и на видных специалистов.— Очень интересно! Он показался мне образованным человеком, настоящим джентльменом. К сожалению, он почти ни с кем не разговаривал и не общался. Только раз вышел из пансиона, наверное, именно тогда он и отнес вам свои стихи.— Неужели? Во время беседы в редакции он намекнул, что несколько раз снимал здесь со счета деньги, а для этого ему было необходимо выходить из дому.— Значит, он выходил в мое отсутствие, а может быть, все дела поручал секретарю.— Разве у него есть секретарь? Он об этом не говорил. Судя по всему, он очень состоятельный человек.— Думаю, да. Платил он не скупясь и заказывал самые изысканные блюда. Все его финансовые дела вел секретарь Клинтон.— Клинтон? Ах, если секретаря зовут Клинтон, то, несомненно, именно его я встретил в клубе. Он из Нью-Йорка, по крайней мере, оттуда прибыл. Я встречался с ним… Постойте, когда же это было? Да только вчера, около полудня.— Вполне возможно, — заметила она. — Он и в самом деле выходил из дому в это время.— Вы не поверите, — продолжал я, — мы так понравились друг другу, что он даже подарил мне свою фотографию. Но я при себе фотографии не ношу и пообещал ему, что свою передам сегодня. Так мы и условились встретиться. Вот его фотография, — я протянул хозяйке снимок Гибсона, который всегда был при мне.— Да, это секретарь мистера Олерта, — сказала она, бросив беглый взгляд на фотографию. — К сожалению, вы не скоро увидитесь, а мистер Олерт, увы, не передаст вам никакого стихотворения. Они оба уехали.У меня упало сердце, но я быстро взял себя в руки и непритворно подосадовал:— Ах, какая жалость! Наверное, им пришлось внезапно изменить все планы и уехать.— Действительно, вы правы. Это невероятно трогательная история. Правда, мистер Олерт об этом не говорил, но ведь никто не станет нарочно бередить свои раны, а вот его секретарь поведал мне тайну с условием, что я буду ее хранить и никому не расскажу. Должна вам заметить, что мои постояльцы всегда относятся ко мне с доверием.— Охотно верю вам, это вполне естественно. Ваши изысканные манеры, ваше поведение располагают к вам безусловно, — нагло заискивал я перед ней.— Ах, что вы, что вы. — Она явно попалась на мою грубую лесть. — Эта история растрогала меня до слез, и я очень рада, что несчастному юноше удалось вовремя скрыться.— Скрыться? Неужели его преследуют?— Так оно и есть.— Ах, как это странно! Такой талантливый поэт, и вдруг ему угрожают, его преследуют! Я редактор, а значит, в какой-то степени его собрат по перу… Может быть, мистер Олерт нуждается в защите? Может, стоит намекнуть в статье… Ах, как жаль, что вам поведали эту необыкновенную историю с непременным условием сохранить тайну!Щеки дамы зарделись. Она достала из кармана платок, правда, не очень свежий на вид, чтобы в любой момент иметь его под рукой, и сказала:— Что касается тайны, сэр, считаю, что не обязана больше молчать, раз эти господа уже покинули мой дом. Я была бы только рада, если бы вы смогли помочь молодому человеку.— Я сделаю все от меня зависящее. Однако прежде, чем что-то предпринять, я должен знать, в чем, собственно, дело.— Вы узнаете все. Сердце приказывает мне открыться вам. Всему виной любовь, беззаветная и несчастная.— Так я и думал. Несчастная любовь — это муки, разбивающие сердце вдребезги, — высокопарно воскликнул я, хотя о любви знал только понаслышке.— Ваши слова еще больше расположили меня к вам. Вам уже пришлось страдать от любви.— Пока еще нет, — сознался я, чтобы не слишком завираться.— В таком случае, вы счастливый человек! А я, увы, натерпелась больше, чем одно человеческое сердце способно вынести. Моя мать была мулаткой. Я обручилась с белым юношей, сыном плантатора. Наше счастье рухнуло, как карточный домик, потому что отец жениха не пожелал принять в семью цветную девушку. Поэтому я очень сочувствую молодому человеку, которому уготована такая же жестокая судьба.— Он влюблен в мулатку?— Да. И его отец тоже решительно против брака.
1 2 3 4 5 6 7