чувствовать, с трудом веря в это, что детские карточные игры, в которые он не играл уже лет двадцать, доставляют не меньшее удовольствие, чем игра с крупными ставками, которой он предавался в клубе Уайта.
– Есть одна очень хорошая игра, мы играли в нее дома, она называется «Составление слов», – сказала Кандида. В эту игру она обыграла как лорда Манвилла, так и Адриана.
– Вы слишком хорошо играете, – обвиняющим тоном говорил Адриан. – Но это лишь потому, что вы играли в нее чаще, чем мы.
Напоследок они сыграли в игру под названием «Выводы» и так смеялись над возникавшими нелепыми ситуациями, что лорд Манвилл все еще продолжал похихикивать, в то время как Кандида и Адриан уже поднимались по главной лестнице с зажженными свечами в руках.
– Спокойной ночи, милорд, – прежде чем уйти, сказала Кандида, приседая перед лордом Манвиллом в реверансе. – Я постараюсь не опоздать завтра утром. Значит, в семь, да?
– Можно и попозже, если вы хотите, – сказал он.
– Скорее, это ваша светлость захочет поспать подольше на чистом деревенском воздухе, – ответила она.
– Это мы еще посмотрим, – сказал лорд Манвилл. – И посмотрим также, как вы управляетесь с Пегасом вне пределов школы верховой езды или Гайд-парка.
– Пегас предпочитает быть свободным от всяких условностей, ограничений и помпезности, как и я, – ответила Кандида.
Улыбнувшись ему, она подобрала подол своего вечернего платья и побежала вверх по лестнице вслед за Адрианом.
– Я прошу вас также быть вовремя, – услышал лорд Манвилл ее тихий голос, обращенный к его подопечному, – и, пожалуйста, не засиживайтесь сегодня допоздна. Вам будет нелегко, если вы встанете с тяжелой головой.
– Я постараюсь уснуть, – сказал Адриан.
Лорд Манвилл стоял, в недоумении глядя им вслед. О чем они говорили? И почему он вдруг оказался как бы вне этого? За ужином они были так дружелюбно и весело настроены, и он был благодарен Кандиде за то, что она своим очарованием разогнала мрачное настроение Адриана, разрядив тем самым обстановку. Да и сам лорд, безусловно, приятно провел время, чего никак не ожидал.
Теперь же он был полон подозрений. Почему – он и сам не знал, но чувствовал: что-то происходит за его спиной, и ему это не нравилось. Он пожал плечами. У этих прелестных наездниц, конечно же, свои подходы. Девушка делала то, о чем ее попросили. Он должен быть благодарен и доволен.
Он никак не мог избавиться от воспоминания о том явном выражении облегчения, которое появилось на ее лице, когда он сказал, что его лично она не интересует. Что могло это означать? Ее отношение к нему характеризовалось откровенностью и дружелюбием; он понимал также, что за ужином в ней чувствовалось гораздо меньше робости, чем раньше.
Во время игры она вела себя с ним точно так же, как и с Адрианом: подшучивала над ними обоими за то, что они вовремя не находили нужных слов. Она смеялась с непринужденным и заразительным весельем, и то, над чем в любое другое время он бы лишь презрительно посмеялся как над детской шуткой, казалось ему – потому что забавляло Кандиду – чем-то в высшей степени смешным.
У него не было сомнений, что он сделал удачный ход в том, что касалось Адриана. Он никогда не видел парня более оживленным и здравомыслящим. Если он не забудет дочь священника и не влюбится в Кандиду к концу недели, это будет очень странно.
Она была поразительным созданием, – почти таким же в своем роде поразительным, как и этот огромный черный жеребец, которого она так нежно любит. Тут он вспомнил, что Хупер говорил о ней примерно то же самое, и его губы напряглись.
Если учесть, кто она и откуда, возникает мысль: не играет ли она с ним? Может быть, она столь умна, что он попался на ее удочку, до сих пор не понимая этого?
Лорд Манвилл вернулся в гостиную и налил себе стакан бренди, затем пересек комнату и остановился перед открытой стеклянной дверью, глядя в сад. Ночь была звездная, на небе мерцал полумесяц.
В воздухе стоял аромат левкоев; теплый бриз мягко касался щек лорда Манвилла, стоявшего между покоем спящего дома и огромным пустым парком, простирающимся вдоль серебряного озера до самого горизонта.
У лорда Манвилла вдруг появилось чувство, будто красота его владений заполнила всю его душу. Манвилл-парк был единственным местом, которое всегда будет ему домом; здесь его корни, здесь он воспитывался.
Почти шутки ради, как ему показалось, он вызвал в памяти лицо той девушки, на которой много лет назад хотел жениться, той, которую хотел видеть здесь хозяйкой, его женой и матерью его детей.
Он любил ее всем сердцем, и, хотя в его жизни были женщины до нее, она была единственной, на ком он хотел жениться. Ему никогда не забыть этого бесчувственного, легкомысленного тона:
– Мне жаль, Сильванус, но Хьюго может предложить мне гораздо больше, чем ты.
– Ты хочешь сказать, – почти не веря своим ушам, произнес он, – из-за того, что он маркиз, а я еще не получил наследства, ты любишь его больше, чем меня?
– Ну не то чтобы я любила его больше, – ответила она, чувствуя, видимо, некоторую неловкость. – Просто нам пришлось бы слишком долго ждать, Сильванус. Твой отец еще не стар. Если же я выйду замуж за Хьюго, то стану фрейлиной королевы. Есть и множество других вещей, которые он может дать мне, – вещей, как это ни странно, важных в жизни девушки.
– Но моя любовь к тебе и твоя ко мне, – настаивал он, – разве это не в счет?
– Я люблю тебя, Сильванус, – ответила она, и ее голос на мгновение смягчился. – Но этого мало, ты должен понять; Я должна выйти замуж за Хьюго, больше мне ничего не остается. Я всегда буду помнить тебя и надеюсь, что и ты меня не забудешь. Но мы не можем пожениться, это, право же, было бы просто глупо.
Он до сих пор помнил чувство, охватившее его тогда, будто кто-то ударил его чем-то тяжелым по голове. Он оцепенел, не мог вымолвить ни слова и с трудом понимал, что происходит.
Позже пришли боль, гнев и даже ненависть. Ему трудно было примириться с мыслью, что кто-то мог так жестоко обидеть его.
Он всегда помнил ее, и у него никогда не возникало желания жениться на ком-нибудь другом. У него были десятки женщин; они любили его и, возможно, потому, что он был равнодушен к ним, прилагали еще больше усилий, чтобы покорить его.
Всегда, даже в самые интимные часы, присутствовало нечто, заставлявшее их понять, что он не стал их пленником, не полностью им подчинился.
– Почему ты всегда будто бы стоишь в стороне, наблюдая за самим собой? – спросила его как-то раз одна женщина, когда они лежали рядом в темноте и лишь нежные языки затухающего пламени в камине слегка освещали комнату.
– Что ты имеешь в виду? – спросил он.
– Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду, – ответила она. – Ты всегда где-то в стороне, поодаль, никогда по-настоящему не бываешь со мной.
Он прекрасно понимал, что она имеет в виду, и, хотя она безумно любила его, да и он был немало увлечен ею, она стала одной из тех, кого он оставил с разбитым сердцем.
Он ничего не мог с этим поделать, было в нем что-то такое, из-за чего он презирал и почти ненавидел женщину, когда держал ее в своих объятиях. Будто какая-то часть его мозга насмешливо говорила ему: «Этой любви недостаточно. И никогда не будет достаточно. Ты никогда и ни с кем не будешь счастлив».
Сейчас он спросил себя, возможно ли вообще, что он найдет такую прекрасную женщину, рядом с которой его сможет удержать сила их любви.
При мысли об этом он рассмеялся, поставил свой нетронутый стакан бренди на стол, отвернулся от красоты сада, причинявшей ему лишь боль, и пошел в свою спальню.
Кандида слышала, как он поднимался, потому что ее комната находилась рядом с верхней площадкой главной лестницы. Кандида лежала, возбужденная и взволнованная, на большой кровати с пологом на четырех столбиках, на которой, по словам одной из горничных, когда-то спала королева. Она думала о Пегасе, но, услышав шаги лорда Манвилла, стала думать о нем.
«Сегодня вечером он был довольно мил, – сказала она себе. – И не так грозен, как обычно. Такое впечатление, что он пытается быть добрым – как к Адриану, так и ко мне, – но что-то мешает ему».
Она задумалась о том, что это может быть, и пришла к выводу, что это, должно быть, женщина. Она причинила ему боль… Кандида чувствовала, что стоит на верном пути.
Он был похож на коня, с которым жестоко обошлись и который не забыл этого. Он чем-то напоминал Пегаса – такой же большой, сильный и красивый и в то же время жаждущий любви.
«Может быть… мне удастся… заставить его забыть… о том, что он пережил», – засыпая, подумала она.
В снах, которые она увидела этой ночью, Пегас и лорд Манвилл были неотделимы друг от друга.
Глава VIII
Слева от Кандиды ехал лорд Манвилл, справа – Адриан. У Кандиды мелькнула мысль, что она никогда не чувствовала себя такой счастливой. На лицо ей падали теплые солнечные лучи, а красота Манвилл-парка приводила в трепет. После трех дней, прожитых здесь, она всей душой полюбила это место.
Здесь, думала Кандида, были свобода и веселье, которые она не переставала ощущать после того самого первого вечера, когда они играли в детские игры после ужина. Лорд Манвилл перестал казаться отчужденным, больше не внушал ей страха, и даже цинизм его куда-то пропал.
Да и не только лорда Манвилла она перестала бояться. Огромная армия слуг, работавших в этом большом доме, состояла, как оказалось, из людей, с которыми она могла разговаривать так же легко и непринужденно, как и со старым Недом.
Миссис Хьюсон довольно скоро перестала смотреть на Кандиду с неодобрением, и та уже знала все о племяннице, болевшей туберкулезом, и сестре, служившей экономкой у герцогини Нортоу.
Кандида узнала, что у дворецкого Бейтмана, похожего на архиепископа, были ревматические боли в правой ноге, когда ветер дул с востока, и что у Тома, младшего буфетчика, постоянно ныли зубы.
В это утро, одевшись и с приятным возбуждением вспомнив, что сразу же после завтрака они поедут на прогулку по парку, Кандида подумала о том, как ей повезло, что она нашла столько друзей в Манвилл-парке и что теперь испытывает чувство, будто и сама является частью всего этого.
Днем раньше они втроем объездили множество ферм в поместье, и она была ошеломлена при виде огромных кухонь, где с дубовых стропил свисали свиные окорока и копченые грудинки.
Она заметила, как непринужденно лорд Манвилл садился за стол, когда подавались чай, свежеиспеченный хлеб, яйца и ломтики ветчины, которую заготавливали жены фермеров, консервируя по собственным рецептам, причем каждая считала, что ее рецепт лучше, чем у соседки.
Кандида вслушивалась в разговоры лорда Манвилла с арендаторами и понимала, что они не только уважают его как землевладельца-арендодателя, но и испытывают к нему чувство почти что восхищения. Один фермер сказал ей, когда они уходили:
– Его светлость – не только благородный дворянин, но и просто замечательный и порядочный человек.
Кандида тоже чувствовала в себе растущее восхищение лордом Манвиллом, которому будто шлея под хвост попала: он вставал на дыбы, норовисто взбрыкивал и даже пытался вдруг ни с того ни с сего пускаться галопом. Надо было быть сильным человеком и очень опытным наездником, чтобы сдерживать Грома в то утро.
Кандида никогда еще не видела, чтобы кто-нибудь сидел на лошади лучше, чем лорд Манвилл: казалось, всадник и конь представляют собой единое целое.
Адриан по большей части пребывал в молчании, и Кандида догадывалась, что в нем зреют новые поэтические идеи. Это она помогла ему обнаружить его собственный стиль, и поэма, которую он прочитал ей прошлым вечером, прежде чем лорд Манвилл спустился к ужину, была так хороша, что Кандида чувствовала: даже отец похвалил бы ее.
– Это просто великолепно! – воскликнула она. – Лучшее из того, что вы написали!
Он слегка покраснел от ее похвалы, но выражение его лица тут же изменилось, когда она добавила:
– Почему бы вам не показать ее вашему опекуну?
– Нет-нет, – быстро ответил он. – Его светлость не одобрит этого: я никогда еще не видел его в таком хорошем расположении духа, и мне не хотелось бы портить его.
Когда лорд Манвилл вошел в комнату, Адриан быстро спрятал поэму во внутренний карман своего пиджака и предостерегающе взглянул на Кандиду, как бы еще раз прося не выдавать его секрет.
Она успокаивающе улыбнулась ему, и лорд Манвилл, подходя к ним, снова с раздражением задал себе вопрос: что же они от него скрывают?
Но сегодня он уже не думал об этом и искренне смеялся над каким-то шутливым замечанием Кандиды, когда они возвращались домой.
– Сегодня после обеда зал для верховой езды будет готов, – сказал он. – Может быть, мы поработаем с Пегасом, посмотрим его аллюры?
– О, правда? – обрадовалась Кандида. – Это было бы замечательно!
Она уже знала, что в Манвилл-парке был не только крытый зал для верховой езды, но и открытая площадка, напоминавшая миниатюрный ипподром.
Отца лорда Манвилла с возрастом мучил все более сильный ревматизм, и в конце концов он уже не мог ездить верхом, но это не мешало ему руководить обучением своих лошадей, и он никогда не позволял, чтобы лошадь объезжали без его надзора.
Эти две площадки для верховой езды были для него почти единственной радостью в последние годы жизни. Зимой он руководил конюхами в крытом зале, а летом прелестный маленький открытый ипподром, расположенный за конюшнями, был местом, где он проводил многие часы, обучая не только лошадей, но и наездников.
– Я велел, чтобы отремонтировали барьеры, – сообщил Кандиде лорд Манвилл. – И Гартон сказал, что специально для нас обновили яму с водой.
– Для Пегаса это будет что-то новое, – сказала Кандида. – Он никогда раньше не прыгал через ямы с водой. Мне будет обидно, если у него не получится.
– Получится. Я уверен, – заявил лорд Манвилл.
Кандида повернулась к нему, ее глаза возбужденно сияли, губы слегка приоткрылись, и у него уже в который раз за последние несколько дней мелькнула мысль, что она одна из самых прелестных женщин, которых он когда-либо видел.
Он постоянно наблюдал за ней и почти бессознательно ставил ей маленькие ловушки, чтобы проверить, не являлись ли ее мягкость и доброта лишь фасадом. Но она, как и ее конь, была безупречна.
«Должно быть, в ней есть благородная кровь», – думал он и не мог не сравнивать ее с породистыми, чистокровными лошадьми, на которых она скакала так бесстрашно и с такой грацией, что ей могла бы позавидовать любая наездница, какой бы опытной и искусной она ни была.
Очень удивляло лорда Манвилла и то, что, несмотря на мягкость Кандиды в обращении с лошадьми, они не злоупотребляли этим и никогда не выходили из повиновения.
Он много раз видел женщин на лошадях и уверовал в то, что наездницы, жестоко обращаясь со своими животными, действовали правильно, что только таким методом можно было объездить и обучить лошадь. Теперь же он начал сомневаться в этом.
«Может быть, это какая-то странная, экзотичная причуда их характера? – спрашивал себя лорд Манвилл. Очень уж резок контраст: они так милы и покорны в постели – и почти маниакально жестоки к животным, на которых ездят».
Кандида же была совершенно иной, настолько иной, что он даже для себя не мог сформулировать, какие чувства испытывает к ней. Она делала все, о чем он ее просил, и была так завораживающе мила с Адрианом, что лорд был уверен: парень уже по уши влюблен в нее.
И все же он чувствовал какую-то неудовлетворенность, но не мог объяснить почему.
Лорд Манвилл наблюдал за ней, вслушивался в ее слова, думал о ней и, хоть она казалась такой открытой, откровенной, непосредственной, был убежден, что на самом деле она обманывает его. Он сказал себе, что с ней надо держать ухо востро, и тут же рассмеялся над этой очевидной нелепостью.
Она была всего лишь молоденькой девушкой и как нельзя лучше подходила для Адриана. Снова и снова лорд Манвилл поздравлял себя с тем, что умудрился найти такую прелестную наездницу для своего подопечного, и все же недоумевал, почему его план, уже, казалось бы, осуществившийся, не принес ему удовлетворения.
Они доехали до дома, и Кандида, спустившись с коня, поднялась к себе, чтобы переодеться. До обеда оставалось полтора часа. На лошадей они снова сядут лишь после двух часов дня.
Ее, как обычно после верховой езды, ждала приготовленная горничной ванна. В воду был добавлен ароматный шампунь, а полотенца пахли лавандой. Вытираясь, Кандида подумала, что еще никогда не жила в такой роскоши.
Она не только наслаждалась комфортом, но и восхищалась красотой самого поместья Манвилл.
Сады, утопавшие в цветах, красота ее спальни, где стояла огромная кровать с пологом на четырех столбиках и висели портьеры, вышивка на которых была сделана еще во времена Чарлза Великого; зеркало с позолоченными купидонами; мебель, покрытая инкрустацией и отполированная воском;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
– Есть одна очень хорошая игра, мы играли в нее дома, она называется «Составление слов», – сказала Кандида. В эту игру она обыграла как лорда Манвилла, так и Адриана.
– Вы слишком хорошо играете, – обвиняющим тоном говорил Адриан. – Но это лишь потому, что вы играли в нее чаще, чем мы.
Напоследок они сыграли в игру под названием «Выводы» и так смеялись над возникавшими нелепыми ситуациями, что лорд Манвилл все еще продолжал похихикивать, в то время как Кандида и Адриан уже поднимались по главной лестнице с зажженными свечами в руках.
– Спокойной ночи, милорд, – прежде чем уйти, сказала Кандида, приседая перед лордом Манвиллом в реверансе. – Я постараюсь не опоздать завтра утром. Значит, в семь, да?
– Можно и попозже, если вы хотите, – сказал он.
– Скорее, это ваша светлость захочет поспать подольше на чистом деревенском воздухе, – ответила она.
– Это мы еще посмотрим, – сказал лорд Манвилл. – И посмотрим также, как вы управляетесь с Пегасом вне пределов школы верховой езды или Гайд-парка.
– Пегас предпочитает быть свободным от всяких условностей, ограничений и помпезности, как и я, – ответила Кандида.
Улыбнувшись ему, она подобрала подол своего вечернего платья и побежала вверх по лестнице вслед за Адрианом.
– Я прошу вас также быть вовремя, – услышал лорд Манвилл ее тихий голос, обращенный к его подопечному, – и, пожалуйста, не засиживайтесь сегодня допоздна. Вам будет нелегко, если вы встанете с тяжелой головой.
– Я постараюсь уснуть, – сказал Адриан.
Лорд Манвилл стоял, в недоумении глядя им вслед. О чем они говорили? И почему он вдруг оказался как бы вне этого? За ужином они были так дружелюбно и весело настроены, и он был благодарен Кандиде за то, что она своим очарованием разогнала мрачное настроение Адриана, разрядив тем самым обстановку. Да и сам лорд, безусловно, приятно провел время, чего никак не ожидал.
Теперь же он был полон подозрений. Почему – он и сам не знал, но чувствовал: что-то происходит за его спиной, и ему это не нравилось. Он пожал плечами. У этих прелестных наездниц, конечно же, свои подходы. Девушка делала то, о чем ее попросили. Он должен быть благодарен и доволен.
Он никак не мог избавиться от воспоминания о том явном выражении облегчения, которое появилось на ее лице, когда он сказал, что его лично она не интересует. Что могло это означать? Ее отношение к нему характеризовалось откровенностью и дружелюбием; он понимал также, что за ужином в ней чувствовалось гораздо меньше робости, чем раньше.
Во время игры она вела себя с ним точно так же, как и с Адрианом: подшучивала над ними обоими за то, что они вовремя не находили нужных слов. Она смеялась с непринужденным и заразительным весельем, и то, над чем в любое другое время он бы лишь презрительно посмеялся как над детской шуткой, казалось ему – потому что забавляло Кандиду – чем-то в высшей степени смешным.
У него не было сомнений, что он сделал удачный ход в том, что касалось Адриана. Он никогда не видел парня более оживленным и здравомыслящим. Если он не забудет дочь священника и не влюбится в Кандиду к концу недели, это будет очень странно.
Она была поразительным созданием, – почти таким же в своем роде поразительным, как и этот огромный черный жеребец, которого она так нежно любит. Тут он вспомнил, что Хупер говорил о ней примерно то же самое, и его губы напряглись.
Если учесть, кто она и откуда, возникает мысль: не играет ли она с ним? Может быть, она столь умна, что он попался на ее удочку, до сих пор не понимая этого?
Лорд Манвилл вернулся в гостиную и налил себе стакан бренди, затем пересек комнату и остановился перед открытой стеклянной дверью, глядя в сад. Ночь была звездная, на небе мерцал полумесяц.
В воздухе стоял аромат левкоев; теплый бриз мягко касался щек лорда Манвилла, стоявшего между покоем спящего дома и огромным пустым парком, простирающимся вдоль серебряного озера до самого горизонта.
У лорда Манвилла вдруг появилось чувство, будто красота его владений заполнила всю его душу. Манвилл-парк был единственным местом, которое всегда будет ему домом; здесь его корни, здесь он воспитывался.
Почти шутки ради, как ему показалось, он вызвал в памяти лицо той девушки, на которой много лет назад хотел жениться, той, которую хотел видеть здесь хозяйкой, его женой и матерью его детей.
Он любил ее всем сердцем, и, хотя в его жизни были женщины до нее, она была единственной, на ком он хотел жениться. Ему никогда не забыть этого бесчувственного, легкомысленного тона:
– Мне жаль, Сильванус, но Хьюго может предложить мне гораздо больше, чем ты.
– Ты хочешь сказать, – почти не веря своим ушам, произнес он, – из-за того, что он маркиз, а я еще не получил наследства, ты любишь его больше, чем меня?
– Ну не то чтобы я любила его больше, – ответила она, чувствуя, видимо, некоторую неловкость. – Просто нам пришлось бы слишком долго ждать, Сильванус. Твой отец еще не стар. Если же я выйду замуж за Хьюго, то стану фрейлиной королевы. Есть и множество других вещей, которые он может дать мне, – вещей, как это ни странно, важных в жизни девушки.
– Но моя любовь к тебе и твоя ко мне, – настаивал он, – разве это не в счет?
– Я люблю тебя, Сильванус, – ответила она, и ее голос на мгновение смягчился. – Но этого мало, ты должен понять; Я должна выйти замуж за Хьюго, больше мне ничего не остается. Я всегда буду помнить тебя и надеюсь, что и ты меня не забудешь. Но мы не можем пожениться, это, право же, было бы просто глупо.
Он до сих пор помнил чувство, охватившее его тогда, будто кто-то ударил его чем-то тяжелым по голове. Он оцепенел, не мог вымолвить ни слова и с трудом понимал, что происходит.
Позже пришли боль, гнев и даже ненависть. Ему трудно было примириться с мыслью, что кто-то мог так жестоко обидеть его.
Он всегда помнил ее, и у него никогда не возникало желания жениться на ком-нибудь другом. У него были десятки женщин; они любили его и, возможно, потому, что он был равнодушен к ним, прилагали еще больше усилий, чтобы покорить его.
Всегда, даже в самые интимные часы, присутствовало нечто, заставлявшее их понять, что он не стал их пленником, не полностью им подчинился.
– Почему ты всегда будто бы стоишь в стороне, наблюдая за самим собой? – спросила его как-то раз одна женщина, когда они лежали рядом в темноте и лишь нежные языки затухающего пламени в камине слегка освещали комнату.
– Что ты имеешь в виду? – спросил он.
– Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду, – ответила она. – Ты всегда где-то в стороне, поодаль, никогда по-настоящему не бываешь со мной.
Он прекрасно понимал, что она имеет в виду, и, хотя она безумно любила его, да и он был немало увлечен ею, она стала одной из тех, кого он оставил с разбитым сердцем.
Он ничего не мог с этим поделать, было в нем что-то такое, из-за чего он презирал и почти ненавидел женщину, когда держал ее в своих объятиях. Будто какая-то часть его мозга насмешливо говорила ему: «Этой любви недостаточно. И никогда не будет достаточно. Ты никогда и ни с кем не будешь счастлив».
Сейчас он спросил себя, возможно ли вообще, что он найдет такую прекрасную женщину, рядом с которой его сможет удержать сила их любви.
При мысли об этом он рассмеялся, поставил свой нетронутый стакан бренди на стол, отвернулся от красоты сада, причинявшей ему лишь боль, и пошел в свою спальню.
Кандида слышала, как он поднимался, потому что ее комната находилась рядом с верхней площадкой главной лестницы. Кандида лежала, возбужденная и взволнованная, на большой кровати с пологом на четырех столбиках, на которой, по словам одной из горничных, когда-то спала королева. Она думала о Пегасе, но, услышав шаги лорда Манвилла, стала думать о нем.
«Сегодня вечером он был довольно мил, – сказала она себе. – И не так грозен, как обычно. Такое впечатление, что он пытается быть добрым – как к Адриану, так и ко мне, – но что-то мешает ему».
Она задумалась о том, что это может быть, и пришла к выводу, что это, должно быть, женщина. Она причинила ему боль… Кандида чувствовала, что стоит на верном пути.
Он был похож на коня, с которым жестоко обошлись и который не забыл этого. Он чем-то напоминал Пегаса – такой же большой, сильный и красивый и в то же время жаждущий любви.
«Может быть… мне удастся… заставить его забыть… о том, что он пережил», – засыпая, подумала она.
В снах, которые она увидела этой ночью, Пегас и лорд Манвилл были неотделимы друг от друга.
Глава VIII
Слева от Кандиды ехал лорд Манвилл, справа – Адриан. У Кандиды мелькнула мысль, что она никогда не чувствовала себя такой счастливой. На лицо ей падали теплые солнечные лучи, а красота Манвилл-парка приводила в трепет. После трех дней, прожитых здесь, она всей душой полюбила это место.
Здесь, думала Кандида, были свобода и веселье, которые она не переставала ощущать после того самого первого вечера, когда они играли в детские игры после ужина. Лорд Манвилл перестал казаться отчужденным, больше не внушал ей страха, и даже цинизм его куда-то пропал.
Да и не только лорда Манвилла она перестала бояться. Огромная армия слуг, работавших в этом большом доме, состояла, как оказалось, из людей, с которыми она могла разговаривать так же легко и непринужденно, как и со старым Недом.
Миссис Хьюсон довольно скоро перестала смотреть на Кандиду с неодобрением, и та уже знала все о племяннице, болевшей туберкулезом, и сестре, служившей экономкой у герцогини Нортоу.
Кандида узнала, что у дворецкого Бейтмана, похожего на архиепископа, были ревматические боли в правой ноге, когда ветер дул с востока, и что у Тома, младшего буфетчика, постоянно ныли зубы.
В это утро, одевшись и с приятным возбуждением вспомнив, что сразу же после завтрака они поедут на прогулку по парку, Кандида подумала о том, как ей повезло, что она нашла столько друзей в Манвилл-парке и что теперь испытывает чувство, будто и сама является частью всего этого.
Днем раньше они втроем объездили множество ферм в поместье, и она была ошеломлена при виде огромных кухонь, где с дубовых стропил свисали свиные окорока и копченые грудинки.
Она заметила, как непринужденно лорд Манвилл садился за стол, когда подавались чай, свежеиспеченный хлеб, яйца и ломтики ветчины, которую заготавливали жены фермеров, консервируя по собственным рецептам, причем каждая считала, что ее рецепт лучше, чем у соседки.
Кандида вслушивалась в разговоры лорда Манвилла с арендаторами и понимала, что они не только уважают его как землевладельца-арендодателя, но и испытывают к нему чувство почти что восхищения. Один фермер сказал ей, когда они уходили:
– Его светлость – не только благородный дворянин, но и просто замечательный и порядочный человек.
Кандида тоже чувствовала в себе растущее восхищение лордом Манвиллом, которому будто шлея под хвост попала: он вставал на дыбы, норовисто взбрыкивал и даже пытался вдруг ни с того ни с сего пускаться галопом. Надо было быть сильным человеком и очень опытным наездником, чтобы сдерживать Грома в то утро.
Кандида никогда еще не видела, чтобы кто-нибудь сидел на лошади лучше, чем лорд Манвилл: казалось, всадник и конь представляют собой единое целое.
Адриан по большей части пребывал в молчании, и Кандида догадывалась, что в нем зреют новые поэтические идеи. Это она помогла ему обнаружить его собственный стиль, и поэма, которую он прочитал ей прошлым вечером, прежде чем лорд Манвилл спустился к ужину, была так хороша, что Кандида чувствовала: даже отец похвалил бы ее.
– Это просто великолепно! – воскликнула она. – Лучшее из того, что вы написали!
Он слегка покраснел от ее похвалы, но выражение его лица тут же изменилось, когда она добавила:
– Почему бы вам не показать ее вашему опекуну?
– Нет-нет, – быстро ответил он. – Его светлость не одобрит этого: я никогда еще не видел его в таком хорошем расположении духа, и мне не хотелось бы портить его.
Когда лорд Манвилл вошел в комнату, Адриан быстро спрятал поэму во внутренний карман своего пиджака и предостерегающе взглянул на Кандиду, как бы еще раз прося не выдавать его секрет.
Она успокаивающе улыбнулась ему, и лорд Манвилл, подходя к ним, снова с раздражением задал себе вопрос: что же они от него скрывают?
Но сегодня он уже не думал об этом и искренне смеялся над каким-то шутливым замечанием Кандиды, когда они возвращались домой.
– Сегодня после обеда зал для верховой езды будет готов, – сказал он. – Может быть, мы поработаем с Пегасом, посмотрим его аллюры?
– О, правда? – обрадовалась Кандида. – Это было бы замечательно!
Она уже знала, что в Манвилл-парке был не только крытый зал для верховой езды, но и открытая площадка, напоминавшая миниатюрный ипподром.
Отца лорда Манвилла с возрастом мучил все более сильный ревматизм, и в конце концов он уже не мог ездить верхом, но это не мешало ему руководить обучением своих лошадей, и он никогда не позволял, чтобы лошадь объезжали без его надзора.
Эти две площадки для верховой езды были для него почти единственной радостью в последние годы жизни. Зимой он руководил конюхами в крытом зале, а летом прелестный маленький открытый ипподром, расположенный за конюшнями, был местом, где он проводил многие часы, обучая не только лошадей, но и наездников.
– Я велел, чтобы отремонтировали барьеры, – сообщил Кандиде лорд Манвилл. – И Гартон сказал, что специально для нас обновили яму с водой.
– Для Пегаса это будет что-то новое, – сказала Кандида. – Он никогда раньше не прыгал через ямы с водой. Мне будет обидно, если у него не получится.
– Получится. Я уверен, – заявил лорд Манвилл.
Кандида повернулась к нему, ее глаза возбужденно сияли, губы слегка приоткрылись, и у него уже в который раз за последние несколько дней мелькнула мысль, что она одна из самых прелестных женщин, которых он когда-либо видел.
Он постоянно наблюдал за ней и почти бессознательно ставил ей маленькие ловушки, чтобы проверить, не являлись ли ее мягкость и доброта лишь фасадом. Но она, как и ее конь, была безупречна.
«Должно быть, в ней есть благородная кровь», – думал он и не мог не сравнивать ее с породистыми, чистокровными лошадьми, на которых она скакала так бесстрашно и с такой грацией, что ей могла бы позавидовать любая наездница, какой бы опытной и искусной она ни была.
Очень удивляло лорда Манвилла и то, что, несмотря на мягкость Кандиды в обращении с лошадьми, они не злоупотребляли этим и никогда не выходили из повиновения.
Он много раз видел женщин на лошадях и уверовал в то, что наездницы, жестоко обращаясь со своими животными, действовали правильно, что только таким методом можно было объездить и обучить лошадь. Теперь же он начал сомневаться в этом.
«Может быть, это какая-то странная, экзотичная причуда их характера? – спрашивал себя лорд Манвилл. Очень уж резок контраст: они так милы и покорны в постели – и почти маниакально жестоки к животным, на которых ездят».
Кандида же была совершенно иной, настолько иной, что он даже для себя не мог сформулировать, какие чувства испытывает к ней. Она делала все, о чем он ее просил, и была так завораживающе мила с Адрианом, что лорд был уверен: парень уже по уши влюблен в нее.
И все же он чувствовал какую-то неудовлетворенность, но не мог объяснить почему.
Лорд Манвилл наблюдал за ней, вслушивался в ее слова, думал о ней и, хоть она казалась такой открытой, откровенной, непосредственной, был убежден, что на самом деле она обманывает его. Он сказал себе, что с ней надо держать ухо востро, и тут же рассмеялся над этой очевидной нелепостью.
Она была всего лишь молоденькой девушкой и как нельзя лучше подходила для Адриана. Снова и снова лорд Манвилл поздравлял себя с тем, что умудрился найти такую прелестную наездницу для своего подопечного, и все же недоумевал, почему его план, уже, казалось бы, осуществившийся, не принес ему удовлетворения.
Они доехали до дома, и Кандида, спустившись с коня, поднялась к себе, чтобы переодеться. До обеда оставалось полтора часа. На лошадей они снова сядут лишь после двух часов дня.
Ее, как обычно после верховой езды, ждала приготовленная горничной ванна. В воду был добавлен ароматный шампунь, а полотенца пахли лавандой. Вытираясь, Кандида подумала, что еще никогда не жила в такой роскоши.
Она не только наслаждалась комфортом, но и восхищалась красотой самого поместья Манвилл.
Сады, утопавшие в цветах, красота ее спальни, где стояла огромная кровать с пологом на четырех столбиках и висели портьеры, вышивка на которых была сделана еще во времена Чарлза Великого; зеркало с позолоченными купидонами; мебель, покрытая инкрустацией и отполированная воском;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24