OCR Roland
«Вальс сердец; Стремление к совершенству»: АСТ; Москва; 1998
ISBN 5-237-00789-9
Оригинал: Barbara Cartland, “WALTZ OF HEARTS”, 1980
Перевод: А. Н. Розова
Аннотация
Юная Гизела, дочь знаменитого скрипача Феррариса, встретила, гуляя по романтичному Венскому лесу, таинственного незнакомца — и, словно по наваждению, оказалась во власти первой любви. Увы, прекрасное чувство грозит обернуться горем на пути влюбленных стоят непререкаемые законы высшего света. Но истинная любовь способна преодолеть все преграды, и по-прежнему звучит дивной мелодией вальс сердец…
Барбара Картленд
Вальс сердец
От автора
Впервые посетив Вену, я была очарована уединенными кофейнями в знаменитых парках, где звучала та самая музыка, которую я описала в этом романе, величественным собором Святого Штефана и утонченными манерами местных жителей.
Позже я написала роман «Личная жизнь Елизаветы, императрицы Австрии», который долгие годы оставался, по признанию «Елизаветинского клуба», лучшим биографическим произведением.
В 1969 году я получила правительственную награду за содействие «Движению за здоровье», возглавляемому мэром города Вены, который во время войны вместе с президентом Тито и доктором Полом Урбаном участвовал в Сопротивлении.
Во время великолепного и изысканного ужина, который проходил в знаменитой Ратуше, звучала музыка Иоганна Штрауса, вальс «На прекрасном голубой Дунае»…
Дворец Эстергази в Фетрёде во время последней войны был сильно разрушен. Прекрасные конюшни, резные беседки в стиле рококо — все эти атрибуты старого придворного мира до сих пор не восстановлены, но реставрация самого дворца уже полностью завершена. Это одна из основных достопримечательностей Венгрии, взглянуть на которую каждый год приезжают более ста тысяч туристов.
Глава 1
1873 год
— Я что-то устал, Гизела.
— Тогда вам лучше лечь спать, отец.
— Как раз это я и собирался сделать.
— Здесь, на свежем воздухе, вы замечательно выспитесь.
В комнату вплыла пышнотелая хозяйка пансиона с дымящимся кофе в руках. Услышав слова Гизелы, она кивнула:
— Вас никто не потревожит, герр Феррарис. Я отвела вам дальнюю комнату, там очень тихо. Даже если мои молодые гости станут шуметь, вы ничего не услышите.
— Вы неизменно очень добры, фрау Бубин, — сказал Пол Феррарис.
Хозяйка поставила кофе на стол и приветливо улыбнулась:
— Никогда не забуду, как впервые увидела вас, стройного юношу, новоиспеченного студента университета. Казалось, вы немного испуганы предстоящими переменами. Но когда я услышала, как вы играете, — она всплеснула руками, — я сразу поняла: вы настоящий гений!
— Да, в те времена вы были моей единственной поклонницей.
— Я никогда не ошибаюсь, никогда! — Фрау Бубин шутливо погрозила ему пальцем. — А уж насчет вас ошибиться было просто невозможно.
Гизела хлопнула в ладоши. Она знала, как счастлив отец услышать эти слова здесь, в его любимой Австрии, где он когда-то учился.
Хотя Пол никогда не говорил об этом, но в душе он надеялся, что люди, которые были так добры к нему во времена его молодости, еще живы.
Сегодня утром после долгого, утомительного, казавшегося бесконечным путешествия поездом он и его дочь Гизела наконец-то прибыли в Вену и сразу отправились в тот самый пансион в Венском лесу, где Полу говорили когда-то, что здесь он будет желанным гостем хоть через сто лет.
Гизела опасалась, что пансион закрылся или сменился его хозяин: она знала, как сильно будет расстроен отец. Но все обошлось. Фрау Бубин, услышав имя Феррарис, замешкалась буквально на долю секунды, а потом заключила Пола в объятия, воскликнув:
— Это же мой худенький мальчик Пол, англичанин, который боялся Вены, но играл на скрипке, как ангел! Добро пожаловать! Добро пожаловать!
Затем пошли тосты, новости и воспоминания. Людей, о которых говорили отец и фрау Бубин, Гизела совсем не знала. Для нее это были лишь имена. Но она все равно радовалась, слушая эти разговоры, ведь с тех пор как умерла ее мама, Гизела ни разу не видела своего отца таким веселым и бодрым.
Больше двух лет скитались они по свету, переезжая с места на место и нигде не задерживаясь подолгу. И только когда их небольшие сбережения почти подошли к концу, отец принял решение:
— Мы едем в Вену. Я всегда хотел вернуться туда, но твоя мать предпочитала Францию.
Мать Гизелы в прежние годы распоряжалась всем. Отец был способен очаровать своей игрой ангелов, но не имел ни малейшего представления, как заботиться о хлебе насущном.
Скрипка в его руках всегда звучала безукоризненно, играл ли он на сцене переполненного зрителями зала или дома, где его единственными слушателями были жена и дочь.
В Париже он произвел настоящий фурор, и выступления, организацией которых тоже занималась его жена, позволили ему собрать немалые сбережения. Но потом началась франко-прусская война, многие бежали из страны, а вскоре супруга Пола Феррариса внезапно заболела и трагически скончалась. Вдвоем с дочерью он еще некоторое время жил на юге Франции, но в тех местах было трудно заработать на жизнь, и они отправились сначала в Италию, оттуда в Грецию, а в конце концов Пол затосковал по Австрии, особенно по Вене.
Гизела, в надежде заменить мать, пыталась узнать у отца, к кому нужно обращаться, чтобы получить ангажемент в известном театре или организовать концерт. На все ее вопросы он неизменно отвечал:
— Публике мое имя известно, в этом нет никаких сомнений. Все, что от нас требуется, — это связаться с моими друзьями.
Впрочем, если Гизела просила назвать их имена, отец уходил от ответа. Это ее тревожило, но она верила отцу. Ей казалось, что сам Иоганн Штраус, чья музыка звучала тогда повсюду, пригласит его в свой оркестр.
Пока же, видя, что фрау Бубин не забыла его, Гизела решила, как только представится такая возможность, поговорить с ней с глазу на глаз.
— Дела у вас, я вижу, идут в гору, — говорил тем временем Феррарис. — Гостиница, по-моему, стала больше, чем раньше.
— Больше, mein Herr? Да она выросла вдвое! — воскликнула фрау Бубин. — Мы теперь в моде. Каждый рано или поздно приходит ко мне выпить моего вина и отведать моих шницелей.
— Если они так же великолепны, как те, что вы подавали сегодня вечером, это меня нисколечко не удивляет.
— А завтра я собираюсь испечь palatchinken. Феррарис улыбнулся:
— Лучше вас, meine Frau, никто не сможет его приготовить, а я всегда говорил моей дочери, что во всем мире нет блюда более изысканного.
Гизела уже знала, что palatchinken — это множество тончайших коржей, прослоенных медом, фруктами и другими ужасно вкусными штучками. За время путешествия отец не раз рассказывал ей о своих излюбленных блюдах, которые готовила фрау Бубин, и Гизела не могла не признать, что шницель не обманул ее ожиданий, не говоря уже о яблочном пироге. Она засмеялась:
— Я растолстею, если мы будем жить здесь!
— Ты хочешь сказать — станешь такой же толстухой, как я? — возмутилась фрау Бубин. — И не надейся! Твой отец ни чуточки не располнел, пока жил у меня, хотя я никогда в жизни не встречала студента с таким отменным аппетитом.
Гизела подумала, что ее отец до сих пор сохранил свою стройность и благодаря этому на сцене выглядит очень изысканно, особенно когда подносит к плечу скрипку работы знаменитого Страдивари. У нее всегда было подозрение, что дамы в зрительном зале очарованы внешностью отца не меньше, чем музыкой, которую он исполняет. Гизела часто ловила их взгляды, прикованные к его одухотворенному лицу, обрамленному длинными прядями слегка тронутых сединой волос, а ее мать однажды сказала мужу:
— Я ревную к этим ослепительным дамам, которые дарят тебя таким вниманием.
На что Пол ответил ей так:
— И совершенно напрасно, моя дорогая. Кроме тебя, в моей жизни нет ослепительных дам!
В отличие от многих артистов Пол Феррарис ценил счастье, которое дарит человеку дом и семейный круг. К. великому разочарованию поклонников и поклонниц, он крайне редко принимал участие в банкетах, устраиваемых после выступления, и торопился домой, чтобы поужинать вдвоем с супругой. Когда подросла Гизела, они стали проводить эти вечера втроем.
Смерть жены оказалась для Пола страшным ударом; он был сражен горем, и Гизела, которая очень любила отца, понимала, что должна помочь ему справиться с отчаянием. Но единственным средством была музыка, а после смерти жены Пол Феррарис перестал выступать.
Сейчас, глядя на отца, увлеченного беседой с фрау Бубин, Гизела думала о том, что здесь, в Вене, все должно измениться к лучшему. В то же время, видя круги у него под глазами, она понимала, что он очень устал.
Допив кофе с огромной шапкой взбитых сливок, Гизела сказала:
— Ложитесь спать, папенька. Завтра вам не нужно никуда спешить, и не будет этих ужасных поездов, на которые всегда боишься опоздать. Вы сможете спать, сколько захотите!
— Это очень благоразумно, — заметила фрау Бубин. — Да и вам тоже, Fraulein, следует хорошенько выспаться. Gute Nacht, и да хранит вас Господь!
С этими словами она вышла из комнаты, а Гизела, улыбнувшись отцу, воскликнула:
— Она замечательная! Теперь я понимаю, почему вы так хотели ее увидеть.
— Сейчас ей, должно быть, уже за шестьдесят, а она по-прежнему способна болтать с нами, словно юная девушка, и порхала вокруг, как пташка. — Оба засмеялись, а потом Феррарис добавил: — Завтра, когда мы с тобой как следует отдохнем, я покажу тебе Вену. Здесь я чувствую себя так, будто наконец-то вернулся домой.
Гизела подумала, что на самом деле так оно и есть, но вслух ничего не сказала, зная, как неприятно отцу любое напоминание о том, что он англичанин всего лишь наполовину.
Его отец, дед Гизелы, был ужасным педантом, и к тому же он был женат второй раз, а мачеха обращалась с пасынком очень жестоко.
Дедушка и бабушка Пола по материнской линии были австрийцами, и на каникулы он всегда уезжал к ним, а узнав, как тяжело живется мальчику с родителями, они вообще оставили внука у себя, и Пол стал жить в Вене.
Когда стало ясно, что он обладает блестящими музыкальными способностями, они отправили его в консерваторию и дали ему свою фамилию, которую он не менял.
— Нечего ждать, что тебя как музыканта воспримут всерьез, если ты носишь английскую фамилию, — с некоторым презрением заметила как-то бабушка. — Зато к человеку по фамилии Феррарис станут относиться по меньшей мере с уважением, а это — первый шаг на пути к известности.
Пол был разумным юношей и сразу понял, что ее слова не лишены здравого смысла, тем более что Англия была ему ненавистна и он не имел ни малейшего желания вспоминать об этой стране, где ему пришлось так много страдать после смерти его матери. Он всегда считал себя австрийцем, но Гизела частенько подмечала в нем типично английские черты характера, о существовании которых сам Пол Феррарис даже не подозревал.
Мать Гизелы настаивала, чтобы дочь практиковалась в английском, независимо от того, в какой стране они в то время жили.
— Ты на три четверти англичанка, моя дорогая, — говорила она ей. — Корни человека там, где он родился, и в один прекрасный день, вернувшись в Англию, ты поймешь, что эта страна влечет тебя гораздо сильнее, чем все остальные.
— Мне кажется, это маловероятно, мама, но если вы любите Англию, я тоже постараюсь ее полюбить. Но папа всегда говорит об Австрии так романтично и так увлекательно!
— При этом он забывает о том, что в его жилах течет еще и венгерская кровь, ведь его прабабушка родом из Венгрии. Если говорить начистоту, моя дорогая, он самая настоящая дворняжка, хотя сам ни за что в этом не признается.
Они с матерью весело хохотали, и Гизела была несказанно довольна, что она причастна к истории сразу трех стран. Даже четырех, ведь они столько лет прожили во Франции. Для нее не составляло никакого труда свободно говорить на всех четырех языках.
Слушая, как фрау Бубин отдает распоряжения многочисленным служанкам, Гизела радовалась тому, что понимает все моментально и ей не нужно переводить в уме каждое предложение. «А завтра, — с замиранием сердца думала Гизела, — я услышу подлинный венский диалект, услышу, как люди разговаривают на улицах, в магазинах и в ресторанах. И конечно, в театре! Я услышу их песни!»
Внезапно она поняла, чего же еще не хватает ей здесь, кроме верховых прогулок, к которым она привыкла. Песен! Отец много раз рассказывал дочери, как они запевали все вместе — студенты, офицеры, как постепенно к ним присоединялись другие люди, и звуки песен волнами расходились по Венскому лесу, наполняя его волшебным эхом, переливались среди ветвей и возвращались назад, услаждая слух.
Словно прочитав ее мысли, отец неожиданно сказал:
— Я иду спать, Гизела. Ты тоже ложись. Фрау Бубин права, тебе надо как следует отдохнуть.
— Но ведь еще слишком рано!
— Сегодня спокойный вечер, — заметил он, — на редкость спокойный, но фрау Бубин некогда будет приглядеть за тобой, ей предстоит много хлопот, когда гости соберутся на ужин.
Интонация, с которой отец произнес эти слова, показалась ей странной. Гизела с удивлением на него посмотрела:
— Вы думаете, они станут буянить? Отец смутился.
— Разумеется, нет, — сказал он. — Они просто хорошо повеселятся. Но ты такая красивая. Ты взрослеешь и с каждым днем все больше и больше становишься похожей на свою мать. Не сомневаюсь, что к восемнадцати годам тебя придется сопровождать повсюду. Во всяком случае, тебе нельзя уже бегать где вздумается, как маленькой девочке.
Гизела была поражена:
— Это что-то новое, папа! Вы раньше никогда так не говорили.
— Просто мы вели очень скромный образ жизни и не бывали в таких городах, где красивая женщина, словно магнит, притягивает мужские взоры.
— Не стоит тревожиться, папа, — сказала Гизела. — Я сама могу о себе позаботиться. И в любом случае, не лучше ли обсудить это завтра, а не сейчас?
Взгляд отца вдруг как-то потух. Гизела знала, что ему, как и многим артистическим натурам, свойственны резкие перемены настроения. Только что он был полон энергии и жизненных сил, а в следующую минуту силы внезапно покидали его. Порой у нее возникало желание в буквальном смысле его поддержать, настолько слабым и беспомощным он тогда становился.
Словно признав правоту дочери, Пол Феррарис поднялся и направился к двери.
— Спокойной ночи, моя дорогая, — сказал он, зевая. — Ты такая же впечатлительная, как твоя мать. Но, как ты верно сказала, мы поговорим об этом завтра. Сейчас уже поздно.
С этими словами он вышел из маленькой комнаты в задней части дома, где фрау Бубин накрыла им стол.
Напротив гостиницы был ресторан, и во время ужина Гизела украдкой наблюдала за посетителями, расположившимися за столиками под тенью деревьев.
Фрау Бубин уговорила Феррариса и его дочь поужинать пораньше, потому что хотела обслужить их сама. Они с радостью согласились, тем более что оба очень проголодались.
Гизела прихватила с собой шаль на случай, если ей захочется прогуляться. Шаль великолепно шла к платью Гизелы, но пока она не стала ее надевать, а просто сложила шаль на коленях. Посмотрев за окно, Гизела подумала, что ложиться спать еще рано, что бы там ни говорил отец. Ей не терпелось поближе познакомиться с Венским лесом, о котором она столько слышала и так много читала. В ее представлении это было самое романтичное место в мире, и в том, что это действительно так, Гизела окончательно убедилась по дороге в гостиницу: стройные тополя, плакучие ивы, серебристые стволы берез на склонах холмов, поросших ракитой, привели ее в восхищение. Воздух был напоен дивным ароматом сирени, которая не успела еще отцвести.
Гизела вышла из комнаты, но вместо того, чтобы подняться по деревянной винтовой лестнице на второй этаж, она, почти не задумываясь, вышла через открытую дверь в сад. Впрочем, при ближайшем рассмотрении сад оказался всего лишь небольшой лужайкой, усыпанной благоухающими цветами. Лужайка была частью леса, и деревья, подступающие почти вплотную к дому, казались молчаливыми стражами-великанами, охраняющими гостиницу.
Какая вокруг красота! Отсюда, с холмов, видны были огни Вены, которые то появлялись, то исчезали в просветах между деревьями. Быстро темнело, и очертания домов становились расплывчатыми. Только величественный шпиль Святого Штефана серебрился в сумерках — прелюдии к наступающей ночи. Огни города были похожи на падающие звезды, и Гизела представила себе скрытое за густыми кронами небо, усыпанное настоящими звездами, сверкающими, как бриллианты на фоне мягчайшего бархата.
Это было настолько волнующе, что Гизеле казалось, будто у нее выросли крылья и она летит, едва касаясь земли.
Она готова была закружиться под тихую музыку, звучащую, словно звуки целесты, в шелесте ветвей и аромате невидимых цветов.
Слева между деревьями открылся просвет, и глазам девушки предстала долина Дуная.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13