Сразу же стала накрывать на стол и только один раз, вниматель-но взглянув на мужа, достала из буфета початую бутылку коньяка, рюмку, поставила их рядом с тарелкой и молча встала около стола, ожидая, когда Шитов умоется и переоденется.
Бутылку он заметил сразу, и сразу же легче стало. Дело не в коньяке, дело в Ирине, в его чудесной жене, которая понимает его без слов. Жена его единственный верный союзник! Он подошел к ней, мягко взял за плечи, потом в ладони лицо, губами прошелся по стрельчатым бровям, по морщинкам, крепко-крепко прижал к себе.
- Теплая ты у меня, Ирка! Замерз бы я без тебя, начисто замерз! Не люди кругом, а льдины колотые. Уедем мы скоро с тобой отсюда. Еще немного и уедем. В Россею-матушку. Опротиве-ли мне твои хохлы! Речи русской хочу! Надоели ваши "тильки-скильки"! Душу воротит! И ты по-русски выучишься, да?
Она кивнула.
- Это хорошо, что ты мало говоришь! У всех языки, как боталы, а о чем мелют, чёрт знает! Купим в России дом, огород будет, сад! Работать будем! Я ведь еще сильный! Чего лыбишься? Не веришь?
Шитов нагнулся, подхватил ее на руки, крутнулся по комнате. И она, обхватив его шею, прижалась к шершавой щеке. Он почувствовал ее слезы где-то у подбородка и понял их, потому что не баловал ее лаской... Наконец, он опустил ее на пол, а она прижалась ухом к его груди, где позорно трепыхалось стареющее сердце, и засмеялась, слизывая слезы с губ. А ведь смеялась она так же редко, как редко ласкал ее муж...
- Ничего! Ничего! Сердце - дело поправимое! Лопату в руки - и норма! Я землю знаю! С нее жизнь начинал! Знаешь, какие мозоли были? Бритвой режь! Да вот кровь людская быстро стирает их. Эх, сколько крови-то я пролил, Ирка! Время такое... Под старость буду эту кровь мозолями оттирать... Клин клином!
Хотел Шитов сказать еще: "Сына бы нам!" - но не сказал, вспомнил, как дервенеет лицо Ирины при этих словах. Пожалел ее. Подошел к буфету, вынул еще две рюмки и поставил их на стол. Потом подставил еще два стула к столу.
- Лейтенант придет.
Покраснела Ирина, - никогда он не сажал ее за стол, когда приходил кто-нибудь из его сотрудников. Сегодня был для нее особенный день...
Дмитрий пришел озабоченный, Шитов заметил это и уже через несколько минут бесцеремонно отослал Ирину.
Дмитрий подробно отвечал на вопросы, рассказывал сам, но чего-то не договаривал, или сомневался в чем-то...
Операцию Калиниченко организовал блестяще. Из района выехал не напрямую, а заехал в две деревни, что восточнее, и пополнил свой отряд десятком лучших людей из истребительных батальонов этих деревень. К дому Гнатюка подлетел вихрем. Мгновенно отрезал дом от огородов, кукурузного поля, соседних домов. Мышь не проскользнула бы сквозь его железные клещи. Один вошел во двор и дал очередь из автомата по печной трубе. Дмитрий оценил правильно. Это не было бравадой и лихачеством. Перепуганные Гнатюк, его жена, сын-мальчишка лет шестнадцати - буквально вывалились во двор. Калиниченко схватил старика за ворот, тряхнул так, что у того подкосились ноги, швырнул его на землю и спросил, как выстрелил:
- Где?
Ну, а дальше началась комедия, которая понятна была одному Дмитрию. И если он не мог не восхищаться актерством Гнатюка, то все же ему было не по себе от того, что с Калиниченко, храбрым, опытным офицером, поступили как с мальчишкой, тем более, что ему не совсем был ясен смысл шитовского плана. А положение, в которое попал начальник ОББ, было архидурац-ким. Он нагнал два взвода бойцов, переворошил весь дом и двор, перепугал не только Гнатюков, но и всю деревню, и не нашел даже следов бандитов. Самолично облазил он все пристройки: клуню, погреб, чердак, обстукал каждый метр пола, истыкал щупом весь сад, весь огород, все перетоптал там - и впустую.
Серым стал Калиниченко от злости и стыда. Когда уже все поняли, что дело не выгорело, он метался по двору, налетал то на старика, то на старуху, то на парнишку (тот держался нагло, злорадства не скрывал), а под конец сделал уже совершенную глупость: застрелил собаку, красивого, лохматого пса с коричневыми подглазниками. Вот тут-то и взбунтовался старый Гнатюк. Страха на лице как не бывало. Размахивая руками, он подскочил к Калиниченко и начал кричать ему в лицо, что будет жаловаться, что капитан ответит за беззаконие, что советская власть не позволит обижать честных людей... Калиниченко дал старику выговориться, не спуская с него глаз, а когда он закашлялся от крика, приказал арестовать его. Потом, уединив-шись в сельсовете, два часа допрашивал по какой-то ему понятной системе жителей деревни. В итоге забрал еще какого-то парня, и отряд двинулся в район.
...Шитов насторожился. Калиниченко не сказал ему, что арестовал Гнатюка. Парень-то, конечно, тот, у которого Дмитрий спрашивал про дом Гнатюка. Шитов не мог простить себе, что не дал Дмитрию точного адреса, и получилось, что Дмитрий, въехав в деревню, не смог определить, с какого края считать ему четвертый дом. Ошибка на уровне новичка.
- Гнатюк узнал тебя, как думаешь?
- Узнал, пожалуй, - подумав, ответил Дмитрий. - Был один взгляд.
- Плохо.
Шитов швырнул окурок в пепельницу, но промахнулся.
- Дрянь дело!
- Почему? - спросил Дмитрий.
- Калиниченко может расколоть старика.
Дмитрий, наконец, решился спросить:
- Илья Захарович, а что вы не хотите включить его в операцию? Мужик он дельный, правда, мне кажется, что грубостью он вредит отчасти, но вы бы видели, как Гнатюки разыгрывали из себя невинных! Я и не знаю, как с ними можно иначе, может быть не в свое дело суюсь, но...
Шитов перебил его.
- С ними можно и нужно иначе... Про Калиниченко ничего сказать не могу. План операции разрабатывался не только мной.
Будь Дмитрий поопытней, он бы, конечно, уловил фальшь в словах Шитова. Да и последний вариант с облавой возник неожиданно и исходил явно от Шитова. Но у Дмитрия сохранилась еще закваска фронтовых условий. Он привык выполнять приказы и не привык обсуждать их.
А Шитов уже давал указания.
- Как только Гнатюк вернется, начнешь вход в банду. Может это будет уже завтра. Я постараюсь помешать Калиниченко колоть старика, во всяком случае, больше трех дней я ему не дам. А еще, может быть, ты организуешь ему побег, впрочем, будет видно. С завтрашнего утра будь готов. А для этой лисы Гнатюка я приготовлю местечко в Сибири!
Потом они выпивали. Шитов заставил Дмитрия рассказать о некоторых его похождениях в разведроте, за которые у него были награды. Были уже оба под хмельком, когда во втором часу, как петушок царя Додона, затрепыхался телефон...
Калиниченко не извинился за позднее время и выщелкал всего одну, но почти ультимативную фразу:
- Совершенно неотложное дело. Через десять минут буду у вас.
И тут же трубка по-цыплячьи пискнула в ухо Шитову.
- С ним не соскучишься! - мрачно проговорил Шитов. - Расколол-таки Гнатюка. Представляю, как он его обработал!
- Вы думаете, он его бил?! - как-то испуганно и в то же время недоумевая спросил Дмитрий.
Шитов посмотрел на него, как смотрят на детей, спрашивающих про ребенка и капусту, и махнул рукой.
- А ну давай в ту комнату, да сиди тихо. Недооценил я этого хлюста! Ирина!
Ирина появилась мгновенно, точно все это время только и ждала, когда ее позовут.
- Все со стола! Быстро! Да шевелись же ты!
Дмитрию:
- Иди! Иди! И чтоб ни звука!
Сам схватил пепельницу, опростал ее, растащил стулья, внимательно осмотрел комнату, коврик у двери; потянул носом воздух, поморщился, подошел к буфету, открыл флакон одеколона и, прикрывая отверстие пальцем, несколько раз махнул вдоль комнаты. И наконец, подставив стул к радиоприемнику, сел рядом и начал гонять регулятором по шкале волн. Но вдруг вскочил, подбежал к буфету и из самого нижнего отделения, откуда-то изнутри вытащил маленький браунинг и зачем-то сунул его в карман брюк.
Дверь открывала Ирина. Калиниченко быстро вошел в комнату и без всякого вступления, как всегда сухо, но не без торжества или самодовольства:
- Лейтенант Сницаренко - бандеровский агент. И думаю, крупного масштаба. Гнатюк узнал его. Через полчаса я найду лошадь, на которой он ездил в деревню.
- Значит Гнатюк признался, что опознал в ночном госте нашего работника?
- Да.
- Признался сам или вы убедили его признаться?
Это был пустой ход. Шитов понимал. Но нужно было время, чтобы принять решение.
Вся физиономия Калиниченко засверкала наглостью, вызовом и уверенностью в себе.
- Я не убеждал его, Илья Захарович. Это дело следователя, а не мое. Я просто спустил его с лестницы. Мне не нужны его показания, повторяю, это дело следователя. Мне нужно было имя. Я его получил. Завтра утром Гнатюк может отказаться от своих слов, но завтра у меня в руках будут неопровержимые доказательства. А сейчас я настаиваю на аресте Сницаренко и, не желая устраивать дебаты, ставлю вас в известность, что в случае вашего отказа буду сразу же звонить в область.
Это хорошо, что он говорил так долго. Шитов принял решение.
- Звонить в область буду я. Вам же приказываю задержать, подчеркиваю, задержать лейтенанта Сницаренко, но так, чтобы волос не упал с его головы! Сумеете?
- Сумею.
В этом выскочке все-таки было что-то человеческое. Потому что Шитов явно увидел после своего приказа на лице начальника ОББ просто радость понятого человека. Увидел и впервые подумал, что не нужно было ему затевать всю эту историю, что, может быть, и сработались бы... И даже мелькнула мысль, что, если бы они сработались, со временем, возможно, Калиниченко замолвил бы и за него словечко там, наверху, где у него несомненно есть рука. Шитов был убежден в последнем, потому что знал: наглые в этом мире только сильные. Конечно, он знал, что бывают еще и так называемые "идейные", но "идейные" не выживают, когда спотыкаются. Калиниченко выжил. Значит, у него есть козыри.
Ну, да что теперь думать об этом! Теперь поздно и надо продолжать игру. Выигрыш окупит все.
Калиниченко ушел. Из смежной комнаты появился растерянный Дмитрий.
- Что будем делать, Илья Захарович? Я что-то ничего не понимаю!
Шитов нервно курил.
- И понимать нечего!
Он подошел к столу, некоторое время рылся там, достал и развернул на столе карту, потом достал оттуда же компас, проверил его, положил на стол.
- Сейчас ты выйдешь из моего дома и пойдешь по этой улице. Держись забора. Улицей попадешь в парк. За парком лес, за лесом кладбище. Пойдешь по компасу на юг километров шесть напрямую. Подойдешь как раз к тому краю деревни, где дом Гнатюка. Утром ты должен быть в бункере!
- Но, Илья Захарович! Гнатюка же ведь нет!
- Нет. Но есть его сын, есть жена. Или ты думаешь, они меньше знают, чем старик! Дави на обоих. Нагони страха за старика. Любыми путями - к утру в бункер! Утром Калиниченко может нагрянуть в село. В худшем случае, только в худшем, сразу не сдавайся... Пару выстрелов в воздух...
Видимо Шитов пожалел о последней фразе, потому добавил:
- Ну в общем, я этот вариант исключаю. Ты должен быть в бункере. На подходе компас выбрось.
Шитов сунулся было в карман, но замял это движение, для видимости вышел в соседнюю комнату, постоял там минуту и вышел к Дмитрию с браунингом в руке.
- Возьми.
- Зачем? У меня есть.
- Возьми! Он приносит удачу. Счастливый. Проверено. А теперь сядь перед дорогой.
Увидев, что в комнату вошла Ирина и стоит, рявкнул: "Сядь!".
Ушел Дмитрий Сницаренко от Шитова так же, как и пришел - через запасной выход...
IV
Когда подъезжаешь к незнакомому городу, всегда испытываешь радость, даже если в этот город гонит тебя беда. Незнакомый город заманчив как таинственный лабиринт. Каждый город - немного загадка, потому что это не просто количество домов и людей, но непременно кусочек истории, непременно какие-то имена, ну, а потом, у каждого города есть свое лицо, свой смысл, и смысл этот открывается постепенно, когда покидаешь вокзал, который, как правило в стороне, и идешь наугад, наощупь и чувствуешь учащение пульса жизни города и руководимый одним этим чутьем, не обращаясь ни к прохожим, ни к указателям, подходишь, наконец, к главным артериям. А потом поворот, еще поворот - и ты лицом к лицу с сердцем этого огромного, распластавшегося на сто сторон существа, именуемого городом. Теперь, чтобы отгадать загадку, уловить смысл, нужно идти очень медленно, смотреть внимательно, читать каждую вывеску, каждый указатель, каждую афишу, да как можно чаще смотреть в лица прохожим, и не только в лица - моды сезона тоже не последний фактор.
Бывает, что и дня достаточно, чтобы стать своим в чужом городе, а иногда проходят годы, а он тебе чужой, и ты не к месту...
В каждом городе много нового, а потому встреча с ним - всегда радость, если даже не ждет там тебя ничего хорошего.
Ну, а когда с нового города начинается жизнь; когда ты твердо уверен, что самое необыкно-венное должно произойти с тобой именно в этом городе, и если к тому же в сердце еще ни одной утраты, ни одной разлуки, ни одного разочарования, а лишь восторженная расположенность ко всему миру, ко всему в мире, то разве ты сможешь скрыть от посторонних волнение и радость, делая первые шаги по первым привокзальным улицам незнакомого города!
А Таня ничего и не скрывала. С откровенным любопытством рассматривала она прохожих, бесцеремонно задирала голову под вывесками и мемориальными досками и улыбалась каждому, кто обращал на нее внимание. Не было объяснения незнакомому, но радостному чувству тепла, что проникало в сердце, а шло от города, совсем чужого, совсем непонятного...
Таня остановилась на небольшой площади у здания с башенкой и часами. Статуи римских богов замыкали площадь у крыльев здания. Первый же прохожий сказал ей, что это бывшая городская ратуша. И хотя движение в этом месте было меньше, чем на других улицах, да и людей было меньше, Таня все же безошибочно почувствовала, что пришла к сердцу города.
Здесь, на этих улицах, в этих домах ей предстояло жить. Лечить людей, что проходят мимо, спешить на помощь в эти подъезды, пролеты, проходные дворы. Она была уверена, что город примет ее, потому что она уже полюбила его, необыкновенный город на холмах и под холмами. Она знала, что все будет хорошо, да все и так уже было хорошо. Плохо, что она одна и не с кем поделиться радостью, некого просто так обнять и расцеловать и увидеть свою радость в улыбке и глазах другого...
Вверх по проулку от ратуши она пересекла трамвайную линию и зашла в небольшой сквер отдохнуть и перекусить. Но скамеек в сквере было мало, свободных же вовсе не было. Наконец, она пристроилась на краю одной скамейки, открыла сумочку, занялась завтраком, что состоял из двух домашних пирожков. Один, подумав, она положила назад.
Напротив нее на освободившийся край скамейки как-то сразбегу не то что сел, а будто упал высокий молодой мужчина в офицерских сапогах, в желтой кожаной куртке с косыми кармана-ми. Он сел, и локти уперлись в колени, а ладони закрыли лицо, словно он собирался не просто заплакать, а навзрыд, по-бабьи, зареветь. Но - глупости! Реветь он, конечно, не собирался, а просто замер в этой позе, темнорусый чуб его сполз на руки и прикрыл их тонкие длинные пальцы. Поза могла означать только одно - беду. Это, видимо, заметили и соседи по скамейке. Они покосились на него и почему-то чуть-чуть отодвинулись, может быть из предубеждения, что беда заразна, может быть по другой причине. Во всяком случае, сочувствия на их лицах не было, и Тане стало немного досадно за людей. Прошло несколько минут, а мужчина по-прежнему сидел в той же позе, не пошевелившись. Таня пыталась представить, что могло произойти, что могло случиться у этого человека такого, что заставило его забыть обо всем вокруг и так вот захлестнуть ладонями лицо.
Но что гадать? Таня встала и направилась к выходу из сквера. У самых ворот она остановилась и неожиданно для себя самой, замирая от собственной смелости, подошла к мужчине на скамейке.
- Извините, пожалуйста.
Она сказала это, пожалуй, громче, чем следовало. женщины на скамейке недружелюбно, подозрительно как-то взглянули на нее. Она ответила им вызывающим взглядом и повторила:
- Извините, пожалуйста...
Мужчина поднял голову и некоторое время отсутствующе смотрел на нее. Он оказался совсем молодым и очень красивым, и Таня смутилась и растерялась.
Вот в его светлых глазах исчезла отрешенность, так поразившая Таню, сменилась сначала удивлением, потом вежливым вниманием.
- Вы не скажете, как пройти вон на ту гору?
Таня указала рукой на лесистый холм, что возвышался над городом в самом его конце и просматривался сквозь арку сквера.
- Высокий замок?
- Как? - переспросила Таня.
- Этот холм называется Высоким Замком.
Ему неудобно было сидеть перед ней, он встал и оказался чуть ли не на голову выше нее.
- Можно проехать трамваем до переезда, - не очень уверенно начал он. Но вдруг прямо и пристально посмотрел на Таню, так, что она захотела провалиться сквозь землю.
1 2 3 4 5 6