Ну увернётся отец Целестин раз, ну другой, ну третий, так ведь рано или поздно…Спаси нас всех Пресвятая Дева Мария!Уже убили Хёмунда — датчанин рассёк ему лоб. Отец Целестин успел подумать, что синяя краска с его роскошной бороды так и не успела отойти; мертвы уже десятки своих и ещё больше датчан; норвежцев оттеснили на корму корабля, где они встали спина к спине — ощетинившаяся железом кучка смертников, знающих, что пощады не будет, даже если они сами бросят оружие. И отец Целестин тоже среди них — ох и везёт ему сегодня! И к чему бы это?Похоже, что Господь Бог и все святые всё-таки вняли молитвам монаха, ибо норвежцы вовсе не заметили, а даны поздновато спохватились, когда с севера вдруг явились пять кораблей, один к одному похожих на дракары Эльгара. Бежать даны уже б не успели, и, как истинные викинги, они приняли бой, но на сей раз, столкнувшись с превосходящей силой, были смяты и в панике отступали на свои корабли. Отец Целестин расслышал возглас своего ярла:— Торин! Сам Один привёл тебя сюда!Этим самым Торином, видимо, и был норманн среднего роста, русоволосый и, ясное дело, с бородой, довольно аккуратно, на взгляд отца Целестина, подстриженной. Он в ответ приветственно поднял меч и спустя мгновение невероятной силы ударом вышвырнул одного из данов за борт.— Наша взяла! — заорал над ухом монаха кто-то из дружинников, и отец Целестин, видя, что непосредственная опасность ему больше не угрожает, сделал вполне естественную для святого отшельника вещь: выронив из руки окровавленный меч, он грохнулся на колени и стал истово молиться, да так, что не видел и не слышал ничего вокруг.Пришёл монах в себя оттого, что кто-то вылил на него целое ведро холодной морской воды (нет, это уже слишком, ну никакого понятия о вежливости у этих викингов!), и, открыв глаза, отец Целестин увидел над собой улыбающееся лицо ярла Эльгара. Кожаная куртка предводителя дружины прорвана, голова перевязана грязной, естественно, тряпкой, но в общем ярл вроде бы был в порядке.— Молодец, толстяк, — пробасил Эльгар. — Вот не думал, что ты такой шустрый. Гляди-ка, половину дружины перебили, а тебе хоть бы хны.Но тут лицо викинга омрачилось, а у отца Целестина упало сердце: это сколько же раненых придётся врачевать? Где я вам столько трав напасу, а?Выяснилось, что монах оказался прав.— С Торином беда, — сообщил Эльгар. — Вылечи, а не то…Норманн выразительно провёл пальцем по шее. Ш-шутник!Отец Целестин встал и огляделся. Сцепившись бортами, на волнах покачивались восемь кораблей, из них пять принадлежали этому… как его? …а, да, Торину, два своих и один датчанин. Два пиратских корабля успели-таки удрать. У-у, трусы! Ворон ворону глаз выклевал!Норманны стояли кругом, наблюдая за работой отца Целестина, озабоченно бормотавшего себе под нос непечатные эпитеты в адрес всех этих данов, норманнов и прочих нехристей, которые вместо того, чтобы сидеть дома, растить детей и работать на благо себе и обществу, машут мечами направо и налево. Нет, их всех определённо надо обращать в веру Христову! Авось поспокойнее станет в доброй старой Европе!У конунга Торина сильным ударом топора был разрублен правый бок, сломаны рёбра, и воздух входил в открытую рану, наполняя (как помнил монах из книг великого лекаря Гиппократа Греческого) рубашку, коей облачено лёгкое. Отец Целестин быстро наложил на рану кусок кожи, примотал его ремнём и дал указание заварить какую-то травку. Викинг хрипел, дыхание было тяжёлым, а лицо приобрело просто свинцовый цвет.— Умрёт… — вздохнул кто-то из дружины Торина, но отец Целестин метнул на викинга такой свирепый взгляд, что тот смешался и отступил за спины своих товарищей.— Не умрёт, — твёрдо сказал монах. — Я тут для чего, вы думаете? И вообще, ему нужно на берег. Эй, вы! Далеко до его дома? Мы ведь в ваших морях, и здесь ваши земли. Ну, говорите же!— При попутном ветре — два полных дня пути, — ответил молодой норманн, уже где-то заработавший шрам через всю щёку.— Ну так быстрее туда! — рявкнул монах. — Чем раньше он будет на берегу, тем скорее встанет на ноги.Его послушались. Невероятно, но этот толстый человек негласно получил право приказывать даже дружине Торина, хотя его там никто толком и знать не знал. Были отдельные смешки и возмущённые возгласы, но они быстро смолкли. Тело конунга перенесли на его корабль, под навес, и вверили рукам отца Целестина. А к монаху подошёл ярл Эльгар:— Слушай, толстяк, этот конунг — мой дальний родич. Мы дали клятву верности в жизни и смерти. Спаси его. — Норманн пытался говорить мягко и вежливо (по его понятиям). Отец Целестин только поджал губы.— Мне безразлично, кто он тебе. Я обязан помогать всем. Я помог бы даже умирающему дану или мавру.— Ты меня недослушал, толстяк…— Называй меня «отец Целестин», сколько можно повторять!— Так вот, слушай. — Норманн сдвинул брови. — Я иду к себе на север, в Тронхейм-фьорд. Ты же пойдёшь с дружиной Торина в его поселение. В Вадхейм. Спасёшь их конунга — и можешь быть свободен. Я отпускаю тебя. Умрёт — они убьют тебя… отец Целестин. Прощай. — Ярл повернулся и спрыгнул с палубы на свой корабль.— Эй, эй, Эльгар! — завопил вдруг монах. — Прикажи своим жеребцам принести сюда мои краски!Через четыре вместо обещанных двух дней пять дракаров дружины Торина из Вадхейма ударились форштевнями в прибрежный песок рядом со своим посёлком. Эльгар же повёл тронхеймские ладьи с добычей и изрядно поредевшим экипажем дальше на север.Так отец Целестин оказался в Вадхейме, где прожил уже восемь лет.И вот сейчас, в рождественскую ночь, монах сидел один в собственном (неслыханная роскошь!) домике, ограждённый толстыми бревенчатыми стенами от злой вьюги, пил великолепное красное вино (это у него называлось «разговением»), жевал зайчатину и размышлял о тщете и бренности всего сущего.Ему пятьдесят четыре года, жизнь, считай, прожита, а что он сумел сделать? В монастыре его научили одной истине, которую он всосал с молоком матери или, если можно так выразиться, с молоком козы, коим его выкармливал отец настоятель. Истина гласила: жить надо так, чтобы потом не надо было каяться перед Господом за бесцельно прожитые годы. И что же? Несколько десятков спасённых душ бывших идолопоклонников, ещё больше тех, кому пришлось врачевать не душу, а тело. Множество виденных стран и народов и, наконец, видимо, последнее пристанище в его жизни. Поселение Вадхейм на юго-западе Норвегии и семь сотен заблудших, которые никак не хотят уверовать в Истинного Бога, невзирая на почти девять лет проповедей, произносимых им почти ежедневно. Тоже мне, духовный пастырь. Твои овечки верят в сонмище идолов, возглавляемое каким-то Одином; твои слова вежливо выслушивают, кивают головой, ну а потом идут в капище, где стоят сии богомерзкие изваяния, и просят истуканов о том, о чём можно было попросить и Иисуса, причём с большим успехом. Мало того — отец Целестин ещё в первый год закатил грандиозный скандал на весь Вадхейм, прознав о том, что в капище имеют место и человеческие жертвоприношения. Призывая в свидетели и заступники, как обычно, всех святых, а также Святую Троицу и Деву Марию, отец Целестин сумел доказать необразованным норманнам, что сии деяния суть мерзость и что принести в жертву кролика, волка или курицу гораздо лучше, чем какого-нибудь раба, каковой может ещё послужить поселению. Собственно, это была единственная его победа на данном поприще, а десятки кроликов и прочих безвинных зверюшек были зарезаны тутошним жрецом (противный, кстати, тип) в честь этих Одинов, Торов, Фрейров и прочей пакости. Тьфу, грешники, прости Господи!Кстати, об «овечках». Ну, женщины здешние ещё ничего, хотя тоже… гм… все эти свободные языческие нравы до добра не доводят, а уж брак без венчания! Но это о нравах, а что до нравственности — холёные римлянки да гречанки просто вместилище порока по сравнению с этими гордыми дочерьми Севера, кои в случае чего и защитить себя сумеют. Вон три года назад: все мужчины в походе, так вызнали разбойники фризы, что в поселении одни бабы, дети да старики. Как-никак, расписные паруса Торина известны всей Балтике да Северному морю, и ушла вся его дружина числом в пять дракаров и двести и ещё тридцать мечей на юг. Вот фризы и сунулись в Вадхейм-фьорд. Двумя кораблями крепость взять хотели. Да, впрочем, какая это крепость… Видимость одна — брёвна в виде частокола, да ничего больше. Ох и показали же мы этим фризам, благо в каждой семье по самострелу, да и не по одному. Луки опять же. Словом, отбились с честью, из своих только шестерых потеряв. Вот тебе и слабый пол. Эх, жаль, что я монах…Мужчины тут тоже ещё те… Отец Целестин поморщился и поскорее отхлебнул из кубка, подаренного Торином. Варвары! Варвары, дикари и пьянчуги! Хорошо, хоть летом и духу их здесь нет — занимаются делом. Профессия, правда, у всех одна — пиратство да торговля, но, надо отдать должное, мореходы отменные. От Гардарики до Британии дружину Торина боятся как огня, и есть за что. Но когда возвращаются… ох-ох! Ораве здоровенных детин сидеть почти взаперти целую зиму — это воспринимается ими прямо как личное оскорбление от их божков, которым они так страстно поклоняются. Хорошо, хоть Торин человек железный и слушаются люди его, иначе бы бед принесли, а более всего на свои буйные головы… И как у него умения сдержать больше двух сотен отчаянных забияк хватает?Кстати, о Торине. Он сам рассказывал, что нарекли его так в честь карлика-дверга из местных легенд, потому что родился он совсем маленьким, недоношенным. Отец его, конунг Хлодвиг, видя такое совершенно невыносимое безобразие, нарёк младенца этим именем, подразумевая, что, может быть, дитя оправдает его смысл. Если выживет и вырастет. Как-никак, в переводе на цивилизованные языки «Торин» означает «отважный». Выжил, вырос и оправдал высокое доверие папаши. И сам хорош, и если б не жена — красавица, естественно, и, кстати, из словинов (была сосватана своим будущим супругом в Гардарике, из племени неких кривичей), — так вот, если б не жена, то пользовался бы он тут большим успехом у женщин. Росту — хорошо, хоть пять с половиной футов будет, но сложения весьма мощного, в плечах — что твой медведь, волосы светло-русые, и борода такая же, да чуть с проседью. Одним ударом лося валит. Но, к его чести, человек слова, вежливый (на норманнский манер, конечно), отца Целестина безмерно уважает и к советам его прислушивается. У монаха даже было подозрение, что Торин тайно сочувствует христианству, в которое его обращают битые восемь лет. Но всё равно в капище, паразит, ходит и даже обряды вершит, когда повод какой важный — урожай там или поход грабительский. А ещё конунг…Да и сам Вадхейм определённо нравился отцу Целестину. Да, отсутствует римская или византийская утончённость, но и в этой простоте есть что-то такое… неуловимое. Приученный к точности в документах, монах как мог, но провёл нечто вроде переписи населения и выяснил, что обитает здесь чуть больше семисот коренных жителей да душ сорок рабов, с которыми обращаются, между прочим, более чем сносно (опять же по суровым нордическим меркам). Ну, само собой, двести с лишним мужчин (читаем: воинов), столько же женщин, хотя нет, больше — это из-за естественной убыли мужского населения вследствие опасного образа жизни; остальные — старики (очень мало, редко кто до старости тут дотягивает) да дети с подростками.Сама деревня… ну, язык не поворачивается у видевшего Константинополь, Каир, Александрию, Рим и Багдад отца Целестина назвать это поселение городом. Деревня, окружённая сосновым частоколом, расположилась на склоне высокого холма, взобравшись на самый его гребень. Местность вокруг весьма гористая, сплошной хвойный лес да немного берёз, а дальше на север и восток поднималась горная цепь. Домов в Вадхейме было около полутора сотен — всё большие, бревенчатые, с узкими окнами и плоскими крышами. Некоторые стоят на сваях, другие вросли по самые окна в мох и камни. Живут в них сразу по несколько семей — нечто вроде эдаких общежитий, а неженатая молодёжь — так вообще в чём-то наподобие казармы, как римские легионеры времён Империи. Только Торин с семьёй да отец Целестин жили в отдельных домах, если так можно назвать обиталище монаха.Но изба, хоть это и не каменная твердыня монастыря, крепка и добротна. И лучшего жилища для студёной здешней зимы не придумаешь. Злые языки утверждали, что отец Целестин отгородился от людей и, мол, нехорошо быть такому видному мужчине одному, но монах не обращал на эти сплетни внимания и только вздыхал иногда: «Самих бы вас с детства в монастыре воспитать, попривыкли бы к отдельной келье, тихой да уютной». Жить в семейном доме для монаха вначале было сущим наказанием: дети орут, где-то за дощатой перегородкой любовная парочка устроилась (у-у, греховодники!), отхожее, простите, место одно на всех и то в виде неприличной, дурно пахнущей бочки. Им что — до них благотворное влияние цивилизации не добралось, комплексов, соответственно, никаких… Дети природы, так сказать.Вот и выпросил отец Целестин у Торина себе отдельный домик и получил его меньше чем за месяц. Жрец местный уж завидовал-завидовал, тоже такой же захотел. Как же, мол, так? Христианскому годи можно, а мне, предстоятелю истинной веры, значит, нельзя? Словом, отказал ему Торин.Надо сказать, что смолоду годи был неплохим парнем, не чурался хозяйственной мужской работы и даже недурно обращался с мечом, но вспыльчивость, обострённое самолюбие и ядовитый язык сослужили ему плохую службу — годи терпели, поскольку древних богов почитали не ради традиции, но верили в них, терпели, но не уважали. Поговаривали, что он и учеником прежнего годи стал лишь для того, чтобы обрести некую власть в селении, да не тут-то было: Торин отнюдь не пренебрегал обязанностями доброго конунга и важные для дальнейшей жизни и судьбы Вадхейма обряды проводил сам — и боги были неизменно благосклонны, а на годи были возложены недостойные конунга обременительные каждодневные культовые хлопоты: погода на завтра, чтобы куры лучше неслись, на охоте подстрелить не одного зайца, а двух, статую какую вовремя кровью жертвенной помазать и слова какие положено при этом произнести (будто бы могучий Тор останется в противном случае без обеда)… Жрец быстро понял, что просчитался, и оттого стал ещё более желчен, страшно похудел и высох, ходил высоко задрав подбородок с реденькой козлиной бородкой, отпускал по поводу всего встреченного едкие замечания и порою был совершенно невыносим…Обустроился отец Целестин весьма прочно. Дом опять же свой, люди его уважают, конунг подарки дарит, да и подношений за лечение предостаточно. Когда викинги в поход уходят, монах строго-настрого приказывает: книги, буде попадутся, не жечь, а ему привозить — и ведь привозят! За восемь лет большую библиотеку собрал — иной монастырь позавидует. Одних Библий штук двадцать, да Жития святых, вдобавок сочинения греческих и латинских авторов, да хроники древние. И стал тогда же монах вести хронограф Вадхейма, стал записывать местные легенды да сказки — авось пригодится кому. Вот тому же Видгниру — ему, как-никак, конунгом рано или поздно быть. Вспомнил отец Целестин молодость, то распятие, что сделал он для покоев Святейшего Папы — ведь оно бросило его в водоворот, вынесший бывшего инока обители святого Элеутерия на берега Норвегии, и сделал такое же, лики Господа да Девы Марии изобразил благообразно, крест вытесал резной на крышу и превратил свой домик в маленький храм. В ториновской добыче благовонный ладан обнаружил и для собственного удовольствия и во спасение души по воскресеньям (а календарь отец Целестин вёл преисправно) мессы да обедни отслуживал, распевая своим баритоном псалмы так, что все собаки в Вадхейме дружно ему подвывали. Бывало, раньше полдеревни на невиданное представление собиралось поглазеть, а потом ничего, привыкли. Один Видгнир только ходит да дочка Хагнира, Сигню. Иногда Торин с приближёнными зайдёт, посмотрит, головой покачает да потом опять махнёт рукой. Нужно ему это больно. Своих забот выше головы.Вот так и живём. Да что ещё монаху смиренному нужно? Ничего. Житьё устроено, душевное равновесие найдено, вот и доживай свой век в тиши и радости, отец Целестин.Отец Целестин широко зевнул, потянулся, поворочался в своём кресле, устраиваясь поудобнее, плеснул в кубок ещё вина и отправил в рот жирный кусок зайчатины. Душевное равновесие, говоришь? Ан нет, приятель. Прошедшие восемь лет не прошли для тебя даром, и ум твой не настолько притупился, чтобы не видеть одной простой вещи. Да, они варвары, разбойники, по-своему добрые и хорошие люди, но именно они сохранили какое-то давнее (страшно подумать — древнее и серьёзнее Ветхого и Нового Завета) и очень смутное предание о странных делах и событиях, происходивших в этих местах и южнее в совсем уж незапамятные времена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9