Ничего, когда война (тогда еще не начавшаяся, но всеми ожидаемая) кончится, можно будет спокойно заняться наукой. Сейчас лучше сражаться за свою страну, а не сидеть за книгами.
Лейтенанта фон Райхерта распределили в первую эскадру пикирующих бомбардировщиков, и как раз к его прибытию на место службы «Люфтваффе» получили новый самолет - «Юнкерс-87 В2», модификацию начавшего выпускаться в 1937 году пикировщика. Гунтер получил новенькую, только сошедшую с конвейера машину с бортовым номером 77. Стрелком и оператором-радистом к нему попал успевший послужить в Испании унтер-офицер Курт Мюллер. Последний оказался родом из Гамбурга. Болтун и весельчак, однако человек удивительно хозяйственный и прекрасно знающий свои обязанности. Гунтер и Курт вместе прошли через Польшу, Голландию, Францию… Теперь на очереди Англия.
Польша. Уже после окончания боевых действий, после неприятной аварийной посадки рядом со столицей съеденного Германией и союзницей-Россией государства лейтенант Райхерт получил отпуск и перед отъездом домой решил осмотреть Варшаву. Прежде бывать ему за границей не доводилось, а потому все было интересно. Гунтер бродит по старой части города, с непривычки смущаясь от взглядов поляков, настороженно, а то и враждебно косившихся на рыжеволосого немецкого лейтенанта в серо-сизой форме. Изредка по улицам проходили колонны техники, грохотали танки, кое-где виднелись разрушенные дома - поработали коллеги из второй эскадры, бомбившей Варшаву. В целом прогулка получилась хорошей, но возле католического костела, в который Гунтер собирался зайти, ему пришлось стать свидетелем крайне неприятной сцены. Возле собора стояло несколько военных грузовиков, и солдаты в форме войск SS выводили из храма каких-то ничем не примечательных личностей, заталкивая их в грузовики.
- Простите, - Гунтер обратился к офицеру в черном плаще с серебристыми знаками различия, соответствующими армейскому званию капитана. - Можно узнать, что здесь делается?
Гауптфюрер SS подозрительно оглядел не в меру любопытного пилота «Люфтваффе», но все же ответил, не вынимая сигареты изо рта:
- Евреи, господин лейтенант. Укрывались в церкви. Отказались пройти регистрацию и переселиться в еврейский квартал, выделенный для их проживания.
- Вот как? - Гунтер озадаченно потер переносицу. - Но здесь же храм… разве можно так?
- Это евреи, - безразлично пожав плечами, повторил гауптфюрер. - Им теперь не поможет и Папа Римский. А храм тут или публичный дом - не имеет значения…
И, не попрощавшись, офицер SS отошел. Когда грузовики уехали, Гунтеру расхотелось идти в костел, тем более что стоявший на ступенях пожилой священник смотрел на него, как на исчадие сатаны.
- Простите, - буркнул Гунтер, не выдержав испепеляющего взгляда ксендза, и, развернувшись, зашагал прочь, к вокзалу.
А в поезде он ехал в одном купе с толстеньким и розовощеким чиновником из ведомства Альфреда Розенберга, направлявшимся с каким-то докладом в Берлин. Говорили о войне, дальнейшей судьбе Европы, после того как Англия и Франция объявили войну Рейху. И вдруг выглядевший очень добродушным и приветливым толстяк помрачнел, сказав слова, надолго запомнившиеся Гунтеру:
- Знаете, молодой человек, наступившая война крайне необычна. Нет, в смысле танков и артиллерии все как и прежде, я имею в виду другое… От снарядов и пуль сейчас погибли всего несколько тысяч, а вот этим рукам, - чиновник вытянул вперед ладони, - предстоит истребить в десятки раз больше… Если вам однажды предложат съездить на экскурсию в новый исправительный лагерь под Варшавой, где мне приходится нынче служить, не соглашайтесь. Поберегите рассудок. Это очень плохое место.
Гунтер сначала не понял, о чем идет речь, но когда толстяк, открыв бутылку коньяку, стал разговорчивее и подробнее поведал о своей «работе», лейтенант Райхерт убедился: слова из «Майн Кампф» начали обретать видимое воплощение. Именем Бога Германия пошла против Бога…
Война - это просто: ты здесь, впереди враг. Врага следует уничтожить или принудить сдаться. Но убивать людей просто так, из-за «неправильного происхождения » или других политических убеждений?.. Что же происходит вокруг, а? «Правительство и Фюрер, одобрившие эту затею, роют себе яму, - подумал в тот момент Гунтер. - Подобного скотства не было со времен Нерона! А если о таких вот „исправительных лагерях“ узнают за границей (а ведь непременно узнают!) , на нас взъестся весь мир! От Китая до Бразилии… Как прикажете воевать против всей планеты?»
Гунтер понял - пока не поздно, нужно как-то остановить этот ужас. Образумить руководство, втолковать господам из рейхсканцелярии, что подобные вещи никогда не могут остаться скрытыми и безнаказанными? Только как это сделать?
Да никак!
Тебя и слушать не будут, а сказав слово против действий партии, 85 и Фюрера, ты рискуешь лишиться не только серебристых лейтенантских погон, но вдобавок можешь оказаться в учреждении вроде того, в котором служит улыбчивый чиновник, видимо, давно уяснивший, в какое дерьмо вляпался… Так что, дорогой Гунтер фон Райхерт, давай забудем о пьяных излияниях случайного попутчика и спокойно доберемся до родного поместья. Твое дело - честная война.
Райхерт, родовое гнездо на левом берегу Рейна, расположился среди лесов, покрывавших Арденны, у южных склонов хребта Айфель. Места, что и говорить, красивейшие почти не тронутые цивилизацией. Узенькие быстрые речки, огромные ели в три обхвата, чистый горный воздух, не изгаженный угольной пылью, или заводским дымом. Промышленные центры Рурской области гораздо севернее а здесь, почти на границе Люксембурга, - девственная природа, сохранявшая свой облик неизменным вот уже почти тысячелетие. Всего сотней километров южнее - легендарный Вормс, столица древнегерманских королей, город, откуда Гунтеров тезка с братьями Гернотом и Гизельхером некогда отправились к королю Этцелю, в свой последний поход. Говорят, что совсем неподалеку от этих краев находится место, где Хаген спрятал знаменитый клад Нибелунгов… Теперь лишь воды Рейна да Господь Бог знают, в каких глубинах покоится сокровище, погубившее Зигфрида и бургундских властителей…
Если отвлечься от непременных атрибутов технического прогресса, наподобие электрических столбов или узкоколейных железных дорог, проложенных вдоль склонов гряды, то Гунтеру иногда казалось, что здесь все осталось абсолютно таким же, как и во времена Фридриха Великого. Иногда, гуляя по лесу, он с напряжением ждал, что вот-вот расступится кустарник и на огромной поляне глазам предстанет бревенчатый частокол, приземистые грубоватые дома, а из ворот поселка покажутся с десяток бородатых всадников-готов с круглыми клепаными щитами и при оружии. Порой наваждение бывало столь явным, что уши отчетливо различали тюканье молотков в кузне и резкие выкрики дружинных молодцов… Совершенно, между прочим, понятные немцу, родившемуся полторы тысячи лет спустя.
Гунтеру так и хотелось сказать в пустоту: «Ик им Гуннар! Ик им матха-харья!» И готы поняли бы, что имеют дело с воином по имени Гуннар…
В неплохом знании молодым Райхертом готского, кстати, была серьезная заслуга отца. Детство Гунтера пришлось на двадцатые годы, времена для страны крайне нелегкие - инфляция, экономический и социальный кризис повлияли на все области жизни, включая и образование. В 1928 году Вальтеру фон Райхерту, преподавателю Кельнского университета, пришлось временно оставить работу - кафедру закрыли за неимением средств.
Вначале отец Гунтера переехал в поместье, рассчитывая год-два прожить на проценты с банковских вкладов, а потом, когда дела в государстве наладятся, вернуться к своей работе. Надежды оказались тщетны и необоснованны - инфляция сократила состояние Райхертов раз в пятнадцать, и теперь сумма в полмиллиона марок была не способна рассмешить даже уличного продавца спичек, Отцу пришлось зарабатывать деньги частными уроками в Кобленце, а мать, съездив в соседнюю Бельгию, продала в Антверпене большую часть драгоценностей. Слава Богу, скупщик оказался честным и отвалил за бриллианты прабабушки достаточную сумму в британских фунтах стерлингов.
Теперь семья могла жить, особо не нуждаясь, благо золотой английский соверен оставался таковым даже в Сибири, Турции или Японии. Однако о прежних благополучных временах царствования кайзера Вильгельма родители Гунтера вспоминали с изрядной тоской. Неожиданно наступившая, никому не нужная, погубившая Германию Веймарская демократия тупиц и казнокрадов воспринималась как дурной сон.
Гунтер довольно рано - в шесть лет - научился читать, и скучающий родитель, решив не отдавать ребенка в школу («Где взять столько денег? Прикажете одолжить у господ социал-демократов?») , решил сам преподать чаду курс обычной средней школы, с некоторыми, правда, дополнениями. Таким образом, точным наукам в плане обучения отводилось совсем немного времени - Райхерт-старший в основном напирал на историю и языки. Недоумевающей супруге безработный профессор мотивировал свои действия таким образом:
- Дорогая, когда Гунтер вырастет, он сможет уехать из этой Богом проклятой страны. В Америку, например! Там всегда нужны люди с головой.
Получилось так, что, кроме необходимого в Америке английского, Гунтер сносно говорил на стародатском, готском и норманно-французском - языках насквозь мертвых, но, по понятиям отца, совершенно необходимых в жизни. Мама хваталась за голову, постоянно выслушивая от мужа и сына чудовищную ахинею, которую они несли целыми неделями - пять дней профессор говорил с сыном на наречии викингов, следующие пять посвящались редуцированным готским глаголам, потом наступала очередь старофранцузского. Казалось, этому кошмару не будет конца.
- Зато он вырастет образованным человеком! - с гордостью заявлял Вальтер фон Райхерт и тут же, оборачиваясь к Гунтеру, давал новое задание: - Подтверди, пожалуйста, маме мои слова на наваррском диалекте.
Смышленое дитя немедленно выдавало языколомную и для обычного человека донельзя непонятную фразу, долженствующую обозначать: «Да, мол, я стану образованным!» Кошмар кончился в начале тридцатых годов, когда на выборах победила Национал-социалистическая рабочая партия Германии. Новый канцлер, господин Гитлер, незамедлительно сумел раздобыть денег на финансирование образования (будто раньше их не было…) , и Вальтер фон Райхерт получил приглашение вернуться в университет. Гунтер, сдав положенные экзамены, окончил школу в Кобленце, затем два года учился у отца в Кельне, но, когда пришло время выбирать между обычной службой в армии и поступлением в летное училище, решил стать офицером «Люфтваффе». Как ни странно, знание мертвых языков на избранном поприще ему вовсе не пригодилось…
Да, кошмар кончился в 1933 году. Пятнадцати лет нестабильности, экономической и социальной анархии, последствий Версальского мира словно и не было. Народ почувствовал - начал возвращаться порядок… За какие-то полтора года почти не стало безработных, начались стройки, снова ввели поддержанную буквально всеми всеобщую воинскую повинность. А это означало, что в стране опять будет сильная армия! Наконец, после полутора десятков лет в Германии начали отмечать праздники…
Да, именно праздников очень недоставало Гунтеру в детстве. Конечно же, Рождество или дни рождения в семье отмечали всегда, как бы ни было плохо с деньгами или продуктами, но разве обычное домашнее торжество может сравниться с ликованием сотен тысяч собравшихся вместе людей? Гунтер в сентябре тридцать седьмого оказался а Берлине и стал свидетелем приезда Бенито Муссолини - этот день настолько поразил его воображение, что он долго не мог прийти в себя. Берлин преобразился - и без того чистый и ухоженный город сиял ослепительной, невероятной чистотой. От Бранденбургских ворот до Вест-Энда протянулась огромная триумфальная аллея - драпировки зданий, гирлянды, искусно перевязанные полотнища знамен, бюсты римских императоров, национальные флаги… По всему протяжению Унтер-ден-Линден возвышались сотни белых колонн с позолоченными немецкими орлами на верхушках. И потрясающая музыка Рихарда Вагнера, цветы, тысячи горожан на улицах, встречающих огромную открытую машину, в которой стоя ехали двое вождей…
Гунтер, поддавшись общему порыву, пошел на вечерний митинг на олимпийском стадионе - благо время было. Тут-то он впервые в жизни ощутил себя настоящей частью огромной силы, именуемой народом. Обомлев, он стоял в густой толпе, наблюдая, как в вечернее небо ударили лучи десятков прожекторов, образовав на черных облаках огненный квадрат. Режущий глаза свет выхватил главную трибуну с золотым государственным гербом, справа и слева на колоннах громоздились титанические чаши с бушующим живым пламенем; потом к арене устремился поток тридцати тысяч знамен, вспыхивающие в лучах серебряные наконечники, бахрома, феерия белого, красного, черного, зеленого - национальных цветов Германии и Италии. Гунтер не почувствовал, как сами собой потекли слезы, - все забивало чувство восторга, гордости за свою страну, радости от того, что ты немец!..
- Представление в стиле ревю, - недовольным голосом охарактеризовал потом Райхерт-старший впечатления сына от поездки в столицу. - Кабаре, только очень большое.
- Папа! - возмутился Гунтер. - Как ты можешь так?!
- Могу, - спокойно ответил Вальтер, не меняя хмурого выражения лица. - Ты, дорогой мой, в своем училище совершенно оторвался от жизни. Я понимаю, получить офицерские погоны может только немец, но у меня в Кельне, например, учатся и… э… другие. Вернее, учились.
- Не понял?
Старший сделал паузу, достал сигару из коробочки, откусил кончик и, искоса посмотрев на сына, продолжил, но уже потише:.
- За золотым сиянием сцены всегда скрывается грубая реальность кулис. У нас в этом семестре выставили нескольких студентов и преподавателей. Представь себе, только за то, что они не немцы ! Но это полбеды, хотя многие из исключенных подавали надежды. Вообрази, ко мне явился господин из полиции, политической, кстати, и вежливо попросил прекратить переписку с Оксфордом!
- Почему? - искренне удивился Гунтер.
- Не знаю. Попросил и все. А я, между прочим, не могу нормально работать без корреспонденции с оксфордской кафедры древних языков. Доктор Джон Толкин присылал интереснейшие материалы по древнеанглийскому… Впрочем, ты его не знаешь…
- Но при чем тут Гестапо? - Гунтер вскочил и заходил вперед-назад по комнате. - Наука есть наука, зачем полицейским лезть в дела, в которых они совершенно не смыслят?
- Реальность, - пожав плечами, повторил Вальтер. - Мне дали некоторые разъяснения. Понимаешь, дело в единстве нации, которым ты так восхищаешься. Сотрудник полиции сказал, что Германии не нужны услуги англичан. У нас мол, головы лучше, чем у иностранцев. Зачем подрывать немецкую науку чужими мыслями, наверняка враждебными? Немецкая наука - для немцев, а не для англосаксов… «Если вы не прекратите переписку, могут последовать неприятности», - вот дословная реконструкция речи моего визитера. Думай.
После этого разговора Гунтер впервые начал понимать, что Германия покатилась под уклон. Не может быть счастливой страна, в которой ученым запрещают общение с коллегами только потому, что они живут в чужой стране и не являются поклонниками Фюрера…
Внешнее же величие страны росло и преумножалось. Месяц - перестала существовать Польша. Две недели - Голландия. Неделя - Норвегия. Сорок дней - Франция. Щелк-щелк, не страны, а лесные орешки. И праздники, торжества, феерии… Победы. Война.
Снова в мире установился стереотип при слове «немцы» - злобные личности в медвежьих шкурах, рогатых шлемах и с боевыми топорами. И поют «Хорста Весселя». Мрачная картинка…
Гунтер позднее начал все чаще замечать вещи, названные отцом «грубой реальностью кулис», но по привычке относил закрытие еврейских магазинов, высылку за границу писателей или патологическую нелюбовь партии к Церкви обычными недоразумениями или же самовольными действиями мелких руководителей. Но едва лишь двигатель семьдесят седьмой машины начинал утробно фыркать, а рука ложилась на штурвал - все несуразности моментально забывались. Он же воюет против настоящих врагов, у них такое же оружие, а думать, зачем и почему поляки, французы или голландцы стали теперь врагами, времени не оставалось. Пусть эти трудности разрешают политики. Армия должна выполнять приказ и оставаться вне берлинских дрязг и идеологических перлов. Рейхсвер всегда был вне политики. Поэтому-то, кстати, Гунтер отклонил однажды предложение вступить в НСДАП - что он забыл в партии? Никаких репрессий, впрочем, не последовало - чиновник, наведавшийся в первую эскадру, отнесся к решению Гунтера и многих других офицеров с пониманием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9
Лейтенанта фон Райхерта распределили в первую эскадру пикирующих бомбардировщиков, и как раз к его прибытию на место службы «Люфтваффе» получили новый самолет - «Юнкерс-87 В2», модификацию начавшего выпускаться в 1937 году пикировщика. Гунтер получил новенькую, только сошедшую с конвейера машину с бортовым номером 77. Стрелком и оператором-радистом к нему попал успевший послужить в Испании унтер-офицер Курт Мюллер. Последний оказался родом из Гамбурга. Болтун и весельчак, однако человек удивительно хозяйственный и прекрасно знающий свои обязанности. Гунтер и Курт вместе прошли через Польшу, Голландию, Францию… Теперь на очереди Англия.
Польша. Уже после окончания боевых действий, после неприятной аварийной посадки рядом со столицей съеденного Германией и союзницей-Россией государства лейтенант Райхерт получил отпуск и перед отъездом домой решил осмотреть Варшаву. Прежде бывать ему за границей не доводилось, а потому все было интересно. Гунтер бродит по старой части города, с непривычки смущаясь от взглядов поляков, настороженно, а то и враждебно косившихся на рыжеволосого немецкого лейтенанта в серо-сизой форме. Изредка по улицам проходили колонны техники, грохотали танки, кое-где виднелись разрушенные дома - поработали коллеги из второй эскадры, бомбившей Варшаву. В целом прогулка получилась хорошей, но возле католического костела, в который Гунтер собирался зайти, ему пришлось стать свидетелем крайне неприятной сцены. Возле собора стояло несколько военных грузовиков, и солдаты в форме войск SS выводили из храма каких-то ничем не примечательных личностей, заталкивая их в грузовики.
- Простите, - Гунтер обратился к офицеру в черном плаще с серебристыми знаками различия, соответствующими армейскому званию капитана. - Можно узнать, что здесь делается?
Гауптфюрер SS подозрительно оглядел не в меру любопытного пилота «Люфтваффе», но все же ответил, не вынимая сигареты изо рта:
- Евреи, господин лейтенант. Укрывались в церкви. Отказались пройти регистрацию и переселиться в еврейский квартал, выделенный для их проживания.
- Вот как? - Гунтер озадаченно потер переносицу. - Но здесь же храм… разве можно так?
- Это евреи, - безразлично пожав плечами, повторил гауптфюрер. - Им теперь не поможет и Папа Римский. А храм тут или публичный дом - не имеет значения…
И, не попрощавшись, офицер SS отошел. Когда грузовики уехали, Гунтеру расхотелось идти в костел, тем более что стоявший на ступенях пожилой священник смотрел на него, как на исчадие сатаны.
- Простите, - буркнул Гунтер, не выдержав испепеляющего взгляда ксендза, и, развернувшись, зашагал прочь, к вокзалу.
А в поезде он ехал в одном купе с толстеньким и розовощеким чиновником из ведомства Альфреда Розенберга, направлявшимся с каким-то докладом в Берлин. Говорили о войне, дальнейшей судьбе Европы, после того как Англия и Франция объявили войну Рейху. И вдруг выглядевший очень добродушным и приветливым толстяк помрачнел, сказав слова, надолго запомнившиеся Гунтеру:
- Знаете, молодой человек, наступившая война крайне необычна. Нет, в смысле танков и артиллерии все как и прежде, я имею в виду другое… От снарядов и пуль сейчас погибли всего несколько тысяч, а вот этим рукам, - чиновник вытянул вперед ладони, - предстоит истребить в десятки раз больше… Если вам однажды предложат съездить на экскурсию в новый исправительный лагерь под Варшавой, где мне приходится нынче служить, не соглашайтесь. Поберегите рассудок. Это очень плохое место.
Гунтер сначала не понял, о чем идет речь, но когда толстяк, открыв бутылку коньяку, стал разговорчивее и подробнее поведал о своей «работе», лейтенант Райхерт убедился: слова из «Майн Кампф» начали обретать видимое воплощение. Именем Бога Германия пошла против Бога…
Война - это просто: ты здесь, впереди враг. Врага следует уничтожить или принудить сдаться. Но убивать людей просто так, из-за «неправильного происхождения » или других политических убеждений?.. Что же происходит вокруг, а? «Правительство и Фюрер, одобрившие эту затею, роют себе яму, - подумал в тот момент Гунтер. - Подобного скотства не было со времен Нерона! А если о таких вот „исправительных лагерях“ узнают за границей (а ведь непременно узнают!) , на нас взъестся весь мир! От Китая до Бразилии… Как прикажете воевать против всей планеты?»
Гунтер понял - пока не поздно, нужно как-то остановить этот ужас. Образумить руководство, втолковать господам из рейхсканцелярии, что подобные вещи никогда не могут остаться скрытыми и безнаказанными? Только как это сделать?
Да никак!
Тебя и слушать не будут, а сказав слово против действий партии, 85 и Фюрера, ты рискуешь лишиться не только серебристых лейтенантских погон, но вдобавок можешь оказаться в учреждении вроде того, в котором служит улыбчивый чиновник, видимо, давно уяснивший, в какое дерьмо вляпался… Так что, дорогой Гунтер фон Райхерт, давай забудем о пьяных излияниях случайного попутчика и спокойно доберемся до родного поместья. Твое дело - честная война.
Райхерт, родовое гнездо на левом берегу Рейна, расположился среди лесов, покрывавших Арденны, у южных склонов хребта Айфель. Места, что и говорить, красивейшие почти не тронутые цивилизацией. Узенькие быстрые речки, огромные ели в три обхвата, чистый горный воздух, не изгаженный угольной пылью, или заводским дымом. Промышленные центры Рурской области гораздо севернее а здесь, почти на границе Люксембурга, - девственная природа, сохранявшая свой облик неизменным вот уже почти тысячелетие. Всего сотней километров южнее - легендарный Вормс, столица древнегерманских королей, город, откуда Гунтеров тезка с братьями Гернотом и Гизельхером некогда отправились к королю Этцелю, в свой последний поход. Говорят, что совсем неподалеку от этих краев находится место, где Хаген спрятал знаменитый клад Нибелунгов… Теперь лишь воды Рейна да Господь Бог знают, в каких глубинах покоится сокровище, погубившее Зигфрида и бургундских властителей…
Если отвлечься от непременных атрибутов технического прогресса, наподобие электрических столбов или узкоколейных железных дорог, проложенных вдоль склонов гряды, то Гунтеру иногда казалось, что здесь все осталось абсолютно таким же, как и во времена Фридриха Великого. Иногда, гуляя по лесу, он с напряжением ждал, что вот-вот расступится кустарник и на огромной поляне глазам предстанет бревенчатый частокол, приземистые грубоватые дома, а из ворот поселка покажутся с десяток бородатых всадников-готов с круглыми клепаными щитами и при оружии. Порой наваждение бывало столь явным, что уши отчетливо различали тюканье молотков в кузне и резкие выкрики дружинных молодцов… Совершенно, между прочим, понятные немцу, родившемуся полторы тысячи лет спустя.
Гунтеру так и хотелось сказать в пустоту: «Ик им Гуннар! Ик им матха-харья!» И готы поняли бы, что имеют дело с воином по имени Гуннар…
В неплохом знании молодым Райхертом готского, кстати, была серьезная заслуга отца. Детство Гунтера пришлось на двадцатые годы, времена для страны крайне нелегкие - инфляция, экономический и социальный кризис повлияли на все области жизни, включая и образование. В 1928 году Вальтеру фон Райхерту, преподавателю Кельнского университета, пришлось временно оставить работу - кафедру закрыли за неимением средств.
Вначале отец Гунтера переехал в поместье, рассчитывая год-два прожить на проценты с банковских вкладов, а потом, когда дела в государстве наладятся, вернуться к своей работе. Надежды оказались тщетны и необоснованны - инфляция сократила состояние Райхертов раз в пятнадцать, и теперь сумма в полмиллиона марок была не способна рассмешить даже уличного продавца спичек, Отцу пришлось зарабатывать деньги частными уроками в Кобленце, а мать, съездив в соседнюю Бельгию, продала в Антверпене большую часть драгоценностей. Слава Богу, скупщик оказался честным и отвалил за бриллианты прабабушки достаточную сумму в британских фунтах стерлингов.
Теперь семья могла жить, особо не нуждаясь, благо золотой английский соверен оставался таковым даже в Сибири, Турции или Японии. Однако о прежних благополучных временах царствования кайзера Вильгельма родители Гунтера вспоминали с изрядной тоской. Неожиданно наступившая, никому не нужная, погубившая Германию Веймарская демократия тупиц и казнокрадов воспринималась как дурной сон.
Гунтер довольно рано - в шесть лет - научился читать, и скучающий родитель, решив не отдавать ребенка в школу («Где взять столько денег? Прикажете одолжить у господ социал-демократов?») , решил сам преподать чаду курс обычной средней школы, с некоторыми, правда, дополнениями. Таким образом, точным наукам в плане обучения отводилось совсем немного времени - Райхерт-старший в основном напирал на историю и языки. Недоумевающей супруге безработный профессор мотивировал свои действия таким образом:
- Дорогая, когда Гунтер вырастет, он сможет уехать из этой Богом проклятой страны. В Америку, например! Там всегда нужны люди с головой.
Получилось так, что, кроме необходимого в Америке английского, Гунтер сносно говорил на стародатском, готском и норманно-французском - языках насквозь мертвых, но, по понятиям отца, совершенно необходимых в жизни. Мама хваталась за голову, постоянно выслушивая от мужа и сына чудовищную ахинею, которую они несли целыми неделями - пять дней профессор говорил с сыном на наречии викингов, следующие пять посвящались редуцированным готским глаголам, потом наступала очередь старофранцузского. Казалось, этому кошмару не будет конца.
- Зато он вырастет образованным человеком! - с гордостью заявлял Вальтер фон Райхерт и тут же, оборачиваясь к Гунтеру, давал новое задание: - Подтверди, пожалуйста, маме мои слова на наваррском диалекте.
Смышленое дитя немедленно выдавало языколомную и для обычного человека донельзя непонятную фразу, долженствующую обозначать: «Да, мол, я стану образованным!» Кошмар кончился в начале тридцатых годов, когда на выборах победила Национал-социалистическая рабочая партия Германии. Новый канцлер, господин Гитлер, незамедлительно сумел раздобыть денег на финансирование образования (будто раньше их не было…) , и Вальтер фон Райхерт получил приглашение вернуться в университет. Гунтер, сдав положенные экзамены, окончил школу в Кобленце, затем два года учился у отца в Кельне, но, когда пришло время выбирать между обычной службой в армии и поступлением в летное училище, решил стать офицером «Люфтваффе». Как ни странно, знание мертвых языков на избранном поприще ему вовсе не пригодилось…
Да, кошмар кончился в 1933 году. Пятнадцати лет нестабильности, экономической и социальной анархии, последствий Версальского мира словно и не было. Народ почувствовал - начал возвращаться порядок… За какие-то полтора года почти не стало безработных, начались стройки, снова ввели поддержанную буквально всеми всеобщую воинскую повинность. А это означало, что в стране опять будет сильная армия! Наконец, после полутора десятков лет в Германии начали отмечать праздники…
Да, именно праздников очень недоставало Гунтеру в детстве. Конечно же, Рождество или дни рождения в семье отмечали всегда, как бы ни было плохо с деньгами или продуктами, но разве обычное домашнее торжество может сравниться с ликованием сотен тысяч собравшихся вместе людей? Гунтер в сентябре тридцать седьмого оказался а Берлине и стал свидетелем приезда Бенито Муссолини - этот день настолько поразил его воображение, что он долго не мог прийти в себя. Берлин преобразился - и без того чистый и ухоженный город сиял ослепительной, невероятной чистотой. От Бранденбургских ворот до Вест-Энда протянулась огромная триумфальная аллея - драпировки зданий, гирлянды, искусно перевязанные полотнища знамен, бюсты римских императоров, национальные флаги… По всему протяжению Унтер-ден-Линден возвышались сотни белых колонн с позолоченными немецкими орлами на верхушках. И потрясающая музыка Рихарда Вагнера, цветы, тысячи горожан на улицах, встречающих огромную открытую машину, в которой стоя ехали двое вождей…
Гунтер, поддавшись общему порыву, пошел на вечерний митинг на олимпийском стадионе - благо время было. Тут-то он впервые в жизни ощутил себя настоящей частью огромной силы, именуемой народом. Обомлев, он стоял в густой толпе, наблюдая, как в вечернее небо ударили лучи десятков прожекторов, образовав на черных облаках огненный квадрат. Режущий глаза свет выхватил главную трибуну с золотым государственным гербом, справа и слева на колоннах громоздились титанические чаши с бушующим живым пламенем; потом к арене устремился поток тридцати тысяч знамен, вспыхивающие в лучах серебряные наконечники, бахрома, феерия белого, красного, черного, зеленого - национальных цветов Германии и Италии. Гунтер не почувствовал, как сами собой потекли слезы, - все забивало чувство восторга, гордости за свою страну, радости от того, что ты немец!..
- Представление в стиле ревю, - недовольным голосом охарактеризовал потом Райхерт-старший впечатления сына от поездки в столицу. - Кабаре, только очень большое.
- Папа! - возмутился Гунтер. - Как ты можешь так?!
- Могу, - спокойно ответил Вальтер, не меняя хмурого выражения лица. - Ты, дорогой мой, в своем училище совершенно оторвался от жизни. Я понимаю, получить офицерские погоны может только немец, но у меня в Кельне, например, учатся и… э… другие. Вернее, учились.
- Не понял?
Старший сделал паузу, достал сигару из коробочки, откусил кончик и, искоса посмотрев на сына, продолжил, но уже потише:.
- За золотым сиянием сцены всегда скрывается грубая реальность кулис. У нас в этом семестре выставили нескольких студентов и преподавателей. Представь себе, только за то, что они не немцы ! Но это полбеды, хотя многие из исключенных подавали надежды. Вообрази, ко мне явился господин из полиции, политической, кстати, и вежливо попросил прекратить переписку с Оксфордом!
- Почему? - искренне удивился Гунтер.
- Не знаю. Попросил и все. А я, между прочим, не могу нормально работать без корреспонденции с оксфордской кафедры древних языков. Доктор Джон Толкин присылал интереснейшие материалы по древнеанглийскому… Впрочем, ты его не знаешь…
- Но при чем тут Гестапо? - Гунтер вскочил и заходил вперед-назад по комнате. - Наука есть наука, зачем полицейским лезть в дела, в которых они совершенно не смыслят?
- Реальность, - пожав плечами, повторил Вальтер. - Мне дали некоторые разъяснения. Понимаешь, дело в единстве нации, которым ты так восхищаешься. Сотрудник полиции сказал, что Германии не нужны услуги англичан. У нас мол, головы лучше, чем у иностранцев. Зачем подрывать немецкую науку чужими мыслями, наверняка враждебными? Немецкая наука - для немцев, а не для англосаксов… «Если вы не прекратите переписку, могут последовать неприятности», - вот дословная реконструкция речи моего визитера. Думай.
После этого разговора Гунтер впервые начал понимать, что Германия покатилась под уклон. Не может быть счастливой страна, в которой ученым запрещают общение с коллегами только потому, что они живут в чужой стране и не являются поклонниками Фюрера…
Внешнее же величие страны росло и преумножалось. Месяц - перестала существовать Польша. Две недели - Голландия. Неделя - Норвегия. Сорок дней - Франция. Щелк-щелк, не страны, а лесные орешки. И праздники, торжества, феерии… Победы. Война.
Снова в мире установился стереотип при слове «немцы» - злобные личности в медвежьих шкурах, рогатых шлемах и с боевыми топорами. И поют «Хорста Весселя». Мрачная картинка…
Гунтер позднее начал все чаще замечать вещи, названные отцом «грубой реальностью кулис», но по привычке относил закрытие еврейских магазинов, высылку за границу писателей или патологическую нелюбовь партии к Церкви обычными недоразумениями или же самовольными действиями мелких руководителей. Но едва лишь двигатель семьдесят седьмой машины начинал утробно фыркать, а рука ложилась на штурвал - все несуразности моментально забывались. Он же воюет против настоящих врагов, у них такое же оружие, а думать, зачем и почему поляки, французы или голландцы стали теперь врагами, времени не оставалось. Пусть эти трудности разрешают политики. Армия должна выполнять приказ и оставаться вне берлинских дрязг и идеологических перлов. Рейхсвер всегда был вне политики. Поэтому-то, кстати, Гунтер отклонил однажды предложение вступить в НСДАП - что он забыл в партии? Никаких репрессий, впрочем, не последовало - чиновник, наведавшийся в первую эскадру, отнесся к решению Гунтера и многих других офицеров с пониманием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9