Чем ближе они подходили к передовой, тем больше теней металось вокруг них. Сквозь шум стали пробиваться команды и вопли раненых. В последнюю минуту Матюхин свернул вправо и пошел не в обозначаемый пулеметчиками проход, а по немецким следам. Поскольку противник выдвигался отделениями, гуськом, он протоптал заметные тропки.
Уже за линией обороны, за первыми окопчиками – замаскированными и тщательно оборудованными – ребята столкнулись с немецкими санитарами. С носилками в руках немцы испуганной трусцой бежали к передовой и, налетев на разведчиков, остановились, словно радуясь остановке.– Много раненых? – выдохнул один из них хриплым, прокуренным баском.– Хватает, – хмуро ответил Матюхин. – Какого полка?– Семьдесят третьего, гренадерского, – поспешно ответил второй, и Матюхин начальственно спросил:– Штурмбаннфюрера Кребса не видели? Здесь должны быть его машины.– Никак нет. Но какие-то машины стоят вон там, за дзотами. Слева.– Спасибо, – поблагодарил Матюхин и опять хмуро буркнул: – Боюсь, у вас будет много работы.Николаем Сутоцким опять овладело ощущение веселой удачи, и он не удержался и прошипел:– Шнель! Шнель!Немецкие санитары, втягивая головы в плечи, поспешно засеменили к передовой, а разведчики приняли вправо и стали обходить хорошо замаскированные землянки. Возле них стояли люди, слышался говор и звуки команд, отдаваемых, видимо, по телефону. Вероятно, здесь размещался командный пункт.Мимо пробегали и проходили солдаты и офицеры противника – занятые, обеспокоенные явной неудачей, проскакали запряженные в фуру тяжелые кони, и ездовой, нахлестывая кнутом, гортанно крикнул разведчикам, чтобы они посторонились.Никому не было до них дела, никого они не интересовали. Только в километре от передовой они столкнулись с целым взводом солдат, которые спешили вперед – может быть, пополнение, а может, смена потрепанных частей. Их командир, низенький, толстенький, деловито осведомился, почему они идут в тыл от передовой.– Люди штурмбаннфюрера Кребса, – ответил Матюхин. – Выполняли особое задание.Матюхин достаточно хорошо знал, как на армейских офицеров действует одно упоминание эсэсовских чинов, и потому даже не остановился, а пошел дальше. Он не видел, как толстенький немец потоптался и повел свой взвод к передовой.Потом, словно спросонья, стала бить советская артиллерия, и сзади легли ее разрывы, позднее они легли и впереди, в деревне, и еще где-то и стороне. В деревне сразу разгорелся пожар, и Матюхин сошел с полевой, слабо накатанной дороги на скаты высоты – свет пожара освещал их, на темном фоне скатов они были менее заметны.Они шли размеренным быстрым шагом, шли молча к дальнему лесу. Переваливая высоту по дороге к перелескам, разведчики постояли, прислушиваясь к тарахтению самолетных моторов – над ними прошли легкие ночные бомбардировщики. Сутоцкий искоса посмотрел на Матюхина и спросил:– А кто такой штурмбаннфюрер Кребс?– Понятия не имею, – пожал плечами Андрей.Ночной бой, пожалуй, не встревожил бы госпиталь, но в палате младших офицеров не спали, ворочались на соломенных матрасах, курили и шепотком болтали. Когда началась перестрелка – далекая, нестрашная, – вяло поговорили и о ней, но, когда сыграла «катюша», палата, встревожилась и загудела. Проснулся за перегородкой и Лебедев.Ходячие по одному, по двое вышли во двор и долго рассматривали полыхающее сполохами небо, со знанием дела прикидывая, как разворачиваются события. На рассвете стали подходить машины и выгружать раненых. В этот армейский госпиталь легких не привозили…Настроение в палатах упало, люди стали раздражительными и почувствовали себя обиженными. Первой, кто успокоил свои палаты, была старушка санитарка. Она побывала в приемном покое и узнала подробности минувшего боя.– Всех дочиста перебили, – рассказывала она. – А уж вот теперь к соседям раненых фрицев повезли.Это походило на правду – бой утих, далекая передовая молчала. Только высоко в небе проплывали самолеты-разведчики. Можно было отдыхать, но в привычном госпитальном настрое что-то сломалось…На перевязке майор Лебедев попросил хирурга выписать его на долечивание в часть. Боль прошла, вернее, стала терпимой, а на перевязки он будет ездить. Майор ожидал, что хирург станет возражать, но тот согласился:– Разумно. Смена обстановки тоже приносит пользу.К полудню майор Лебедев оказался выписанным из госпиталя, так и не узнав, что, выполняя приказ командарма, сюда звонил полковник Петров и начальник госпиталя не без возражений согласился удовлетворить просьбу майора, «если таковая поступит».Он не стал вызывать своей машины. Собрав немудреное имущество и затолкав его в полевую сумку, Лебедев вышел к контрольно-пропускному пункту и сел на попутку.Дорога оказалась трудной. Его потряхивало и подбрасывало в кузове, рана стала ныть, и острее заболели позвонки. Он дотерпел до Радова, которое теперь оказалось в тылу, и сошел на окраине. Посидел на развалинах дома, покурил и, когда боль притихла, не спеша по теневой стороне пошел к штабу тыла.За все время войны… да, пожалуй, даже раньше он ни разу не бывал в положении солдата в увольнении. Всегда на машине, всегда со спешным заданием. Он помнил пройденные города и села скорее по карте, чем по их облику. А сейчас, неторопливо шагая по тихим полуразрушенным улочкам районного городка, он невольно разглядывал все: и заросшие лебедой и лопухами пепелища – старые, сорок первого года, и свежие, еще пахнущие горечью пожарища. Видел остовы сожженных машин, привычно отмечая, что здесь поработала авиация, и, оглядевшись, привычно находил воронки от авиабомб.Но он стал замечать и другое: аккуратненькие, свежепокрашенные домики, кое-где кокетливо и отталкивающе отделанные мертвенно-белыми, шелушащимися на августовском солнце березовыми стволами. Когда-то в них жили немцы, и они навели свой уют, создали свою экзотику «а-ля рюсс». И еще он увидел хорошо ухоженные большие огороды и сразу понял, что посажены они были задолго до их наступления, еще при немцах.Выходило, что кому-то и здесь жилось не до предела плохо, ото кому-то делались послабления, а то и оказывалась помощь… Нет, конечно, он знал об этом не только из газет – разведчик же! – но видел такое, ощутил это страшное неравенство, кажется, впервые. Ведь не просто гак, а за что-то делались эти послабления. Их ведь нужно было заработать. А как?Что ж, оккупация не только убивала, она еще и калечила души… И чем дольше думал об этом, чем больше примет тому находил, тем неприятнее становилось на душе. Он пошел к штабу тыла, чтобы от него уехать к армии. И тут встретил ту самую телефонистку Дусю, с которой была связана прошлая далекая разведка. Девушка обрадованно бросилась ему навстречу.– А я ведь сегодня к вам собиралась, – сказала она слишком громко и весело, присаживаясь на краешек скамейки. И сейчас же, краснея, объяснила: – Меня наши девушки командировали.– Что-нибудь срочное? – мрачнея, спросил Лебедев.– А мы не знаем, может, это все ерунда, но только… Только после того… тех телефонных неприятностей мы все как-то по-новому смотрим. А тут еще беседы о бдительности. Женька… Это у нас тоже телефонистка, она читает много, говорит: «У нашей соседки – это сзади нашего двора, тынами сходятся, – почему-то всегда белье висит. Откуда у нее после оккупации столько белья?» И верно. На рассвете она всю веревку бельем увешивает. Днем снимет, а вечером опять вешает…– Ну и что ж тут такого? – благодушно спросил Лебедев: сколько таких вот наивных сыщиков встречал он на своем веку!– Вот и я так спросила. – Дуся оживилась. – А Женька ответила: «А ты заметила, что немецкие разведчики летают на рассвете и на закате?» Мы же посменно дежурим и, конечно, это знаем. По ихним самолетам можно проверять часы. А Нина у нас девушка решительная. Пошла к той бабке – а она оказалась не бабкой, а довольно интересной женщиной – и все высмотрела: мужиков у нее нет, только девочка, дочка, а белье-то мужское. Спят они с дочкой на одной кровати на домотканом, а простыни вывешивают фабричные.– Так-так… следопыты, – еще усмехаясь, поощрил Лебедев, но внутренне он уже подобрался – в рассказе проглядывала опасная логика.– Мы, конечно, задумались… И вот на беседе нам политрук Рассказал, как еще в первую мировую войну вот так, бельем, немецкие шпионы передавали сигналы. Но я сказала, что в наше время такой метод устарел – о нем же написано, все об этом знают. Что ж она, дура, что ли?Пожалуй, Дуся мыслила правильно: старые разгаданные приемы разведчикам и в самом деле не подходят. Да и наивно все уж очень…Майор поощрительно улыбнулся, с этой улыбкой к нему вернулись и уверенность в себе, и то легкое чувство превосходства, которое, как он считал, всегда должно присутствовать в отношениях с женщиной.Она уловила это изменение его настроения и, покраснев, отвела взгляд.– Вот… Словом, нашим мы не решались сообщать, чтобы над нами не посмеялись А потом узнали, что вот… вас ранило… И я… мы… Ну, – она окончательно смутилась. – Вот… А сегодня… сегодня… я дежурила с утра, прибежала Женька и сказала: «У нашей соседки красное белье». Я не поверила, передала ей дежурство, а сама сбегала посмотреть. Точно! На веревках – перины, подушки, платье и просто красная материя. А ведь, смотрите, вчера вечером к нам понаехали шоферы, ездовые все избы заняли, и сразу стало известно, что где-то поймали диверсантов. А ночью все слышали бой. Вот! А утром – красное белье. И заметьте, немецкие разведчики уже не только на рассвете прошли, а и с утра уже три штуки было… Девчонки и решили: «Иди, – говорят, – она чуть не сказала „к своему“, – тому майору и расскажи. Потому что, если мы своим расскажем, может, еще и на смех поднимут. А „«он должен знать“.– Ну что ж… Спасибо, учтем.Дуся ушла, Лебедев посмотрел ей вслед и вздохнул: после госпиталя он понял, что, кроме войны, есть еще и красивые девушки.
В дальний лес они вошли на рассвете. На опушке Матюхина окликнул Грудинин:– Товарищ младший лейтенант, оглянитесь.Матюхин оглянулся. Позади осталась дальняя луговина, незасеянное поле, перелесок. Все как обычно, все как на карте. Андрей пожал плечами, Сутоцкий подошел поближе, с острым интересом вглядываясь то в одного, то в другого.– Ничего не заметили?– Нет… как будто…– Неужель не замечаете следов?Никто следов не видел – трава и трава.Грудинин смотрел на них как на неразумных – как же можно не видеть, когда все так ясно и понятно?– Да вон же… Глядите. Стежка – она ж прямо в глаза бьет. Трава ж не весенняя, которую примнешь, она и поднимется. Дело же к осени. Ломкий бурьян, положил – уже не встанет. А мы вчетвером протопали. Умяли.Вот только после этого разведчики и увидели собственные следы – почти прямую, только изредка искривляющуюся тропку.– Ведь хорошо, если у фрицев дураки. Могут и не заметить, а умный да опытный лесовик враз засечет.– Откуда у них… лесовики? – усмехнулся Сутоцкий.– Не говори. У них финны есть. У этих глаз точный. Я с ними в дуэли играл. Знаю ихнюю силу. Не финны бы – и в разведку не попал.– Что, испугался? Думал, у нас легче? – пошутил Николай.Грудинин внимательно осмотрел его скуластое, угловатое лицо.– Нет. Я к вам после госпиталя пришел. А в госпиталь меня финн отправил.– Ладно, Сутоцкий, – оборвал Николая Матюхин. – Дело серьезней, чем ты думаешь…– Об этом раньше думать следовало! – разозлился Сутоцкий. – А сейчас думать поздно.Что-то вызывающе-обиженное проступило и в тоне Сутоцкого, и во всем ею облике. То, что раньше только изредка прорывалось в нем и что Андрей принимал за попытку Николая установить более короткие отношения с ним, сейчас вдруг обернулось иной стороной. Похоже, Сутоцкий завидует Андрею. Завидует и не доверяет.Можно было вспылить и оборвать старшину, но делать это в самом начале их нелегкого пути Андрей не мог, да и догадка есть всего лишь догадка. Поэтому он обратился к Грудинину:– Что предлагаете?– У фрицев собачки…– Знаю! – резко ответил Андрей: за одни сутки несколько напоминаний о собаках. – Что предлагаете?Грудинин быстро и слегка обиженно взглянул на Андрея, но опять сдержался.– Вот я и говорю – у фрицев собачки. Если кто увидит след и пустит по нему собак, то даже в лесу нас и завтра, а может, и через день разыщут, потому что сапоги у нас мало того, что не по-немецки воняют, но еще и полем пахнут, бурьянной пыльцой…– Бормочет неизвестно что… – буркнул Сутоцкий.Грудинин даже не посмотрел в его сторону.– Значит, нужно этот запашок отбить, прикрыть его лесным.– Как это сделать? – спросил Андрей, поглядывая на Сутоцкого.– Способов есть много, но я сейчас советую разыскать муравейник и муравьями оттереть сапоги.– Как это – муравьями? – опешил Андрей.– А вот так – наловить мурашей и растереть их на сапогах. На подошвах, а крепче всего в рантах. Запах, он в рантах Держится. А то еще грибами можно натереть. Только боюсь, что собаки тонкие – сразу разберут, например, что на полянах грибов нет, а грибами пахнет. И опять смогут взять след. А муравьи везде. Лучше бы, конечно, больших найти, рыжих. Мелкие, они и лесу полезней, и запах у них не такой сильный, и, главное, они далеко от гнезда не ходят. А большие муравьи везде ползают.– Ладно. Пошли искать муравьев. Кстати, двигаться и впредь парами на расстоянии зрительной связи.Так они вошли в лес, приглядываясь к стволам и кочкам, пока не разыскали муравейник больших рыжих разбойников, стали ловить муравьев и, морщась от брезгливости и укусов, натерли ими сапоги.– Вот теперь поспокойней, – мягко улыбнулся Грудинин и, кажется, впервые перестал сутулиться.В лесу он неуловимо, но разительно изменился. Острее стали его маленькие и обычно чем-то недовольные узкие глазки. В них мелькал острый интерес и даже улыбка, словно он видел что-то ему дорогое и приятное. Походка стала легкой, скользящей и, хотя он распрямился, все-таки не стал от этого выше – на ходу он пружинил в коленях. И движения его больших узловатых рук стали точными и стремительно-легкими. Винтовку теперь он повесил на шею на удлиненном ремне и расположил ее наискосок вдоль тела, так что она не мешала ему при движении, но в случае нужды мог сразу же ее вскинуть.– Много охотились? – спросил Андрей.– В лесу ведь вырос, товарищ младший лейтенант.Потом они сошлись вчетвером, проверили компасы и наметили азимуты. Теперь дорога лежала прямо к эсэсовцам.Лес стоял тихий, словно притомленный. Хорошо пахло грибами и сухим листом. Иногда взлетали птицы, усаживались на ближние ветви и косили глазками-бусинками на разведчиков.– Это хорошо, – покивал Грудинин. – Птица непуганая. Но вот что странно – сорок нет.– Чего ж странного? На кухни к эсэсовцам слетелись.– Разбираетесь… Сорока да сойка – самые проклятые птицы. Чуткие, они раньше всех заметят человека и обязательно поднимут ор. Их в нашем положении нужно побаиваться. Умному человеку сорока или сойка мно-огое расскажут.Пообедали в зарослях на берегу ручья. Через силу доев тушенку, зарыли банки в землю, потом наполнили фляжки водой и пошли дальше, но почти сейчас же наткнулись на сороку. Она шумно взлетела, тревожно застрекотала, и тихий лес сразу откликнулся трепетом крыльев, шумом листвы.Грудинин выпрямился, прижал двумя пальцами свой большой, уже покрытый выросшей за сутки седой щетиной кадык и издал гортанный клекот. Звук вроде бы и негромкий, но властный, пронзительный, такой, что его услышали шедшие в сторонке Сутоцкий и Шарафутдинов.Сорока сразу же смолкла, и весь лес замер – ни шороха, ни трепета.– Что это вы? – удивленно спросил Андрей.– Это? – отнимая пальцы от кадыка, переспросил Грудинин. – Это сокол-тетеревятник так кричит, когда идет на добычу. Кричит он и по-другому, а вот гак, когда на добычу идет. Сороки и сойки – лесные сторожа – очень его боятся и, как услышат, забиваются в заросли. Часа по полтора молчат – знают, если появился этот разбойник, лучше носа не высовывать и не подавать голоса.Матюхин посмотрел на Грудинина с уважением. Что ж… Кое-какие лесные университеты он сам прошел во время побега из плена. Но тонкостей лесной жизни ему, донскому казаку, в степях познать не было возможности. А Грудинин настоящий лесной житель.Они все шли к шли перекатами – одна пара выдвигалась метров на сто вперед, замирала, в сторону выдвигалась вторая. Лес чуть поредел и стал взбираться на пологий скат высотки, под ногами зашуршала пересохшая трава. Грудинин сейчас же прошептал:– Ногу на пятку ставьте. На пятку! Меньше шума, меньше треска.Пошли медленней, но бесшумней. Когда вторая пара обгоняла их, Андрей услышал треск сухих ветвей и поморщился. Он догнал ребят и предупредил их.– Все тайны какие-то… – покривился Сутоцкий. – Все наставления. Академия, да и только…Андрей опять промолчал, но, вернувшись, спросил у Грудинина:– Вы с Сутоцким о насадках разговаривали?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14
Уже за линией обороны, за первыми окопчиками – замаскированными и тщательно оборудованными – ребята столкнулись с немецкими санитарами. С носилками в руках немцы испуганной трусцой бежали к передовой и, налетев на разведчиков, остановились, словно радуясь остановке.– Много раненых? – выдохнул один из них хриплым, прокуренным баском.– Хватает, – хмуро ответил Матюхин. – Какого полка?– Семьдесят третьего, гренадерского, – поспешно ответил второй, и Матюхин начальственно спросил:– Штурмбаннфюрера Кребса не видели? Здесь должны быть его машины.– Никак нет. Но какие-то машины стоят вон там, за дзотами. Слева.– Спасибо, – поблагодарил Матюхин и опять хмуро буркнул: – Боюсь, у вас будет много работы.Николаем Сутоцким опять овладело ощущение веселой удачи, и он не удержался и прошипел:– Шнель! Шнель!Немецкие санитары, втягивая головы в плечи, поспешно засеменили к передовой, а разведчики приняли вправо и стали обходить хорошо замаскированные землянки. Возле них стояли люди, слышался говор и звуки команд, отдаваемых, видимо, по телефону. Вероятно, здесь размещался командный пункт.Мимо пробегали и проходили солдаты и офицеры противника – занятые, обеспокоенные явной неудачей, проскакали запряженные в фуру тяжелые кони, и ездовой, нахлестывая кнутом, гортанно крикнул разведчикам, чтобы они посторонились.Никому не было до них дела, никого они не интересовали. Только в километре от передовой они столкнулись с целым взводом солдат, которые спешили вперед – может быть, пополнение, а может, смена потрепанных частей. Их командир, низенький, толстенький, деловито осведомился, почему они идут в тыл от передовой.– Люди штурмбаннфюрера Кребса, – ответил Матюхин. – Выполняли особое задание.Матюхин достаточно хорошо знал, как на армейских офицеров действует одно упоминание эсэсовских чинов, и потому даже не остановился, а пошел дальше. Он не видел, как толстенький немец потоптался и повел свой взвод к передовой.Потом, словно спросонья, стала бить советская артиллерия, и сзади легли ее разрывы, позднее они легли и впереди, в деревне, и еще где-то и стороне. В деревне сразу разгорелся пожар, и Матюхин сошел с полевой, слабо накатанной дороги на скаты высоты – свет пожара освещал их, на темном фоне скатов они были менее заметны.Они шли размеренным быстрым шагом, шли молча к дальнему лесу. Переваливая высоту по дороге к перелескам, разведчики постояли, прислушиваясь к тарахтению самолетных моторов – над ними прошли легкие ночные бомбардировщики. Сутоцкий искоса посмотрел на Матюхина и спросил:– А кто такой штурмбаннфюрер Кребс?– Понятия не имею, – пожал плечами Андрей.Ночной бой, пожалуй, не встревожил бы госпиталь, но в палате младших офицеров не спали, ворочались на соломенных матрасах, курили и шепотком болтали. Когда началась перестрелка – далекая, нестрашная, – вяло поговорили и о ней, но, когда сыграла «катюша», палата, встревожилась и загудела. Проснулся за перегородкой и Лебедев.Ходячие по одному, по двое вышли во двор и долго рассматривали полыхающее сполохами небо, со знанием дела прикидывая, как разворачиваются события. На рассвете стали подходить машины и выгружать раненых. В этот армейский госпиталь легких не привозили…Настроение в палатах упало, люди стали раздражительными и почувствовали себя обиженными. Первой, кто успокоил свои палаты, была старушка санитарка. Она побывала в приемном покое и узнала подробности минувшего боя.– Всех дочиста перебили, – рассказывала она. – А уж вот теперь к соседям раненых фрицев повезли.Это походило на правду – бой утих, далекая передовая молчала. Только высоко в небе проплывали самолеты-разведчики. Можно было отдыхать, но в привычном госпитальном настрое что-то сломалось…На перевязке майор Лебедев попросил хирурга выписать его на долечивание в часть. Боль прошла, вернее, стала терпимой, а на перевязки он будет ездить. Майор ожидал, что хирург станет возражать, но тот согласился:– Разумно. Смена обстановки тоже приносит пользу.К полудню майор Лебедев оказался выписанным из госпиталя, так и не узнав, что, выполняя приказ командарма, сюда звонил полковник Петров и начальник госпиталя не без возражений согласился удовлетворить просьбу майора, «если таковая поступит».Он не стал вызывать своей машины. Собрав немудреное имущество и затолкав его в полевую сумку, Лебедев вышел к контрольно-пропускному пункту и сел на попутку.Дорога оказалась трудной. Его потряхивало и подбрасывало в кузове, рана стала ныть, и острее заболели позвонки. Он дотерпел до Радова, которое теперь оказалось в тылу, и сошел на окраине. Посидел на развалинах дома, покурил и, когда боль притихла, не спеша по теневой стороне пошел к штабу тыла.За все время войны… да, пожалуй, даже раньше он ни разу не бывал в положении солдата в увольнении. Всегда на машине, всегда со спешным заданием. Он помнил пройденные города и села скорее по карте, чем по их облику. А сейчас, неторопливо шагая по тихим полуразрушенным улочкам районного городка, он невольно разглядывал все: и заросшие лебедой и лопухами пепелища – старые, сорок первого года, и свежие, еще пахнущие горечью пожарища. Видел остовы сожженных машин, привычно отмечая, что здесь поработала авиация, и, оглядевшись, привычно находил воронки от авиабомб.Но он стал замечать и другое: аккуратненькие, свежепокрашенные домики, кое-где кокетливо и отталкивающе отделанные мертвенно-белыми, шелушащимися на августовском солнце березовыми стволами. Когда-то в них жили немцы, и они навели свой уют, создали свою экзотику «а-ля рюсс». И еще он увидел хорошо ухоженные большие огороды и сразу понял, что посажены они были задолго до их наступления, еще при немцах.Выходило, что кому-то и здесь жилось не до предела плохо, ото кому-то делались послабления, а то и оказывалась помощь… Нет, конечно, он знал об этом не только из газет – разведчик же! – но видел такое, ощутил это страшное неравенство, кажется, впервые. Ведь не просто гак, а за что-то делались эти послабления. Их ведь нужно было заработать. А как?Что ж, оккупация не только убивала, она еще и калечила души… И чем дольше думал об этом, чем больше примет тому находил, тем неприятнее становилось на душе. Он пошел к штабу тыла, чтобы от него уехать к армии. И тут встретил ту самую телефонистку Дусю, с которой была связана прошлая далекая разведка. Девушка обрадованно бросилась ему навстречу.– А я ведь сегодня к вам собиралась, – сказала она слишком громко и весело, присаживаясь на краешек скамейки. И сейчас же, краснея, объяснила: – Меня наши девушки командировали.– Что-нибудь срочное? – мрачнея, спросил Лебедев.– А мы не знаем, может, это все ерунда, но только… Только после того… тех телефонных неприятностей мы все как-то по-новому смотрим. А тут еще беседы о бдительности. Женька… Это у нас тоже телефонистка, она читает много, говорит: «У нашей соседки – это сзади нашего двора, тынами сходятся, – почему-то всегда белье висит. Откуда у нее после оккупации столько белья?» И верно. На рассвете она всю веревку бельем увешивает. Днем снимет, а вечером опять вешает…– Ну и что ж тут такого? – благодушно спросил Лебедев: сколько таких вот наивных сыщиков встречал он на своем веку!– Вот и я так спросила. – Дуся оживилась. – А Женька ответила: «А ты заметила, что немецкие разведчики летают на рассвете и на закате?» Мы же посменно дежурим и, конечно, это знаем. По ихним самолетам можно проверять часы. А Нина у нас девушка решительная. Пошла к той бабке – а она оказалась не бабкой, а довольно интересной женщиной – и все высмотрела: мужиков у нее нет, только девочка, дочка, а белье-то мужское. Спят они с дочкой на одной кровати на домотканом, а простыни вывешивают фабричные.– Так-так… следопыты, – еще усмехаясь, поощрил Лебедев, но внутренне он уже подобрался – в рассказе проглядывала опасная логика.– Мы, конечно, задумались… И вот на беседе нам политрук Рассказал, как еще в первую мировую войну вот так, бельем, немецкие шпионы передавали сигналы. Но я сказала, что в наше время такой метод устарел – о нем же написано, все об этом знают. Что ж она, дура, что ли?Пожалуй, Дуся мыслила правильно: старые разгаданные приемы разведчикам и в самом деле не подходят. Да и наивно все уж очень…Майор поощрительно улыбнулся, с этой улыбкой к нему вернулись и уверенность в себе, и то легкое чувство превосходства, которое, как он считал, всегда должно присутствовать в отношениях с женщиной.Она уловила это изменение его настроения и, покраснев, отвела взгляд.– Вот… Словом, нашим мы не решались сообщать, чтобы над нами не посмеялись А потом узнали, что вот… вас ранило… И я… мы… Ну, – она окончательно смутилась. – Вот… А сегодня… сегодня… я дежурила с утра, прибежала Женька и сказала: «У нашей соседки красное белье». Я не поверила, передала ей дежурство, а сама сбегала посмотреть. Точно! На веревках – перины, подушки, платье и просто красная материя. А ведь, смотрите, вчера вечером к нам понаехали шоферы, ездовые все избы заняли, и сразу стало известно, что где-то поймали диверсантов. А ночью все слышали бой. Вот! А утром – красное белье. И заметьте, немецкие разведчики уже не только на рассвете прошли, а и с утра уже три штуки было… Девчонки и решили: «Иди, – говорят, – она чуть не сказала „к своему“, – тому майору и расскажи. Потому что, если мы своим расскажем, может, еще и на смех поднимут. А „«он должен знать“.– Ну что ж… Спасибо, учтем.Дуся ушла, Лебедев посмотрел ей вслед и вздохнул: после госпиталя он понял, что, кроме войны, есть еще и красивые девушки.
В дальний лес они вошли на рассвете. На опушке Матюхина окликнул Грудинин:– Товарищ младший лейтенант, оглянитесь.Матюхин оглянулся. Позади осталась дальняя луговина, незасеянное поле, перелесок. Все как обычно, все как на карте. Андрей пожал плечами, Сутоцкий подошел поближе, с острым интересом вглядываясь то в одного, то в другого.– Ничего не заметили?– Нет… как будто…– Неужель не замечаете следов?Никто следов не видел – трава и трава.Грудинин смотрел на них как на неразумных – как же можно не видеть, когда все так ясно и понятно?– Да вон же… Глядите. Стежка – она ж прямо в глаза бьет. Трава ж не весенняя, которую примнешь, она и поднимется. Дело же к осени. Ломкий бурьян, положил – уже не встанет. А мы вчетвером протопали. Умяли.Вот только после этого разведчики и увидели собственные следы – почти прямую, только изредка искривляющуюся тропку.– Ведь хорошо, если у фрицев дураки. Могут и не заметить, а умный да опытный лесовик враз засечет.– Откуда у них… лесовики? – усмехнулся Сутоцкий.– Не говори. У них финны есть. У этих глаз точный. Я с ними в дуэли играл. Знаю ихнюю силу. Не финны бы – и в разведку не попал.– Что, испугался? Думал, у нас легче? – пошутил Николай.Грудинин внимательно осмотрел его скуластое, угловатое лицо.– Нет. Я к вам после госпиталя пришел. А в госпиталь меня финн отправил.– Ладно, Сутоцкий, – оборвал Николая Матюхин. – Дело серьезней, чем ты думаешь…– Об этом раньше думать следовало! – разозлился Сутоцкий. – А сейчас думать поздно.Что-то вызывающе-обиженное проступило и в тоне Сутоцкого, и во всем ею облике. То, что раньше только изредка прорывалось в нем и что Андрей принимал за попытку Николая установить более короткие отношения с ним, сейчас вдруг обернулось иной стороной. Похоже, Сутоцкий завидует Андрею. Завидует и не доверяет.Можно было вспылить и оборвать старшину, но делать это в самом начале их нелегкого пути Андрей не мог, да и догадка есть всего лишь догадка. Поэтому он обратился к Грудинину:– Что предлагаете?– У фрицев собачки…– Знаю! – резко ответил Андрей: за одни сутки несколько напоминаний о собаках. – Что предлагаете?Грудинин быстро и слегка обиженно взглянул на Андрея, но опять сдержался.– Вот я и говорю – у фрицев собачки. Если кто увидит след и пустит по нему собак, то даже в лесу нас и завтра, а может, и через день разыщут, потому что сапоги у нас мало того, что не по-немецки воняют, но еще и полем пахнут, бурьянной пыльцой…– Бормочет неизвестно что… – буркнул Сутоцкий.Грудинин даже не посмотрел в его сторону.– Значит, нужно этот запашок отбить, прикрыть его лесным.– Как это сделать? – спросил Андрей, поглядывая на Сутоцкого.– Способов есть много, но я сейчас советую разыскать муравейник и муравьями оттереть сапоги.– Как это – муравьями? – опешил Андрей.– А вот так – наловить мурашей и растереть их на сапогах. На подошвах, а крепче всего в рантах. Запах, он в рантах Держится. А то еще грибами можно натереть. Только боюсь, что собаки тонкие – сразу разберут, например, что на полянах грибов нет, а грибами пахнет. И опять смогут взять след. А муравьи везде. Лучше бы, конечно, больших найти, рыжих. Мелкие, они и лесу полезней, и запах у них не такой сильный, и, главное, они далеко от гнезда не ходят. А большие муравьи везде ползают.– Ладно. Пошли искать муравьев. Кстати, двигаться и впредь парами на расстоянии зрительной связи.Так они вошли в лес, приглядываясь к стволам и кочкам, пока не разыскали муравейник больших рыжих разбойников, стали ловить муравьев и, морщась от брезгливости и укусов, натерли ими сапоги.– Вот теперь поспокойней, – мягко улыбнулся Грудинин и, кажется, впервые перестал сутулиться.В лесу он неуловимо, но разительно изменился. Острее стали его маленькие и обычно чем-то недовольные узкие глазки. В них мелькал острый интерес и даже улыбка, словно он видел что-то ему дорогое и приятное. Походка стала легкой, скользящей и, хотя он распрямился, все-таки не стал от этого выше – на ходу он пружинил в коленях. И движения его больших узловатых рук стали точными и стремительно-легкими. Винтовку теперь он повесил на шею на удлиненном ремне и расположил ее наискосок вдоль тела, так что она не мешала ему при движении, но в случае нужды мог сразу же ее вскинуть.– Много охотились? – спросил Андрей.– В лесу ведь вырос, товарищ младший лейтенант.Потом они сошлись вчетвером, проверили компасы и наметили азимуты. Теперь дорога лежала прямо к эсэсовцам.Лес стоял тихий, словно притомленный. Хорошо пахло грибами и сухим листом. Иногда взлетали птицы, усаживались на ближние ветви и косили глазками-бусинками на разведчиков.– Это хорошо, – покивал Грудинин. – Птица непуганая. Но вот что странно – сорок нет.– Чего ж странного? На кухни к эсэсовцам слетелись.– Разбираетесь… Сорока да сойка – самые проклятые птицы. Чуткие, они раньше всех заметят человека и обязательно поднимут ор. Их в нашем положении нужно побаиваться. Умному человеку сорока или сойка мно-огое расскажут.Пообедали в зарослях на берегу ручья. Через силу доев тушенку, зарыли банки в землю, потом наполнили фляжки водой и пошли дальше, но почти сейчас же наткнулись на сороку. Она шумно взлетела, тревожно застрекотала, и тихий лес сразу откликнулся трепетом крыльев, шумом листвы.Грудинин выпрямился, прижал двумя пальцами свой большой, уже покрытый выросшей за сутки седой щетиной кадык и издал гортанный клекот. Звук вроде бы и негромкий, но властный, пронзительный, такой, что его услышали шедшие в сторонке Сутоцкий и Шарафутдинов.Сорока сразу же смолкла, и весь лес замер – ни шороха, ни трепета.– Что это вы? – удивленно спросил Андрей.– Это? – отнимая пальцы от кадыка, переспросил Грудинин. – Это сокол-тетеревятник так кричит, когда идет на добычу. Кричит он и по-другому, а вот гак, когда на добычу идет. Сороки и сойки – лесные сторожа – очень его боятся и, как услышат, забиваются в заросли. Часа по полтора молчат – знают, если появился этот разбойник, лучше носа не высовывать и не подавать голоса.Матюхин посмотрел на Грудинина с уважением. Что ж… Кое-какие лесные университеты он сам прошел во время побега из плена. Но тонкостей лесной жизни ему, донскому казаку, в степях познать не было возможности. А Грудинин настоящий лесной житель.Они все шли к шли перекатами – одна пара выдвигалась метров на сто вперед, замирала, в сторону выдвигалась вторая. Лес чуть поредел и стал взбираться на пологий скат высотки, под ногами зашуршала пересохшая трава. Грудинин сейчас же прошептал:– Ногу на пятку ставьте. На пятку! Меньше шума, меньше треска.Пошли медленней, но бесшумней. Когда вторая пара обгоняла их, Андрей услышал треск сухих ветвей и поморщился. Он догнал ребят и предупредил их.– Все тайны какие-то… – покривился Сутоцкий. – Все наставления. Академия, да и только…Андрей опять промолчал, но, вернувшись, спросил у Грудинина:– Вы с Сутоцким о насадках разговаривали?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14