Я мог дождаться, пока станет совсем нестерпимо, затем разом покончить со всем, перерезать нить и освободиться, ринуться в темноту, где она и подобные ей оставались навечно. Тогда бы я мог получить ее сводящую с ума жгучесть. Может, это была ее холодность? Хотя бы ее поддержку. Я мог бы длить вечно мгновения с нею и смеяться над механическим миром.
Я размышлял, не стоит ли смертельно напиться, чтобы не приходить в сознание до ночи.
На одеревеневших ногах я спустился вниз и долго сидел перед каминной полкой, глядя на ее портрет. Я не знал, сколько прошло времени, это меня и не волновало. Улыбнулась ли она мне тогда? Да, глаза ее сияли, как сияли они в сумраке. Вновь тот запах. Нет, не приятный, однако в нем чувствовалось нечто возбуждающее, мускусное и отвратительное одновременно.
Кем для меня был Сол? Мысль заполнила мой мозг. Он не был родственником. Он был чужаком, из другого общества, другой плоти, другой жизни. Я ощущал к нему совершенное безразличие. Ты ненавидишь его, сказал голос в моем мозгу.
И тут все распалось, как хрупкий карточный домик.
Эти слова вызвали такой бунт в сокровеннейшей части моей души, что внезапно глаза мои прояснились, будто пелена рассеялась. Я огляделся, голова моя резко дергалась. Господи, что же я все еще делаю в этом доме?
Дрожа от болезненного страха, я вскочил и побежал наверх одеваться. А проходя в зале мимо часов, я, вздрогнув, увидел, что шел четвертый час.
Пока я одевался, нормальные ощущения мало-помалу возвращались ко мне. Я чувствовал холод пола под ногами, почувствовал голод и жажду, услышал глубокое молчание дома.
Все нахлынуло на меня. Я понял, почему Сол хотел умереть, почему он так ненавидел день и с таким неистовым нетерпением ожидал ночи. Теперь я мог бы объяснить это ему, он понял бы, потому что сам испытал все.
И когда я сбежал вниз, я подумал о покойниках дома Слотера, столь оскорбленных немыслимым проклятием, что они пытались утащить в свой нескончаемый ад живых.
Кончено! Кончено! — ликовала моя душа, когда я закрыл за собой входную дверь и устремился сквозь нависавший дождь в больницу.
Я не видел позади себя тени, скорчившейся на крыльце.
VIII
Когда женщина за больничной конторкой сказала мне, что Сол выписан за два часа до моего прихода, я был слишком ошеломлен, чтобы говорить. Я вцепился в стойку, уставившись на медсестру, и будто со стороны слушал, как говорю ей, что она, должно быть, ошиблась. Мой голос звучал хрипло и неестественно. Женщина покачала головой.
Я навалился на стойку, вся энергия улетучилась. Всхлипы рвались из моего горла, когда я повернулся и увидел, что все глядят на меня, когда я делал нетвердые шаги по кафельному полу. Все кружилось. Меня качнуло, я чуть не упал. Кто-то поддержал меня под руку и спросил, все ли со мной в порядке. Я что-то пробормотал в ответ и потащился прочь, даже не заметив, кто это был — мужчина или женщина.
Я вышел. Лило сильнее, и я поднял воротник пальто. Где он? Вопрос горел в моем мозгу, и ответ пришел быстро, слишком быстро. Сол вернулся в дом. Я был в этом уверен.
Я пустился бежать по темной улице, вдоль троллейбусного маршрута. Я миновал бесконечные кварталы. Помню только дождь, бьющий меня по лицу, и проплывающие серые здания. На улицах ни души, а все такси были заняты. Становилось темнее и темнее.
Ноги подкосились, и меня качнуло к фонарному столбу. Я уцепился за него, боясь упасть в сточную канаву, наполненную мутной водой.
Отвратительный лязг раздался у меня в ушах, я взглянул и пустился вслед троллейбусу, догнав его у следующего квартала. Протянув кондуктору доллар, принял сдачу. Я висел, схватившись за черную ременную петлю, качаясь взад и вперед с механическим постоянством, душа моя наполнялась мукой при мысли о Соле, одном в доме ужаса.
Теплый спертый воздух салона вызывал тошноту в желудке. В ноздри лез запах плащей и влажной одежды, людей, застигнутых дождем, запах истекающих водой зонтов и промокшей клади.
Я зажмурил глаза и стоял со стиснутыми зубами, молясь, чтобы добраться до дома прежде, чем будет слишком поздно.
Наконец я выбрался из троллейбуса и побежал так быстро, как только мог. Дождь брызгал в лицо, заливал глаза, почти слепил меня. Поскользнувшись, я растянулся на тротуаре, ободрал колени и руки. Я поднялся, поскуливая, чувствуя, что одежда прилипает к телу. Я продолжал неистовый бег, определяя направление одним инстинктом, пока не остановился и не увидел сквозь завесу дождя дом, высокий и темный.
Казалось, он подкрался ко мне и схватил меня сам, ибо я обнаружил, что стою, дрожа, на деревянном крыльце. Я закашлялся, и мороз продрал по коже.
Я толкнул дверь. Сначала я не мог поверить: она все еще была закрыта, а у Сола не было ключей! Я чуть не закричал от радости, сбежав с крыльца. Где он? Я должен его отыскать. Я пустился по дорожке.
Затем, так же уверенно, как если бы меня схватили за плечо, я развернулся и посмотрел на крыльцо. Вспышка молнии осветила темноту, и я увидел разбитое окно. Дыхание мое пресеклось, сердце тяжело билось в груди, словно ходил тяжкий поршень, пока я смотрел на острые треугольники осколков стекла.
Он находился там. Пришла ли уже она? Лежал ли он наверху, в постели, улыбаясь в темноте, ожидая, когда придет ее светлейшее величество и обнимет его?
Я должен его спасти. Без колебаний я взбежал по ступенькам, открыл дверь и оставил ее широко распахнутой, чтобы мы могли убежать.
Я перешагнул коврик и вступил. Дом был тих. Даже буря словно не коснулась его. Даже напористый шум дождя будто становился тише и тише. Затем, охнув, я обернулся, ибо входная дверь со стуком захлопнулась за мной.
Я был в ловушке. Эта мысль вонзила в меня шипы страха, и я чуть не бросился вниз, чтобы попытаться убежать. Но я вспомнил о Соле и начал бороться, чтобы приблизить развязку. Однажды я уже победил дом и могу сделать это опять. Я должен. Ради него.
Я снова ринулся наверх. Вспышки молний снаружи походили на обманчивый неоновый свет, пытающийся вторгнуться в суровость дома. Я крепко держался за перила, бормоча что-то себе под нос, пытаясь сконцентрировать внимание и не поддаться ужасу, опасаясь, что чары дома опять одолеют меня.
Я добрался до двери комнаты моего брата, остановился и прислонился к стене, закрыв глаза. Что, если я обнаружу его мертвым? Я знал, что эта картина лишит меня присутствия духа. Тогда дом сможет нанести поражение, захватив меня в момент полнейшего отчаянья, подчинить мою душу.
Я не позволил себе продолжать: нельзя даже представить, насколько жизнь будет без Сола пустой, бессмысленной. Он жив.
Волнуясь, я открыл дверь, руки мои отнимались от испуга. Комната походила на адскую пещеру. Горло мое сжалось, и я глубоко вздохнул. Я крепко сжал кулаки.
— Сол? — позвал я мягко.
Прогремел гром, и мой голос исчез в шуме. Вспышка молнии на долю секунды озарила комнату дневным светом, и я быстро огляделся, надеясь увидеть его. Затем снова наступила темнота; тишина прерывалась лишь бесконечным дождем, барабанящим по окнам и крыше. Я продвинулся еще на шаг по ковру, осторожно, напрягая слух, пытаясь услышать. Каждый звук заставлял меня вздрагивать. Если бы он был здесь, в доме, он был бы именно в этой комнате.
— Сол? — позвал я громче. — Сол, ответь мне.
Я продвигался в сторону кровати.
Вдруг за моей спиной хлопнула дверь, и я услышал позади себя стремительный звук. Я почувствовал, как его рука сомкнулась на моей руке.
— Сол! — закричал я.
Молния залила комнату отвратительным светом, и я увидел, что он поворачивает ко мне свое белое лицо, в правой руке сжимая подсвечник.
Потом он обрушил на мой лоб страшный удар, вбил в мой мозг клин мучительной боли. Его рука отпустила меня, и я упал на колени, задев лицом его голую ногу, когда рухнул вперед. Последний звук, услышанный мной до того, как мой разум погрузился во тьму, был смех. Смех. Смех.
IX
Я открыл глаза. Я все еще лежал на ковре. Дождь снаружи припустил сильней, шум его походил на грохотанье водопада. Гром все раскатывался в небе, и ночь сверкала вспышками молний.
Во время одной из вспышек я взглянул на кровать. Вид покрывал и простынь, разбросанных повсюду, подтолкнул меня.
Я старался подняться на ноги, но боль в голове бросала меня на колени. Я слабо потряс головой, ощупал глубокую рану на лбу, струйку запекшейся на виске крови. Стоя на коленях, я, постанывая, раскачивался туда-сюда. Я словно опять оказался в той же пустоте и изо всех сил старался вернуть свою власть над жизнью. Власть дома действовала на меня: могущественная, безжалостная и злобная энергия, которая пыталась высосать из меня жизненную силу и затащить в преисподнюю.
Я снова вспомнил Сола, своего брата, воспоминание вернуло мне нужную силу.
— Нет! — закричал я, будто дом сказал, что ныне я беспомощный пленник. Я поднялся на ноги, не обращая внимания на то, что голова кружится, я ковылял по комнате в облаке боли, хватая ртом воздух. Дом пульсировал и гудел, наполненный нестерпимым запахом.
Как пьяный, я поспешил к двери — и отступил, врезавшись в кровать, почти рыча от боли в ногах. Я повернулся в сторону двери и опять рванулся, даже не вытянув перед собой руки, и потому не мог ни на что опереться.
Мучительная боль в разбитом носу заставила издать страдальческий вопль. Сразу же по губам потоком хлынула кровь, и я должен был утирать ее. Рывком я распахнул дверь и поспешил в зал, чувствуя, что нахожусь на грани безумия. Горячая кровь струилась у меня по подбородку, капала, заливая пиджак. Шляпа слетела, но плащ все еще был надет поверх костюма.
Я даже не заметил, что ничто не сдерживает меня на верху лестницы. Я полусбежал-полусъехал по ступеням, подгоняемый гудением, бесформенным смехом, который был и музыкой, и насмешкой. Боль в голове была ужасна. Каждый шаг отдавался так, будто кто-то вколачивает в мой мозг еще один гвоздь.
— Сол! Сол! — выкрикивал я, вбегая в гостиную, и запнулся, попытавшись в третий раз назвать его имя.
Гостиная была темна и пропитана тем же тошнотворным запахом. Голова моя закружилась, но я продолжал движение. Запах, казалось, стал густеть, когда я направился на кухню. Там я прислонился к стене, почти неспособный вздохнуть, огненные точки вращались перед глазами.
Когда молния осветила кухню, я увидел, что дверца буфета открыта настежь, а внутри находится огромная чаша, заполненная чем-то похожим на муку. И пока я смотрел, слезы катились у меня по щекам, а язык во рту был, словно сухая тряпка.
Я попятился из кухни, задыхаясь, чувствуя, что почти лишен сил. Я повернулся и побежал в гостиную, все еще разыскивая брата.
И тут, при новой вспышке молнии, я взглянул на портрет. Он изменился, и эта перемена поразила меня.
Лицо ее больше не было прекрасным. Тень ли легла так или действительно нечто изменилось, но лицо ее выражало порочную жестокость. Глаза сверкали, в улыбке сквозил оттенок безумия. Даже руки, некогда спокойно сложенные, теперь казались похожими на когти, выжидающие, чтобы ударить и убить.
И тогда, попятившись от нее, я споткнулся и упал на тело своего брата.
Я поднялся на колени и уставился в темноту. Одна вспышка молнии за другой освещали белое мертвое лицо, улыбку ужасающего знания на его губах, а в широко раскрытых глазах застыло выражение безумной радости. Мир, казалось, рухнул. Я не мог поверить, что это правда. Я вцепился в волосы и взвыл, в тот момент почти веря, что мама разбудит меня, спасет от кошмара, и я посмотрю на кровать Сола, улыбнусь его невинному сну и засну опять, спокойно, вспоминая его темные волосы на белой подушке.
Но ничего не кончилось. Дождь неистово хлестал по окнам, и гром оглушительно бил кулаками в землю.
Я взглянул на портрет. Я чувствовал себя таким же мертвым, как мой брат. И не колебался. Я спокойно встал и подошел к каминной полке. Спички были там. Я схватил коробок.
Она мгновенно поняла мои мысли: коробок был вырван из моих пальцев и, отброшенный, ударился о стену. Я рванулся за ним и тут же оказался пойман какой-то невидимой силой. Те же холодные руки сомкнулись на моем горле. Я не чувствовал страха, с рычанием разорвал хватку и вновь кинулся за спичками. Кровь заструилась быстрее, я сплевывал ее.
Я схватил коробок. Его снова вырвали, на этот раз чтобы раздавить и рассыпать спички по ковру. Гигантское гудение, казалось, сотрясло дом, словно болью, когда я дотянулся до спички. Меня схватили. Я освободился. Я упал на колени и шарил в темноте по ковру, потому что вспышки молний прекратились. Мои руки держали крепко. Что-то холодное и влажное струилось по моему животу.
С бешенством маньяка я сжал спичку, которую увидел при свете молнии, зубами схватил ее за головку. Сильных вспышек больше не было. Дом теперь неистово дрожал, и возле меня слышалось шуршание, словно она позвала их всех сразиться со мной, чтобы сохранить их проклятое существование.
Я схватил спичку. С ковра на меня смотрело белое лицо, и я плюнул в него кровью. Оно исчезло. Я освободил руку и схватил спичку. Затем рванулся к каминной полке и чиркнул спичкой о шероховатое дерево. Крупинка пламени вспыхнула в моих пальцах, и я был освобожден.
Пульсация казалась теперь еще неистовей. Но я знал, что против пламени она бессильна. Все же я прикрыл огонь рукой, иначе опять налетит холодный ветер и постарается задуть его. Я поднес спичку к журналу, лежавшему в кресле, поджег и потряс его. Страницы полыхнули огнем. Я бросил журнал на ковер.
Я расхаживал при этом свете, зажигал спичку за спичкой, избегая смотреть на лежащего здесь Сола. Она погубила его, но теперь я навсегда погублю ее.
Я поджег занавески. Заставил тлеть ковер. Я поджег мебель. Дом сотрясался, и свистящий вздох усиливался и стихал, как ветер.
Под конец я стоял напряженно в пылающей комнате, со взглядом, прикованным к портрету. Я медленно направился к нему. Она поняла мои намерения, поскольку дом затрясся еще сильнее, поднялся пронзительный визг, казалось, исходивший из стен. И тогда я понял, что домом повелевала она и что ее сила была в том портрете.
Я сорвал его со стены. Как живой, он дрожал в моих руках. Трясясь от отвращения, я бросил его в огонь.
Я чуть не упал, когда дом содрогнулся, так, будто землетрясение пошатнуло землю. Но затем он замер, а портрет горел, и последняя ее сила исчезала. Я стоял один в старом горящем доме.
Я не хотел, чтобы кто-нибудь узнал о моем брате, не хотел, чтобы кто-либо видел его лицо таким.
Итак, я поднял его и положил на кушетку. До сего дня не понимаю, как я смог поднять его, чувствуя подобную слабость. Это была не моя сила.
Я сидел возле него, поглаживая его руку, пока жар не стал испепеляющим. Тогда я поднялся, склонился над братом и на прощание поцеловал его в губы. Я ушел из дома в дождь. И никогда больше не возвращался. Потому что больше не было ничего, ради чего стоило возвращаться.
* * *
На этом рукопись заканчивается. По всей видимости, нет достаточных оснований считать изложенные события истинными, но следующие факты, заимствованные из архива городской полиции, могут показаться любопытными.
В 1901 году город был необыкновенно потрясен самым массовым убийством, когда-либо совершенным с момента его существования.
В разгар вечеринки в доме мистера, и миссис Слотер и их дочери Клариссы некто добавил в пунш большое количество мышьяка. Все умерли. Дело так и не смогли расследовать, хотя для его разрешения выдвигались различные теории. Одна из версий утверждала, что убийцей был кто-то из погибших.
Что касается идентификации убийцы, предполагалось, что это не мужчина, а женщина. Хотя нет ничего определенного, чем можно было бы руководствоваться, несколько свидетельств имеют отношение к «этому бедному ребенку Клариссе» и показывают, что молодая женщина страдала тяжелым умственным расстройством, что ее родители старались сохранить это в секрете и от соседей, и от властей. Упоминаемая вечеринка предположительно была приурочена ее родителями к тому моменту, когда родителям показалось, что здоровье дочери нормализовалось.
Розыск тела молодого мужчины, якобы находившегося позднее под руинами здания, ничего не дал. Вполне возможно, что вся история выдумана старшим братом, с целью внести путаницу, заявив, что смерть не была естественной. Таким образом, старший брат, зная о трагедии, ранее разыгравшейся в доме, использовал ее для фантастического свидетельства в свою пользу.
Какова бы ни была истина, о старшем брате никогда больше не слышали ни в городе, ни в его окрестностях.
Это вся история.
С.Д.М.

1 2 3 4