Скованным движением Скотт поднял копье и пошел в пески. Через несколько ярдов ноги его подломились и он тяжело сел, подогнув их под себя. Копье скатилось по коленям, а Скотт все сидел так, держа его руками и глядя на безмолвные пески неверящим взглядом.
Он ждал.

14

«Жизнь в кукольном домике» – так называлась одна из глав его книги, последняя глава. Дописывая ее, Скотт понял, что не сможет больше писать: самый маленький карандашик становился в его крошечных ручках бейсбольной битой; и он решил перейти на магнитофон, но, прежде чем получил его, голос его так ослаб, что и это стало уже невозможным.
Но это было позже. А когда Лу однажды вошла в комнату, держа в руках громадный игрушечный дом, в Скотте было еще десять дюймов росту. Он отдыхал на подушечке – под кушеткой, чтобы Бет случайно не наступила на него. Скотт увидел, как Лу поставила домик на пол, и, выбравшись наружу, поднялся. Она опустилась на колени и наклонилась, приставив ухо к его рту.
– Зачем ты принесла это? – спросил он.
Лу ответила очень тихо, чтобы звук ее голоса не повредил его барабанные перепонки:
– Я думала, он тебе понравится.
Скотт собирался сказать, что ему этот домик совсем не нравится, но, взглянув на ее профиль, ответил:
– Очень милый.
Это был игрушечный домик высшего класса. Они могли позволить себе эту роскошь теперь, когда его книга издавалась и переиздавалась.
Он подошел к игрушке и поднялся на крыльцо. Странное чувство охватило его, когда его руки легли на сделанные под железо перильца: странное чувство, как тогда, в ту ночь, на ступеньках фургона Клариссы.
Толкнув дверь, Скотт вошел в дом и закрыл ее за собой. Первой комнатой была просторная гостиная. Кроме легких занавесок, в ней ничего не было.
Игрушечный камин, паркетный пол, окна, широкие подоконники, подсвечники, – приятная комната, за исключением одной вещи: одной стены не было. И через эту отсутствующую стену он увидел наблюдавшую за ним с мягкой улыбкой Лу.
– Нравится тебе?
Скотт прошел через комнату и, остановившись там, где следовало бы быть стене, спросил:
– А мебель?
– Она в… – начала было Лу, но, заметив, что он вздрогнул от грома ее голоса, добавила очень тихо:
– Она в машине.
– Да, – и Скотт вернулся в комнату.
– Я сейчас принесу. А ты осмотри дом. – Лу пошла, ее тяжелые шаги сотрясали пол настоящей, большой гостиной. Потом хлопнула настоящая входная дверь, и он пошел осматривать свой игрушечный домик.
К полудню вся мебель была расставлена, и Скотт попросил Лу придвинуть его дом к стене за кушеткой, чтоб в нем было безопасно и стало как бы четыре стены. Бет строго-настрого было запрещено подходить к домику, но иногда кошка подбиралась к нему, а это было опасно.
Скотт также попросил Лу протянуть в свой домик провод, чтобы можно было подключить маленькую лампочку с елочной гирлянды. При всем своем энтузиазме Лу забыла про необходимое ему освещение. А ему еще очень хотелось, чтобы в его домике был и водопровод, но это было, конечно, невозможно.
Скотт переехал в игрушечный домик, где явно не хватало комфорта, ведь куклы в нем не нуждаются. Креслица, даже в гостиной, были с прямыми спинками и очень неудобные: не хватало мягких сидений. На кровати не было ни сетки, ни матраса. И Лу сшила из лоскута материи матрасик, набив в него немножко ваты, чтобы Скотт мог спать на жесткой кровати.
Жизнь в кукольном домике не была настоящей жизнью: можно было сколько угодно сидеть за сияющим пианино, желая поиграть, но пальцы перебирали только нарисованную клавиатуру пустого ящика; можно было пойти на кухню и в поисках завтрака дергать ручку холодильника, сделанного из цельного куска пластмассы, поворачивать без всякого толку ручки на плите, потому что и вечности не хватило бы, чтоб вскипятить на ней кастрюльку воды; можно было до посинения крутить водопроводные краны, ожидая, что чудесным образом из них вдруг что-нибудь потечет; класть одежду в крошечную стиральную машину и доставать ее оттуда точно такой же сухой и грязной; можно было даже положить настоящие деревянные щепочки в камин и зажечь их, но тогда пришлось бы спасаться от дыма, потому что настоящего дымохода тоже не было.
И наступила ночь, когда ему пришлось снять обручальное кольцо, которое он носил на веревочке, надетой на шею. Оно стало очень тяжелым, как громадный золотой обруч. Скотт отнес его наверх, в спальню, и положил в нижний ящик комода.
Сидя на краешке кровати и глядя на бюро с ящичками, он думал о кольце, думал о том, что оно было тем корнем, который все эти месяцы связывал его с семьей и который теперь был вырван наконец и лежал мертвый в ящичке маленького комодика. Его брак, таким образом, был формально расторгнут.
В тот день Бет принесла ему куклу и оставила ее на крыльце домика.
Сначала Скотт упорно не замечал подарка, но потом, не удержавшись, сошел вниз к кукле, сидевшей на верхней ступеньке крыльца в легком костюмчике голубого цвета.
– Что, озябла? – спросил он, беря ее в руки. Кукла ничего не смогла ответить.
Он отнес ее наверх и положил на кровать. Кукольные глазки захлопнулись.
– Нет, нет, не засыпай, – запротестовал Скотт и усадил куклу, согнув ее в том месте, где длинные, жесткие, негнущиеся ноги присоединялись к туловищу. – Вот так. – Она сидела, тараща на него свои раскрашенные глаза.
– Какой на тебе милый летний костюмчик, – сказал Скотт и, протянув руку, откинул назад ее льняные волосы. – Кто же сделал твои волосы? – А кукла не отвечала и все так же сидела в одном положении, с раздвинутыми ногами и приподнятыми руками, словно застыв в нерешительности перед объятием.
Ткнув пальцем в ее твердую маленькую грудь и нечаянно сдернув лифчик, он спросил ее с неподдельным удивлением и даже чуть-чуть строго:
– А зачем это ты носишь лифчик?
Кукла отрешенно глядела на него своими стеклянными глазами.
– Ресницы из целлулоида, ушей нет; плоская, как доска, – заметил он совсем уж бестактно. А она все глядела.
Позже, извинившись перед своей новой подругой за грубое поведение, Скотт рассказал ей историю своей жизни. В полумраке спальни она терпеливо внимала его рассказу, как и прежде, тараща свои голубые стеклянные глаза и сладострастно поджимая свои безжизненные губки, как бы в предвкушении несбыточного поцелуя.
Поздно вечером он уложил куклу на кровати и вытянулся рядом с ней. Она тут же заснула. Скотт повернул ее на бок, и голубые глазки, со щелчком открывшись, уставились на него.
– Спи, – прошептал он, обвив вокруг нее руку и прижавшись к ее прохладной, как бы гипсовой ноге. Бедро куклы больно упиралось ему в живот. И Скотт перевернул ее на другой бок и, снова прижавшись к ней, обнял за талию.
В полночь он вскочил как ужаленный и непонимающим взглядом уставился на чью-то гладкую голую спину, лежащую рядом с ним, на желтые волосы, завязанные в хвостик красной ленточкой. Сердце его готово было выпрыгнуть из груди.
– Кто ты? – шепотом спросил Скотт и, не дождавшись ответа, дотронулся до твердого холодного тела. Вспомнил.
Рыдания сотрясли его грудь. «Почему ты не настоящая?» – спрашивал он, а соседка безучастно молчала. Скотт зарылся лицом в ее мягкие льняные волосы и, крепко сжав ее в объятиях, вскоре уснул.

* * *

Сидя на холодном песке, он бессмысленно глядел на руку куклы, торчащую из громадной картонной коробки. Это она навеяла на него воспоминания.
Скотт моргнул и огляделся. Как давно все это было? Уже и не вспомнить.
Много важнее знать, как долго он тут грезил. Но как узнать это? Луч света все еще пробивается через окно.
Он опять заморгал и огляделся.
Больше нельзя сидеть в бездействии. Если начнет темнеть, ему уже ни за что… И мысли смешались.
Вот, вот оно – каких еще искать доказательств? Достаточно того, что он не смог закончить эту мысль. В темноте ему ни за что не убить паука, у него не будет ни единого шанса на победу. Вот о чем он думал. Но почему же рассудок не смог завершить мысль? Да потому, что она вселяла в него ужас.
Почему же тогда он не уходит? А к чему? Ему надо все обдумать, во всем разобраться. Пусть будет так. Держа копье в побелевших от напряжения руках, Скотт поджал губы.
Так или иначе, паук стал для него неким символом: символом чего-то ненавистного, с чем ему никогда уже не смириться. А поскольку он обречен, то почему бы ему не попробовать сразиться с этим чем-то?
Нет, все не так просто. В этом есть еще что-то. Возможно, неверие в то, что завтра он исчезнет. Но разве не так же думают о смерти? Какой нормальный человек будет думать всерьез о смерти? Нормальный? А что значит «нормальный»? И Скотт закрыл глаза.
Чуть позже он торопливо встал, и в виски ему ударила кровь. Завтрашнее исчезновение не имеет к этому никакого отношения, а если и имеет, то он закроет на это глаза. Он живет настоящим моментом. И в настоящий момент решает, что если и умрет, то только вместе с пауком. На этом Скотт и порешил, пресытившись раздумьями.
Очнувшись от задумчивости, он почувствовал, что идет по песку на деревянных от усталости и напряжения ногах. «Куда ты идешь?» – пронеслось в голове. Ответ был только один: «Иду на паука и…»
Скотт застыл на месте. Шуршание сандалий по песку затихло. «И что дальше?»
Скотт вздрогнул. Что он может сделать? С чем он выйдет против семиногого гигантского паука, который больше его в четыре раза? На что годится его маленькая булавка?
Не шевелясь, он глядел на безмолвную, будто вымершую пустыню. Ему нужен четкий план действий, и чем быстрее, тем лучше. Опять хочется пить. Нельзя терять ни секунды.
«Хорошо, – подумал Скотт, пытаясь совладать с подкрадывающимся страхом.
– Хорошо, посмотри на паука как на крупного хищного зверя, которого надо убить. Что делают охотники, когда хотят убить такого зверя?»
Ответ пришел почти мгновенно: «Западня. Паук свалится в нее и…»
Булавка! Булавка, торчащая, как длинный острый кол!
Сняв с плеча лассо, он схватил копье и быстро начал разрывать им песок, как лопатой.
Через сорок пять минут западня была готова.
Обливаясь потом, подрагивая от напряжения, Скотт стоял на дне ямы, глядя на ее отвесные стены. Если бы не нитка, он сам оказался бы в западне. Немного отдохнув, он закрепил копье, чуть наклонив его, острием вверх, утоптал влажный песок вокруг него и, выбравшись наверх, стоял там некоторое время и смотрел вниз.
Почему-то сразу же на него навалились сомнения. А вдруг не выйдет? Что, если паук взбежит по песку так же легко, как по твердой стене? А что, если он не наколется на булавку? Или выпрыгнет раньше, чем коснется острия?
Тогда Скотт окажется безоружным. Может, лучше, как тогда в картонке – держать копье самому и ждать, пока паук, прыгнув, напорется на него всем своим весом? Нет, сейчас так не получится, уже поздно – он слишком мал, и удар опрокинет его. А эти ужасные ощущения, когда громадная черная лапа царапала его? Он не сможет устоять. А зачем стоять здесь?
Ответа не было. И еще одно. Чем накрыть западню, когда паук окажется в ней? Может, просто засыпать его песком? Нет, это будет очень долго.
Скотт искал и наконец нашел и оттащил к яме подходящий кусок картона.
Его ширины было достаточно, чтобы закрыть западню.
Вот так-то. Он заманит сюда паука и, когда тот напорется на булавку, надвинет картон на яму и будет сидеть на нем, пока не убедиться в том, что гадина сдохла.
Скотт облизнул губы.
Другого способа нет.
Он постоял несколько минут, успокаивая дыхание. И, хотя еще чувствовал усталость и тяжело дышал, пошел, озираясь, по пустыне. Скотт знал, что, задержись он на минутку, решимость оставит его.
Паук, должно быть, в паутине. Вот где его можно найти. Скотт шел осторожно, размеренным шагом, тревожно оглядываясь по сторонам. Казалось, холодный камень лежит у него в желудке.
Он беззащитен без булавки. Что, если паук отрежет его от западни? Резко выдохнув, Скотт попытался прогнать неприятное ощущение в животе. «Нет, нет, – отчаянно возразил он сам себе, – я не допущу этого».
Снова раздался звук оседавшего дома. Скотт, поначалу вздрогнув, прибавил шагу. Тело его было нервно напряжено.
Темнело. Он уходил все дальше и дальше в пески от света в окне. От судорожного, как бы испуганного дыхания грудь вздрагивала. Это были повадки «черной вдовы», – от природы хитрая и скрытная, она плела свою паутину только в темных глухих углах.
А Скотт все шел в густеющий с каждым шагом мрак.
Вот она. Висит высоко на своей паутине, дрожа яйцом тела, похожим на черную жемчужину, вцепившись ногами в невидимую нить.
В горле застрял комок – хотелось сглотнуть, но горло казалось деревянным. Он почти задыхался, глядя на огромного паука. Было ясно, почему этой гадины целый день не было видно: обмотанный липкими нитями, под неподвижной громадой паука висел полуобглоданный таракан. Скотту стало дурно, его чуть не стошнило. Закрыв глаза и почти захлебываясь, он глубоко вздохнул. Сладковато пахло трупом – смертью.
Глаза резко открылись. Паук не двигался, его тело свисало, как сверкающий черный плод с молочно-белой лозы.
Вздрагивая, Скотт смотрел на гадину. У него не хватало храбрости приблизиться к ней, но, даже если бы хватило, он не стал бы подходить, чтобы мерзкая тварь не оплела его паутиной, как таракана.
Что же ему делать? Внезапно пробудившийся инстинкт потребовал, чтобы он исчез так же незаметно, как и появился. Поддавшись увещеваниям этого голоса, Скотт отступил на несколько ярдов.
Нет. Он должен сделать это. В этом нет смысла, этому нет оснований, это безумно, но он все равно должен. Скотт присел и, безумно глядя на громадного паука, бессознательно поглаживал руками песок.
Руки инстинктивно отдернулись от чего-то твердого. Вскрикнув, он дернулся, чуть не завалившись на спину. Глаза нервно перебежали от гадины:
«Не услышала ли эта тварь его крика?» – к тому, на что наткнулась рука.
Это был небольшой камень.
Скотт поднял его и оценивающе подбросил на руке.
Желудок превратился в узел нервов, грудь тяжело поднималась и опускалась. Взгляд застыл на раздутом теле паука.
Стиснув зубы, Скотт встал и, найдя камень побольше, положил обе свои находки перед собой на песок. Неожиданно далеко, за пустыней, взревел масляный обогреватель. Втянув голову в плечи, он зажал руками уши, спасаясь от грохота. Песок дрожал. Вверху, на стене, паук, казалось, шевельнулся, но это было всего лишь легкое подрагивание паутины.
Когда обогреватель, щелкнув, отключился, Скотт поднял камень и, секунду поколебавшись, кинул его в паука. Но промахнулся. Камень, пролетев над круглым телом, только порвал паутину. Ее обрывки задрожали, как раздуваемые ветром занавески. Паук пошевелился и снова замер.
«Ты еще в безопасности, – кричал рассудок, – ты еще в безопасности.
Бога ради, беги отсюда».
Напрягая мышцы, Скотт швырнул в гадину второй камень. Снова промах. Но в этот раз камень застрял в паутине и, увлекая ее своим весом вниз, потянул за собой и паука. Черная тень медленно сползла по невидимой нити; ноги дернулись и опять замерли.
Всхлипывая и ругаясь, Скотт схватил третий камень и швырнул его.
Пролетев по дуге, тот ударился о блестящую спину паука и отскочил.
Гадина подпрыгнула. Казалось, что она повисла в воздухе, но в тот же миг тварь была снова на паутине и рванулась вниз, раскачиваясь, как громадное падающее яйцо. До смерти напуганный, в безумной ярости Скотт швырнул в паука еще два камня. Они попали в паутину, один увеличил дырку, другой прорвал вторую.
– Иди сюда! – пронзительно закричал Скотт. – Иди сюда, чертова гадина!
Паук, скользя вниз по нитке, дрожал всем телом и цеплялся за паутину ногами. Еще один крик замер в горле Скотта, и, втянув воздух, он развернулся и бросился через пески.
Через десять ярдов Скотт суетливо оглянулся: паук уже летел за ним по песку чернильным пятном. Внезапный ужас охватил беглеца. Ноги казались ватными. «Я падаю».
Но это было не так. Раскрыв рот, Скотт все еще тяжело бежал, беспокойно ища взглядом западню, но ее не было. Может, дальше? Он оглянулся: паук настигал его.
Скотт отвернулся. «Не смотри!» – пронеслось в голове. В боку закололо.
Сандалии глухо стучали по песку. Глаза напряженно искали западню.
Не удержавшись, он снова оглянулся. Тварь была еще ближе. Дрожа всем телом на толстых ногах, она бежала по песку почти боком, ее взгляд был прикован к жертве. Скотт летел сквозь тени и свет, безумно раскрыв глаза.
Где же западня?
Он, наверное, пробежал мимо нее, – недалеко впереди уже виднелись жестянки из-под краски. Нет, это невозможно! Так тщательно все рассчитать и вдруг опростоволоситься! Скотт мельком глянул назад. Еще ближе: утопая в песке, трясясь и подпрыгивая, перебирая ногами, ужасная черная гадина, размером больше лошади, неслась за ним.
Ему нужно вернуться назад. И он по широкой дуге рванулся назад, моля о том, чтобы паук не срезал по прямой. Песок мешал все больше и больше, сандалии вязли и, выдираясь из песка, издавали какой-то сосущий звук.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25