Ведь Холли могла попасть там в беду, хотя и заявила решительно, что в состоянии о себе позаботиться. Пусть так, но он сказал ей, что, если она появится на одной из палуб с взволнованным видом, он сразу же бросится ей на помощь.
Около пяти часов катер снова отошел от яхты и направился к берегу, имея на борту тех же самых членов команды и Холли. Она поднялась на причал, чмокнула одного из мужчин в щеку, взъерошила волосы другому, заключила в объятия третьего и с явно довольным видом пошла в город.
Бьюкенен оказался в их маленькой темноватой комнатке з мотеле за минуту до появления там Холли. От тревоги за нее ожидание показалось ему более долгим, чем было на самом деле.
— Ну, как все прошло? — с беспокойством спросил он, как только она вошла.
Она сбросила сандалии и села на кровать. Вид у нее был усталый.
— Им очень трудно было держать свои руки при себе. Мне пришлось все время двигаться. Я чувствую себя так, словно участвовала в марафонском забеге.
— Дать тебе воды? Или что-нибудь из фруктов, которые я купил?
— Да, фрукты — это было бы неплохо. Апельсин или… Чудесно. — Она отпила немного принесенной им воды «Перье». — Это у тебя называется выслушивать донесение агента?
— Да. Если бы речь шла о работе.
— А сейчас разве нет? Сначала ты создаешь обстановку, в которой завербованный тобой агент чувствует себя комфортно и ощущает свою нужность. Потом ты…
— Эй, полегче! Не все, что я делаю, рассчитано заранее.
— Правда? — С минуту Холли изучающе смотрела на него. — Ладно. Тогда о яхте. Команда состоит из пятнадцати человек. На берег сходят по очереди. Они считают, что Драммонд, как выразился один из ребят, — деспотичный кусок дерьма. Они боятся его. Пока он на борту. Но когда кота нет, мышки веселятся, даже иногда приводят женщин. Чтобы похвастаться яхтой и отомстить Драммонду за все унижения.
Бьюкенен положил на стол карандаш и блокнот.
— Нарисуй схему расположения каждой каюты на каждой палубе. Мне надо знать, где что находится, где и когда команда ест и спит, любую мелочь, которую ты вспомнишь. Знаю, что ты устала, Холли. Мне очень жаль, но придется еще немного поработать.
12
Достать гидрокостюм оказалось делом нетрудным: в Ки-Уэсте множество магазинов для ныряльщиков. Вода здесь достаточно теплая, так что при обычных обстоятельствах Бьюкенену не нужно было бы брать напрокат такой костюм, но его зашитый бок как раз и делал обстоятельства необычными. Ему надо было оберегать заживающую ножевую рану. Он хотел свести до минимума то количество крови, которое будет вымыто из запекшихся корочек вокруг швов и перейдет в окружающую воду. Как и в Канкуне, когда он бежал от полиции, переправившись вплавь через пролив, отделяющий остров от материка, он опасался акул и барракуд. Тогда его, правда, беспокоило кровотечение из огнестрельной раны, но ситуация была похожей. На этот раз он, по крайней мере, имел возможность подготовиться, хотя еще одно напоминание о канкунском заплыве продолжало его беспокоить — головная боль.
Эта боль, от которой раскалывался череп, не прекращалась. Ему казалось, что его нервы — это натянутые до предела и готовые вот-вот лопнуть кожаные шнурки. Но он не мог позволить себе отвлечься на эту боль. Сейчас три часа ночи, он плывет в темной воде, а его черный гидрокостюм неразличим во тьме. Он держал руки свободно вытянутыми по бокам, плавно работая ластами, очень стараясь не шуметь и не оставлять в воде пенных барашков. Он держал лицо почти все время опущенным вниз, несмотря на то что вычернил его перед тем, как войти в воду, чтобы оно не выделялось на ее темном фоне. Сверкали звезды. Начал всходить серп луны. Света будет достаточно, когда он приблизится к яхте.
Потом он коснулся якорной цепи. Смотря вверх, он не услышал ни шагов, ни голосов. Хотя в гидрокостюме вода казалась даже теплее, чем была, по телу у него пробежала невольная дрожь. Прищурившись, он оглянулся на огоньки Ки-Уэста, подумал о Холли, которая его там ждет, собрался с духом, снял маску и ласты, привязал их к цепи и полез по ней вверх. Каждое усилие болью отдавалось у него в плече и в боку. Но он не мог останавливаться. Медленно, беззвучно он подтягивал себя по цепи, пока не достиг того места, где она входила в клюз. Отверстие было слишком узким, чтобы он мог в него пролезть, но в сочетании с массивной цепью позволило ему закрепиться ногами в сетчатых резиновых тапочках, удержать равновесие, вытянуть вверх руки и уцепиться за фальшборт на носу. Подтянувшись на руках, он заглянул на палубу, никого не увидел, поискал глазами датчики сигнализации, не нашел признаков их присутствия и переполз через поручни на мягко освещенную палубу.
Перебегая в укрытие под наружным трапом, он знал, что оставляет за собой мокрый след, но этого было никак не избежать. К счастью, почти вся вода успела вытечь у него из гидрокостюма, пока он лез по цепи. Скоро вытекут и остатки. А до тех пор надо было использовать то время, которое у него было.
На возвышавшихся над ним палубах лишь несколько окон были освещены. На трапах, в коридорах и проходах горели фонари, но они довольно далеко отстояли друг от друга и светили слабо, так что не было недостатка в тени, куда бы Бьюкенен мог заползти. Резиновые сетчатые тапочки, которые он надел под ласты, были снабжены бороздками на подошвах, которые усиливали их сцепление с досками палубы. Он почти совсем не оставлял следов, когда тихо шел по проходу в коридор и потом вверх по трапу.
Он следовал указаниям Холли. Она дала ему подробное описание яхты и точную оценку членов экипажа, у которых явно не было никаких стимулов к несению службы в отсутствие терроризировавшего их хозяина. Бьюкенен напряженно прислушался, ничего не услышал, вышел из-под трапа и двинулся по одному из коридоров средней палубы мимо дверей, выходивших в него по обеим сторонам. Его интересовала лишь одна каюта в конце коридора с правой стороны. Холли говорила, что это единственное место, которое не показали ей ее новые друзья.
— Сюда вход воспрещен, — сказали они.
— Почему? — спросила она.
— Мы не знаем. Здесь всегда заперто, — таков был ответ.
Эта каюта была расположена между спальней Драммонда и залом приемов — большим, роскошно отделанным и обставленным, с окнами, из которых открывался вид на солярий.
— Ну, у вас наверняка есть хоть какие-то предположения насчет того, что там может быть, — сказала Холли своим приятелям из команды.
— Никаких. Нам было сказано, что мы потеряем работу, если хотя бы раз попытаемся туда проникнуть.
Дверь была заперта на два замка с двойными защелками. Бьюкенен вынул из кармашка в гидрокостюме два коротких металлических штырька. Он кончил открывать первый замок, когда услышал шаги по трапу в противоположном конце коридора. Усилием воли заставляя руки не дрожать, он взялся за второй замок.
Шаги все ниже, все ближе.
Бьюкенен не осмеливался даже взглянуть в том направлении. Ему приходилось концентрировать внимание на замке, пока он манипулировал своим инструментом.
Шаги были уже на нижних ступеньках трапа.
Бьюкенен повернул ручку, скользнул в темную каюту и закрыл за собой дверь. Он затаил дыхание, прижался ухом к переборке и прислушался. По прошествии тридцати секунд, все еще не слыша ни звука из коридора, он нащупал выключатель, щелкнул им и зажмурился от неожиданно яркого света.
То, что он увидел, заставило его нахмуриться. В этой вытянутой комнате, соединявшейся через запертую дверь со спальней Драммонда, в несколько рядов стояли телевизионные мониторы и видеомагнитофоны.
Бьюкенен повернул ручки громкости на самый тихий звук и включил мониторы. Через секунду на светящихся экранах появились многочисленные помещения и секции палуб. На одном экране он увидел двух моряков в рубке. На другом экране еще двое из команды смотрели телевизор. На третьем с полдюжины членов экипажа спали на койках. На четвертом один человек — вероятно, капитан — спал в каюте, где, кроме него, никого не было. На других экранах было множество незанятых спален. Эти темные каюты и другие, в которых спали люди, Бьюкенен видел на мониторах в зеленоватом свете — знак, что на скрытых камерах, передававших оттуда изображение, установлена оптика ночного видения. Мониторы, показывавшие яхту снаружи, также были зеленоватыми. Наверно, эти камеры автоматически переходили на обычную оптику, когда зажигали свет или при дневном освещении.
Так значит, Алистер Драммонд любит подсматривать за своими гостями, подумал Бьюкенен. Старик закрывается в спальне, отпирает дверь в эту примыкающую каюту и наблюдает, что делает команда в его отсутствие и, что еще важнее, чем занимаются его гости — раздеваются, облегчаются, совокупляются, колются. И все это можно записать, чтобы снова и снова насладиться зрелищем.
Бьюкенен сосредоточил свое внимание на запертом металлическом шкафчике. Справившись с замком, он открыл шкафчик и обнаружил ряды надписанных видеокассет. 5 августа 1988 года. 10 октября 1989 года. 18 февраля 1990 года. Бьюкенен быстро окинул их взглядом, отметив, что они расставлены по порядку, по датам. Тут не меньше сотни кассет. Величайшие «хиты» Алистера Драммонда.
Тот круиз, который интересовал Бьюкенена, был в феврале. Он нашел кассету за этот месяц, вставил ее в плейер и нажал на кнопку включения, удостоверившись, что звук стоит на нуле. Качество видеозаписи было превосходным, даже когда изображение имело зеленоватый оттенок. Гостей было довольно много. Отснятые в разных местах кадры показывали их в самых интимных, откровенных и компрометирующих ситуациях. Оральный секс и гомосексуализм были особенно популярны. В конце Бьюкенен насчитал тринадцать мужчин и двенадцать женщин. Мужчины — все в летах — держались повелительно, словно привыкли обладать властью. С женщинами — привлекательными и прекрасно одетыми — обращались так, словно это были проститутки. Все мужчины и женщины были латиноамериканской наружности.
Бьюкенен заметил наушник и подключил его к телемонитору. Настроив звук, он мог слышать то, что было записано на пленке. Сосредоточенно слушая испанскую речь, он понял из разговоров, что эти женщины — действительно проститутки, а мужчины — высокопоставленные чины мексиканского правительства. Он сразу же понял и еще одну вещь. Эти кассеты нужны Драммонду не только для того, чтобы получать удовольствие от подглядывания.
Слово «шантаж» вспыхнуло у него в мозгу, и в ту же секунду он вздрогнул, увидев на экране Марию Томес. То есть он подумал, что это Мария Томес. Полной уверенности не было. Только после внимательного изучения изображения он сможет сказать, что это определенно Мария Томес, а не Хуана в ее роли. В зеленоватом кадре был, по всей вероятности, тот самый солярий в кормовой части яхты. Съемка велась сверху вниз, как если бы камера была запрятана высоко в стене или под приподнятым помостом. Цифры на дисплее показывали, что съемка велась в тридцать семь минут второго ночи. На звуковой дорожке было много помех, но все же Бьюкенен слышал где-то в отдалении танцевальную музыку и женский смех.
Мария Томес в элегантном, сильно декольтированном вечернем платье стояла спиной к камере, опираясь на кормовой поручень, и, видимо, любовалась пенным следом, который тянулся за яхтой. С ней кто-то заговорил по-испански, и она обернулась. В кадр вошел высокий, стройный мужчина, с виду — латиноамериканец, с худощавым лицом и ястребиным носом, в смокинге. Он опять заговорил. На этот раз Мария Томес ответила. Качество звука улучшилось — вероятно, потому что Драммонд воспользовался блоком дистанционного управления и отрегулировал микрофон направленного действия, спрятанный где-то в солярии.
— Нет, мне не холодно, — сказала Мария Томес по-испански.
Камера дала увеличение, когда мужчина приблизился к ней.
13
— Боже мой, — еле выговорила Холли. Она смотрела видеозапись, и на нее накатывала дурнота. — Какой кошмар.
Потрясенный увиденным, Бьюкенен положил кассету в пластиковый мешочек, который нашел в комнате, и заклеил его. Преодолевая боль в одеревеневших от напряжения мышцах, он сделал копию с видеозаписи, но в остальном оставил все в том же виде, в каком нашел. Потом запер за собой дверь и крадучись вернулся на главную палубу. Голова у него болела не переставая все время, пока он спускался по якорной цепи, отвязывал маску и ласты и плыл обратно к берегу, на этот раз на спине, держа мешочек с кассетой над водой.
Пленка кончилась, а Холли еще продолжала смотреть на экран с выражением ужаса и отвращения на лице.
— Чтоб ему в аду гореть.
То, что она увидела на экране (аппаратуру Бьюкенен взял напрокат), было сценой изнасилования и убийства Марии Томес. Возможно, последовательность была обратной — убийство и потом изнасилование, если этот термин применим к осквернению трупа. Изнасилование подразумевает преодоление чьей-то воли, тогда как труп не может возразить против чего бы то ни было — именно это последнее, то есть абсолютное отсутствие сопротивления, и могло как раз привлекать того высокого, худощавого мужчину с ястребиным носом.
Мужчина подошел вплотную к Марии Томес и опять спросил, не холодно ли ей. Потом обнял ее за плечи, будто бы желая согреть. Мария Томес сняла с себя его руку. Мужчина опять полез к ней, и она начала сопротивляться. «Ну-ну, — пьяно бормотал мужчина, — не будь холодна со мной . Я это запрещаю». Он хохотнул и, крепко схватив ее за локти и прижав к поручню, стал целовать ее лицо и шею, подбираясь к холмикам грудей, выступавшим из низко вырезанного платья, а она извивалась у него в руках, отворачивала лицо то в одну, то в другую сторону и пыталась оттолкнуть его. «Будь со мной потеплее, — сказал он по-испански. — Будь потеплее. Я-то теплый. Чувствуешь?» Он опять хохотнул. Когда она стала отпихивать его, он засмеялся и встряхнул ее. Когда она закатила ему пощечину, он ответил ударом кулака. Она плюнула ему в лицо. «Puta», — сказал он и нанес ей страшный удар снизу, который бросил ее вверх и назад. Потом она осела вниз. Пока Мария падала, он попытался схватить ее, поймал за лиф платья, дернул, разорвал, обнажив ее груди. Когда она ударилась затылком о палубу, он кинулся на нее и продолжал рвать, обнажая ее живот, низ живота, бедра, колени. Теперь он сорвал с нее кружевное белье. На секунду остановился. Камера показала обнаженную Марию Томес, которая неподвижно лежала навзничь на палубе на разорванном платье, раскинутом, словно сломанные крылья. Паралич мужчины длился еще мгновение. Вдруг он расстегнул пояс, спустил брюки и набросился на нее. Его дыхание стало быстрым и хриплым. Его ягодицы работали, словно насос. Потом он застонал, обмяк и тихонько засмеялся: «А теперь тебе тепло?» Она не ответила. Он толкнул ее. Она не двигалась. Он снова ударил ее по лицу. Когда она и на этот раз осталась неподвижной, он стал на колени, схватился руками за ее лицо, сжал щеки, повернул голову сначала в одну сторону, потом в другую, и его дыхание стало еще более хриплым. Он быстро поднялся с колен, застегнул брюки, украдкой огляделся вокруг, поставил Марию Томес на ноги.
И с выражением лица, в котором страх сочетался с отвращением, швырнул ее за борт.
Пока Холли в смятении продолжала смотреть на заполненный искорками электростатических помех экран, Бьюкенен прошел мимо нее и выключил видеоплейер и телевизор. Только тогда Холли пошевелилась. Она опустила глаза и покачала головой. Бьюкенен тяжело опустился в кресло.
— Она была мертва? — тихо спросила Холли. — Когда он бросил ее в воду.
— Я не знаю. — Бьюкенен помолчал. — Он мог сломать ей шею, когда ударил. Она могла получить смертельное сотрясение, когда ударилась головой о палубу. Она могла задохнуться, пока он давил на нее сверху. Но точно так же она могла быть в шоке, в обмороке, могла быть еще жива, когда он швырнул ее в воду. Этот сукин сын даже не взял на себя труд удостовериться. Ему было без разницы, жива она или нет. Он заботился лишь о собственной персоне. Использовал ее. Потом выбросил. Словно мешок с мусором.
В комнате было темно. Они долго сидели молча.
— Ну, и что же было потом? — с горечью спросила Холли. — Как ты думаешь?
— Тот, кто убил ее, вероятно, рассчитывал, что ему удастся убедить других в том, что она упала с яхты. Он, конечно, был пьян, и это должно было повлиять на его способность рассуждать. Из-за самонадеянности он мог сказать, что видел, как она упала. Но могло быть и так, что какая-то часть сознания подсказала ему, что надо вернуться в каюту, привести себя в порядок и казаться таким же озадаченным и сбитым с толку, как и все остальные, когда станет известно об исчезновении Марии Томес. Тогда он мог бы сделать вполне правдоподобное предположение, что она выпила лишнего, потеряла равновесие и свалилась за борт.
— Мешало только то, что Алистер Драммонд знал правду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
Около пяти часов катер снова отошел от яхты и направился к берегу, имея на борту тех же самых членов команды и Холли. Она поднялась на причал, чмокнула одного из мужчин в щеку, взъерошила волосы другому, заключила в объятия третьего и с явно довольным видом пошла в город.
Бьюкенен оказался в их маленькой темноватой комнатке з мотеле за минуту до появления там Холли. От тревоги за нее ожидание показалось ему более долгим, чем было на самом деле.
— Ну, как все прошло? — с беспокойством спросил он, как только она вошла.
Она сбросила сандалии и села на кровать. Вид у нее был усталый.
— Им очень трудно было держать свои руки при себе. Мне пришлось все время двигаться. Я чувствую себя так, словно участвовала в марафонском забеге.
— Дать тебе воды? Или что-нибудь из фруктов, которые я купил?
— Да, фрукты — это было бы неплохо. Апельсин или… Чудесно. — Она отпила немного принесенной им воды «Перье». — Это у тебя называется выслушивать донесение агента?
— Да. Если бы речь шла о работе.
— А сейчас разве нет? Сначала ты создаешь обстановку, в которой завербованный тобой агент чувствует себя комфортно и ощущает свою нужность. Потом ты…
— Эй, полегче! Не все, что я делаю, рассчитано заранее.
— Правда? — С минуту Холли изучающе смотрела на него. — Ладно. Тогда о яхте. Команда состоит из пятнадцати человек. На берег сходят по очереди. Они считают, что Драммонд, как выразился один из ребят, — деспотичный кусок дерьма. Они боятся его. Пока он на борту. Но когда кота нет, мышки веселятся, даже иногда приводят женщин. Чтобы похвастаться яхтой и отомстить Драммонду за все унижения.
Бьюкенен положил на стол карандаш и блокнот.
— Нарисуй схему расположения каждой каюты на каждой палубе. Мне надо знать, где что находится, где и когда команда ест и спит, любую мелочь, которую ты вспомнишь. Знаю, что ты устала, Холли. Мне очень жаль, но придется еще немного поработать.
12
Достать гидрокостюм оказалось делом нетрудным: в Ки-Уэсте множество магазинов для ныряльщиков. Вода здесь достаточно теплая, так что при обычных обстоятельствах Бьюкенену не нужно было бы брать напрокат такой костюм, но его зашитый бок как раз и делал обстоятельства необычными. Ему надо было оберегать заживающую ножевую рану. Он хотел свести до минимума то количество крови, которое будет вымыто из запекшихся корочек вокруг швов и перейдет в окружающую воду. Как и в Канкуне, когда он бежал от полиции, переправившись вплавь через пролив, отделяющий остров от материка, он опасался акул и барракуд. Тогда его, правда, беспокоило кровотечение из огнестрельной раны, но ситуация была похожей. На этот раз он, по крайней мере, имел возможность подготовиться, хотя еще одно напоминание о канкунском заплыве продолжало его беспокоить — головная боль.
Эта боль, от которой раскалывался череп, не прекращалась. Ему казалось, что его нервы — это натянутые до предела и готовые вот-вот лопнуть кожаные шнурки. Но он не мог позволить себе отвлечься на эту боль. Сейчас три часа ночи, он плывет в темной воде, а его черный гидрокостюм неразличим во тьме. Он держал руки свободно вытянутыми по бокам, плавно работая ластами, очень стараясь не шуметь и не оставлять в воде пенных барашков. Он держал лицо почти все время опущенным вниз, несмотря на то что вычернил его перед тем, как войти в воду, чтобы оно не выделялось на ее темном фоне. Сверкали звезды. Начал всходить серп луны. Света будет достаточно, когда он приблизится к яхте.
Потом он коснулся якорной цепи. Смотря вверх, он не услышал ни шагов, ни голосов. Хотя в гидрокостюме вода казалась даже теплее, чем была, по телу у него пробежала невольная дрожь. Прищурившись, он оглянулся на огоньки Ки-Уэста, подумал о Холли, которая его там ждет, собрался с духом, снял маску и ласты, привязал их к цепи и полез по ней вверх. Каждое усилие болью отдавалось у него в плече и в боку. Но он не мог останавливаться. Медленно, беззвучно он подтягивал себя по цепи, пока не достиг того места, где она входила в клюз. Отверстие было слишком узким, чтобы он мог в него пролезть, но в сочетании с массивной цепью позволило ему закрепиться ногами в сетчатых резиновых тапочках, удержать равновесие, вытянуть вверх руки и уцепиться за фальшборт на носу. Подтянувшись на руках, он заглянул на палубу, никого не увидел, поискал глазами датчики сигнализации, не нашел признаков их присутствия и переполз через поручни на мягко освещенную палубу.
Перебегая в укрытие под наружным трапом, он знал, что оставляет за собой мокрый след, но этого было никак не избежать. К счастью, почти вся вода успела вытечь у него из гидрокостюма, пока он лез по цепи. Скоро вытекут и остатки. А до тех пор надо было использовать то время, которое у него было.
На возвышавшихся над ним палубах лишь несколько окон были освещены. На трапах, в коридорах и проходах горели фонари, но они довольно далеко отстояли друг от друга и светили слабо, так что не было недостатка в тени, куда бы Бьюкенен мог заползти. Резиновые сетчатые тапочки, которые он надел под ласты, были снабжены бороздками на подошвах, которые усиливали их сцепление с досками палубы. Он почти совсем не оставлял следов, когда тихо шел по проходу в коридор и потом вверх по трапу.
Он следовал указаниям Холли. Она дала ему подробное описание яхты и точную оценку членов экипажа, у которых явно не было никаких стимулов к несению службы в отсутствие терроризировавшего их хозяина. Бьюкенен напряженно прислушался, ничего не услышал, вышел из-под трапа и двинулся по одному из коридоров средней палубы мимо дверей, выходивших в него по обеим сторонам. Его интересовала лишь одна каюта в конце коридора с правой стороны. Холли говорила, что это единственное место, которое не показали ей ее новые друзья.
— Сюда вход воспрещен, — сказали они.
— Почему? — спросила она.
— Мы не знаем. Здесь всегда заперто, — таков был ответ.
Эта каюта была расположена между спальней Драммонда и залом приемов — большим, роскошно отделанным и обставленным, с окнами, из которых открывался вид на солярий.
— Ну, у вас наверняка есть хоть какие-то предположения насчет того, что там может быть, — сказала Холли своим приятелям из команды.
— Никаких. Нам было сказано, что мы потеряем работу, если хотя бы раз попытаемся туда проникнуть.
Дверь была заперта на два замка с двойными защелками. Бьюкенен вынул из кармашка в гидрокостюме два коротких металлических штырька. Он кончил открывать первый замок, когда услышал шаги по трапу в противоположном конце коридора. Усилием воли заставляя руки не дрожать, он взялся за второй замок.
Шаги все ниже, все ближе.
Бьюкенен не осмеливался даже взглянуть в том направлении. Ему приходилось концентрировать внимание на замке, пока он манипулировал своим инструментом.
Шаги были уже на нижних ступеньках трапа.
Бьюкенен повернул ручку, скользнул в темную каюту и закрыл за собой дверь. Он затаил дыхание, прижался ухом к переборке и прислушался. По прошествии тридцати секунд, все еще не слыша ни звука из коридора, он нащупал выключатель, щелкнул им и зажмурился от неожиданно яркого света.
То, что он увидел, заставило его нахмуриться. В этой вытянутой комнате, соединявшейся через запертую дверь со спальней Драммонда, в несколько рядов стояли телевизионные мониторы и видеомагнитофоны.
Бьюкенен повернул ручки громкости на самый тихий звук и включил мониторы. Через секунду на светящихся экранах появились многочисленные помещения и секции палуб. На одном экране он увидел двух моряков в рубке. На другом экране еще двое из команды смотрели телевизор. На третьем с полдюжины членов экипажа спали на койках. На четвертом один человек — вероятно, капитан — спал в каюте, где, кроме него, никого не было. На других экранах было множество незанятых спален. Эти темные каюты и другие, в которых спали люди, Бьюкенен видел на мониторах в зеленоватом свете — знак, что на скрытых камерах, передававших оттуда изображение, установлена оптика ночного видения. Мониторы, показывавшие яхту снаружи, также были зеленоватыми. Наверно, эти камеры автоматически переходили на обычную оптику, когда зажигали свет или при дневном освещении.
Так значит, Алистер Драммонд любит подсматривать за своими гостями, подумал Бьюкенен. Старик закрывается в спальне, отпирает дверь в эту примыкающую каюту и наблюдает, что делает команда в его отсутствие и, что еще важнее, чем занимаются его гости — раздеваются, облегчаются, совокупляются, колются. И все это можно записать, чтобы снова и снова насладиться зрелищем.
Бьюкенен сосредоточил свое внимание на запертом металлическом шкафчике. Справившись с замком, он открыл шкафчик и обнаружил ряды надписанных видеокассет. 5 августа 1988 года. 10 октября 1989 года. 18 февраля 1990 года. Бьюкенен быстро окинул их взглядом, отметив, что они расставлены по порядку, по датам. Тут не меньше сотни кассет. Величайшие «хиты» Алистера Драммонда.
Тот круиз, который интересовал Бьюкенена, был в феврале. Он нашел кассету за этот месяц, вставил ее в плейер и нажал на кнопку включения, удостоверившись, что звук стоит на нуле. Качество видеозаписи было превосходным, даже когда изображение имело зеленоватый оттенок. Гостей было довольно много. Отснятые в разных местах кадры показывали их в самых интимных, откровенных и компрометирующих ситуациях. Оральный секс и гомосексуализм были особенно популярны. В конце Бьюкенен насчитал тринадцать мужчин и двенадцать женщин. Мужчины — все в летах — держались повелительно, словно привыкли обладать властью. С женщинами — привлекательными и прекрасно одетыми — обращались так, словно это были проститутки. Все мужчины и женщины были латиноамериканской наружности.
Бьюкенен заметил наушник и подключил его к телемонитору. Настроив звук, он мог слышать то, что было записано на пленке. Сосредоточенно слушая испанскую речь, он понял из разговоров, что эти женщины — действительно проститутки, а мужчины — высокопоставленные чины мексиканского правительства. Он сразу же понял и еще одну вещь. Эти кассеты нужны Драммонду не только для того, чтобы получать удовольствие от подглядывания.
Слово «шантаж» вспыхнуло у него в мозгу, и в ту же секунду он вздрогнул, увидев на экране Марию Томес. То есть он подумал, что это Мария Томес. Полной уверенности не было. Только после внимательного изучения изображения он сможет сказать, что это определенно Мария Томес, а не Хуана в ее роли. В зеленоватом кадре был, по всей вероятности, тот самый солярий в кормовой части яхты. Съемка велась сверху вниз, как если бы камера была запрятана высоко в стене или под приподнятым помостом. Цифры на дисплее показывали, что съемка велась в тридцать семь минут второго ночи. На звуковой дорожке было много помех, но все же Бьюкенен слышал где-то в отдалении танцевальную музыку и женский смех.
Мария Томес в элегантном, сильно декольтированном вечернем платье стояла спиной к камере, опираясь на кормовой поручень, и, видимо, любовалась пенным следом, который тянулся за яхтой. С ней кто-то заговорил по-испански, и она обернулась. В кадр вошел высокий, стройный мужчина, с виду — латиноамериканец, с худощавым лицом и ястребиным носом, в смокинге. Он опять заговорил. На этот раз Мария Томес ответила. Качество звука улучшилось — вероятно, потому что Драммонд воспользовался блоком дистанционного управления и отрегулировал микрофон направленного действия, спрятанный где-то в солярии.
— Нет, мне не холодно, — сказала Мария Томес по-испански.
Камера дала увеличение, когда мужчина приблизился к ней.
13
— Боже мой, — еле выговорила Холли. Она смотрела видеозапись, и на нее накатывала дурнота. — Какой кошмар.
Потрясенный увиденным, Бьюкенен положил кассету в пластиковый мешочек, который нашел в комнате, и заклеил его. Преодолевая боль в одеревеневших от напряжения мышцах, он сделал копию с видеозаписи, но в остальном оставил все в том же виде, в каком нашел. Потом запер за собой дверь и крадучись вернулся на главную палубу. Голова у него болела не переставая все время, пока он спускался по якорной цепи, отвязывал маску и ласты и плыл обратно к берегу, на этот раз на спине, держа мешочек с кассетой над водой.
Пленка кончилась, а Холли еще продолжала смотреть на экран с выражением ужаса и отвращения на лице.
— Чтоб ему в аду гореть.
То, что она увидела на экране (аппаратуру Бьюкенен взял напрокат), было сценой изнасилования и убийства Марии Томес. Возможно, последовательность была обратной — убийство и потом изнасилование, если этот термин применим к осквернению трупа. Изнасилование подразумевает преодоление чьей-то воли, тогда как труп не может возразить против чего бы то ни было — именно это последнее, то есть абсолютное отсутствие сопротивления, и могло как раз привлекать того высокого, худощавого мужчину с ястребиным носом.
Мужчина подошел вплотную к Марии Томес и опять спросил, не холодно ли ей. Потом обнял ее за плечи, будто бы желая согреть. Мария Томес сняла с себя его руку. Мужчина опять полез к ней, и она начала сопротивляться. «Ну-ну, — пьяно бормотал мужчина, — не будь холодна со мной . Я это запрещаю». Он хохотнул и, крепко схватив ее за локти и прижав к поручню, стал целовать ее лицо и шею, подбираясь к холмикам грудей, выступавшим из низко вырезанного платья, а она извивалась у него в руках, отворачивала лицо то в одну, то в другую сторону и пыталась оттолкнуть его. «Будь со мной потеплее, — сказал он по-испански. — Будь потеплее. Я-то теплый. Чувствуешь?» Он опять хохотнул. Когда она стала отпихивать его, он засмеялся и встряхнул ее. Когда она закатила ему пощечину, он ответил ударом кулака. Она плюнула ему в лицо. «Puta», — сказал он и нанес ей страшный удар снизу, который бросил ее вверх и назад. Потом она осела вниз. Пока Мария падала, он попытался схватить ее, поймал за лиф платья, дернул, разорвал, обнажив ее груди. Когда она ударилась затылком о палубу, он кинулся на нее и продолжал рвать, обнажая ее живот, низ живота, бедра, колени. Теперь он сорвал с нее кружевное белье. На секунду остановился. Камера показала обнаженную Марию Томес, которая неподвижно лежала навзничь на палубе на разорванном платье, раскинутом, словно сломанные крылья. Паралич мужчины длился еще мгновение. Вдруг он расстегнул пояс, спустил брюки и набросился на нее. Его дыхание стало быстрым и хриплым. Его ягодицы работали, словно насос. Потом он застонал, обмяк и тихонько засмеялся: «А теперь тебе тепло?» Она не ответила. Он толкнул ее. Она не двигалась. Он снова ударил ее по лицу. Когда она и на этот раз осталась неподвижной, он стал на колени, схватился руками за ее лицо, сжал щеки, повернул голову сначала в одну сторону, потом в другую, и его дыхание стало еще более хриплым. Он быстро поднялся с колен, застегнул брюки, украдкой огляделся вокруг, поставил Марию Томес на ноги.
И с выражением лица, в котором страх сочетался с отвращением, швырнул ее за борт.
Пока Холли в смятении продолжала смотреть на заполненный искорками электростатических помех экран, Бьюкенен прошел мимо нее и выключил видеоплейер и телевизор. Только тогда Холли пошевелилась. Она опустила глаза и покачала головой. Бьюкенен тяжело опустился в кресло.
— Она была мертва? — тихо спросила Холли. — Когда он бросил ее в воду.
— Я не знаю. — Бьюкенен помолчал. — Он мог сломать ей шею, когда ударил. Она могла получить смертельное сотрясение, когда ударилась головой о палубу. Она могла задохнуться, пока он давил на нее сверху. Но точно так же она могла быть в шоке, в обмороке, могла быть еще жива, когда он швырнул ее в воду. Этот сукин сын даже не взял на себя труд удостовериться. Ему было без разницы, жива она или нет. Он заботился лишь о собственной персоне. Использовал ее. Потом выбросил. Словно мешок с мусором.
В комнате было темно. Они долго сидели молча.
— Ну, и что же было потом? — с горечью спросила Холли. — Как ты думаешь?
— Тот, кто убил ее, вероятно, рассчитывал, что ему удастся убедить других в том, что она упала с яхты. Он, конечно, был пьян, и это должно было повлиять на его способность рассуждать. Из-за самонадеянности он мог сказать, что видел, как она упала. Но могло быть и так, что какая-то часть сознания подсказала ему, что надо вернуться в каюту, привести себя в порядок и казаться таким же озадаченным и сбитым с толку, как и все остальные, когда станет известно об исчезновении Марии Томес. Тогда он мог бы сделать вполне правдоподобное предположение, что она выпила лишнего, потеряла равновесие и свалилась за борт.
— Мешало только то, что Алистер Драммонд знал правду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62