Анатолий Алексин
Шаги

Короткая повесть
В субботу вечером отец попросил нас с мамой подольше в воскресенье его не будить: он, директор школы, за неделю очень устал.
«От нас устанешь!» — самокритично согласился я, учившийся тогда в восьмом классе.
Мы с мамой поутру и позже передвигались на цыпочках, дабы выполнить отцовскую просьбу. Он не проснулся и в полдень. И не проснулся вообще…
Много дней и недель обезумевшая мама непрестанно чего-то искала. Всё оставалось на своих местах: и папин рабочий стол, и стол обеденный, и диван, и стулья, и фотографии на стене… и даже я. А мама не переставала искать:
— Он должен быть здесь… живым.
«Не всё, что должно быть, бывает», — кратко объяснил мне однажды отец.
— Он никогда не болел! — С этой фразой мама не расставалась.
— И хорошо, что не болел… — беспомощно успокаивал я.
— И ни на что не жаловался!
— Жаловаться он вообще не умел, — невпопад цеплялся я за её фразы.
— Он же той ночью мог меня разбудить! И подать сигнал…
— Давай считать, что он просто крепко уснул.
— Но навсегда!
— Такую смерть считают счастливой… — промямлил я.
— Что ты говоришь! Его смерть для кого-то может быть счастьем?!
— Для него самого. В том смысле, что он всё же во сне…
Ни о каком «смысле» в кончине отца мама не желала слышать.
— Он был счастлив… оставить нас без себя?!
На ее отчаянный вопрос отвечать было нечего.
Мне тоже наши, весьма вместительные, комнаты стали казаться пустыми: в них нехватало отца, его неоспоримой надёжности, жизнеутверждаемости.
Поскольку не осталось самой его жизни. «Пустота, пустота…» — молча жаловался я самому себе.
Говорят, что в подобных ситуациях время заживляет раны. У кого как… Иным и заживлять нечего. Мамина же рана становилась всё глубже. И виделась мне неизлечимой. Когда раздавались звонки — телефонные или дверные — она бросалась открывать с ожиданием, которое не могло стать действительностью.
Так продолжалось не месяцы, а годы.
Для меня же наступила пора быть студентом…
Мама была учительницей и собиралась оставаться ею чуть ли не до своих последних дней. Но, исходя из природной деликатности, не в той школе, где отец трудился директором. А я, подчиняясь той же маминой тактичности, познавал науки не в её и не в папиной школе, а в той, что располагалась гораздо дальше от нашего дома, но гораздо ближе к маминым представлениям о законах допустимости и приличия.
Которые казались мне, хоть и достойными почитания, но чрезмерными.
Так как мама ни в одном высшем учебном заведении не преподавала, — я м о г выбрать любое из них.
И выбрал физико-математический факультет весьма престижного университета. Мама была довольна…
Огорчало её лишь то, что она, привыкшая во всём мне подсоблять, на сей раз лишилась такой возможности: литература, которой она посвятила свое учительство, располагалась еще дальше от моих грядущих занятий, чем уже покинутая мною школа от нашего дома.
— Как интересно: классические литературные творения прошлого остаются пока недостижимыми, а новые технические открытия оставили прежние далеко позади, — сделала мама свое неожиданное, но неоспоримое наблюдение. — Это и к музыке, кстати, относится: Бахов, Мусоргских, Чайковских и Бетховенов ныне тоже не наблюдается… Да и Суриковых с Ван Гогами что-то не видно.
Кроме основательных физико-математических знаний, престижный университет подарил мне невесту. Она обладала редким именем Лиана и весьма редким характером. Внешняя привлекательность, которую я заметил сразу, сочеталась с абсолютной неотступностью от собственных взглядов, намерений… чего я сразу не разглядел.
Лиана твердо запланировала, чтобы у нас без промедления родился сын. И он появился на свет ровно через девять месяцев после того, как она прямо из ЗАГСа переехала в нашу квартиру.
— Ты знаешь, как мне нравится твоя мама, — в такси, по дороге из родильного дома, сказала Лиана. — К тому же она учительница… Но воспитывать своего сына я буду сама!
Она нарекла сына «своим», хотя и я, видимо, имел к его рождению некоторое, пусть и не главное, отношение.
Еще до появления малыша Лиана известила: «Присвою ему нежное имя Гера». И лишь при поступлении сына в школу я обнаружил, что в документах он значится Гераклом. Лиана не сомневалась: наступит день, когда, следуя ее системе воспитания, Гера заслужит зваться Гераклом.
За дни, которые Лиана провела в роддоме, наш дом был преображен мамой так, чтобы всем сразу же стало ясно: хоть его новый хозяин говорить еще не умеет, но все желания его обязаны угадываться и безоговорочно исполняться.
Лиана поблагодарила маму весьма сдержанно. И более твердо, чем меня, уведомила, что растить своего сына будет сама и собственными, давно продуманными методами. Когда мы с ней остались вдвоем, Лиана пояснила, что точки над «и» надо ставить сразу, без промедления.
Мама, да и я, оказывались словно бы посторонними. Такой «целенаправленности» в ее характере я не предвидел.
«Уж не впопыхах ли женился?» — запоздало царапнул бессмысленный вопрос.
— Я знаю, какой должна быть его дорога. И я её проложу! — объявила Лиана.
Мне предвиделось, что сын вот-вот, прямо сейчас покинет детскую коляску, чтобы отправиться по проложенному пути.
— Так и положено! Мать должна, даже обязана прокладывать своим детям благородный, правильный путь. — Мама послушно поддержала невестку.
«Не всё, что должно быть, бывает», — почему-то с надеждой вспомнил я папино убеждение. Мамина поддержка не показалась мне неожиданной: она старалась, чтоб в доме царили согласие и спокойствие.
Наша квартира была не вполне обычной. Её с определенной натяжкой можно было считать и четырехкомнатной. Три комнаты завершались семнадцатиступенчатой лестницей, которая, в свою очередь, заканчивалась фактически четвертым жильем, нарекаемым нами то комнатушкой, а то унижающе «полуподвалом», ибо половина каждого из двух окон выглядывала на уличный тротуар и потому была отделена от него еще и решеткой. Другие же половины обоих окон — мы их называли «слепыми» — упирались непосредственно в стену. То были кладовка и хранилище книг, которыми мама трепетно дорожила. Прежде, чем селить там книги, она с помощью специалистов удостоверивалась, что сырости в полуподвале нет. Архитектор, видимо, это предусмотрел…
Когда семья наша увеличилась, мама затеяла настоятельно воспевать «полуподвал», переименовав его в «комнату уединения». Она напомнила, что обожаемый ею Чехов, подчеркивая богатство русского языка, писал, что, к примеру, «одиночество» печальное слово, а «уединение», наоборот, слово привлекательное… «Четыре человека и четыре комнаты — это символично!» — провозгласила она.
Там, в «комнате уединения» нашли приют и тетради самых любимых маминых учеников, которых за долгие годы преподавания тоже скопилось немало. В отдельные папки были старательно сложены письма тех, кого годами растили мама и папа.
Благодарственные послания родителями моими время от времени перечитывались, вызывая у мамы слезы, а у папы сдержанное осознание не зря прожитых лет.
Неожиданно мама известила нас с Лианой о том, что давно уж замыслила написать — прежде всего для себя самой! — книгу про учеников, составляющих её гордость… Написать в форме ответа на их послания, полученные часто в ту пору, когда уже они сами стали родителями… Мама уточнила, что «творить» ей придется поздними вечерами — после проверок тетрадей нынешних воспитанников и подготовки к занятиям. А это, дескать, может мне с супругой помешать заниматься своими делами… И, прежде всего, единоличному воспитанию Лианой сына Геракла. В связи со всем этим, мама вознамерилась окончательно переехать в «комнату уединения».
Мы с Лианой принялись возбужденно протестовать.
Но не до такой степени возбужденно, чтобы мама отменила свою затею… В качестве неотразимого аргумента она рассказала, что книга её вберёт в себя и воспоминания о папином педагогическом опыте… А папа, оказывается, многое черпал как раз из произведений, хранящихся в «комнате», которую раньше мы несправедливо и пренебрежительно унижали словом «полуподвал».
— Тут не поспоришь: если вам необходимо изолироваться… — сдалась Лиана. И я отступил. Но при этом не сомневался: необходимость «уединения» подсказана маме, учительнице, и тактичным нежеланием встревать в осуществление воспитательной программы Лианы. Которая открыто не нуждалась в маминых советах и в «благородном педагогическом опыте» папы…
Уединение к маме пришло. Однако, полная изоляция ей не грозила: она была окружена своим прошлым…
Французский философ Монтень был убежден: каждый сообщающий, что говорит только правду, уже лжет.
Но он не знал мою маму. Она не обязана была, как и никто другой, со всеми делиться своими мыслями, но и ни единой неправдивой фразы я от нее не слышал.
Книгу она несомненно задумала.
Телевизора в новом, индивидуальном, мамином жилище не было. О чем мама не сожалела… С телевидением у неё создались сложные отношения.
Помню, когда эстрадных актеров в очередной раз величали с экрана выдающимися, великими, а то и гениальными, мама с грустью вопрошала: «А какие эпитеты мы на этом фоне подберем для Михаила Юрьевича Лермонтова или для Федора Ивановича Шаляпина?»
— А встречал ли ты в реальности, кроме как в сериалах, ситуации, при которых «мать» то и дело оказывалась бы вовсе не матерью, а «отец» — не отцом? Речь не о тайных, но святых усыновлениях и удочерениях, а о выдуманных вывертах людских отношений. И о мстительных сведениях «личных счетов». Мне лично с подобной фантасмагорией сталкиваться не довелось. А вот в латиноамериканских сериалах они меня до того одолели, что иногда во сне убеждаю себя в том, что ты, действительно, мой сын, а я, в самом деле, твоя мама.
Но когда телеэкран преподносил встречи с высоким искусством, мама блаженствовала. И я в новых телеобстоятельствах неукоснительно спускался по семнадцати ступеням вниз, чтобы предупредить её о предстоящих наверху и для нас и для неё удовольствиях.
— С нетерпением жду твоих шагов… — признавалась мама, не обязательно связывая это с предстоящими телепередачами.
Я стал изобретать поводы, чтобы те мои шаги звучали почаще. Не раздражая при этом Лиану…
… Но, увы, вскоре случилось так, что шаги в изобретательстве уже не нуждались. Глаукома и катаракта настигли оба маминых глаза. Человека нередко настигает именно то, чего он больше всего опасается…
— Более всего боялась потерять зрение. Как же тогда литература? И тетрадки? И весь окружающий мир? И моя собственная грядущая книга? Наука протянула невидящим руку помощи. И всё же…
Я устремил медицину на выручку маминому зрению.
Но общение с мелким и бледным шрифтом ей было противопоказано.
Спускался я по семнадцати ступеням и чтобы рассказать маме о чем пишут газеты. Приносил специально увеличенные мною «вырезки», перечитывал вслух избранные страницы самых любимых ею литературных творений, с которыми она и меня некогда сблизила, декламировал вслух особо чтимых ею поэтов.
— Если б ты ведал, как дороги мне твои шаги…
— Может, ты вообще переселишься туда, в «полуподвал»? — в конце концов не выдержала Лиана.
На едкие её вопросы я научился не реагировать.
Маме становилось всё труднее погружаться в тяжкое количество школьных тетрадей, изучать и оценивать «домашние сочинения», раскрывавшие перед ней юные души, но написанные, случалось, неразборчивым почерком. А не углубляться в те тетради и сочинения, как вникала прежде, она сочла безответственным. Расставание со школой было трагедией, которую мамин характер всё же предпочел безответственности. И она ушла на пенсию… На которую отправилась заодно и ее работа над книгой.
Тогда шаги по семнадцати ступеням сделались ежедневными. И так продолжалось много лет, через которые я тоже позволю себе перешагнуть.
Самонадеянно было б сказать, что без ежедневных моих посещений «полуподвал» вместо уединения сразу же превратился бы для мамы в кошмар одиночества.
Но она уже не представляла себе существования без этих шагов, даривших ей и наши интимные беседы, которые были невозможны наверху, в семейной столовой…
Вдруг через годы после маминого перемещения Лиана наметила, в виде благодеяния, и преодолевая семнадцать ступеней, лично приносить вниз завтрак, а вечером туда же доставлять ужин.
— То есть ты хочешь, чтобы мама у нас, наверху, вовсе не появлялась? — напрямую уточнил я.
— Почему ты всё доброе, что я замышляю, намерен искажать, изображать злом? Между прочим, обед я доверяю ежедневно приносить вниз своему сыну. — Геракла она по-прежнему именовала исключительно своим сыном.
— А твой сын, подозреваю, пропустит это задание мимо ушей… Нет, маму я предпочитаю видеть за нашим общим столом!
Однако сама мама препятствовать изобретению Лианы не пожелала:
— Смотри, как здесь уютно расположить тарелки! И кран есть, чтобы их помыть. Поверь, и во время еды я думаю, вспоминаю. Это может Лиане и Гере ухудшить аппетит… Когда-то, в детстве, я получала от мамы резкие замечания за то, что, размышляя, попадала ложкой или вилкой не в тарелку, а в стол.
Моя мама, вспомнив о давних замечаниях своей мамы, утирала слезы от смеха, перешедшего в тоску по невозвратной поре. А может, и по той поре, когда общий стол не был заменен для неё столом «индивидуальным».
Лиана же продолжила спор, так как последнее слово в дискуссиях должно было неукоснительно принадлежать ей:
— Теперь насчет моего сына… Он никогда ничего важного не пропускает мимо своих ушей. При том, что необыкновенно занят: изучает три языка…
И фактически почти их постиг! Если бы ты повнимательней был к его комнате, то подсчитал бы сколько там спортивных снарядов: он станет сильным не только в научной сфере, но и в состязаниях физкультурных, физических. Так направляет его моя воспитательная программа,… Не хочу видеть его самого педагогом по примеру твоих родителей, или рядовым инженером, как ты. И как я…
— Мой папа был директором школы, — последовало моё уточнение.
— Намерена видеть моего сына не директором какой-нибудь там государственной школы, а главой мощной бизнесменской фирмы!
— Мы же с тобой, если не ошибаюсь, не просто инженеры, а инженеры-программисты. Я же еще, прости меня, кандидат наук.
— И это не для моего сына! Зачем ему быть «кандидатом»? Пусть станет, как минимум, полноправным «членом», а еще лучше — «главой»! Я выбиваюсь из сил, чтобы торжествовали его силы. Подрабатываю по вечерам… А ты потом ко мне помпезно присоединишься, чтобы гордиться моим сыном «на равных» со мной. Это справедливо?
Лиана обладала удивительным свойством помнить то, чего не было, и не помнить того, что было.
Конечно, и я «подрабатывал». И не забывал, что сын успешно овладевает немецким и французским плюс к английскому, который изучает в школе. А в приобретении спортивных снарядов принимал непосредственное участие. Но спорить не стал, ибо к бесплодным занятиям не тяготел. Ограничился напоминанием:
— Кроме спортивных снарядов, комната твоего сына перенаселена гантелями и перчатками, но не теми, которые согревают, а теми, которые призваны бить, наносить удары…
— В наше время это необходимо! — гласил твердый ответ Лианы. — Сентиментальных сегодняшняя пора не любит.
В этом Лиана была права: новые годы порождали новые традиции…
Каждый месяц был отмечен торжественными приемами. Отмечались всё возрастающие успехи сына, дни рождения, годовщины нашего с Лианой знакомства и дня, когда я сделал ей предложение. Не говоря уж о дне нашего бракосочетания. Всё это являлось лишь поводом для приглашения нужных людей. Этим заведовала Лиана. Маму мою чаще всего она приглашать забывала. Я старался, по возможности, возражать: не могли же произноситься тосты, звучать в захмелевшем исполнении песни и греметь аплодисменты у нее над головой так, точно она всего этого не слышала. На моё недоумение Лиана реагировала однозначной неискренностью:
— Я думала, ты сам догадаешься её пригласить…
После этого я шагал по ступеням, заранее зная: мама, отблагодарив, сообщит, что неважно себя чувствует и не считает возможным испортить своим внешним видом общее торжество.
Но когда сын, вопреки указанью Лианы, запамятовал пригласить свою бабушку на празднование её же дня рождения, я вскипел:
— Мало того, что вы её утром не поздравили…
— Я наметила сделать это в праздничной обстановке! А, кроме того, рано уходя на работу, боялась её разбудить… — защищалась Лиана.
— А ты не догадываешься, — обратился я к её сыну, — что, не будь бабушки, я бы не появился на свет. А, стало быть, не появился бы, как подозреваю, и ты?
— Он бы появился в любом случае! — возразила Лиана. — Понимаю, что приглашение из уст такого внука прозвучало бы с особой трогательностью, а потому в этом случае забывчивость его не одобряю.
1 2