А тут строчки разухабистые, буквы отпускают поклоны в разные стороны. Мальчишка писал... Это я безошибочно определяю!
Помолчав, он сообщил:
-- Вася включился в борьбу. Куда-то поехал...
-- Он, конечно, и вас с мамой защищает. А не только себя! -- выразила уверенность Катя.
-- Тоже пытается доказать, что от слова "семья" не могут происходить слова с негативным... то есть плохим значением. Мы с Васей думаем, что для неправедного... то есть нечестного использования родственных отношений (а это бывает!) надо бы изобрести другое обозначение. Ты согласна?
Катя всегда соглашалась с дедушкой. И тем более с Васей!
-- Вот если на заводе или на фабрике работают отец, мать и их дети, это именуется трудовой династией. А если то же самое в педагогическом институте -- семейственность! Почему, а?
Катя в свои двенадцать с половиной лет не смогла ответить на этот вопрос. Но и Александр Степанович в свои пятьдесят восемь тоже не смог.
-- А это письмо разорвать нельзя? -- простодушно поинтересовалась Катя.
-- Что ты? Ни в коем случае!
Дедушкина львиная голова вновь подверглась отчаянной трепке.
-- Нельзя разорвать?
-- Нельзя... Потому что кое-кто в институте именует такие письма "письмами трудящихся". Нонсенс, конечно! То есть чепуха... -- Александр Степанович обычно находил синонимы слов, которые внучка могла не понять. --Под письмами трудящихся надо разуметь только письма людей порядочных. А если столь уважаемым именем награждать доносы и пасквили... ну, ложь, одним словом, не кощунство ли это?
Отравленная стрела была нацелена не только в него самого, не только в Васю, но и в Юлию Александровну... И Катя поняла, что дедушка скоро не успокоится.
-- Одного моего знакомого, директора педучилища, пятый год, как раз перед самым его днем рождения, атакуют доносами. И что ж? На глазах у всех, кого он учит и кем руководит, прибывают комиссии. Обвинения в основном не подтверждаются. Но как же он после этого может воспитывать, обучать? Кто ему будет верить? Сама процедура почти следственного разбирательства -- уже тень на репутации человека. А она чистая... Незапятнанно чистая! Я ручаюсь за него, он мой бывший студент.
-- "В основном не подтверждаются"? -- уловила дотошная Катя. -- Немного он, значит, все-таки виноват?
-- Что-нибудь, Катюша, обнаружить можно всегда. Ну, к примеру... Должна на столе быть одна чернильница, а стоят две. Излишество! Вот тебе и пункт в заключительном документе... А если подсчитать, сколько народных денег уходит на комиссии, которые обнаруживают "что-нибудь"?
Катя испугалась, что на поляне, окруженной березами, у которых гигантский рост не отобрал изящества, дедушка вновь, как поверженный витязь, раскинется на траве. А Васи-спасителя рядом не было.
-- Давай вернемся, -- попросила она.
Но Малинин еще не все высказал. Катя поняла, что он должен разрядиться здесь, в лесу, чтобы протестующая энергия не осталась в нем и, мечась внутри организма, не задела бы сердце.
-- Раньше за оскорбление вызывали к барьеру. На дуэль то есть... --пояснил Александр Степанович. -- "Две пули -- больше ничего -вдруг разрешат судьбу его..." Пальбу устраивать, я уверен, не следует. Но ведь пасквили даже бессмертных до отчаяния доводили. Нет уж... За нападение на человека с кастетом или с ложью отвечать надо.
Дедушкины слова были очень похожи на те, которые два года назад при подобной же ситуации произносил Вася. Катя не могла про себя не отметить это.
-- А вот здесь Вася тебя спасал, -- напомнила она.
-- Нет, ты подумай... -- опять зарядился энергией протеста Александр Степанович. -- Давным-давно была такая история... В одной газете, областной, кажется, или в ведомственном журнале (до войны это было, и я запамятовал, где именно!) напечатали разоблачительное письмо. Обвинили человека во всех смертных грехах. Сначала опубликовали, а потом проверили. Факты не подтвердились... Не оказалось грехов! Вызвали в редакцию объект нападок... то есть человека этого, которого обвинили. Чтоб извиниться! А он не пришел.
-- Обиделся? -- Нет, он умер.
-- Как умер?...
-- Обыкновенно... Кровоизлияние на почве острых переживаний. И что ты думаешь? Сотруднику, который вовремя не проверил письмо и оболгал человека, объявили выговор. Даже строгий! Но ведь он совершил убийство. А за убийство что полагается?
-- Смерть, -- со свойственной ей бескомпромиссностью заявила Катя.
-- Ну суд хотя бы... А тут выговор. Непостижимо! Ненаказуемое убийство получается. А у человека, между прочим, жена, дети... И старая мать. Я об этом в своей последней монографии написал.
Эхо начало повторять мысли дедушки -- и он приглушил голос.
-- Ложь, клевета... Они же разъединяют людей. А людей надо объединять! Вася об этом две диссертации защитил. И даже, я бы сказал, защитил не столько диссертации, сколько законы дружбы и братства. Честное разоблачение -- это очистительная волна. Она благородна, необходима! Но если с помощью псевдоразоблачений сводят личные счеты или прокладывают дорогу корыстолюбию?... Когда разоблачают клеветники и демагоги...
Александр Степанович не мог с ходу подобрать синоним к слову "демагоги" и замолчал.
Хотя вообще-то был убежден, что ребенок способен понять все на свете! С внучкой да еще в лесу он мог не сдерживать себя, не оглядываться по сторонам... Его устраивали и моментальность Катиного восприятия, и то, что "утечки информации" быть не могло.
Все же он сказал:
-- Умолчание -- разумеется, форма лжи. Но в некоторых случаях наиболее допустимая. Так что маме ни слова. Договорились? Довольно с нее...
4
Юлия Александровна часто сравнивала Васину жизнь с жизнью Александра Степановича.
-- Ты прошел путь от учителя до ученого... А он от института до института! Студент, аспирант, заместитель декана, декан... С учителями общался лишь тогда, когда сам был школьником.
Малинин сперва преподавал в школе литературу и русский язык, потом стал директором школы и лишь после этого пришел в институт. Точнее сказать, его туда привел ректор, которого все называли по фамилии: Туманов. Юлия Александровна ступень в ступень прошла той же лестницей.
-- У каждого своя дорога, -- возражал дочери Александр Степанович. -- А ты хочешь, чтобы все считали нашу с тобой стезю единственно возможной. На каком основании?
-- На основании правил закономерности, -- негромко, но кропотливо отстаивала свою точку зрения Юлия Александровна. -- Воспитатель, не ведавший школы? Это все равно, что агроном, не ведавший поля.
О ректоре института Туманове все говорили с восторженным придыханием. Он был легендой: старые учителя города при упоминании его фамилии мечтательно закатывали глаза, словно он олицетворял лучшие и невозвратные годы их жизни.
-- Будучи ректором, по сути, остался учителем, -- рассказывала Юлия Александровна. -- Каждый деятель педагогической науки обязан продолжать быть учителем. Хотя бы в душе! Иначе какой же он воспитатель?
Александр Степанович тоже восторгался Тумановым, но без обычной бравурности, а с какой-то беспомощной грустью.
-- Всем помогал... Никому и ни в чем не отказывал. Но, всем помогая, здоровью своему этим помощи не оказал. А никому не отказывая, самому себе отказывал не то что в отдыхе, а даже в кратковременной передышке. И вот результат...
Институтом Туманов в последние годы руководил главным образом из больницы. В таких обстоятельствах Александр Степанович болеть не имел права.
-- Тяжело раненный командир доверил мне свою боевую часть! --по-военному подтягиваясь, заявлял Малинин.
Он не случайно употреблял такую терминологию: они с Тумановым вместе ушли на фронт летом сорок первого года.
-- Он в ту пору не раз прикрывал меня, -- вспоминал Александр Степанович. -- Теперь я должен прикрыть его.
Ректора Катя впервые увидела в больничном парке, когда вместе с дедушкой навещала Туманова. Он был умным, маленьким и веселым... Называл дедушку Сашей, а Саша его, Алексея Алексеевича, -- Алехой.
Алеха, Саша и Катя бродили среди людей в одинаковых унылых халатах. Но сам ректор был в модном густо-синем костюме, возмещавшем своей элегантностью нестройность фигуры. Рубашка с вроде бы отлитым из синего металла воротничком, безупречно завязанный галстук, подстроившийся под цвет костюма и рубашки, -- все это свидетельствовало о жизнелюбии Алексея Алексеевича. Но настойчивей всего об этом напоминали его глаза -- ничуть не уставшие, азартно подмигивавшие проходившим мимо медсестрам.
-- Здоровые у меня только глаза и уши, -- сообщил Алексей Алексеевич. -- Все остальное -- утиль! Да еще на фоне прогрессирующего диабета.
Он расхохотался по этому поводу.
-- А как тебе разрешили щеголять по больнице в костюме? -- удивился Александр Степанович, на время превратившийся в Сашу.
-- Как разрешили? В порядке сочувствия! Знаешь, Саша, безнадежно больным позволяют все пить и все есть. А мне позволили это... Как известному в городе пижону! Кстати, запомни... Я все обдумал: если, как говорится, откину копыта, ректором будешь ты. Я написал... Не завещание, нет! Зачем такой реквием? А веселую докладную записку. Дескать, в виде шутки хочу забежать вперед события, которое неминуемо. Рано или поздно, Саша! Только в этом смысле: рано или поздно... И ты, Катя, подтвердишь: старик, скажи, так хотел. Слышала собственными ушами! -- Он снова расхохотался. -- Жить надо до конца жизни!
Оспаривать то, что он говорил, возражать было глупо. И Малинин с Катей тоже расхохотались, но не так естественно, как Алексей Алексеевич, а нехотя и натужно. Чтобы скрыть это, Катя спросила:
-- Почему вы к нам в гости никогда не приходите? -- Приходил! Случалось... Но то заваливался чересчур поздно, и ты, маленькая, уже спала. То была в пионерлагере, то в каком-нибудь туристском походе... У меня даже создавалось впечатление, что ты меня избегаешь.
-- Ну, что-о вы? -- от смущения с непривычной для нее манерностью возразила Катя.
-- А если по правде сказать... мы с Сашей предпочитали гулять вдвоем. Сначала в дружеских компаниях... -- Он подмигнул, с наслаждением вспоминая о той лихой поре жизни. -- А в более поздние годы -- на свежем воздухе. Мне давно уж предписано поглощать кислород в максимальных количествах.
Катя ко времени прогулки по больничному парку успела стать семиклассницей -- и неожиданно для себя подумала, что могла бы влюбиться в Алексея Алексеевича. Но тут же вспомнила Васю -- и устыдилась своей ветрености, пусть даже мгновенной.
Семьи у Туманова не было: ее унесла блокадная зима в Ленинграде. "Заводить вторую мать или вторую семью не считаю возможным", -- пересказал как-то Александр Степанович слова своего друга. И добавил:
-- Это единственное его убеждение, которое я полностью разделить не могу.
-- Откуда же у него такой оптимизм? -- размышляя, произнесла Юлия Александровна.
-- От уважения к окружающим. Не считает возможным взваливать на них свои беды. Все загнал внутрь... пожертвовав при этом здоровьем.
-- Ты любишь ходить в школу? -- спросил вдруг у Кати Алексей Алексеевич. И взглянул на нее глазами, которые вытягивали честный ответ. В них было прямодушие, от которого бы ложь не смогла увернуться.
-- Люблю, -- ответила Катя.
-- Молодец ваш классный руководитель! Или руководительница?
-- Руководительница.
-- Это особого значения не имеет... Сейчас ратуют за призыв мужчин в школу. И я ратую! Не могу выбиваться из хора. Да и солист должен петь с хором в унисон! Но учительский дар полом не определяется. Женщина может быть с твердым характером, а мужчина -- с дряблым. Вообще же женщины ближе к детству... Я не настаиваю на этой позиции. Но и противоположную не стоит слишком канонизировать. Стало быть, классная руководительница у вас молодец? На заводе есть директор, начальники цехов -- от них в глобальных измерениях зависит главное. Но чтобы рабочий с удовольствием шел к станку, должен быть душа-бригадир. В человеческом ракурсе! Я знаю, что нет ничего сомнительней аналогий... Но тут некоторое сравнение возникает.
Потом он спросил у Кати:
-- А ты кем хочешь быть? Прости за надоевший вопрос.
-- Я? Как дедушка и как мама...
-- Таким образом, и как я? Ну, Саша, если б не было поздно, я бы воспользовался твоим опытом семейного воспитания: ни один из моих родственников в учителя не подался. Наверно, решили, что труд педагога обязательно сочетается с диабетом. И другими болезнями, не подлежащими излечению. -- Он помолчал и добавил: -- О намерениях сына и дочери ничего сказать не могу. Они не успели их высказать... Возникло молчание. Туманов задумчиво прервал его:
-- Они бы, пожалуй, могли пойти в педагоги. Чтобы сделать папе приятное. Как ты думаешь, Саша?
-- Так же, как ты.
-- У нас все сотрудники говорят, что думают так же, как ректор. А что на самом деле думают, не всегда разберешь. Но мы-то друг в друге уверены?
-- Да, Алеха...
Ректор вновь обратился к Кате.
-- Коль решила идти нашим путем, запомни: главное - воспитывать человека и специалиста одновременно! Не отрывая одно от другого ни на мгновение. Даже прекрасный человек без дела -- не человек. Но и блестящий специалист без душевных достоинств -- тоже учительский брак. Поняла?
-- Поняла.
-- Это тебе мое педагогическое завещание. Опять я про смерть... Хотя поэты, например, всегда думали о любви и смерти!
Он азартно подмигнул медсестре. Но она по молодости слишком строго предупредила, что время посещений уже истекло.
-- Вскормленный в неволе орел молодой!... -- посочувствовал себе самому Алексей Алексеевич.
И бойко зашагал по больничному парку. Потом обернулся и, сложив руки рупором, точно был где-то на фронтовой переправе, крикнул:
-- Саша, будь на посту! Но так, будто на посту двое... Создай этот мираж!
-- Спи спокойно, Алеха! Тьфу ты...
Александр Степанович оборвал себя и подумал, что дочь права: в русском языке каждое слово и все ходячие выражения имеют смысл остро определенный. Надо думать, что говоришь!
-- Это ты правильно сформулировал! -- все еще сквозь рупор согласился Алексей Алексеевич.
Расхохотался и пошел дальше.
-- Ты не рассказывал ему о своих... приступах? -- спросила Катя дедушку, когда они возвращались от Алексея Алексеевича.
-- Зачем? Пусть думает, что я в силах действовать за двоих.
-- Но ведь у тебя тоже есть... прогрессирующий фон. Фронтовая контузия...
-- Ну и что? -- по-ректорски бодро ответил Александр Степанович.
Катя знала, что стоять на посту за двоих ему помогает Вася. И что именно он создает впечатление, будто на посту стоит человек не только с львиной внешностью, но и с львиным здоровьем.
В отсутствие ректора Александр Степанович считался исполняющим его обязанности.
-- Но не следует принимать временные права и обязанности за постоянные, за свои, -- говорил он дома. -- Поэтому я не покидаю проректорской комнаты, -- и в кабинет Алехи перебираться не собираюсь. Хотя предлагают. Говорят, из проректорского кабинета распоряжения и звучат всего-навсего по-проректорски.
-- Правильно делаешь, -- согласилась Юлия Александровна -- Зачем садиться в чужое кресло? Сиди на своем стуле.
Дедушка продолжал сидеть на своем стуле... Но когда чувствовал, что может сползти с него на пол, как с того березового пня на траву, поспешно звонил Васе и говорил:
-- Мне что-то не по себе.
И Вася, по-деловому вытянув шею, не выдавая тревоги, поднимался со второго этажа на третий, где располагалось высшее институтское руководство.
В минуты сердечных приступов, "усугубленных последствиями контузии", Александру Степановичу непременно виделся пень, вызывавший ощущение обезглавленности, утерянной мощи. "Почему бесчувственного человека сравнивают с деревом, а дурака с пнем? -- не раз недоумевал Александр Степанович. -- Дерево, его всепроникающая корневая система -- это же олицетворение жизни и, стало быть, чувств. А могучие пни? Сколько в них мудрой скорби... Может быть, все ходячие сравнения и словесные обороты обладают четкой определенностью, но бесспорностью -- далеко не все".
Александр Степанович и Вася запирались в проректорской комнате... Врачей условились ни при каких обстоятельствах не вызывать.
-- Фамилия Туманов, -- говорил Александру Степановичу, гуляя по больничному парку, его друг ректор, -- намекает на то, что институт наш плывет, как в тумане, "без руля и без ветрил". Так что ты, Саша, обязан выглядеть морским волком! Впрочем, львом... Это на тебя больше похоже!
И Александр Степанович держался. Вася уже изучил повадки малининских приступов -- и научился отбивать их атаки, даже обращать их в бегство.
-- Ты, Вася, можешь стать по совместительству деканом в мединституте, -- восторгался Александр Степанович, возвращаясь в нормальное рабочее состояние. -- Но признайся: и в педагогику и в медицину продвинул тебя я!
-- Вы, Александр Степанович... Вы! -- трепетно соглашался Кульков.
Операция "Пень" называл каждый такой случай Александр Степанович. Юлия Александровна в эти операции посвящена не была. Поэтому она сказала отцу:
1 2 3 4 5 6