– Оставь, дядя, это старый разговор, – Шура отошла в сторону.
Но в эту минуту наверху на обрыве показался синоптик с метеосводкой в руках. Вдруг все заторопились, заговорили разом… Молодой человек в очках вручил Шуре букет и звонко поцеловал ее в обе щеки, так звонко, как целуют только посторонние.
– Надеемся на тебя, – крикнул он, – переходи скорее на пыль. Больше всего я верю в пыль.
– Журнал веди! – строго произнес его товарищ с трубкой.
Тетка Шуры толкнула в бок своего мужа.
– Скажи что-нибудь девочке… улетает… Родная ведь.
Пересиливая гордость, профессор нагнулся к племяннице:
– Ну, Шура, счастливого пути. Помни, что ты Хитрово. Не падай духом при неудачах. В другой раз добьешься. Неудачные опыты тоже нужны для науки.
Василий влез в кабину последний, надвинул крышку. Самолет грозно взревел, волны побежали от поплавка, раскачивая причал. Провожавшие замахали платками, мать Василия, скрестив руки под платком, победно оглянулась вокруг.
«Вот он какой у меня! – думала она. – На руках носила!»

СТАРТ

СТЫДНО сознаться, но начальник воздушной экспедиции товарищ Хитрово А. Л. в первый раз в жизни поднималась в воздух, если не считать перелета в Москву на пассажирском «Дугласе», совершенного еще в детстве.
Тогда, восьмилетняя девочка, она всю дорогу просидела на коленях у мамы. Маме было нехорошо, и соседке, полной даме с цветами на шляпе, тоже было нехорошо, и котенку, который летел с дамой в авоське, тоже было нехорошо – он все время жалобно мяукал. Кроме этого, Шура ничего не запомнила, и поэтому она с таким интересом оглядывалась сейчас, стараясь видеть все, что происходит внутри и снаружи.
С торжествующим ревом гидроплан пронесся по протоке, взрывая поплавками сонную воду. Шура очень хотела уловить момент отрыва от воды, но так и не смогла. Только она засмотрелась на берег – и вот уже на поплавках не оказалось струй. Серый плотик причала показался еще раз, теперь уже далеко внизу. Не похожие на себя, кургузые людишки махали руками. Один из них отряхивал рукав. Шура поняла. «Больше всего я верю в пыль» – вспомнила она наставление юноши в очках.
Затем, непонятно каким образом, под крылом оказался аэродром – широкое зеленое поле – и на нем начерченные по линейке и циркулем сопряжения неестественно желтых дорожек.
Под Шурой прошли бесконечные ряды самолетов, и солнце поочередно вспыхивало на их алюминиевой обшивке. Под крыльями транспортных самолетов – чудовищных белых рыб – дремали маленькие воздушные «мотоциклы». За ними стояли геликоптеры с наклоненными на бок, словно разомлевшими ото сна винтами; еще дальше – скоростные реактивные, с короткими треугольными крылышками; за ними – сверхзвуковые, веретенообразные, с шилом на носу, что-то вроде меч-рыбы на колесах.
Аэродром оборвался тенистым оврагом, и Шура увидела родной город. Он оказался не таким большим, как она представляла его себе. Он был виден весь сразу – синевато-зеленые склоны Кумысной поляны, железная дорога с красными спичечными коробками товарных вагонов, дома, похожие на кирпичи, поставленные на ребро, косое сплетение улиц, сбегающих к Волге, и белая блестящая полоса протоки с неподвижными, но усердно пыхтящими буксирами, и даже Зеленый остров. Театр умилил Шуру – гигантское здание с массивными колоннами казалось гипсовым музейным макетом, какие ставят под стекло.
Потом все повернуло. Самолет пошел над белесой гладью Волги. Поперек реки тянулся мост, рядом с ним лежала его тень. По тени моста шла тень поезда, над ней расплывалась тень пара.
За Волгой пейзаж стал унылым и одноцветным. Самолет набрал высоту – слились с землей деревенские домики, рассыпанные по балкам. Геометрические площади пашни, черные, бурые или зеленоватые, становились все реже. Исчезли и деревья – крошечные клочки зелени на тоненькой грибной ножке, – и внизу потянулись однообразные серо-желтые холмы, измятые оврагами. Через четверть часа Шура перестала узнавать села, устала восклицать про себя: «Ах, какой малюсенький!» – и отвела глаза от ландшафта.
Лейтенант Зорин сидел за штурвалом, и на лице его выражалось сосредоточенное внимание, как будто он перемножал в уме трехзначные цифры.
С трех сторон он был окружен циферблатами, кранами, ручками, кнопками, вентилями, рычажками, зеркалами. На черных циферблатах шевелились белые стрелки. По цифрам Шура угадала, что одна из них показывает высоту, другая – скорость, третья – наклон самолета, четвертая – количество горючего. Кроме того, здесь были манометры, счетчики оборотов винта, компас, часы, указатели кислородных приборов, угломеры и т. д. Глаза лейтенанта казались неподвижными, но руки почти все время перемещались между кранами и рычагами.
– Как вы успеваете следить за всем сразу? – с восхищением спросила Шура, но, не дождавшись ответа, отвернулась.
Со вчерашнего дня между ними установились отношения недружелюбного недоверия. Шура была самолюбива, Зорин тоже самолюбив, а одинаковые люди, как одноименные заряды, отталкивают друг друга.
Трения начались с самых первых слов – с высокомерного шуриного «Рекомендую вам немедленно отправиться…» Ни один генерал не разговаривал с летчиком таким пренебрежительным тоном, но Зорин не подумал, что генералы умеют командовать и знают, как говорить с людьми, а Шура впервые в жизни распоряжается незнакомыми и больше всего боится, как бы ее не подняли на смех.
Зорин выбрал себе почетную специальность летчика. Он привык, чтобы его уважали, чтобы его встречали, как «того самого Зорина».
Еще в школе он стал «тем самым», которого вызывали к доске при посторонних. Затем он выдержал конкурсный экзамен в авиационное училище, где на одно место было 12 заявлений, и в училище снова был «тем самым», который брал призы на стрельбищах и в математических олимпиадах, «тем самым», которого назначали старшиной курсантской роты за отличную учебу, единственным курсантом, выпущенным со званием лейтенанта, а не младшим лейтенантом, как всех остальных.
Из училища Зорин попал в воинскую часть, сразу же получил звено, старался заслужить авторитет и здесь стать примерным офицером, «тем самым» образцовым… Каково же было Зорину, когда на Саратовском аэродроме его встретили с усмешкой:
– А-а, это вы тот самый, который поведет «летающую елку».
Самолет Сельскохозяйственного института действительно напоминал вчера разукрашенную елку. К плоскостям его были прикреплены многочисленные воздушные шары, выкрашенные в яркие цвета. Гроздья их покачивались в воздухе, образуя целый фонтан красок, искрились на солнце, отражения их колыхались на воде. И кто-то из местных шутников привязал к пестрому тросу куклу с закрывающимися глазами. Кукла полулежала на плоскости, растопырив короткие целлулоидные пальцы, и, полузакрыв веки, насмешливо щурилась на летчика. Кукла была чем-то очень похожа на Шуру – не то курносым носиком, не то насмешливыми глазами. Зорин оторвал ее и со злостью забросил в воду.
И вот он летел с этой самой Шурой куда-то на Каспийское море, где она должна была произвести какие-то исследования в атмосфере. Какие именно, Зорин не знал. Шура начала было объяснять, но так как язык у нее не поспевал за мыслями и в каждой фразе она успевала произнести первые три слова, летчик мало что понял в потоке специальных терминов и холодно прервал ее:
– Меня не интересуют подробности. Я вообще не уважаю синоптики.
И сейчас, прокладывая курс на Астрахань, он думал про себя: «Ладно, один полет как-нибудь, а там подаю рапорт, чтобы вернули в дивизию. Я все-таки боевой летчик, а не шофер для взбалмошных девчонок».
ВАСИЛИЙ между тем изнывал от вынужденного бездействия, любопытства и невозможности поговорить. Охая, он размещал свои длинные ноги между ящиками и, пользуясь тем, что Шура была увлечена ландшафтом, старался заглянуть под кожух громоздкой машины.
– Что же это такое? – бормотал он. – Как будто электрофор, а может быть, и нет… Рубильники, вольтметр… Что это она заряжать собирается?
Встретив незнакомую машину, Василий всегда ощущал томительное желание немедленно разобрать ее. Василию хотелось скорее остаться наедине с механизмом, просмаковать все детали, полюбоваться, как ловко и умно они подходят друг к другу. И чем сложнее была машина, чем труднее было понять ее действие, тем приятнее была она сердцу механика.
– Баллоны… К чему здесь стальные баллоны? – разговаривал он сам с собой. – Ага, штамп! Черновский комбинат. Понятно – жидкий гелий. Это для воздушных шаров. А для чего же самые шары?
Василий написал записку лейтенанту: «По-моему, она будет измерять скорость ветра шарами. Только почему их так много?»
Летчик пожал плечами – он не ждал ничего дельного от девушки.
«Скоро Каспийское море», написал он в ответ.
Василий смирился, прислонился спиной к непонятной машине, положил руки в карманы и стал ждать моря. В одном из карманов вертелась отвертка, все время она просовывалась между пальцами и жгла ладонь.
Между тем чересполосица желтых бугров и голубых протоков волжской дельты сменилась плоской серо-желтой равниной. И только когда на этой равнине появился целый город буксиров и барж, Василий узнал 12-футовый рейд, где в открытом море каспийские пароходы перегружаются на волжские мелководные баржи, и понял, что серая равнина – это и есть Каспийское море.

НАД КАСПИЙСКИМ МОРЕМ

НО и над Каспийским морем невозможно было понять, чего ищет Шура.
Самолет по ее указаниям выписывал на карте хитрые зигзаги и петли.
– Возьмите на юг! – приказывала она. – Нет, вот на то облачко… Нет (когда они подлетали ближе), совсем не то, держите на запад…
А через 5 – 10 минут опять:
– Пожалуйста, вот на то облачко!
И снова:
– Нет, нет, совсем не то, вернитесь на прежний курс.
Они пересекли наискось северную часть Каспия, от дельты Волги почти до острова Кулалы, резко повернули на запад, гоняясь за очередными облачками, еще раз вышли к восточному берегу возле Кара-Богаза, затем углубились километров на сто в море и там описали круг. Лейтенант безропотно выполнял все приказания Шуры, раз навсегда решив не вмешиваться в ее «забавы», но когда горючее было израсходовано больше чем наполовину, не спрашивая Шуру, повел самолет на посадку в ближайший город – Красноводск.
От Красноводска у всех троих осталось поверхностное впечатление, как у транзитного пассажира, выглянувшего на минуту из вокзала на площадь. Василий не отходил от самолета. Лейтенант видел только порт да бензохранилище, где он выписывал и получал горючее. Шура провела два часа на набережной, изнывая от жары и пыли. Пыль еще усиливалась от того, что на каждой улице копали арык. Красноводск готовился принимать воды Аму-Дарьи, которую строители Туркменистана вновь после почти четырехсотлетнего перерыва возвращали по высохшему руслу в Каспийское море. Волнуясь, шагала Шура по чахлому скверику с серой травой и пила тепловатую опресненную воду с металлическим привкусом. Мальчик в лохматой папахе, угощавший ее из чайника, сообщил, понижая голос:
– Приходи завтра! Пароход ждем. Свежий вода будет, бакинский вода.
Но Шура решила не дожидаться воды – ни бакинской, ни аму-дарьинской. Заметив, что Василий кончил заправку и мешкает у входа в буфет, Шура собрала свою команду и заставила ее немедленно подняться в воздух.
– Или вы устали? – спросила она. – Хотите отдохнуть?
Конечно, Зорин устал и хотел отдохнуть, но ни за что он не мог бы сознаться в этом Шуре.
Из Красноводска они направились на юго-запад – к Ленкорани. Оранжевая полоса туркменского берега ушла назад, и вновь самолет повис над вогнутой чашей Каспия. Из-за однообразия моря движения самолета не было заметно – казалось, что он увяз в густом воздухе и, рыча, буксует в центре огромного шара с голубой верхней половиной и сизо-зеленой нижней. Около получаса продолжалась эта кажущаяся неподвижность, но затем, разглядев что-то на горизонте, Шура с восторгом воскликнула:
– Вот!
На юге, там, куда она показывала, плыли в воздухе бледно-голубые прозрачные облака.
Но это были не облака, а горы – снежные вершины Иранского хребта – Эльбурс. Подножие его было скрыто еще толщей непрозрачного воздуха, но гребень просвечивал сквозь редкую горную атмосферу. Казалось, он оторвался от земли и величаво парил над морем.
По мере приближения бесплотные вершины становились материальными, как бы обрастали телом. Отдельные пики – голубые на восточных склонах и розоватые на западных – слились в цепь; снизу, на некотором расстоянии от нее, наметилась узенькая яркосиняя полоса берега; затем берег и хребет соединились плотными темно-голубыми склонами. По ним клубились, скатываясь через перевалы, лохмотья облаков.
Внезапно лейтенант сделал крутой вираж, и берег переместился под левое крыло.
Шура вскочила с негодующим жестом.
– Чу-жа-я тер-ри-то-ри-я! – прокричал ей в ответ Зорин. – И-р-а-н!
Разочарованная девушка опустилась на сиденье. Она с вожделением смотрела на облака, такие близкие и недоступные, и даже облизывала губы, словно ей хотелось пить. Но вдруг глаза ее загорелись.
– Глядите, – воскликнула она, бросаясь к приборам, – кумулус! Какой великолепный экземпляр! Пробивайте его насквозь!
Действительно, слева, наперерез самолету, шло к берегу огромное кучевое облако (кумулус – по метеорологической классификации). Тугие пухлые края его, закрученные, как на плетеном хлебе, громоздились ввысь и где-то на высоте 5-6 километров расплывались плоской наковальней.
Василий вытянул шею и приготовился наблюдать. «Ну вот, сейчас начнется», подумал он.
Шура проворно открыла краны гелиевых баллонов и стала выбрасывать в люк пачки разноцветных камер, соединенных тонким шлангом. Они падали, как связки бананов, и на лету, наполняясь газом, раздувались в цепочки бус. Затем Шура включила рубильник громоздкой машины. Диски под кожухом провернулись раз, другой, все быстрее, быстрее, заныли, загудели тоненьким голоском, и тотчас же непонятная сила развела гроздья шаров. Теперь самолет волочил за собой как бы каркас гигантского зонта.
Больше Василий не успел ничего увидеть. Самолет окунулся в туман. Молочная пелена скрыла берег, море и небо. Через влажные крылья стали перекатываться растрепанные полупрозрачные клочья.
Прошло несколько томительных минут, затем пелена стала редеть, брызнуло солнце. Кумулус во всем своем великолепии появился за хвостом самолета, из его бока начали выходить умытые влагой шары.
Василий был разочарован. Он ждал чего-то необыкновенного, а они прошли через облако, как иголка сквозь воду, – без всякого следа. Кажется, и девушка была недовольна. Во всяком случае, она, нахмурив свои белесые, выгоревшие брови, приказала Зорину повторить маневр.
Когда они вышли из облака в четвертый раз, волоча за собой клочки тумана, похожие на седые волосы, лейтенант решительно повернул от берега.
– Территориальные воды, – безапелляционно объяснил он. Рев моторов заставлял его быть лаконичным.
Шура, смирившись, печально проводила глазами кумулус. Громадное облако, так и не обратившее внимания на людишек, возившихся в его утробе, спесиво развернув пышную грудь, плыло по своим делам в Иран.
Теперь и Василий, входя во вкус этой странной охоты, то и дело восклицал: «Смотрите, кумулус! Гляньте – аппетитный какой! Ловите скорей!» К сожалению, «аппетитные» кумулусы толпились на чужом берегу.
– Ну вот, объясните мне, – преувеличенно возмущался он, – что они делают там на берегу? Ведь все они из морских испарений.
Шура улыбнулась. Ей казалось смешным, что взрослый человек не знает таких простых для нее истин.
– Для образования облаков, – объяснила девушка, – нужно, чтобы испарения попали в более холодную среду. На границе же суши и моря в атмосфере часто бывают вертикальные потоки, перемешивающие слои воздуха с разной температурой. Кроме того, для образования облаков необходима пыль, над сушей ее больше… Какой ближайший город отсюда? Баку? Вы были там? – с непонятной логикой закончила она.
Василий всегда готов был рассказывать случаи из жизни.
– Я приехал в Баку кочегаром на «Шаумяне», но пароход стал в ремонт, и я пошел на промысла на Артем. Мы бурили там скважину в море на глубине восемнадцати метров. Мне наш геолог Николай Петрович говорил, что под Каспийским морем нефть везде от Баку до Эмбы…
– А пыли много в Баку? – неизвестно к чему, спросила Шура.
– Ого! Больше, чем надо. Когда подымается ветер, из каждого дворика, из каждого мусорного ящика тряпки и бумажки, и зола, и пыль, целые мешки песку – все это летит вам в голову. Только успевайте глаза протирать!
– Чудесно! – почему-то обрадовалась странная девушка. – Товарищ лейтенант, мне нужно в Баку.
Раз навсегда решив ничему не удивляться, Зорин взял ручку направо, и вскоре иранские горы, прикрывшись дымчатой толщей воздуха, вновь превратились в клочки тающих облаков.
1 2 3 4 5 6 7 8