Сюда! Быстро, встаньте за гобелен!Она толкнула меня за разрисованный занавес на стене, и я спрятался там, все еще держа в руке пустой мешок. Сама же она взяла свечку и поспешила в комнату, из которой мы пришли. С того места, где я стоял, мне было видно ее через открытую дверь.– Это вы, Роберт? – крикнула она.Пламя свечи осветило дверь музея; шарканье слышалось все ближе и ближе. Потом я увидел в дверях огромное, тяжелое лицо, все в морщинах и складках, с большим крючковатым носом, на носу очки в золотой оправе. Старику приходилось откидывать голову назад, чтобы смотреть через очки, и тогда нос его задирался вверх и торчал, будто клюв диковинной совы. Человек он был крупный, очень высокий и плотный, так что его фигура в широком халате заслоняла собой весь дверной проем. На голове у него была копна седых вьющихся волос, но усы и бороду он брил. Под длинным, властным носом прятался тонкий, маленький аккуратный ротик. Он стоял, держа перед собой свечу, и смотрел на жену со странным, злобным блеском в глазах. Достаточно мне было увидеть их вместе, как я сразу понял, что он любит ее не больше, чем она его.– В чем дело? – спросил он. – Что это за новый каприз? С какой стати вы бродите по дому? И почему не ложитесь?– Мне не спится, – ответила она томным, усталым голосом. Если она когда-то была актрисой, то не позабыла свою профессию.– Могу ли я дать один совет? – сказал он все тем же издевательским тоном. – Чистая совесть-превосходное снотворное.– Этого не может быть, – ответила она, – ведь вы-то спите прекрасно.– Я только одного стыжусь в своей жизни, – сказал он; от гнева волосы у него встали дыбом, и он стал похож на старого какаду. – И вы прекрасно знаете, чего именно. За эту свою ошибку я и несу теперь наказание.– Не только вы, но и я тоже, учтите!– Ну, вам-то о чем жалеть! Это я унизился, а вы возвысились.– Возвысилась?– Да, возвысились. Я полагаю, вы не станете отрицать, что сменить мюзик-холл на Маннеринг-холл – это все-таки повышение. Какой я был глупец, что вытащил вас из вашей подлинной стихии!– Если вы так считаете, почему же вы не хотите развестись?– Потому что скрытое несчастье лучше публичного позора. Потому что легче страдать от ошибки, чем признать ее. И еще потому, что мне нравится держать вас в поле зрения и знать, что вы не можете вернуться к нему…– Вы негодяй! Трусливый негодяй!– Да, да, миледи. Я знаю ваше тайное желание, но оно никогда не сбудется, пока я жив, а если это произойдет после моей смерти, то уж я позабочусь, чтобы вы ушли к нему нищей. Вы с вашим дорогим Эдвардом никогда не будете иметь удовольствия расточать мои деньги, имейте это в виду, миледи. Почему ставни и окно открыты?– Ночь очень душная.– Это небезопасно. Откуда вы знаете, что там снаружи не стоит какой-нибудь бродяга? Вы отдаете себе отчет, что моя коллекция медалей – самая ценная в мире? Вы и дверь оставили открытой Приходи кто угодно и обчищай все ящики!– Но я же была здесь– Я знаю. Я слышал, как вы ходили по медальной комнате, поэтому я и спустился. Что вы тут делали?– Смотрела на медали. Что я могла еще делать?– Такая любознательность – это что-то новое.Он подозрительно взглянул на нее и двинулся к внутренней комнате; она пошла вместе с ним.В эту самую минуту я увидел одну вещь и страшно испугался. Я оставил свой складной нож открытым на крышке одного из ящиков, и он лежал там на самом виду. Она заметила это раньше его и с женской хитростью протянула руку со свечой так, чтобы пламя оказалось перед глазами лорда Маннеринга и заслонило от него нож. Потом она накрыла нож левой рукой и прижала к халату – так, чтобы муж не видел. Он же осматривал ящик за ящиком – в какую-то минуту я мог бы даже схватить его за длинный нос, но медалей как будто никто не трогал, и он, все еще ворча и огрызаясь, зашаркал вон из комнаты.Теперь я буду больше говорить о том, что я слышал, а не о том, что видел, но клянусь, это так же верно, как то, что придет день, когда я предстану перед создателем.Когда они перешли в другую комнату, он поставил свечу на угол одного из столиков и сел, но так, что я его не видел. А она, должно быть, встала позади него, потому что пламя ее свечи отбрасывало на пол перед ним длинную бугристую тень. Он заговорил об этом человеке, которого называл Эдвардом, и каждое его слово жгло, как кислота. Говорил он негромко, и я не все слышал, но из услышанного можно было понять, что ей легче было бы вынести удары хлыстом. Сперва она раздраженно отвечала ему, потом умолкла, а он все говорил и говорил своим холодным, насмешливым голосом, издевался, оскорблял и мучил ее, так что я даже стал удивляться, как у нее хватает терпения стоять там столько времени молча и слушать все это. Вдруг он резко выкрикнул:– Не стойте у меня за спиной! Отпустите мой воротник! Что? Вы осмелитесь поднять на меня руку?Раздался какой-то звук вроде удара, глухой шум падения, и я услышал, как он воскликнул:– Боже мой, это же кровь!Он зашаркал ногами, словно хотел подняться, потом еще удар, он закричал: «Ах, чертовка!» – и все затихло, только слышно было, как что-то капало на пол.Тогда я выскочил из-за занавеса и, дрожа от ужаса, побежал в соседнюю комнату. Старик сполз с кресла, халат у него задрался на спину, собрался складками и стал похож на огромный горб. Голова свалилась набок, очки в золотой оправе все еще торчали у него на носу, а маленький рот раскрылся, как у дохлой рыбы. Я не видел, откуда идет кровь, но еще было слышно, как она барабанит по полу. Леди стояла за ним со свечой, которая освещала ее лицо. Губы у нее были сжаты, глаза сверкали, на щеках горели пятна румянца. Теперь она стала настоящей красавицей – красивее женщины я в жизни не видывал.– Вы добились своего! – сказал я.– Да, – ответила она ровным голосом, – я этого добилась.– Что же вы теперь будете делать? – спросил я. – Вас притянут за убийство как пить дать.– Обо мне не беспокойтесь. Мне незачем жить, и все это не имеет значения. Помогите посадить его прямо. Очень страшно смотреть на него, когда он в такой позе!Я выполнил ее просьбу, хотя весь похолодел, когда до него дотронулся. Кровь попала мне на руку, и меня затошнило.– Теперь, – сказала она, – пусть эти медали лучше достанутся вам, чем кому-нибудь другому. Берите их и идите.– Не нужны они мне. Я хочу только уйти отсюда. Я в такие дела никогда еще не впутывался.– Глупости! – сказала она. – Вы пришли за медалями, и они ваши. Почему же вам их не взять? Никто вам не мешает.Я все еще держал мешок в руке. Она открыла ящик, и мы с ней побросали в мешок штук сто медалей. Они все были из одного ящика, но выбора у меня не было: не мог я там дольше находиться. Я кинулся к окну, потому что самый воздух этого дома казался мне отравленным после всего, что я видел и слышал. Я оглянулся; она стояла там, высокая и красивая, со свечой в руке – совсем такая же, как в ту минуту, когда я впервые ее увидел. Она помахала мне рукой на прощание, я махнул ей в ответ и спрыгнул на гравиевую дорожку.Слава богу, я могу, положа руку на сердце, сказать, что никогда никого не убивал, но могло быть и по-иному, если бы я сумел прочесть мысли этой женщины. В комнате оказалось бы два трупа вместо одного, если бы я мог понять, что скрывается за ее прощальной улыбкой. Но я думал только о гом, как бы унести ноги, и мне в голову не приходило, что она затягивает петлю на моей шее. Я стал пробираться в тени дома тем же путем, каким пришел, но не успел я отойти на пять шагов от окна, как услышал дикий вопль, поднявший весь приход на ноги, а потом еще и еще.– Караул! – кричала она. – Убийца! Убийца! Помогите! – И голос ее в ночной тишине разносился далеко окрест. От этого ужасного крика я прямо оторопел. Сразу же замелькали огни, распахнулись окна не только в доме сзади меня, но и в домике привратника и в конюшнях передо мной. Я помчался по дороге, как испуганный кролик, но, не успев добежать до ворот, услышал, как они со скрежетом захлопнулись. Тогда я спрятал мешок с медалями в сухом хворосте и попробовал уйти через парк, но кто-то заметил меня при свете луны, и скоро с полдюжины людей с собаками бежали за мной по пятам. Я припал к земле за кустами ежевики, но собаки одолели меня, и я был даже рад, когда подоспели люди и помешали им разорвать меня на части. Тут меня схватили и потащили обратно в комнату, из которой я только что ушел.– Это тот человек, ваша светлость? – спросил старший слуга, который, как оказалось потом, был дворецким.Она стояла, склонившись над трупом и держа платок у глаз; тут она, точно фурия, повернулась ко мне. Ох, какая это была актриса!– Да, да, тот самый! – закричала она. – О злодей, жестокий злодей, так разделаться со стариком!Там был какой-то человек, похожий на деревенского констебля. Он положил мне руку на плечо.– Что ты на это скажешь? – спросил он.– Это она сделала! – закричал я, указывая на женщину, но она даже глаз не опустила.– Как же, как же! Придумай еще что-нибудь! – сказал констебль, а один из слуг ударил меня кулаком.– Говорю вам, я видел, как она это сделала. Она два раза всадила в него нож. Сначала помогла мне его ограбить, а потом убила его.Слуга хотел было снова меня ударить, но она удержала его руку.– Не бейте его, – сказала она. – Можно не сомневаться, что закон его накажет.– Уж я об этом позабочусь, ваша светлость, – сказал констебль. – Ваша светлость видели сами, как было совершено преступление?– Да, да, я своими глазами все видела. Это было ужасно. Мы услышали шум и спустились вниз. Мой бедный муж шел впереди. Этот человек открыл один из ящиков и вываливал медали в черный кожаный мешок, который он держал в руках. Он кинулся было бежать, но мой муж схватил его. Началась борьба, и он дважды ранил мужа. Если я не ошибаюсь, его нож все еще в теле лорда Маннеринга.– Посмотрите, у нее руки в крови! – закричал я.– Она приподнимала голову его светлости, подлый ты врун! – сказал дворецкий.– А вот и мешок, о котором говорила ее светлость, – сказал констебль, когда конюх вошел с мешком, который я бросил во время бегства. – А вот и медали в нем. По-моему, вполне достаточно. Ночью мы постережем его здесь, а завтра с инспектором отвезем в Солсбери.– Бедняга! – сказала она. – Что касается меня, то я прощаю все оскорбления, которые он мне нанес. Кто знает, какие соблазны толкнули его на преступление? Совесть и закон накажут его достаточно сурово, к чему мне укорять его и делать это наказание еще тяжелее.Я не мог слова вымолвить – понимаете, сэр, не мог, до того меня ошеломило спокойствие этой женщины. И вот, приняв мое молчание за согласие со всем, что она сказала, дворецкий и констебль потащили меня в подвал и заперли там на ночь.Ну вот, сэр, я и рассказал вам все события и как случилось, что лорд Маннеринг был убит своей женой в ночь на четырнадцатое сентября тысяча восемьсот девяносто четвертого года. Может быть, вы оставите все это без внимания, как констебль в Маннеринг-холле, а потом судья в суде присяжных. А может быть, вы увидите крупицу правды в том, что я сказал, и доведете дело до конца и навсегда заслужите имя человека, который не щадит своих сил ради торжества правосудия. Мне не на кого надеяться, кроме вас, сэр, и, если вы снимете с моего имени это ложное обвинение, я буду молиться на вас, как ни один человек еще не молился на другого. Но если вы не сделаете этого, клянусь, что через месяц я повешусь на оконной решетке и буду являться по ночам вам во сне, если только человек может являться с того света и тревожить другого. То, о чем я вас прошу, очень просто. Наведите справки об этой женщине, последите за ней, узнайте ее прошлое и что она сделала с деньгами, которые ей достались, и существует ли этот Эдвард, о котором я говорил. И если что-нибудь откроет вам ее настоящее лицо или подтвердит мой рассказ, тогда я буду уповать на доброту вашего сердца и вы спасете невинно осужденного.

1 2