— Свидетелей-то не было, — ответил моряк с некоторым вызовом, но уже явно струсив.
— Нет, были, — заметил Эзра Гердлстон, входя в кабинет. Он давно уже стоял между дверями, отделявшими кабинет от конторы, и слышал большую часть разговора. — Но, кажется, я перебил вас. Вы говорили, что замараете доброе имя моего отца, если он откажется повысить вам жалованье.
— Я ж ничего дурного не думал, — сказал капитан Гамильтон Миггс, тревожно переводя взгляд с отца на сына. В молодости он был хорошо известен полицейским властям и не имел ни малейшего желания возобновлять знакомство с ними.
— Кто закрасил эти грузовые марки? — спросил коммерсант.
— Я.
— Вам кто-нибудь велел это сделать?
— Нет.
— Попросить полицейского войти, сэр? — осведомился Гилрей, заглядывая в дверь.
— Пусть немного подождет, — ответил Гердлстон. — А теперь, капитан, вернемся к сути нашего разговора: поставим ли мы «Черного орла» на ремонт в сухой док и снизим вам жалованье, или же вы сочтете возможным отправиться в новое плавание на прежних условиях?
— Отправлюсь, будь оно трижды проклято! — отрезал капитан и, сунув руки в карманы куртки, вновь развалился на стуле.
— Совершенно правильное решение, — одобрительно произнес его суровый хозяин. — Но божба — весьма греховная привычка. Отошли полицейского, Эзра.
Молодой человек усмехнулся и вышел, оставив отца вновь наедине с капитаном.
— Если вы ничего с ним не сделаете, портовый инспектор все равно его в плавание не выпустит, заметил моряк после долгого молчания, во время которого он успел перебрать в памяти все свои обиды.
— Ну, разумеется, мы что-то сделаем. Нашу фирму никто не обвинит в скупости, хотя мы избегаем излишних расходов. Надо будет покрасить и просмолить корпус, а также перебрать такелаж. Это ведь добротное старое судно, и под командой превосходного моряка — мы же знаем вам цену, капитан, — оно совершит еще немало рейсов.
— Мне-то платят за риск, хозяин, как вы только что сами сказали, — заметил капитан, — а вот как насчет тех, кто за него ничего не получает, — мои помощники, команда?
— Дорогой капитан, во всяком деле есть свой риск. Без риска в нашем мире прожить невозможно. Вы знаете, что сказано о тех, кто отправляется в море на кораблях: они видят чудеса пучины морской, но зато и подвергаются опасности. Землетрясение может разрушить мой дом на Эклстон-сквер, ураган может сокрушить его стены, однако же я не думаю об этих опасностях. Так почему же вы убеждены, что с «Черным орлом» обязательно должно случиться несчастье?
Моряк ничего не ответил на эти рассуждения, хотя они его и не убедили.
— Ну ладно! — сказал он угрюмо. — Я же согласился — и делу конец, так что говорить об этом больше нечего. Вам зачем-то нужно посылать в плавание дырявые лохани, и вы мне хорошо платите, чтобы я на них плавал. Это меня устраивает, и вас это устраивает. Ну, и об чем разговор?
— Справедливо. Хотите еще рому?
— Нет.
— Почему?
— А потому, что люблю быть в своем рассудке, пока разговариваю с вами, мистер Гердлстон. Вот уйду из вашей конторы и буду пить до дальнейших распоряжений. А дело делать и заодно дурманиться не желаю! Когда прикажете выйти в море?
— Когда разгрузитесь и снова погрузитесь. Недели через три или через месяц. К тому времени я жду Спендера с «Девой Афин».
— Если только с ними по дороге ничего не приключится, — заметил капитан Гамильтон Миггс с прежней нехорошей усмешкой. — Когда мы возвращались, он был в Сьерра-Леоне. Сам-то я зайти в порт не мог, потому что у тамошней полиции был ордер на мой арест: я всадил в одного черномазого хороший заряд дроби.
— Это был дурной поступок, Миггс, очень дурной, — проникновенно произнес коммерсант. — Вы обязаны заботиться об интересах фирмы. Нам слишком невыгодно, чтобы из-за подобной причины наши корабли лишались возможности заходить в такие хорошие порты. А вызов в суд вам вручили?
— Другой черномазый привез его на борт.
— Вы его прочли?
— Нет, бросил в море.
— А что стало с негром?
— Да видите ли, — ухмыльнулся Миггс, — когда я, значит, бросал вызов за борт, черномазый-то за него держался. Ну, и полетели они в воду вместе. А я поднял якорь и ушел в море.
— А акулы там водятся?
— Попадаются.
— Право же, Миггс, — сказал коммерсант, — вы должны научиться обуздывать свои греховные страсти. Вы нарушили шестую заповедь и лишили «Черного орла» возможности торговать с Фритауном.
— Тоже мне торговлишка! — ответил моряк. — С английскими колонистами дела не сделаешь. Мне подавай настоящих черномазых, которые понятия не имеют о законах там или цивилизациях и всякой другой такой чуши. Вот с ними я полажу.
— Я часто задумывался над тем, как вам это удается, — с любопытством заметил Гердлстон. — Вы умеете взять полный груз там, где самые лучшие и степенные наши люди и мешка орехов не получат. Как вы этого добиваетесь?
— Это многим бы хотелось узнать, — ответил Миггс, выразительно подмигивая.
— Значит, это секрет?
— Да от вас-то чего скрывать: вы же не шкипер, и меня не убьете, если я вам и скажу. Ну, а так-то, я, конечно, не хочу, чтобы эта штука всем была известна.
— Как же все-таки вы этого достигаете?
— А вот послушайте, — ответил Миггс. К этому времени он, казалось, совсем успокоился и рассказывал о своих подвигах с большим удовольствием. — Я с ними напиваюсь. Вот как это у меня получается.
— Ах так!
— Да, в том-то вся и штука. Господи боже ты мой! Да когда эти хваленые капитаны с сертификатами, всякие там графские племянники да двоюродные братцы являются туда, так они смотрят на вождей и разговаривают с ними, будто Мафусаилы какие-нибудь! До того спесью надуваются, что сюртук самого господа бога им и в жилеты не пригодится. Ну, а я, значит, приглашаю всю эту братию к себе в каюту, какие они там ни есть черные и голые, да и попахивает от них не слишком чтобы приятно. А потом я, значит, вытаскиваю ром, и начинается у нас «выпей сам, передай бутылочку соседу!». Глядишь — у них языки и развязались. А я сижу и помалкиваю да мотаю на ус, какой у них есть товар. А уж когда я знаю, что покупать, так было бы довольно странно не купить. К тому же они не хуже христиан любят, чтобы с ними обходились уважительно, и помнят, что я их компанией не брезговал.
— Прекрасный способ, Миггс, чудесный способ, — сказал коммерсант. — Фирма чрезвычайно высоко ценит ваши услуги.
— Ну, ладно, — сказал капитан, вставая со стула, — у меня от этой болтовни совсем в глотке пересохло. Я, конечно, готов запанибрата с вождями черномазых, но будь я проклят, если стану… — Он умолк, но угрюмая улыбка на губах его собеседника показала, что тот понял намек. — А вот скажите-ка, — продолжал Миггс, фамильярно толкая хозяина локтем, — если бы мы, скажем, да пошли на дно в Бискайском заливе, так вышло бы, что вы маленько просчитались, а?
— Почему же?
— А потому, что уж очень намного мы были застрахованы. И приключись с нами беда в начале плавания, вы бы положили в карман не одну тысчонку, уж я-то знаю! Да только вернулись мы с грузом, который принесет больше, чем страховка. И, значит, потопни мы на обратном пути, так вы остались бы в чистом убытке, и попал бы боцман в собственную удавку, как говорит Шекспир.
— Подобных случайностей мы предусмотреть не можем, — с достоинством ответил коммерсант.
— Ну, пожелаю вам доброго утра, хозяин, — буркнул капитан Гамильтон Миггс. — Если я вам понадоблюсь, так найдете меня в известном вам заведении, в «Петухе и курослепе». Это, значит, в Ротерхите.
Когда капитан вышел из конторы, Эзра отправился к отцу в кабинет.
— Чудак! — заметил он, кивнув на дверь, через которую удалился Миггс. — Я услышал, что он ревет, как разъяренный бык, и решил, что мне следует послушать. Но иметь такого человека на службе очень полезно.
— Он просто полудикарь, — ответил его отец, — и прекрасно чувствует себя среди дикарей. Вот почему он так хорошо с ними ладит.
— И тамошний климат ему тоже, кажется, не вредит.
— Не вредит его плоти, ты хочешь сказать. Но его безнравственности можно только ужасаться. Впрочем, вернемся к делу. Будь добр, повидайся со страховщиками и уплати взнос за «Черного орла». Если окажется возможным, то увеличь сумму страховки. Но действуй очень осторожно, Эзра, с большим тактом. В следующее плавание «Черный орел» отправится в пору равноденственных штормов. И если с ним все-таки что-нибудь случится, то фирме незачем оставаться в убытке.
Глава V
Современные афиняне
Эдинбургский университет с угрюмым юмором именует себя «альма матер» своих студентов, но если его и можно признать матерью, то лишь самого героического спартанского склада, удивительно хорошо умеющей скрывать свои материнские чувства. Университет интересуется своими сынами лишь в тех не слишком редких случаях, когда надеется получить от них гинею-другую. И тут остается только дивиться, с какой заботой старая курица считает своих цыплят и с какой быстротой эта просьба достигает каждого из тысяч ее питомцев, рассеянных по всей империи, — питомцев, которые, несмотря на пренебрежительное к ним отношение, питают в глубине души нежную привязанность к своему колледжу. Самый вид университета символичен: квадратное массивное здание, угрюмый серый фасад — ни колонны, ни барельефы нигде не смягчают скучного однообразия каменных стен. В этом оплоте учености и практической пользы нет места для сентиментальности и романтизма, что, впрочем, отвечает духу той нации, самым молодым и самым процветающим учебным заведением которой он является.
Юноша, поступивший в какой-нибудь английский университет, словно вновь оказывается в школе, лишь несколько более обширной и премудрой. Если же он окончил Харроу или Итон, то ему и вовсе трудно заметить разницу между жизнью, которую он вел в старшем классе, и той, которая ожидает его на берегах Кэма или верхней Темзы. Ему отводятся комнаты, в которых до него уже обитали неисчислимые поколения студентов и которые в будущем послужат приютом для стольких же поколений. Его религиозность служит предметом тщательной опеки, он обязан являться на общую молитву в зал и посещать часовню. Ему положено возвращаться в свой колледж не позже установленного времени. Специальные служители следят за его благонравием, и любой его проступок может навлечь на него строгое наказание. Но зато университет всячески им интересуется и гладит его по головке за каждый успех. Того, кто опояшет свои чресла и начнет трудиться, ожидают всяческие награды, стипендии, солидные денежные пособия.
В шотландском университете вы не найдете ничего подобного. Молодой человек вносит требуемую плату и становится студентом, после чего он волен делать все, что ему заблагорассудится. В определенные часы читаются определенные лекции, которые он может посещать, если хочет. Если же он их не посещает, то университетское начальство не обратит на это ни малейшего внимания. Его религия также не интересует университет — он может поклоняться солнцу или какому-нибудь своему собственному фетишу, воздвигнув ему алтарь на каминной полке в своей комнате. Он может жить, где хочет, ложиться спать и вставать, когда хочет, и ему дано право безнаказанно нарушать любую из десяти заповедей при условии, что в пределах университета он все же воздержится от слишком уж непозволительных выходок. В любом отношении студент шотландского университета сам себе хозяин. В определенные сроки проводятся экзамены, но он может их сдавать, а может и не сдавать. Университет представляет собой огромную равнодушную машину, которая с одного конца поглощает поток долговязых, неотесанных юнцов, а с другого конца извергает их уже в виде ученых священников, проницательных юристов и искусных врачей. Из каждой тысячи штук сырья примерно шестьсот полностью проходят процесс обработки. Остальные в ее ходе отбрасываются.
Достоинства и недостатки шотландской системы высшего образования равно очевидны. Юноша, предоставленный самому себе в не слишком-то высоконравственном городе, нередко падает в самом начале жизненной скачки, чтобы больше уже не подняться. Многие студенты превращаются в бездельников или спиваются, а другие, зря потратив время и деньги, которые могли бы употребить на что-нибудь более полезное, оставляют колледж, не приобретя там ничего, кроме пороков. С другой стороны, люди, наделенные волей и здравым смыслом, которые помогают им противостоять соблазнам, получают наилучшую подготовку к самостоятельной жизни. С честью выдержав испытание, они приобретают уверенность в себе и умение стоять на собственных ногах. Короче говоря, они становятся взрослыми людьми в то время, когда их английские сверстники в духовном отношении еще остаются школьниками.
На верхнем, третьем этаже дома на Хау-стрит некий Томас Димсдейл проходил срок своего испытания в маленькой спальне и большой гостиной, которая, как это водится у студентов, служила ему также столовой, приемной и кабинетом. Ветхий буфет, четыре еще более ветхих стула и диван археологической древности, а также заваленный тетрадями круглый стол красного дерева составляли всю обстановку комнаты. Над каминной доской помещалось засиженное мухами зеркало в венце из заткнутых за раму бесчисленных карточек и конвертов. По бокам его расположились две подставки для трубок. На буфете подозрительно аккуратным строем стояли внушительные тома, покой которых явно нарушался очень редко: «Остеология» Холдена, «Анатомия» Куэйна, «Физиология» Керка и «Беспозвоночные» Гексли, а также человеческий череп. Сбоку к камину были прислонены две берцовые кости, а по другую его сторону красовались две рапиры, два эспадрона и набор боксерских перчаток. На полке, в уютной нише, хранилась беллетристика, и стоявшие там книги выглядели куда более потрепанными, чем ученые тома. «Эсмонд» Теккерея, «Новые сказки тысячи и одной ночи» Стивенсона и «Ричард Феверел» Мередита тесно соседствовали с «Завоеванием Гренады» Ирвинга и романами в бумажных обложках, зачитанными почти до дыр. Над буфетом висела вставленная в рамку фотография команды регбистов Эдинбургского университета, а напротив — фотография самого Димсдейла в весьма скудном костюме (фотография была сделана сразу же после того, когда на внутренних университетских соревнованиях он выиграл забег на полмили). Под ней, на полочке, стоял большой серебряный кубок, которым он был награжден по случаю этой победы. Так выглядела комната вышеуказанного студента в то утро, о котором пойдет рассказ, и необходимо добавить только, что сам молодой ее хозяин лениво развалился в кресле в углу, посасывая короткую деревянную трубочку и закинув ноги на край стола.
Этот сероглазый белокурый юноша, широкий в плечах и узкий в бедрах, сильный, как бык, стремительный и легкий в движениях, как олень, мог бы считаться прекрасным образчиком молодого англичанина. Афинский скульптор с удовольствием скопировал бы эти длинные красивые ноги и круглую сильную голову, изящно посаженную на крепкую, мускулистую шею. Однако лицо его отнюдь не отличалось классической правильностью черт. Оно было законченно англосаксонским вплоть до широко расставленных глаз и маленьких усиков, казавшихся светлее загорелой кожи. Это лицо, застенчивое и все же волевое, не очень красивое, но приятное, могло принадлежать только человеку, который не умеет и не любит говорить о себе; но именно такие люди, а не ораторы и не писатели, помогли опоясать нашу планету алым кушаком британских владений.
— Наверное, Джек Гарруэй уже готов, — пробормотал он и, отложив номер «Скотсмена», поглядел на потолок. — Ведь уже одиннадцать часов.
Он зевнул, поднялся на ноги, взял кочергу, влез на стул и трижды постучал в потолок. Сверху донеслись три глухих ответных удара.
Димсдейл, спрыгнув на пол, неторопливо снял куртку и жилет. В ту же минуту на лестнице послышались быстрые, энергичные шаги, и в комнату вошел худощавый, но крепкий на вид молодой человек среднего роста. Кивнув в знак приветствия, он отодвинул стол к стене, в свою очередь, разделся и взял лежавшие в углу боксерские перчатки. Димсдейл уже в перчатках стоял на середине комнаты, являя собой образчик мужественной грациозности и силы.
— Начнем отрабатывать твой удар, Джек. Бей сюда! — И он постучал себя по лбу пухлой перчаткой.
Джек стал в стойку, и его левая рука глухо стукнула по указанному месту. Димсдейл мягко улыбнулся и покачал головой.
— Плохо, — сказал он.
— Я бил изо всей мочи, — с виноватым видом ответил тот.
— Все равно плохо. Попробуй снова.
Гость ударил еще раз как мог сильнее.
Димсдейл огорченно покачал головой.
— Ты никак не можешь понять, — сказал он. — Вот смотри.
Он наклонился вперед, раздался звук резкого удара, и ученик, перелетев через всю комнату, чуть было не выбил головой дверную панель.
1 2 3 4 5 6 7