Соседями по четырехместному боксу оказались два бессловесных мужика, мокрушника, и здоровенный, как сейф, молодой отморозок то ли по кличке, то ли по имени Кныш. Это настоящий садист, которому давно пора намазать зеленкой лоб. И прислонить к теплой стенке. Потому что такие фокусы разве что в гестапо выделывали.
– Только и слышишь от него: сними с меня кроссовки, – забыв о сигарете, тараторил Полипов. – Через пять минут: надень кроссовки. Помаши газетой – ему жарко. И все время бьет смертным боем. Придушит меня и сидит лыбится, пока я на полу корчусь… И норовит по голове ударить. А у меня голова и так… Слабое место.
– Да, голову беречь надо, – рассеяно отозвался Девятки, кажется, витавший в облаках. – Одного моего знакомого, профессора астрофизики, жена во время ссоры ударила сковородкой по голове. Думали, это всего лишь синяк, а это – трагедия жизни большого ученого. Теперь он раздает рекламные листовки у метро. На большее не годится.
– И я этому гаду говорю: хоть по репе не бей. А он… Сука, тварь такая. Нарочно…
– Странно, никаких замечаний в журнале нет, – рассеяно ответил Девяткин. – Я специально посмотрел, потому что ты и в прошлый раз жаловался. И Кныш, вроде, парень смирный.
– Что там в журнале смотреть, вы на меня посмотрите. Хотите рубаху и штаны сниму? На мне живого места не осталось. Я ведь не сам себе три зуба выбил и бока намял. Я пикнуть в камере не могу. У него руки, как мои ноги. А шея как у колхозного бугая. А за щекой он прячет бритвенное лезвие. Умоляю: переведите меня в другую камеру или отправьте в Бутырку или в Матросскую тишину.
– Хорошо, я проверю, – Девяткин что-то чиркнул на листке. – Если Кныша заметят… Нет, лучше я с ним сам строго поговорю. Чтобы руки не распускал.
– Тогда он меня точно на куски порвет, – вздохнув, Полипов с сомнением посмотрел на следователя: кажется, этот тип не сумет строго поговорить с собственной бабой. Сопля на заборе, а не следак. И угораздило на такого попасть.
– Не порвет, – успокоил Девяткин и, неторопливо разворачивая бланки протокола допроса, выдал домашнюю заготовку. – Кстати, тебе не Кныша надо бояться. По иронии судьбы в соседней камере оказался некий Нико Гендзехадзе, – следователь выдержал паузу, чтобы слова дошли до самого сердца Полипова. – Да, да… Тот самый грузинский авторитет, у которого ты по незнанию пять лет назад угнал его любимую тачку. Дорогущая была… Сейчас он еще не в курсе, что вы соседи. Но скоро узнает, в тюрьме, сам знаешь, тайн не бывает. Вот тогда жди неприятностей.
– Слух еще на воле прошел. Того грузина будто бы утопили.
– А ты больше верь болтовне.
– Пожалуйста, – слезы снова покатились из глаз Полипова. И так быстро, что он не успевал их вытирать. – Кныш обещал сегодня ночью меня пописать… Сказал: бля буду, до утра не допыхтишь. Ему ведь по хрену, на нем четыре жмура висят. Одним больше – не важно. Так и так – до гроба на зоне гнить. Теперь я понял: он действует по заданию этого урода Гендзехадзе. Он меня порежет, а на зоне ему грев обеспечат. Теперь я все понял… Так и есть…
Полипов давился слезами.
– Ладно, постараюсь что-нибудь придумать, – сжалился Девяткин. – Но перевод в Бутырку обещаю только через недельку, не раньше. Сейчас с перевозкой проблемы. Такие дела… Но выход есть. Ты делаешь чистосердечное признание, письменно излагаешь все обстоятельства того вечера. Все как было. Подробно. С именами, фамилиями… А я сегодня же избавлю тебя от Кныша и Гендзехадзе.
Полипов хлопал глазами и вытирал нос ладонью.
– Ну, твой ход? – сказал Девяткин.
Полипов живо представил себе литые кулаки Кныша. Бритвенное лезвие, зажатое между пальцами. И еще представил себя, больного, с лицом, исполосованным бритвой, обезображенного жестокими побоями. Он стоял у метро и совал рекламные листовки в руки прохожих, люди шарахались по сторонам, брезгливо морщились и отводили взгляды. Жить дальше почему-то расхотелось.
– Ну, мыслитель? – поторопил следователь. – Чего надумал?
Глава третья
Положив перед Полиповым листки чистой бумаги и вызвав дежурного офицера, Девяткин поднялся наверх. Неторопливо пообедал в столовой, завернул к приятелю в хозяйственное управление, чтобы взять реванш за вчерашний проигрыш шахматной партии. Когда начало смеркаться, вернулся в рабочий кабинет, перед дверью уже топтался лейтенант Жуков. Новости, которые он принес в клюве, заставили Девяткина надолго задуматься.
Елена Панова ушла с работы без четверти шесть вечера, по словам шеф-редактора она отправилась на встречу с каким-то летчиком инструктором, свидание назначили на один из подмосковных аэродромов, где его подчиненная проходит обучение в летной школе «Крылья». Ушлая соседка по площадке видела Панову вчерашним вечером, когда та ненадолго заскочила в квартиру, что в районе Парка Горького. А потом села в родстер БМВ и куда-то укатила. Очень спешила, видно, к мужику опаздывала.
Жуков с водителем отправились на аэродром, там их ждал сюрприз: родстер БМВ, на котором ездит Панова, стоит на автомобильной парковке у внешней стороны забора. Дежурные охранники, сверившись с журналом, заявили, что Елена, предъявив временный пропуск, зашла на территорию в двадцать два часа пятнадцать минут. Обратно не выходила, на аэродроме ее тоже никто не видел. Девяткин задал Жукову несколько наводящих вопросов и не получил толковых ответов: времени, чтобы собрать всю информацию о ночных похождениях Пановой, у лейтенанта было немного.
– Черт, – сказал Девяткин. – Только этого геморроя не хватало. Черт бы вас всех…
Он отпустил оперативника, решив, что важные свидетели по делу об убийстве просто так, ни с того, ни с сего, не исчезают. А если уж исчезают, то надолго, бывает, что и навсегда.
Девяткин составил в уме короткий план дальнейших действий. Сейчас нужно спуститься в комнату для допросов в цокольном этаже, подшить к делу бумаги, Полипов наверняка закончил свой чистосердечный опус. Затем через контролеров следует вытащить из камеры оперативника старшего лейтенанта Лебедева, тяжеловеса, призера всех ведомственных соревнований по вольной борьбе, чемпиона Москвы и области. Ему наверняка осточертело четвертый день изображать себя отморозка и беспредельщика Кныша. Пусть отправляется домой и смоет с себя тюремную пыль. Впрочем, Лебедев спит на нарах, отбивал кулаки и мочалил Полипова не за спасибо, старлею нужны лишние дни к отпуску. И он их честно заработал.
А вот Девяткину придется ехать на аэродром и выяснять все обстоятельства исчезновения свидетеля. Похоже, что дело об убийстве поэтессы оказалось не простым, как молоток. Скорее всего, одной смертью тут не обойдется.
– Все начинается с любви, – сказал Девяткин и, сунув пистолет в подплечную кобуру, поднялся из-за стола. – А кончается дерьмом…
Через лобовое стекло, через полупрозрачный круг, нарисованный крутящимся воздушным винтом, Виктор Суханов разглядывал линию горизонта и думал о том, что сейчас начался самый опасный участок маршрута, от контрольной точки Никольское до побережья Каспийского моря. Если наземные службы не засекут борт в том месте, где ему быть не положено, если удастся спокойно пройти эти две с половиной сотни километров, значит, Зубов справился с задачей. Значит, их план близок к осуществлению, мало того, он входит в завершающую стадию.
Но до морского побережья еще пилить и пилить. Если самолет сильно отклонился от курса и не выходит на связь с землей, но, несмотря на все ухищрения пилота, не пропал из поля зрения радиолокаторов, с военного аэродрома под Саратовом в воздух поднимут пару перехватчиков. Тобаго заставят сесть, первым делом следователи военной прокуратуры или ФСБ обыщут самолет. Они найдут на борту ящики с тротилом фабричного изготовления, огнепроводный шнур, взрыватели, нарезное и гладкоствольное оружие, патроны, несколько гранат Ф-1. Целый арсенал.
Найми хоть дюжину самых именитых адвокатов, только попусту изведешь деньги, но от тюрьмы не отмажешься. Заседатели даже года не скостят, а прокурор подберет такие долгоиграющие статьи, что воздуха свободы глотнешь лет через пятнадцать, не раньше. А из этой дамочки Пановой получится отличный свидетель обвинения. Она с большим удовольствие утопит в дерьме Зубова и Суханова. А потом пойдет со своим хахалем в кабак. Пить французское шампанское за то, чтобы они заживо сгнили на зоне строгого режима где-нибудь под Салехардом.
В кабине было душно, утреннее солнце жарило так, будто наступил полдень, но он не замечал этих мелких неудобств. Где-то справа русло Волги с низкими внешними берегами и отмелями, ниже по течению высокие утесы и пойма реки утопающая в желтизне лугов, впитавших в себя зной долгого лета, медленно уходящего на юг. Над поймой облако, тащившее за собой серый шлейф дождя.
Если все пройдет гладко, над Каспийским морем можно набрать высоту до пятисот метров и увеличить скорость, попутный ветер сам донесет их до цели. Суханов вытащил из нагрудного кармана куртки истертую медную монету, две копейки тысяча восемьсот двенадцатого года, в дырочку продета тонкая стальная цепочка. Крепко сжал медяшку в кулаке, на удачу. Это движение не ускользнуло от внимания Зубова.
Скосив глаза, он усмехнулся и покачал головой.
– Витя, ты все теряешь, как беспамятная старуха, – сказал он в переговорное устройство. – Неужели ты до сих пор не посеял эту штуку?
– Как видишь, командир. Монетка при мне.
Сам Зубов не брал в полеты никаких талисманов, просто потому что таких вещиц у него никогда не было. Если не считать фотографии дочери и жены, спрятанных в потертом бумажнике.
Последние два месяца Суханов ждал известия о начале задуманной операции. Но когда в его квартире раздался телефонный звонок, и слегка взволнованный Зубов сообщил, что скоро вылетать, оказался до конца не готов к этой новости. На следующий день после окончания урока преподаватель географии Виктор Юрьевич Суханов немного нервничал. Он завернул в служебный туалет, сунул в рот таблетку кордита, чтобы кожа лица сделалась бледной, болезненно серой, а на лбу и щеках выступила испарина. Запил эту дрянь водой из-под крана. Закрывшись в тесной кабинке, неторопливо выкурил сигарету, дожидаясь, когда эта штука подействует.
Времени на то, чтобы собраться в дорогу, отмазаться от работы и слепить себе хоть какое-нибудь алиби, не так уж много. А дел хоть отбавляй. Нужно съездить на другой конец города, в гараж, оформленный на чужое имя, погрузить в багажник Форда спрятанные там оружие и взрывчатку. Это самое важное. Но есть еще кое-какие дела. Откладывать разговор с женой и этим чертовым хмырем, ее любовником, нельзя, просто некуда откладывать. Суханов все тянул с этим, дожидаясь лучших времен, и вот все выпало на последний день. Путешествие предстоит не самое легкое, черт знает, чем кончится дело. Возможно, вернуться назад ему не судьба.
Большая перемена подходила к концу, когда он зашел в учительскую, присев за письменный стол у окна, разложил перед собой бумаги, сделав вид, будто изучает план занятий на следующий месяц. Сегодня у Суханова больше уроков нет, и в школе ему делать нечего, но важно, чтобы сослуживцы, крутившиеся здесь, запомнили, что географ паршиво выглядел, а на следующий день не вышел на работу.
– Витек, ты чего тут паришься? – преподаватель физкультуры Телегин, шагнув к столу, наклонился, заглянул в глаза Суханова. – Слушай, старик, ты бледный как смерть. Шел бы ты домой…
– Да, неважно себя чувствую, – Суханов вытер платком влажный лоб. – Хотел тетрадки посмотреть. Но башка раскалывается, что-то я совсем заржавел.
– Виктор Юрьевич, на вас лица нет, – к столу подошла учительница биологии Надежда Павловна. Похожая на ученую сову, она, склонив голову на бок, поправила очки и прищурила близорукие глаза. Это особа вякала по любому поводу, но сейчас это кстати. – Идите к врачу. Прямо сейчас.
– Пожалуй, я так и поступлю.
Суханов сгреб в портфель бумаги и, попрощавшись, закрыл за собой дверь, дошагав до конца коридора, стал медленно спускаться по лестнице на первый этаж, раздумывая о том, нужно ли появиться перед глазами директора школы и перекинуться с ней парой слов. Пожалуй, не помешает.
Кабинет Зинаиды Львовны Осиповой был пропитан ароматами французских духов. Директор одевалась модно и броско, носила яркие пиджаки, кофточки с глубоким вырезом и юбки, не закрывающие коленок. Поэтому среди подчиненных слыла человеком широких либеральных взглядов.
– Виктор Юрьевич, у нас завтра зарплата, – сказала директор, выслушав жалобы Суханова на здоровье. – Если хотите, я принесу вам деньги домой.
– Не стоит беспокоиться.
Директриса давно примеряется, как бы закрутить роман с учителем географии, но удобного случая не подворачивается, шансов у Зинаиды, честно говоря, совсем немного, но бабы уж такой народ, они способны ждать долго, очень долго. Вспомнив, что жадные мужики не нравятся ни одной уважающей себя женщине, посмеиваясь про себя, Суханов добавил:
– Копейка у меня всегда водится. Потому что я чертовски экономен. Просто чертовски. Как говорится, скупость – не глупость.
Этот выпад не произвел никакого впечатления директора. В сравнении с неотразимой мужественной красотой и природным обаянием Суханова, его мелкие человеческие слабости не имели никакого значения. Зинаиду можно понять. Пару раз Суханов видел ее мужа, высокого сутулого мужика в куцем пиджачке и очках с толстыми стеклами. Ему еще сорока не стукнуло, но он крепко усвоил стариковские повадки: ходил как-то боком, шмыгал носом и держался за живот, будто страдал хронической диареей. По слухам, этот Петя никогда не блистал умом, но, получив второе университетское образование, окончательно отупел. Потом накатал кандидатскую диссертацию и стал настоящим законченным идиотом. Трудно сказать, на какую работу этот мужик годился: без блата он едва ли устроился бы сторожем на стройку.
Наверно поэтому, из-за природного идиотизма, отягощенного высшим образованием и диссертацией, он получил место вице-президента крупной консалтинговой компании. И теперь греб бабки лопатой. Зинаида искренне презирала мужа и не скрывала своих чувств ни от Пети, ни от окружающих.
– Но деньги вам могут понадобиться в любую минуту, – директор проявила настойчивость. – Болеть в наши дни – это дорогое удовольствие.
– Но не для меня, – сказал Суханов, отрезая все попытки сближения.
– Понимаю, – кивнула Осипова.
Она по-своему истолковала слова собеседника. Географ прилично одевается, всегда следит за собой, ездит на иномарке. У него дача в тридцати верстах от Москвы, большая квартира. Ясно, что все это куплено не на учительские копейки. В прежние времена Суханов работал в гражданской авиации, летал штурманом на больших самолетах и по жизни привык себе ни в чем не отказывать. Да и сейчас на стороне, видимо, имел добрый приработок. Так что, учительская зарплата для него так… Один раз в ресторане пообедать. Осипова спрашивала себя, что такой видный мужик забыл в школьной богадельне, что он тут делает, и не могла найти ответа.
– Наша зарплата – это смех, – печально улыбнулась Зинаида. – Некое пособие, чтобы учителя не слишком часто падали в голодные обмороки. То есть падали, но не каждый день. И не при детях. Ладно, Виктор Юрьевич, выздоравливайте. На уроках я вас подменю. Если вы помните, я сама учитель географии. В прошлом.
– Спасибо. Жаль, учебный год только начался, а я уже расклеился.
– Бывает. Кстати, больничный можете не брать. Пока дождешься своей очереди в поликлинике, болезнь пойдет.
– Или дуба врежешь, – кивнул Суханов. Именно этих слов, разрешения не брать больничный лист, он ждал от Зинаиды. Таскаться по врачам просто не осталось времени. Теперь алиби, можно сказать, в кармане.
– В аптеку есть кому сходить? – сворачивала на свою тему Зинаида.
– Я не глотаю лекарства горстями. И жена как раз из отпуска вернулась. Когда у меня начнется агония, предсмертные конвульсии и все такое, она, если будет в добром расположении духа, вызовет «скорую».
– Ваш черный юмор не всякий человек поймет.
Известие о жене, вернувшейся из отпуска, Зинаиде не понравилось. Но, подумав минуту, директор решила, что все не так уж плохо: с супругой у географа напряженка, до развода рукой подать. Разговоры об этом давно бродили среди учителей, теперь Суханов сам косвенно подтверждает эти сплетни.
– Я буду серьезен, – пообещал он. – Мне нужен покой. Вырублю телефон, не стану подходить к двери. А лучше всего, уеду на дачу. Свежий воздух – лучшее лекарство. Простите… И еще раз спасибо.
Он поднялся из кресла, попрощавшись, вышел на залитый солнцем школьный двор. Сев за руль Форда, Суханов подумал, что его алиби так себе, на троечку едва тянет. Если все пойдет наперекосяк с самого начала, если он попадет на мушку правоохранительным органам, фээсбэшники возьмут его в оборот, начнут прессовать мнимого больного, все маленькие хитрости не будут иметь никакого значения.
1 2 3 4 5 6 7