Давид приготовился увидеть почтенного пожилого господина с шевелюрой, отливавшей сединой, типичную фигуру из телепередач – доброго доктора, который одинаково искренне сочувствует каждому больному, страдает ли тот от чешуйчатого лишая или из-за оттопыренных ушей, врача, который, наряду со знанием медицинских ноу-хау, является еще и высококвалифицированным психологом и социальным работником. Он допускал и другой вариант – угрюмый, трясущийся старикашка, с виду типичный мясник, затянувший рот марлевой повязкой, с большим шприцем в руках, в котором непрерывно бурлит ядовито-зеленая жидкость; сейчас он схватит его и начнет трогать немытыми толстыми пальцами его рану. Но доктор не был похож ни на того, ни на другого.
Прошло совсем немного времени, и в кабинете появился длинноволосый молодой человек, явно пребывающий в отличном настроении и насвистывающий какую-то мелодию. Своей трехдневной бородкой, шельмовской ухмылкой и модной тенниской он ничем не напоминал тех типов, которых ожидал увидеть Давид. Исключение составлял наброшенный на плечи белый халат.
– Сожалею, что вам пришлось ждать, – улыбнулся врач, показавшийся посетителям не намного старше их самих, – но я занимался сломанной челюстью.
Желудок Давида болезненно сжался при воспоминании о том, что он натворил и что за последние три четверти часа постарался вытеснить из своего сознания, но при этом его мучили не одни только угрызения совести. Он обменялся многозначительным взглядом со Стеллой.
– Этот больной еще здесь? – спросил он.
– Лежит в соседнем кабинете. Накачан болеутоляющими.
Хотя это и уменьшило страх Давида, так как возможность в ближайшее время встретиться лицом к лицу с жаждущим мести Франком явно отпадала, однако это не успокоило его совесть.
– По крайней мере, не будет некоторое время нести всякий бред, – вздохнув, отмахнулась Стелла.
Доктор бросил на нее вопросительный взгляд:
– В чем, собственно, дело?
– Да ни в чем. – Стелла покачала головой.
Длинноволосый врач недоуменно пожал плечами и принялся осматривать Давида. Некоторое время он казался сбитым с толку, затем в его лице появилось нечто, что Давид счел смесью раздражения и разочарования.
– Рана почти зажила, – вынес вердикт врач, проводя по рубцу ватным тампоном. – Почему вы обращаетесь ко мне с этим только теперь?
– Быстрее было просто невозможно, – сказала Стелла извиняющимся тоном, и это была чистая правда.
Тот, кто утверждает, что женщины не способны водить машину, как видно, никогда не сидел с хорошенькой одноклассницей Давида в ее ярко-желтой малолитражке. Стелла ездила так, словно ее погонял сам дьявол.
Доктор ухмыльнулся, как будто юная посетительница отпустила хорошую шутку, затем снова стал серьезным.
– Скажи честно, – он по-приятельски хлопнул Давида по плечу. Его бы не удивило, если бы тот в ответ шутки ради ущипнул его за бок, как будто они дружили уже много лет. – Это, должно быть, случилось вчера? Или еще раньше?
– Рану мне нанесли совсем недавно.
«За кого этот парень меня принимает? За лжеца? – подумал Давид. – Он что, полагает, что я готов целыми днями демонстрировать кровавую корку на лице, чтобы всем показать, какой я крутой?»
– Это произошло около часа назад на вечеринке, – подтвердила Стелла. – Один человек разбил бутылку о его голову.
– Но это не могло случиться час назад, – возразил врач, покачивая головой и снова осматривая рубец.
Давид беспокойно завертелся на кушетке.
– Это ненормально? – прямо спросил он у врача.
Доктор не ответил, взглянул на промытую рану и, улыбнувшись, заклеил ее пластырем. Затем ободряюще похлопал юношу по плечу. Иногда отсутствие ответа – тоже ответ.
– Можешь быть свободен, – объявил он под конец.
– Спасибо, господин доктор. – Давид слез с лежанки и пошел мимо Стеллы к двери.
Еще вчера он был заурядным занудой, вел обычную жизнь, лишенную невероятных событий; возможно, его жизнь была несколько иной, чем у других, но в ней не было ничего ненормального. Сегодня он вдруг превратился в одержимого демонами монстра, который легко сломал челюсть силачу ростом метр девяносто, яростному берсеркеру, внушающему страх всему интернату.
– Окажи любезность, зайди завтра утром! – крикнул ему вслед врач. – Я охотно осмотрел бы тебя еще раз.
– Гм-м… – пробормотал Давид без всякого выражения и поспешил поскорее покинуть больницу.
– Доктор не проявил к нам особой теплоты, – констатировала Стелла, после того как ее машина, взвизгнув тормозами, лихо влетела на площадку перед интернатом и девушка скорее придушила, чем выключила мотор.
Давид начал сомневаться, что по дороге в больницу она развила сумасшедшую скорость исключительно из-за заботы о нем. Впрочем, Стелла, кажется, всегда ездила словно одержимая дьяволом.
– Думаю, он убежден, что мы его дурачим, – продолжила Стелла слегка подавленно, когда они вылезли из машины. – Я имею в виду срок появления твоей раны.
Давид невольно прикоснулся к тому месту, где тяжелая бутылка не так давно разбила ему лоб, но, кроме узкого пластыря, ничего не нащупал.
– Кажется, у меня будут неприятности из-за Франка, – перевел он разговор на другую тему и глубоко засунул руки в карманы, чтобы отделаться от искушения снова и снова ощупывать рану. Он не понимал, как все это получилось, но чувствовал, что если будет и дальше непрерывно об этом думать, то окажется на грани безумия.
– Я знаю Франка, – заверила его Стелла, пока они брели к жилому комплексу. – Он слишком горд, чтобы заявить о происшедшем. Скверно, что все на вечеринке видели, как ты его сделал.
Они дошли до интернатских корпусов. Здесь их пути расходились, так как юноши и девушки жили в разных корпусах.
В течение нескольких вздохов, когда ни один из них не знал, что сказать, они молча стояли друг против друга и смущенно отводили взгляды в сторону или опускали их вниз, на носки своих туфель. Первой, как обычно, заговорила Стелла.
– Я правда очень сожалею, – повторила она уже сказанное раньше. Давид знал, что она говорит искренне. – Я не хотела…
Давид улыбнулся и распрямил плечи:
– Это не твоя вина, что у Франка в башке винтиков не хватает.
Они снова замолчали. В конце концов он собрал все свое мужество и сделал шаг вперед по направлению к девушке.
– Спасибо за прекрасный вечер, Стелла, – прошептал он.
– Прекрасный вечер? – засмеялась Стелла.
– Да, – подтвердил Давид.
В некотором отношении это утверждение не было ложью. Если, конечно, отвлечься от того, что он нечаянно ударил одноклассника с такой силой, что тому пришлось лечь в больницу со сломанной челюстью, и что его самого ударили и нанесли отвратительную рану над левым глазом, которая непонятным, сверхъестественным образом зарубцевалась, и что в ближайшие месяцы ему, вероятно, лучше нигде не появляться, чтобы не отвечать на дурацкие вопросы и избегать косых взглядов – естественно, при условии, что Франк оставит его в живых. Но когда он взглянул на Стеллу, когда вспомнил, как засияли ее прекрасные глаза, как только он появился на поляне, как она заботилась и пеклась о нем после того, как его ранили, – все остальное показалось ему неважным.
– Прекрасный, потому что я провел его с тобой, – прошептал он.
Стелла улыбнулась. Давид не мог точно сказать, он ли к ней приблизился или она к нему. Но их лица вдруг оказались совсем рядом. Он почувствовал, что тонет в бесконечной глубине ее глаз. Ее губы приоткрылись, образовав узкую щелочку. Он ощущал ее; горячее дыхание на своей коже и в радостном ожидании закрыл глаза, рассчитывая, что один из них так же незаметно пройдет последнюю дистанцию, как незаметно они приблизились друг к другу.
– Ну, тогда пока… – Стелла смущенно откашлялась и отвернулась от него, затем снова повернулась, когда они дошли до ступенек. – Спокойной ночи, Давид!
– Спокойной ночи! – выдохнул Давид, в то время как она кивнула ему в последний раз и исчезла в корпусе для девочек:
Одержимый демонами или нет, во всяком случае он был и остался проклятым маленьким трусишкой. Подумав об этом, Давид вздохнул и поспешил в общежитие для мальчиков.
Лукреция оказалась права: Давид был жив. Вновь и вновь глядел Арес на странный генетический код, который вспыхивал на экране прямо перед ним. Он обменялся красноречивым взглядом с Шарифом, молча стоявшим рядом и без всякого выражения смотревшим на монитор. Арес поджал губы. Он недооценил сестру. Она всегда знала, что ее сын жив. Данные, которые дошли до него из университетской клиники, говорили своим, точным языком. Они превращали иррациональную веру Лукреции в научно доказуемый факт. Обширные связи Шарифа полностью себя оправдали.
Арес немедленно приказал послать за сестрой, которая была неподалеку, хотя и за пределами их старинной резиденции с загадочным именем «Девина» Вероятнее всего, «Девина» образована автором от слова deviner (франц.), что означает «придумывать, раздумывать, отгадывать». Не исключено также, что название происходит от индийского «Деви» («богиня»). В индуизме Деви – жена бога Шивы.

, занимаясь делегацией черных африканцев, которые прибыли, чтобы в присутствии прессы торжественно принять от нее чек на благотворительные нужды.
«Иногда, – думал Арес, – она слишком хороша для этого мира».
Однако, получив известие от брата, Лукреция не стала медлить ни секунды; она бросила гостей вместе с фотографами и поспешила в кабинет, оснащенный факсами, вычислительными машинами и прочей техникой. Не прошло и пяти минут, как она вихрем ворвалась в комнату, чтобы прижаться своим раскрасневшимся от волнения лицом к его плечу и сияющими глазами посмотреть на дисплей монитора. Такое поведение было для нее совершенно нетипично. Человек строгих правил, Лукреция привыкла всегда и все держать под контролем, не проявлять своих чувств на людях. Она была воплощенным самообладанием. Всего лишь раз брату довелось стать свидетелем сцены, когда она не смогла сдержаться. Это было в тот страшный день, когда ее настиг беспощадный рок, и тогда она безудержно рыдала и кричала, давая выход непереносимой боли от потери сына.
– Анализ крови прислан врачом из городка Мариенфельд, – пояснил Арес.
Он сознательно не стал извиняться за оскорбления по поводу предполагаемого безумия, которые сестра выслушивала от него на протяжении восемнадцати лет. Никто не рассчитывал, что фон Метц оставит мальчика в живых. То, что это произошло по какой-то неизвестной причине, вовсе не означало, что Арес рассуждал неправильно, положившись, в противоположность сестре, на свой острый ум.
– Это должен быть он, – добавил Арес, но в его словах не было необходимости.
Лукреция давно поняла, что она видит на экране. Улыбка заиграла на ее губах, она вдохнула побольше воздуха, чтобы обрести обычное равновесие, и требовательно кивнула Шарифу и своему брату:
– Привезите мне мальчика.
Затем повернулась и исчезла тем же путем, которым пришла. Арес наблюдал, как, прежде чем пропасть из поля их видимости, она поднесла к губам четки, которые держала в руках, и нежно их поцеловала.
– Драка? – Квентин задвинул последнюю из книг на высокий массивный стеллаж, полки которого со временем заметно изогнулись под тяжестью огромных томов, когда Давид вошел в школьную библиотеку.
Юноша смущенно глядел на свои кроссовки. Монах обернулся к нему и смерил скорее испуганным, чем упрекающим взглядом. Давид предпочел бы открытый выговор. Для него не было ничего хуже, когда Квентин из-за какого-нибудь его проступка казался растерянным или даже подавленным. Вероятно, он воспринимал все промахи своего приемного сына как прямое подтверждение собственных ошибок в воспитании ребенка. То, что это не так, Давид охотно объяснил бы ему уже много лет назад, но, поскольку Квентин никогда не говорил о своих чувствах и по вопросам, связанным с эмоциями, общался с Давидом преимущественно посредством взглядов, у юноши не было возможности просить его отказаться от своего неверного убеждения.
– Да, – сказал Давид покаянным тоном, не глядя на Квентина. – Я довольно сильно отделал Франка. Но он первый начал… И я вовсе этого не хотел…
– А что случилось с тобой? – резко перебил его Квентин.
Давид вздрогнул.
Он был ребенком, не требовавшим особого ухода, а позже стал надежным, сознающим долг молодым человеком. Но время от времени бывали моменты, когда он навлекал на своего воспитателя позор. Например, Давид вспоминал об одном дне примерно шесть лет назад, когда он хотел обрадовать Квентина и его собратьев, сделав новое покрытие для статуи Марии в маленькой церкви и придав ей совершенно иной вид. Он взял водостойкий лак, приспособленный для разбрызгивания на поверхности, и покрыл им статую. Он не знал, что этому произведению искусства четыреста лет и что антикварные ценности требуют специального обращения и опытных реставраторов. Во всяком случае, старый монах не один раз повышал голос по поводу этого кощунства. Но даже тогда он не был так взволнован, как сейчас, и плутовская улыбка появилась на его лице, после того как он объяснил Давиду его проступок.
Теперь его голос звучал потрясенно и почти панически:
– Тебе от него тоже досталось? Квентин, сделав два быстрых шага, подошел к нему и поднял пальцами его подбородок, так чтобы Давид больше не смог избегнуть его взгляда.
– Один из дружков Франка разбил о мою голову бутылку. – Давид постарался придать голосу как можно более спокойную интонацию.
– Что?! Значит, ты ранен? – Квентин мгновенно сорвал пластырь со лба Давида.
Давид знал, что от раны ничего, совершенно ничего не осталось. Он установил это утром, поглядев в зеркало. Но он наклеил на это место новый пластырь, чтобы Стелла и другие свидетели, которые присутствовали, когда бутылка с шампанским опустилась на его голову и разлетелась на тысячу осколков, не сразу поняли, что с ним что-то не так.
– Собственно, рана уже почти зажила, когда мы приехали к врачу, – объяснил Давид. – Тот был, однако, здорово ошарашен…
– К врачу?! – Квентин почти кричал, и Давид отодвинулся от него на один шаг.
– Як нему вовсе не хотел ехать. – Давид защищался от того, что, по его мнению, совсем не требовало оправдания. Но он решил проникнуться смирением, что бы Квентин ни предпринимал и ни говорил, какое бы наказание он на него ни наложил, чтобы не делать положение вещей еще хуже, чем оно уже есть. – Но Стелла очень беспокоилась, – объяснил он и попытался улыбнуться вымученной улыбкой. – Я думаю, я ей нравлюсь.
– Врач брал у тебя кровь на анализ? – Монах не захотел отклониться от темы.
Давид ответил отрицательно.
Но Квентин взглядом, полным ужаса, снова внимательно осмотрел его лоб, а затем без слов взглянул из окна на большую поляну.
Давид собрался покинуть библиотеку и вернуться в свою комнату, чтобы сделать новую попытку упорядочить тот хаос в мыслях, который накануне вечером воцарился в его голове.
Но он медлил. С Квентином что-то не так. Давид был уверен, что монах о чем-то умалчивает. Видимо, Квентин знает что-то, что, возможно, имеет огромное значение для дальнейшей жизни Давида.
– Квентин, серьезная кровоточащая рана заживает в течение одного часа. Что это?.. – неуверенно начал Давид, но монах не реагировал на слова, он по-прежнему молча смотрел из витражного окна на лужайку. Давид подошел к нему вплотную: – Что с тобой, Квентин?
– Ну, ты всегда имел крепкую комплекцию, ты ведь знаешь… – Монах постарался принять спокойное выражение лица, но от Давида не ускользнуло, что, прежде чем ответить, Квентин несколько раз прикусил нижнюю губу. Квентин не был искусным лжецом, и, так как сам знал это лучше всех, быстро добавил: – Слушай, я должен сходить в свой кабинет. Я кое-что там забыл.
– Квентин… – вздохнул Давид, но монах не позволил себя удержать.
Он быстрым шагом вышел из библиотеки и оставил своего приемного сына наедине с мучительным сознанием, что тот упустил шанс узнать нечто очень важное.
Все эти годы Роберт фон Метц ни на минуту не терял из виду своего сына. Он втайне наблюдал за ним и полагал, что хорошо его знает. Он заранее предугадывал, что в обозримом будущем с юношей неизбежно возникнут проблемы. Давиду было уже восемнадцать, и лишь благодаря его замкнутости и редкой деликатности по отношению к окружающим это не началось гораздо раньше – прямые вопросы об определенных вещах, раздумья о том, откуда он и как представляет свою будущую жизнь. Это естественно, что молодому человеку с такой ясной головой однажды захочется уехать и посмотреть мир, что юноша не будет слишком долго довольствоваться жизнью в уединенном монастырском интернате под наблюдением стареющего монаха с орлиным взглядом. Первая любовь, первое путешествие, развеселые праздники, волнующий новый опыт и неизбежные разочарования, тесно связанные с взрослением, – все это назрело уже давно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33