Но Франкенштейн была неумоли
ма.
Ц Не спи, не спи, шевелись, открой глаза, Ц повторяла она, трясла Машу, тре
вожила ее руку и добилась своего. Рука взорвалась новой, нестерпимой бол
ью. Свет полоснул по глазам. В диком вихре закружились какие-то фигуры, за
гудели голоса. Маша то проваливалась в метельную мглу, то выныривала на п
оверхность и, хватая ртом сухой шершавый воздух, шептала:
Ц Мама, мамочка!

* * *

До приезда “скорой” дежурный врач вколола Маше несколько кубиков глюко
зы и анальгина, зафиксировала сломанную руку, обработала многочисленны
е ссадины.
Ц Как же это могло произойти? Ц спросила она, старательно закручивая пр
обку резиновой грелки с горячей водой и избегая смотреть в глаза Раисе Ф
едоровне Штейн.
Ц Очень сложная девочка. Нарушала дисциплину. Мне пришлось ее наказать,
я отвела ее на третий этаж, закрыла в комнате, отошла минут на двадцать, а о
на, видите, что натворила? Взяла и выпрыгнула из окна. Надо сообщить родите
лям, пусть покажут ее психиатру, Ц Раиса Федоровна потрогала рыжую башн
ю на голове, заправила длинную выбившуюся прядь, похожую на крысиный хво
ст, облизнула сухие губы и добавила, Ц я уже пыталась им дозвониться, там
никто не подходит.
Врач застыла с грелкой в руках и уставилась на Франкенштейн так, словно у
видела ее впервые. В лесной школе все, и врачи, и педагоги, знали, что у новен
ькой девочки Маши Григорьевой мать и отчим погибли в автокатастрофе. От
девочки это пока скрывали. Из родственников у нее осталась бабушка с бол
ьным сердцем, и больше никого. Существовал родной отец, но где он и как с ни
м связаться Ц неизвестно.

Глава 2

Весной 2000 года жара обрушилась на Москву внезапно, в конце апреля, и к майск
им праздникам город выглядел немного пьяным, провинциальным. В центре и
на окраинах во дворах орала вразнобой дешевая эстрада. Обитатели панель
ных бараков высыпали на солнце во всем своем домашнем великолепии, в бай
ковых тапках, в трикотажных шароварах и майках, нечесаные, опухшие, они ра
сположились на сломанных скамейках, на бортиках песочниц или прямо на св
ежей майской траве. Они пили теплое, с привкусом пластика, пиво, чистили вл
ажную серебристую воблу, хрустели чипсами, жмурились на солнце, незлобно
матерились, травили анекдоты.
Публика посолидней загрузилась в автомобили и удалилась за город, возит
ься в огородах, перетряхивать и чистить нутро осиротевших за зиму дачных
домиков.
Самые солидные, те, кто на улицах почти не появляется и украшает город бла
городным сиянием выхоленных иномарок, наполняет мягкой музыкой мобиль
ников залы ресторанов, бутиков и косметических салонов, предпочли прове
сти праздничные дни на теплых заграничных курортах.
Утром тридцатого апреля Москва пыталась выплюнуть остатки дачников, ко
торые не решились ехать накануне из-за вечерних пробок. Однако таких ост
орожных оказалось слишком много, и на основных магистралях, ведущих к ко
льцевой дороге, теснились огромные стада машин.
Светлана Анатольевна Лисова, одинокая полная дама сорока восьми лет, не
принадлежала ни к богатым, ни к бедным, ни к средним. Она не имела ни машины,
ни дачи, хотя честно трудилась с юности, и даже сейчас, в праздник, ехала не
в гости, не в кино, а на работу. Из окна троллейбуса Светлана Анатольевна с
мотрела на легковушки на встречной полосе. Троллейбус застрял перед въе
здом на мост, отделявший Ленинградский проспект от Тверской-Ямской улиц
ы. Пробка была двусторонняя, сплошная, безнадежная. Водитель открыл пере
дние двери, и салон почти опустел. Светлана Анатольевна не собиралась вы
ходить и нырять в метро. Ей нравилось сидеть на переднем сиденье, спиной к
водительской кабине, и с высоты троллейбусного роста разглядывать легк
овые машины.
Московская пробка уравнивала всех. Шикарные иномарки с затемненными ст
еклами и озонированными салонами, “москвичи” и “жигулята” с грузовыми р
ешетками на крышах, набитые детьми, собаками, стариками, скромным семейн
ым барахлом, все вынуждены были стоять, ждать и нервничать. К концу праздн
иков обещали дожди, резкое похолодание, и каждый час этого теплого ясног
о утра был драгоценен.
Солнце ударило в стекло, Светлана Анатольевна поморщилась, надела темны
е очки, отвернулась от окна, уткнулась в книжку, которая лежала поверх ее о
бъемной хозяйственной сумки. Это был роман Шарлотты Бронте “Джен Эйр”, л
юбимое ее литературное произведение, впервые прочитанное в четырнадца
ть лет и к нынешним сорока восьми выученное наизусть. Разными изданиями
романа была занята целая полка в ее книжном шкафу. Сегодня она прихватил
а в дорогу новую дешевенькую книжицу в мягкой пестрой обложке. Прихватил
а машинально, не собираясь читать в транспорте, скорее как талисман, но из
-за пробки все же раскрыла наугад и очутилась в Англии первой половины де
вятнадцатого века, в имении Торнфильд, в трехэтажном доме, принадлежащем
сумрачному аристократу, у которого сумасшедшая жена, пошлая, вероломная
, но уже покойная любовница, пышные сросшиеся брови, выразительные разду
вающиеся ноздри.
На мосту между Ленинградкой и Тверской-Ямской, в гуще автомобильной про
бки, никто не догадывался, что полная крупная дама на самом деле хрупкая м
аленькая Джен, гордая сирота, образованная, благородная, бескорыстная, с
о скромным настоящим, но с роскошным будущим.
Троллейбус мягко тронулся, миновал мост и поплыл по Тверской-Ямской к це
нтру. У Пушкинской площади Светлана Анатольевна с сожалением вынырнула
из родной романтической стихии, аккуратно заложила страницу пробитым т
алончиком, спрятала книжку и вышла из троллейбуса.
Через пять минут она оказалась в переулке, расположенном между Тверским
бульваром и Патриаршими прудами, прошла половину квартала, остановилас
ь у семиэтажного дома, выстроенного в самом начале двадцатого века в сти
ле модерн.
От старого здания сохранился только фасад, отреставрированный, вылизан
ный, сверкающий широкими стеклами эркеров, украшенный белой лепниной по
нежно-бирюзовому фону и сине-зеленой керамической мозаикой. Внутри все
отстроили заново, вернее, вернули дом к его изначальному, докоммунальном
у состоянию, так, чтобы и духа не осталось от семидесяти лет с фанерными пе
регородками, тараканами, корытами на стенах, с общими закопченными кухня
ми и одним сортиром на десять семей.
Теперь, как в старые времена, каждая квартира занимала не менее половины
этажа, парадный подъезд был выложен мрамором, увешан картинами, зеркалам
и. На каждой лестничной площадке, у круглых окон, стояли курительные стол
ики, кресла и вазы с живыми цветами. Черным ходом пользовалась только дом
ашняя прислуга.
Светлана Анатольевна называла себя “помощницей по хозяйству”, не общал
ась ни с вахтершей, ни с говорливыми коллегами из соседних квартир, и всег
да входила только через парадный подъезд. Мягкие подошвы ее спортивных т
уфель тяжело протопали по мрамору и остановились у лифта. Вахтерша дрема
ла в своей стеклянной будке и на приветствие не ответила. Зеркальный лиф
т вознес Светлану Анатольевну на седьмой этаж. Там были самые скромные к
вартиры, трехкомнатные, которые красиво именовались мансардами, или сту
диями, на западный манер.
Звякнули ключи. Распахнулась стальная, обитая темным деревом, дверь. Пус
той светлый холл встретил ее гулкой тишиной. Светлана Анатольевна сняла
туфли, надела тапочки, задержалась перед зеркалом, оглядела свою большую
полную фигуру, одернула юбку, провела ладонью по коротким бесцветным во
лосам и на несколько секунд замерла, пристально глядя в глаза своему отр
ажению и прислушиваясь, то ли к неуловимым звукам просторной квартиры, т
о ли к самой себе.
Из холла небольшой коридор вел в спальню. Там стояла кромешная тьма. Вишн
евые бархатные шторы плотно закрывали полукруглое окно. Светлана Анато
льевна нашарила выключатель.
Вспыхнул свет. На кровати лежали двое, женщина и мужчина, хозяйка квартир
ы и ее гость. Оба молодые и красивые. Оба совершенно голые.
Каштановые спутанные волосы хозяйки разметались по синему шелку навол
очки. Она лежала на животе, уткнувшись лицом в подушку. Белая тонкая рука с
весилась и почти касалась холеными ноготками пушистого светлого ковра.
Гость лежал на спине, разметавшись. Голова его провалилась между подушка
ми, видны были только крупный прямой нос и квадратный, подернутый модной
трехдневной щетиной подбородок.
Кровавые пятна терялись в шелковых бликах темно-синего белья. Терялись
и пулевые отверстия. Хозяйке стреляли в каштановый затылок, гостю в груд
ь, поросшую густыми черными волосами. Вообще, в спальне царил порядок, и мо
жно было подумать, что эти двое просто спят, спокойно и крепко. Легкое одея
ло соскользнуло на пол, а они не заметили.
Светлана Анатольевна тихо охнула, зажала ладонью рот, метнулась к кроват
и, но тут же отпрыгнула от нее и, теряя по дороге шлепанцы, тяжело топая, пом
чалась назад, в прихожую, чтобы оттуда позвонить, куда следует.

* * *

Над Нью-Йорком с утра висел плотный теплый туман, моросил мелкий дождь. Не
боскребы почти исчезли, как бутафорская мебель за сценой, прикрытая серо
й марлей. На смотровой площадке, на набережной у Бруклинского моста, торг
овали самодельными сувенирами. Изредка проплывали сквозь туман одинок
ие отрешенные бегуны в наушниках. Из-за сырости никто не гулял по набереж
ной, не интересовался сувенирами. Торговцы, пожилые хиппи, ряженые индей
цы, богемные дамочки в облезлых горжетках, оставив свои лотки, сиротливо
сбились в стайку, пили кофе из пластиковых стаканчиков и без всякой наде
жды косились на двух стариков, которые прохаживались по площадке туда-с
юда почти час.
Один, невысокий, плотный, в истертых джинсах и рыхлом грязно-белом свитер
е, постоянно курил и покашливал. Второй, подтянутый, моложавый, отворачив
ался от дыма, и голос его звучал довольно громко. Ему было важно, чтобы соб
еседник не пропустил ни слова и правильно его понял.
Ц Я хочу, чтобы ты меня правильно понял, Эндрю, Ц повторял он через кажды
е несколько фраз, Ц мной движет не только профессиональный интерес, но и
простая человеческая симпатия.
Старик, которого звали вовсе не Эндрю, а Андрей Евгеньевич Григорьев, мол
ча кивнул и проводил взглядом гигантский воздушный шар с рекламой пепси
-колы.
Ц Мы с тобой знакомы двадцать лет. Ц Американец широко улыбнулся и пома
хал рукой, разгоняя вредный дым. Ц Как говорят у вас в России, мы с тобой пу
д соли съели, пуд Ц это около тридцати фунтов. Верно?
Ц Нет, Билли, Ц покачал головой Григорьев, Ц мы с тобой съели соли грамм
четыреста, то есть не более фунта, за все двадцать лет. Мы почти не обедали
и не ужинали вместе. Вот кофе выпили много, литров сто. Правда, это был дово
льно паршивый кофе, без кофеина и с ксилитом вместо сахара.
Ц Ты намекаешь, что я мог бы пригласить тебя в ресторан? Ц Билл Макмерфи
расхохотался и похлопал Григорьева по плечу. Ц В следующий раз я учту тв
ои пожелания, Эндрю.
Ц Ни на что я не намекаю, Ц поморщился Григорьев, Ц я вот уже второй час
мокну здесь с тобой и жду, когда ты, наконец, объяснишь, что конкретно тебе
от меня нужно. Такая сырость, что мы оба скоро покроемся плесенью.
В ответ прозвучал всплеск бодрого хохота, похожий на закадровый фон коме
дийного телесериала. На этот раз смеялся не Макмерфи, а компания торговц
ев. Один из них, упитанный мужчина с длинными волосами, стянутыми в крысин
ый хвост на затылке, изображал кокетливое существо противоположного по
ла, то ли женщину, то ли гомосексуалиста, жеманно поводил плечами, вертел ж
ирным туловищем, вытягивал губы, взбивал двумя пальцами прядь на виске, в
орковал что-то по-испански, фальшиво-высоким голосом. Остальные покатыв
ались со смеху.
Григорьев и Макмерфи несколько секунд молча наблюдали представление.
Ц Слушай, Эндрю, ты ведь давно меня понял, Ц произнес американец, и лицо е
го стало серьезным, Ц просто ты пока не готов ответить. Но я не тороплю. Те
бе, конечно, надо подумать. Ты хорошо подумай, Эндрю, причем на этот раз не о
своей старой глупой заднице, а о своей дочери Маше. Пойми, наконец, речь во
обще не о тебе, а о ней, о ее карьере, о ее будущем. Ей двадцать восемь лет, она
взрослый самостоятельный человек, доктор психологии, офицер ЦРУ, ей надо
расти и совершенствоваться, она должна реализовать в полной мере свой и
нтеллектуальный и профессиональный потенциал.
Воздушный шар лениво подплыл к Бруклинскому мосту и остановился.
Ц Угодил в железную паутину, как муха, Ц проворчал Григорьев, кивнув в с
торону шара, и затоптал очередной окурок.
Ц Прости? Ц Макмерфи, наконец, повернулся к нему лицом, не опасаясь вдох
нуть смертоносного табачного дыма.
Макмерфи был фанатиком свежего воздуха. Ему не следовало жить в Нью-Йорк
е и работать в русском секторе ЦРУ. Лучше бы он разводил породистых скаку
нов на каком-нибудь тихом ранчо в штате Техас.
Ц Да, я, разумеется, понял тебя. Билли, Ц кивнул Григорьев, Ц мне не надо д
вадцати минут на размышление. Я отвечаю сразу: нет.
Ц И ничего не хочешь добавить к этому? Ц уточнил Макмерфи.
Григорьев молча помотал головой, достал очередную сигарету и принялся р
азминать ее. Эта привычка осталась у него с юности, когда он курил “Яву”, с
ушенную на батарее.
Ц Ну, в таком случае нам придется обойтись без твоего согласия, Ц груст
но улыбнулся американец.
Андрей Евгеньевич вытряхнул почти весь табак, бросил сигарету под ноги,
достал другую.
Ц Не обойдетесь, Ц произнес он, прикуривая.
Ц Да, конечно, твоя поддержка очень важна для нас, Ц Макмерфи заговорил
быстро, нервно, Ц но независимо от результата нашего разговора операци
я состоится. Мы оба это отлично понимаем. Хотя бы объясни мне, почему ты пр
отив? Чего ты боишься? Это ведь не просто тупое упрямство, верно?
Ц Я не хочу, чтобы моя Машка, Ц старик тяжело, хрипло закашлялся, покрасн
ел, на лбу вздулись лиловые толстые жилы, Ц я не хочу, чтобы мисс Григ лете
ла в Россию и занималась там черт знает чем. Я сделаю все, что от меня завис
ит, чтобы она осталась здесь. Заставить ее вы не можете. У меня случится оч
ередной инфаркт, и она никуда не полетит. Вам придется послать кого-то дру
гого. Кстати, ты так и не ответил, почему вам нужна именно моя дочь?
Ц А почему у тебя должен случится очередной инфаркт? Ц весело поинтере
совался Макмерфи и тут же добавил с серьезной миной:
Ц Впрочем, с человеком, который так много курит, может случиться что угод
но.
Григорьев засмеялся. Смех у него был мягкий, приятный.
Ц Билли, если ты меня убьешь, тебя потом замучит совесть.
Ц А? Это ничего. Главное, чтобы не подагра. Ц Макмерфи сдержанно улыбнул
ся. Ц Эндрю, я тебя прошу, перестань, у нас серьезный разговор.
Ц Конечно, серьезней некуда. Если ты меня все-таки уберешь, несмотря на с
овесть и подагру, Машка тем более никуда не уедет, ты же ее знаешь, Ц он пох
лопал американца по плечу, Ц смотри, пепси исчезла, улетела. Или лопнула.
Жаль, я не успел заметить, что случилось с воздушным шаром. Кстати, все эти
растворители кишок, которые вы потребляете тоннами, все эти ваши пепси и
коки не менее вредны, чем мои сигареты.
Ц Ладно, Эндрю, кончай валять дурака. Ты врешь не только мне, но и себе само
му. Тобой движет не забота о дочери, а обыкновенный старческий эгоизм. Ты х
очешь, чтобы она всегда была при тебе. На одной чаше весов ее карьерный рос
т, ее деньги, ее профессиональная состоятельность, а что на другой? Твоя бл
ажь? Беспредметные страхи?
Ц Ц А при чем здесь карьерный рост и профессиональная состоятельность
? Мисс Григ сотрудница Медиа-концерна “Парадиз”, доктор психологии, спец
иалист по связям с общественностью. С какой стати она должна лететь в Мос
кву? У нее и здесь все отлично.
Ц Нет ничего постоянного, Эндрю, Ц вздохнул Макмерфи, Ц сегодня отлич
но, а завтра? Ты ведь понимаешь, насколько руководство концерна заинтере
совано в ее командировке. Если она откажется, ее могут уволить. А виноват б
удешь ты, Эндрю. Впрочем, она не откажется. И инфаркта у тебя не будет. Я хоте
л как лучше. Мне казалось, ты мог бы помочь ей, нам, концерну. Твой опыт, твое
чутье и знание российского криминалитета…
Ц Билл, почему именно Машка? У вас же полно людей, почему она? Ц пробормот
ал Григорьев по-русски.
Ц Все, Эндрю, ты достал меня, мать твою! Ц рявкнул Макмерфи, тоже по-русск
и, и почти без акцента. Ц Потому что Машка умница, классный специалист, ее
оценкам можно доверять, ее реакции адекватны, и никого лучше мы не нашли!
1 2 3 4