- Учини, - согласился Зверев.
Пищали плевались свинцовой картечью раза в два ближе, нежели
летела стрела лука. Но зато их можно было выковать штук двадцать по
цене одного не самого лучшего боевого лука, а стрелять из ружей и
медведь дрессированный способен: дырку в стволе на врага направляешь
да на спуск жмешь - вот и вся наука.
Князь Сакульский проводил взглядом низкорослого рыжего паренька,
на котором обычная кольчуга свисала ниже колен. Мальчишка собрал
стрелы, побежал назад, но на полпути перешел на шаг, явно задыхаясь.
- Вижу, ратники-то мои, Пахом, совсем к броне непривычны! -
хмыкнул Зверев. - Вона, еле ноги под железом волочат.
- Дык, по осьмнадцать годков всего отрокам, княже! - вскинул руки
дядька. - Не заматерели еще доспехи пудовые носить.
- В сече, Пахом, никто про лета спрашивать не станет, - отрезал
Андрей. - Вырубят усталых в одночасье, и вся недолга. Чтобы с сего дня
холопы брони с себя не снимали! Только на ночь, как в постель
укладываться будут. Тренироваться, обедать, по хозяйству помогать -
чтобы только в доспехах! Пока к кольчугам, как к коже своей, не
привыкнут.
- Слушаю, княже. - Дядька недовольно набычился, но поклонился.
- Скажи, Пахом… А тебе сколько лет было, когда тебя батюшка
впервые в сражение вывел?
- Пятнадцать, княже.
- Ну так чего же ты этих оболтусов жалеешь? Они уже сейчас тебя
тогдашнего старше!
- Скажешь тоже, Андрей Васильевич, - зачесал в затылке холоп. - В
наше время парни куда как крепче были, здоровее. Ныне же молодежь
чахлая пошла, квелая. Того и гляди сломается под железом.
- На меня намекаешь? - прищурился Зверев.
- Как можно, княже?! - искренне испугался Пахом.
- Я, стало быть, не чахоточный, не квелый?
- Чур меня, Андрей Васильевич, - поспешно перекрестился дядька.
- Коли ты из меня воина сделать смог, Пахом, так и из них делай!
Пусть жрут от пуза и спят по полсуток, но чтобы прочее время в
доспехах бегали, пока скакать в них, как кузнечики, не научатся! Нет у
меня других холопов, Пахом. Расти воинов из этих.
Зверев забрал у рыжеволосого Мишутки пучок стрел, сунул в колчан и
снова повернулся к цели. Руки стремительно заработали, одну за другой
переправляя стрелы в дальний пенек. Раз, раз, раз… Мимо ушло от силы с
десяток выстрелов, остальные четко вонзились в цель. Вот что значит
свое внимание от стрельбы отвлечь!
- Ну, Мишутка, чего застыл? - кивнул он рыжему холопу. - Беги.
Тяжело в учении, легко в походе.
- Княже, княже! - выскочила на пустырь дворовая девка в накинутом
поверх сарафана тулупе и в громадных валенках. - Батюшка, гонец у
крыльца! Тебя требует!
- От кого?
- Не сказывает, - поклонилась девка. - Тебя самолично требует.
- Иду, - вздохнул Андрей, сменил колчан на плече и аккуратно
спрятал лук. - Мишутка, быстрее ноги переставляй! Стрелы все едино
собрать надобно. Вот бездельники! Пахом, помнишь, о чем я сказывал?
- Обижаешь, Андрей Васильевич! Все исполню в точности.
- Хорошо…
Нагоняя неуклюже ковыляющую в безразмерных валенках девку, князь
обогнул дом, вышел к крыльцу. Здесь перед ступенями прохаживался
узкоглазый татарин в рыжем малахае с беличьими наушами, в дорогом
халате, крытом узорчатым китайским шелком. На боку у степняка
болтались сабля и два ножа, а вот привычного чехла для ложки не было.
Чуть поодаль двое нукеров в простых стеганых халатах и отороченных
мехом мисюрках торопливо переседлывали скакунов.
«Татары? Откуда? - промелькнуло у Зверева в голове. - Касимовские?
Тверские? Казанские? Ногайцы? Или вообще крымские?»
Однако в любом случае здесь он был хозяином, а не воином, а потому
приложил руку к груди и склонил голову:
- Здрав будь, боярин. Гость на порог - радость в дом. Прошу,
заходи, выпей сбитеня с дороги, трапезу раздели, чем Бог послал…
- Благодарствую, княже. - Гость тоже приложил руку к груди, но
поклонился ниже, всем телом. - Не сочти за обиду, Андрей Васильевич,
однако зимний день короток, мне же непременно до Корелы поспеть
надобно. Послание у меня для воеводы и бояр иных корельских.
- Дотемна не успеть, - предупредил Зверев. - Верст тридцать еще,
не менее. Оставайся, боярин, отдохни, выспись, в бане попарься. На
рассвете дальше тронешься.
- Благодарствую, княже, - повторился татарин, - однако же дал я
клятву поспешать, насколько сил хватит. Лед на озере крепок, леса там
нет, не заблудимся. Милостью Аллаха, хоть и в темноте, а сегодня
поспею.
Он резко сунул руку за пазуху, выдернул тонкий, с карандаш, белый
свиток и на двух раскрытых ладонях с поклоном протянул Андрею.
- Слово тебе прислано важное, княже. От кого оно, сказывать не
велено.
- Спасибо, боярин, - принял грамоту Зверев.
- Да пребудет с тобой милость Аллаха, князь Андрей Васильевич, - с
поклоном отступил гонец, побежал к лошади, ловко взметнулся в седло, и
трое всадников, уводя в поводу шесть заводных коней, понеслись по
утоптанной дороге к верфи на берегу Ладоги.
Князь Сакульский хмыкнул, крутя в пальцах письмо, написанное на
дорогой мелованной бумаге и доставленное знатным гонцом, однако не
несущее на себе никаких печатей, поднялся на крыльцо. Распахнулась
дверь, в сопровождении ключницы и поварихи на улицу вышла Полина: в
дорогой шубе, в высоком кокошнике, с резным деревянным ковшом в руках.
- Спасибо, милая. - Зверев взял у нее корец, с удовольствием выпил
до дна горячий, с пряным ароматом, медовый сбитень, вытряхнул
последнюю каплю на доски.
- Это же гостю, с дороги, батюшка… - изумилась княгиня.
- Нету больше гостя. Умчался, - развел руками Андрей.
- Письмо? - заметила свиток женщина. - От кого?
- Не сказал. Пойдем в дом, не май месяц на улице.
Задумчиво крутя письмо в руках, князь поднялся в опочивальню,
оставил колчан на столе у двери, после чего перешел в угловую
светелку, где жена собиралась сделать для него кабинет - но пока,
видно, не успела выписать из Франции положенную мебель. Здесь, у окна,
он стянул со свитка ремешок, кинул на подоконник, развернул бумагу.
Там красивым ровным почерком была начертана всего одна фраза: «Со дня
святого Спиридона зима на мороз повертает, а солнце на тепло».
- О чем сие сказывает? - испуганно молвила за спиной княгиня. - От
кого послание такое? Может, заклятие колдовское? Глянь, как странно
начертано!
- Очень даже красиво написано, - усмехнулся Зверев. - Шаловливый
мальчик.
- Кто?
- А кто у нас на Руси всю юность в библиотеке провел? Вот теперь
книжник и шутит по случаю. Интеллектуал, елки-палки. Загадки, будто в
сказке, загадывает, дитенька. А если бы я не понял?
- Да кто же это? - нетерпеливо дернула его за рукав жена.
- Царь, естественно.
- Государь наш Иоанн?! - перекрестилась женщина. - Как же ты его
мальчишкой называть можешь? Он же, помню, ровесник твой! Ему ныне уж
двадцать один год сполнился!
- Да? - Зверев пожал плечами. В его памяти царь Иоанн так и
остался маленьким перепуганным мальчишкой, которого он с побратимами
отбил от литовских убийц у соколиного поля. Неужели они и тогда были
ровесниками? Трудно поверить. Может быть, потому, что он уже был в
броне, с саблей и рогатиной, уже прошел через несколько смертных
схваток? Ощутив на лице дыхание близкой смерти, взрослеешь быстро.
Куда быстрее, нежели в библиотеке за старинными манускриптами.
- Но о чем послание сие куцее повествует? - полюбопытствовала
Полина. - Ты понял его, батюшка?
- Прошлым летом я взялся построить крепость возле Казани, - сложил
письмо вдвое Андрей и с силой пропустил сгиб между ногтями. - В день
зимнего солнцестояния зима на мороз поворачивает, а солнце на лето.
Иван напоминает мне об обещании. Через пару месяцев начнется ледоход.
К этому времени я должен быть на месте.
- Свят, свят! - округлились глаза женщины. - У Казани безбожной? В
самой смертной напасти? Тебя же убьют, соколик мой ясный! Убьют! Не
ходи… Не езди, не оставляй, не покидай меня, родной, Господом Богом
прошу! - Княгиня упала на колени. - Батюшка, Андрюшенька, родненький.
- Да ты чего, Полина? - Ошарашенный Зверев тоже опустился на
колени. - Я же не в плен туда сдаюсь. С ратью идем, с людьми многими.
И не воевать - строиться. На речном острове, в глухих лесах. Ни одна
собака к нам не проберется. Ну же, милая. Что с тобой, любимая моя?
- Не хочу… - Женщина дернула прикрепленный к кокошнику платок,
закрыла глаза. - Думала уж, навеки потеряла. Едва вернулся, едва
слюбились, едва вместе стали - и снова… Не хочу. Не уходи. Не уходи,
родный мой.
- Я вернусь, - обнял ее и прижал к себе Андрей. - Вернусь. Нет
такой силы, что могла бы нас разлучить, суженая моя. Ни в этом мире,
ни в иных местах. Я вернусь. Но ехать придется. Такая уж наша
княжеская доля, Полинушка.
- Больным скажись, любый мой, немочным. Сердечко мое стучит,
неладное чует. Не уходи!
- Не могу, любимая. Ты сама сделала меня князем Сакульским. В
нашем роду не должно быть трусов. Человек, который боится пролить
кровь за свою землю, не имеет права называться князем. Это уже смерд.
- Я тебя и простым смердом любить стану!
- Я знаю, Полинушка. Но простым смердом я буду недостоин твоей
любви.
- Сердце колет, Андрюша. Предчувствие у меня дурное.
- Я дал слово, Полина. Я должен поставить эту чертову крепость!
Хотя бы ради того, чтобы нашего сына никто не называл сыном лжеца. Это
нужно мне, это нужно государю, это нужно людям русским, в конце
концов! Я могу остановить татарские набеги, ты это понимаешь?
Остановить напасть татарскую раз и навсегда! Могу, Полина! Неужели ты
хочешь, чтобы эта честь досталась кому-то другому?
- Я хочу, чтобы ты оставался со мной… - опять повторила женщина. -
Пусть весь мир рухнет - какое нам дело? Мы здесь от всех далеко,
переживем. Оставайся…
Андрей вздрогнул: Полина даже не подозревала, насколько близко ее
надежда совпадала с жутким пророчеством Лютобора: «Со всей Руси
выживут лишь те, кто в непроходимых северных лесах окажется». Он
отстранился и холодно произнес:
- Для того Господь и создал русских мужчин, чтобы кто-то не давал
миру рухнуть. Я отъезжаю завтра на рассвете, со всеми здоровыми
холопами. Вели приготовить лошадей. Отриконь пойдем, без обоза, иначе
не обернуться. Припаса нам надобно на пять дней пути, сменное белье
каждому. Ратное снаряжение Пахом соберет.
- Тогда я поеду с тобой!
Вместо ответа Андрей просто привлек ее к себе и крепко поцеловал в
соленые губы. Полина в его руках обмякла - и смирилась.
* * *
Дружина князя Сакульского тронулась в путь через час после
рассвета. Первыми, сверкая начищенными кольчугами, куяками и
колонтарями, придерживая у седла нацеленные в небо рогатины, с
бердышами за спиной, на дорогу выехали холопы. Вслед продавшим волю
ради ратной славы удальцам смотрели с тревогой отцы, махали, утирая
слезы, многочисленные мамки и девки. Чай, все холопы свои были,
здешние. У всех и родичи имелись, и друзья. А у иных уже и девки
завелись. Было кому проводить.
Когда навьюченные заводные кони ушли с площади перед крыльцом,
Андрей поцеловал жену последний раз, сбежал вниз, поднялся в седло,
тронул пятками гнедого жеребца. Не удержался - оглянулся назад.
Полина не отрывала от него глаз, крепко вцепившись в перила.
Странно… Вроде ничего в ней за последние три года не изменилось.
То же упитанное тело, те же маленькие глаза, игрушечный ротик и носик
на большом лице, спрятанные под черный платок волосы. Именно такую
девушку три года назад привез ему отец, боярин Василий Лисьин, сказав,
что она станет женой Андрея. Ибо так он уговорился с князем Друцким,
ибо это полезно для застарелой тяжбы и семейных дел, ибо так будет
почетно для всего рода Лисьиных и будущих детей. Андрей пошел под
венец, потому что так было нужно - и не искал ничего большего.
Странно… Вроде ничего в ней не изменилось. Но теперь Полина казалась
ему красивейшей из женщин. И он не поменял бы ее ни на кого на всем
белом свете.
Зверев вскинул руку, после чего решительно дал шпоры коню и
отпустил поводья, срываясь в стремительный галоп. Несколько минут - и
крыльцо скрылось из глаз. Князь нагнал холопов, опередил их по краю
дороги и помчался вперед. Перемахнув холм, на котором широко
раскинулось ничем не огороженное Запорожское, Андрей углубился в лес и
только здесь чуть подтянул поводья, давая знать гнедому, что можно
замедлить шаг. Спустя мгновение рядом оказался Пахом, тоже перешел на
рысь.
- Тяжко, Андрей Васильевич? Понимаю, тяжко. Вот гляжу я на тебя,
иной раз и завидно становится счастью такому, самому хочется бабу
ладную выбрать, детишками и хозяйством обзавестись, остепениться. Да
токмо дело наше служивое, половина жизни в походах. Каково же это - с
кровинушками родными расставаться? Помыслы, что ни час, о них будут.
За себя бояться начнешь, дабы сиротами их не оставить. Страшно, как бы
без тебя чего не случилось. Помыслишь, погадаешь - да и махнешь рукой.
Уж лучше вовсе ничего не иметь, нежели так маяться.
Дядьке, который двадцать лет назад принял из рук боярина совсем
еще несмышленого младенца, чтобы не отходить от него ни на час всю
оставшуюся жизнь, который научил барчука стрелять из лука, держаться в
седле, рубиться саблей, который прикрывал его во всех битвах - дядьке
позволялось многое. Поэтому Зверев не рассердился за такое
панибратство со стороны старого холопа, а лишь покачал головой:
- Что же ты об этом батюшке не сказал, когда он Полину для меня
сватал? И не было бы у меня сейчас никаких проблем.
- Ты, княже, дело другое. На тебе род держится. Любо, не любо, а
сыновей родить изволь, хозяйку для усадьбы приведи, дабы без тебя за
имением доглядывала. Как же иначе? Что дозволено холопу, то боярину
невместно.
- Вместно, невместно… Коли уж жить, лучше с любимой и желанной.
- А коли расставаться?
- Поговори у меня, Пахом. Вот возьму и женю! Что делать станешь?
- Не женишь, княже, - покачал головой дядька. - Зачем тебе такая
морока? Мы люди ратные, каженный день под Богом ходим. Зачем тебе
вдовы лишние и дети-сироты при хозяйстве? Холоп, он тем и хорош, что
об нем слезы проливать некому, коли в сече сгинет. Один сгинет -
другой в закуп придет. Как и не случилось ничего.
- Страшные вещи говоришь, Пахом. О живых людях ведь, не о барашках
жертвенных. Вон, сзади скачут. Полтора десятка… Веселятся чему-то,
оболтусы.
- Так не им сказываю, княже. Тебе о сем напоминаю. Хотелка у
отроков наружу лезет, о девках только и мыслят. Выбирают. Так и ты
помни, княже. Женатый холоп - уже не ратник. Коли живой - не о службе,
о доме помнит. Коли мертвый - вся семья его обузой при хозяйстве
становится. Баловать пусть балуют, от того, окромя пользы, никакого
вреда. А жениться им нельзя, невместно. Как бы ты, княже, со счастием
своим и других не захотел милостью одарить, любовь брачными узами
укрепить. Не нужно этого холопам. Никак нельзя.
- Экий ты… прагматичный, - усмехнулся Зверев. - Может, в ключники
тебя назначить? Или приказчиком…
- Не, княже, не согласен, - замотал головой Пахом. - Мое дело
холопье: в драке не струсить да серебро вовремя пропивать. А про мой
хлеб, мою одежу и дом пусть у боярина голова болит. На то он хозяин и
есть.
- Умеешь устроиться, дядька.
- Мне горевать не о чем, княже. Добра не нажил, однако же радостей
в судьбе моей куда боле случалось, нежели горестей. Коли стрела
басурманская завтра догонит, рухлядь ведь все едино с собой не
заберешь. А душа радостная - она легче. Прямиком в райские кущи и
вознесется.
- Я тебе вознесусь! - погрозил ему пальцем Зверев. - А кто холопов
молодых ратному делу учить станет? Девки дворовые?
- Ну коли не велишь, - пригладил голову Пахом, - тогда обожду.
Куда ныне скачем, Андрей Васильевич?
- Государь о клятве осенней напомнил. Пора исполнять.
- В Москву, стало быть? Через Луки Великие поскачем?
- Луки? - не понял князь.
- Ну в усадьбу батюшкину завернем? - напомнил холоп. - Как всегда?
- В усадьбу? - Андрей прикусил губу.
Если для Пахома его частые поездки в имение бояр Лисьиных
выглядели как встречи с родителями, то сам Зверев в первую очередь
вспоминал про Лютобора - старого колдуна, затянувшего его в эту
древнюю эпоху, но обещавшего вернуть обратно и даже поделившегося
частью своих магических знаний.
1 2 3 4 5