А кто возмутится - гони из
избранной тысячи взашей. Пусть в ополчении права качают…
Гости тем временем притихли, настороженно прислушиваясь к беседе
московских бояр. В глазах многих горело восхищение: при решении дел
государственных довелось присутствовать, при споре приближенных слуг
царских.
- А вы, думаю, тоже в тысячу избранную вступать надумали? - окинул
их взглядом князь Сакульский и встал, подняв-таки один из наполненных
вином серебряных кубков. - Тогда слушайте меня, служивые люди. Отныне
в армии нашей не за подвиги отцов, а за храбрость государь каждого
величать станет. Служите честно, по совести - и любой из вас думным
боярином, дьяком или головным воеводой стать сможет. Долгие лета царю
Иоанну Васильевичу. Слава!
- Слава, слава! - Бояре восторженно схватились за свои бокалы и
тоже их вскинули. Наверное, каждый уже мнил себя бородатым
царедворцем, стоящим с посохом у ступеней трона и подающим государю
мудрые советы, или утопающим в роскоши всесильным князем.
- Вот и хорошо, - пригубил кубок с терпким вином Андрей.
Опричная тысяча появилась только этим летом, после неудачного
казанского похода. Появилась его, Зверева, стараниями. Раньше, еще
нынешней весной, каждый боярин знал: кем родился, тем и помрет. Посты,
воеводства, чины в полках русского войска не по заслугам - по
знатности распределялись. Родился худородным - так и останешься
простым боярином. Родился князем - в двадцать лет воеводой над
многотысячными армиями назначать станут. И вот теперь, впервые за
многие века, молодым детям боярским дали шанс. Пусть небольшой - но
вполне реальный. Теперь они ради мечты и Иоанна горы свернут. Ни
подкупить, ни запугать себя не дадут. Будет теперь на Руси новая,
прочная сила. Ударный полк, в котором командовать сотнями и десятками
станут лучшие из лучших. Полк, в котором ратники не о родах своих
думать будут, а о службе, о деле государевом. Войско, в котором можно
возвыситься лишь своим умом, причем зависимое только от царя и ни от
кого более. Монолитная рать - а не рыхлое поместное ополчение, где
бояре впервые встречаются друг с другом только перед сражением. Можно
сказать - первый в мире спецназ. Еще одна стена между окружающими
страну врагами и Русью. Еще одна стена между князем Старицким и
государем. Пусть лоб себе расшибет, к власти прорываясь. И Андрею
спокойнее, что пророчество Лютобора не исполнится, и стране полезно. И
сделано это его, Зверева, руками. За такое не грех и выпить.
* * *
Андрею сильно повезло, что попал он не к началу, а уже к середине
пира. Кубок вина, пара литров пива из потертой братчины - и к тому
времени, когда Иван Кошкин заснул в кресле, последовав примеру
четверых своих гостей, а прочие бояре перестали попадать ножом в рот,
Зверев еще только слегка захмелел. Перекусив, он, не привлекая ничьего
внимания, тихо ушел из трапезной к себе, а посему утром поднялся
бодрым и веселым, без головной боли и тошноты. Как говорят в народе:
трезвость - лучшее средство от похмелья. Жаль только, рецептом этим
чертовски трудно пользоваться. Натянув порты, князь сбежал во двор,
кликнул холопов. Белобрысый Изольд и широкоплечий Илья в два ведра
окатили его колодезной водой, Пахом поднес полотенце: - Голова-то вся
мокрая, княже. - Нечто я гусак, сухим из воды выходить? - рассмеялся
Зверев. - Через полчаса подходите, дядька, начнем нашим балетом
заниматься. Как дьяк, уехал? - А как же, Андрей Васильевич, еще с час
назад с холопами в приказ отправился. Рази токмо в ферязь заместо шубы
облачился. Жарко, обмолвился. - Так лето же на дворе, - прищурился на
солнце князь. - А боярин Кошкин молодец, крепкий мужик. Как он после
таких пиров вообще поднимается - ума не приложу! Да еще и на службу
едет. - Тебе помочь, княже? - Сам… Князь вернулся к себе в светелку,
влез в полотняную рубаху, сверху застегнул поддоспешник, надел
байдану, поверх нее - в очередной раз отремонтированный Пахомом куяк,
опоясался саблей, опустил в рукав свой любимый кистень, подобрал
прислоненный в углу щит. Трехпудовая тяжесть брони и оружия навалилась
на плечи, прижимая воина к земле - но Андрей не поддался искушению
скинуть лишнее железо, потренироваться налегке. Коли к доспеху не
привыкнешь - в сече он тебя не спасет, а погубит. Высосет все силы до
капельки - с первым же врагом управиться не успеешь. Зверев повел
плечами, давая железу улечься на теле, несколько раз подпрыгнул и
решительно вышел из комнаты. Холопы на дворе были со щитами, но без
доспеха, в одних рубахах. И это правильно: молодых парней он меньше
года назад под свою руку взял, им еще учиться и учиться. Пусть пока
налегке насобачатся клинком и бердышом работать, кольчугу на них потом
повесить можно. Опять же, так они двигались намного быстрее - а
тренироваться Зверев предпочитал с противником более быстрым и ловким,
нежели тяжелый от панциря татарин или закованный в неуклюжие латы
крестоносец. Готовься к худшему - тогда все прочие варианты будут
казаться везением. - Ты их в строю учил сражаться, Пахом? Вот и
хорошо. Давайте все берите рогатины и плотным строем на меня
наступайте. Посмотрим, кто кого… С полчаса Зверев пробивался через
напирающих плечом к плечу копейщиков. Понятное дело - без особого
успеха, хотя раза три он между наконечниками все же прорвался и
холопов разметал. Потом настал черед схватиться на саблях - тут он
неизменно опрокидывал парней, когда бой шел два к одному, и
более-менее отбивался от троих согласованно действовавших противников.
Затем последовали несколько поединков без щита, еще несколько - с
ножом против сабли и с кистенем против Пахома. Старый воин,
естественно, одолел - но дядьке пришлось-таки изрядно попотеть. - Все,
обед, - наконец решил князь. - Пахом, как поедите и отдохнете, заставь
этих оболтусов с бердышом потренироваться. Чтобы работали железом без
запинки, а не думали над каждым ударом, как с рогатинами. - Нечто с
рогатинами пешими дерутся, Андрей Васильевич? Ими с коня нехристей
колют. - А я про копья ничего и не говорю. Пусть к бердышам привыкают.
Илья, ну-ка принеси пару ведер от колодца. А ты, Изя, помоги железо
все снять. Я мокрый, как в парилке. Потом в светелку все отнесешь,
понял? - Сделаю, княже, - поклонился поморянин. - Ну так помогай!
Сполоснувшись ледяной колодезной водой, Андрей ушел к себе и
переоделся уже по-княжески: в сиреневую атласную рубаху, тонкие
лайковые штаны, шитую золотом ферязь. Опоясался ремнем без сабли,
только с ложкой, сумкой и ножами, и отправился в трапезную. К его
удивлению, здесь все еще отсыпались несколько вчерашних бояр, а стол
так и не убрали. - Везде дворня одинакова, - поморщился Зверев. - Как
хозяин за дверь, так и они на боковую. Ничего без окрика не делают.
Князь отрезал себе несколько ломтей холодной белорыбицы, закусил
ветчиной и солеными рыжиками, запил квасом и, не тревожа уставших
гостей, ушел прочь. Зная, что князь Сакульский каждый день, вскоре
после обеда, пешим отправляется в город, хозяйские холопы даже не
предложили ему оседлать коня. Андрей сбежал по ступеням, пересек двор
и оказался на мощенной дубовыми чурбачками улице. Сердце его уже
колотилось от предвкушения встречи, душа пела, в животе появился
легкий холодок, а ноги сами собой все ускоряли и ускоряли шаг. Полчаса
- и он увидел впереди белостенную Успенскую церковь, крытую паперть,
ведущие к вратам ступени. Глаза заскакали по нищенкам, нашли Ксению,
что успела получить за последний месяц только с него не меньше гривны
серебра, но продолжала побираться несчастными медяками. Сводня тоже
заметила князя, глаза ее округлились, она замахала руками - но вовремя
спохватилась, превратила взмахи в торопливые крестные знамения, низко
склонилась и, выйдя из череды попрошаек, направилась в сторону узкого
переулка за храмом. Зверев нагнал ее только за поворотом - старуха
шарахнулась к чьему-то тыну, в густые заросли горько пахнущей
серебристой полыни, испуганно закрестилась: - Свят, свят, не видел
никто! - Чего не видел, Ксения? Пошли, хватит зелень топтать. - Куда
пошли, касатик?! Муж к зазнобе твоей приехал, князь Петр… - Что?! -
Андрею показалось, что внутри живота оказался рыболовный крючок и
неведомый удильщик с силой дернул снасть, безжалостно раздирая потроха
своей добычи. - Какой муж?! - Князь Петр, воевода Путивльский. Ныне
они с княгиней аккурат молебен за благополучное возвращение стоят. -
Черт! - схватился за голову молодой человек. - Я и забыл. Как же
теперь… Все… - Она-то, милая, прямо бледная вся, не хочет с тобой
расставаться. Аж всплакнула, когда двугривенный мне кидала. Шепнула, к
жене тебе ехать надобно. Деять, о чем сговаривались. - О чем
сговаривались?! - не понял Андрей. - Про то княгиня не сказывала.
Милостыню бросила, два алтына, да пока рядом стояла, перекрестилась,
пару слов лишь шепнуть успела. Сказывала, тоскует без тебя, да про
жену еще. - Вот, черт! - Зверев зло сплюнул, чуть отступил, глянул в
сторону храма. - Ой, не ходи туда, касатик! Князь Петр увидит,
неладное почует. Зело ревнив князь да буен во гневе. Побьет милую
твою, как есть убьет. - Он надолго, Ксения? Когда уедет? - Вестимо
надолго, сокол ясный, - покачала головой попрошайка. - Во такую даль
рази на день-другой поскачешь? Месяц-другой всяко пробудет. Может,
более. Коли государь на службе оставит, конечно. А то и в имение свое
с женой отъехать может. - Куда?! - схватил ее за плечо Андрей. - Ой,
больно, больно, пусти! - взвыла Ксения. - Пусти, не виноватая я, он
сам приехал! Откель мне знать, сколь его тут государь продержит? За
службу князя все хвалят. Мыслю, назад пошлют, на воеводство. Да и сам
он на покой не просится. - Черт! - Зверев прикусил губу. - А ты езжай,
езжай касатик, - ласково попросила попрошайка. - Чего округ ходить? А
ну на глаза князю попадешься? Токмо хуже будет. Съезжай пока с Москвы.
Нечто дел у тебя иных нет, кроме как тут сидеть? Имение свое навести,
приказчика проверь. Без хозяйского глаза оно знаешь как бывает… А
возвернешься - зазноба твоя, глянь, и опять свободна окажется. Ох, как
милуется после разлуки долгой, - завистливо покачала она головой, -
ой, сладко милуется… - Два месяца! Два месяца его Людмила -
единственная, желанная, ненаглядная - будет принадлежать какому-то
старому хрычу, будет находиться в его лапах, в его власти, в его
постели… - Черт! - Андрей с силой ударил кулаком в тын. Сводня
испуганно втянула голову в плечи, оглянулась, закивала: - А ты бы в
кабак какой зашел, меда хмельного выпил, гусляров послушал, на
скоморохов потешился. Глядишь, сердечко-то и отпустит. Да и отъехал от
греха с Москвы. Кабы не сотворил чего сгоряча… Токмо хуже милой своей
сделаешь. - Сама иди! Он снова, не чувствуя боли, врезал по тыну
кулаком, после чего развернулся и стремительным шагом вырвался на
улицу. Скользнул взглядом по храму, но к церкви не повернул - хватило
здравомыслия не затевать скандала. Вместо этого он, вернувшись на двор
боярина Кошкина, скинул ферязь и, отогнав потного подворника, принялся
злобно колоть недавно привезенные из леса полусырые ольховые чурбаки.
Через три часа, после двух груженых с верхом возков, злоба наконец
утихла, превратившись в глухую тоску. Желание рвать и метать отпустило
- теперь ему хотелось лишь завыть от бессилия, уйти куда-нибудь прочь
от посторонних глаз, от знакомых и незнакомых людей, скрыться в
пустынях, чащобах и снегах, остаться в одиночестве. Хорошо быть одному
- ибо отшельнику никогда не испытать подобных мук. Отшельнику не
познать ни любви, ни ревности, ни злобы, ни предательства.
Счастливчики… - Кваску испей с устатку, княже. - Пахом, уже давно
наблюдавший от амбара за его работой, приблизился, протянул глиняную
крынку. - Воды умыться зачерпнуть али в баню пойдешь? Намедни топили,
еще теплая. - Собирайся, дядька, - принял посудину Андрей. - Уезжаем…
И он жадно припал к шипучему, пахнущему ржаным хлебом, темному
напитку. - Прям счас, что ли, Андрей Васильевич? - Сейчас. - Дык…
Холопы отлучились, добро не увязано, тебе перед дальней дорогой
попариться надобно, с хозяином попрощаться. Обидится ведь боярин
Кошкин, коли пропадешь, слова не сказамши… А куда едем? Государь куда
сызнова послал али своя нужда образовалась? - Домой, - кратко ответил
Зверев. - Это, княже… - неуверенно промямлил холоп. - Домой, сиречь, в
княжество? Али к отцу с матушкой поперед заглянешь? - Домой - значит
домой… Князь Сакульский помедлил с ответом. Людмила желала, чтобы он
уехал в княжество - издеваться над женой. Чтобы та от мужниных побоев
и придирок в монастырь ушла. Однако видеть Полину, убившую их
первенца, Звереву совсем не хотелось. Даже для того, чтобы хорошенько
выпороть - как велят поступать с женами здешние обычаи. - В Великие
Луки поскачем. В Лисьино, к отцу. - Стало быть, подарки отцу с
матушкой выбирать пойдешь, Андрей Васильевич? - По дороге куплю. - Дык
ведь Илья с Изей все едино в городе - серебро тратят, что после сечи с
татар собрали. С дьяком Кошкиным еще попрощаться надобно, вещи
увязать. Смеркаться скоро будет, а еще попариться надобно перед
отъездом. Не грязным же в дальний путь выходить… - Редкостный ты
зануда, Пахом… - Все же разозлиться на дядьку, что воспитывал барчука
с самой колыбели, учил держаться в седле и владеть оружием, что всегда
был рядом, готовый закрыть собой в сече, а в миру - помочь советом,
Зверев не смог. - Ладно, уболтал, в Москве переночуем. Но на рассвете
тронемся! Собирайтесь.
* * *
- Доброе утро, Андрей Васильевич, рассольчику капустного не
желаешь?
- Ой, мамочки… - Зверев попытался сесть, и от резкого движения
немедленно со страшной силой заболела голова. Он приоткрыл глаза,
осмотрелся. Деревянные струганые полати, сложенная из крупных валунов
печь, бочки, котел, веники, острый запах березовых листьев и пива. -
Боярин Кошкин где?
- На службу ужо с час отъехал, княже. В Земский приказ.
- Надо же… Откуда у него силы берутся чуть не каждый божий день
пировать, да еще и о деле государевом помнить? А все ты, Пахом, ты
виноват. Попрощаться надобно, попрощаться… - передразнил дядьку
Андрей. - Обидится, дескать, хозяин. Вот, пожалуйте - «попрощались».
Тебя бы на мое место!
- Дык, испей рассольчику, княже, - посоветовал холоп. - Я, как
дьяк-то отъехал, зараз в погреб побежал, холодненького нацедить.
- Давай, - забрал у него Зверев запотевший серебряный кубок. - Чем
вчера баню топили?
- Я уголька березового приготовил да холодца густого. Коней
прикажешь ныне седлать али обождешь маненько, отдохнешь после веселья
вчерашнего?
- Мы оба здесь свалились или только я?
- Оба до дома не дошли, Андрей Васильевич, - кивнул, ухмыляясь,
дядька. - Ан в трапезной угощение ужо накрыто было.
- Коли оба, тогда не так обидно, - морщась от головной боли,
поднялся Андрей. - Седлай. Тут только застрянь - Иван Юрьевич еще раз
пять отвальную устроить не поленится. Так на этом месте и поляжем…
Обожди. Воды холодной ведро набери.
Пахом три раза подряд окатил господина ледяной водой, после чего
князь Сакульский несколько взбодрился, допил рассол, закусив березовым
углем и плотным, как сало, холодцом, натянул приготовленную еще с
вечера свежую рубаху, порты и в шлепанцах отправился в дом, в свою
светелку. Спустя полчаса он вышел уже опоясанный саблей, в алой,
подбитой сиреневым атласом, епанче, в мягких, облегающих ступню,
словно носок, сафьяновых сапогах цвета переспелой малины и в тонких
коричневых шароварах.
- Пахом! Кони оседланы?!
- Как велено, княже! - Дядька удерживал под уздцы подаренного
татарами вороного Аргамака, поглаживая его по морде. Однако скакун
успокаиваться не желал: пританцовывал, ходил из стороны в сторону,
недовольно фыркал.
Молодые холопы уже сидели в седлах: все в атласе, в тисненых
сапогах, с новыми ремнями, ровно купеческие отпрыски. Красавцы. Изольд
даже проколол левое ухо и вогнал в него большую золотую серьгу.
Видать, нагляделся на дворянские наряды в своей Германии. Илья его
примеру не последовал: он-то знал, что на востоке серьга хуже клейма -
знак ненавистного рабства. На спины трех заводных коней были навьючены
узлы, скрутки, холодно поблескивали увязанные поверх барахла бердыши.
1 2 3 4 5