Никто не обращал на нас внимания. Лориан успокоился и продолжил выражать свой восторг на полтона ниже. — Я очень хочу взять у него автограф. А когда ты смог бы нас познакомить?
— Завтра, после оперы. Пойдет? — Я поднялся и положил деньги на стойку.
— Да. Отлично!
Он вскинул на меня взгляд, в котором горел восторг от общения с человеком, лично знакомым с самим Гемраном Вэнсом. Это было забавно. Подросток оказался фэном Британца.
— Завтра вечером, без четверти девять, я буду ждать тебя в холле.
В дымчатой синеве его глаз отразились матовые переливы неяркого света. Словно от лучей заходящего солнца. Несколько мгновений я смотрел на это чудо, затем развернулся и стремительно вышел.
Звезды гасли одна за другой. Над просыпающейся рекой струился прохладный воздух. Ночная темнота медленно катилась по прозрачному небу все дальше на запад, отступая перед восходящим солнцем…
Конечно, Кристоф не дождался меня. Но я успел. Как всегда. Первые лучи пробились из-за горизонта в тот миг, когда я закрыл за собой дверь.
Здание оперы было построено в позапрошлом веке. Массивное сооружение из серого камня, щедро украшенное колоннами, статуями и барельефами. Монументальное, холодное, величественное. Подсвеченное нежно-золотыми огнями.
Мраморный Аполлон в развевающейся тунике едва сдерживал четверку коней, готовых сорваться со ската крыши. Музы, нимфы, сатиры и менады застыли в танце вокруг солнечного бога и, казалось, готовы броситься под колеса его квадриги.
На плечах каменных танцоров, на головах лошадей сидели чайки. Их пронзительные крики перекрывали шум города, когда вся стая взмывала в воздух. Птиц нервировал белый дирижабль с яркой афишей на боку, рекламирующей новую постановку Моцарта, — он с воем летал вокруг здания, чуть покачиваясь на ветру.
От реки веяло свежестью. Широкая черная лента поблескивала в свете фонарей, отражала перевернутый мост и здания набережной. Чудилось, что они плывут, дрожа в мелких волнах. Шлюзы были закрыты. Три прогулочных теплохода терпеливо стояли у ворот, дожидаясь, пока вода поднимется до нужного уровня. Играла музыка, гомонила публика, кричали чайки.
В здании оперы были люди, я чувствовал их даже сквозь каменные стены. Скопление теплых огоньков. Басовито гудящий рой, в однообразном пении которого раздаются высокие голоса, похожие на вскрики речных птиц.
Лориан звучал чистой певучей нотой «соль».
Он пришел и теперь стоял в фойе возле одной из колонн. Волосы волной метались по плечам, когда он нетерпеливо оглядывался по сторонам, высматривая меня в толпе. Я видел, как он вертит в руках программку, свернутую трубкой, и машинально убирает непослушную прядь за ухо, уже чувствуя мой пристальный взгляд, но еще не понимая, что я смотрю на него.
Неподалеку топталась компания подростков. Все длинноногие, тонкие, нервные, развязные и неуверенные одновременно. Они то «скрежетали», словно несмазанные телеги, то их «звучание» поднималось до едва переносимого визга. Я содрогнулся внутренне и приглушил обострившуюся чувствительность.
— Привет.
Он слегка вздрогнул и обернулся. Теперь я видел немного смущенное лицо, легкие тени под гдазами, яркий румянец на щеках.
— Добрый вечер. Я решил, что глупо упускать такой шанс. Мне бы никогда не удалось купить билет на эту оперу. А познакомиться с Гемраном вообще нереально. — Он в свою очередь рассматривал меня в ярком свете тысячи электрических лампочек — мое бледное лицо, мои глаза…
— Умение логически оценить ситуацию — большое достоинство.
В ложе я сел в кресло второго ряда, чтобы видеть только линию его шеи, белый воротник рубашки и сцену.
Свет погас. Раздались первые аккорды вступления. Совсем рядом, в опасной близости, я услышал громкий, восторженный стук человеческого сердца. И вновь раздалось беззвучное: «Так в чем же дело!..» Жаркое пламя коснулось моих губ, музыка застыла на одной ноте, прервалось дыхание подростка, замерли в воздухе танцоры, мир остановился… Но я сильно, до боли, сжал ладонь в кулак. Так, что ногти врезались в кожу. Боль немного отрезвила, и огонь отступил. Я опять мог видеть, слышать и чувствовать не только свои желания. Снова заиграл оркестр, и Лориан, стряхнувший опасную «паутину», с улыбкой обернулся.
— Ну, как тебе?!
— Нравится.
В темноте зала его глаза блестели, в их глубине, доступной только моему взгляду, вспыхивали золотые лучики чистого, почти солнечного света… А я и забыл, что такое бывает. Еще где-то бывает…
— Но ты совсем не слушаешь!
— Слушаю.
Он отрицательно покачал головой, слегка склонил ее к плечу… Мой голод и жар опять стали едва выносимы.
— Не слушаешь. Ты смотришь так, словно… — Он не нашел нужных слов и отвернулся к сцене.
… Он и не мог их найти.
Гемран, как всегда, не разочаровал своих поклонников. В роли кровожадного, но страждущего призрака он был великолепен. Сильный, низкий, чуть хрипловатый голос рок-певца вплетался в мощное пение труб органа. И у меня пробегал мороз по спине, когда со сцены звучало страстное и отчаянное: «Я жизнь свою на ноты положил…» От музыки Баха начинало колотить. Слишком много правды, боли, ярких картин было скрыто в музыкальных фразах.
Пришлось закрыть глаза и снова сжать ладони в кулаки, потому что на меня хлынул поток человеческих чувств. Восторг, завороженное оцепенение, потрясение, грусть, жалкий внешний скептицизм: «слышали мы и не такое», — а под ним все то же восхищение. А рядом со мной яркое, почти слепящее изумление и счастье Лориана, очарованного волшебной музыкой и голосом. Жаль только, мальчишка не понимал итальянского, на котором Призрак пел свою арию.
Я наклонился ближе к юному фэну и шепотом стал переводить:
Безумец я! Прозрение пришло.
Покоя нет,
Лишь страсть во мне — всевластна.
Как лезвие клинка мечта была опасна:
Я жизнь свою на ноты положил.
Безумец я…
Он внимательно слушал несколько секунд, а потом вдруг затряс головой и зашептал яростно:
— Нет! Не надо! Так хуже! Я не понимаю, но чувствую, ЧТО он говорит!
Я улыбнулся и отодвинулся на прежнее место. Правда. Чувствует.
Долгая тягучая нота органа заглушила голос певца. Последние слова утонули в дрожащем минорном «фа». Мгновение зал сидел молча, словно зачарованный, а затем взорвался аплодисментами.
Лориан повернул ко мне светящееся от восторга лицо. Глаза его блестели.
— Потрясающе! Просто обалденно!
— Лориан. Мне нужно уйти ненадолго.
— Что-то случилось? — Счастье и удовольствие мгновенно смыло с его лица.
— Нет, все хорошо.
Он стал подниматься следом, не спуская с меня огорченного и удивленного взгляда, но я указал ему на прежнее место:
— Останься здесь. Дождись меня. Я скоро вернусь.
Он остался один. Немного удрученный и недоумевающий.
Я вернулся в самом конце антракта. Сердце мое снова было спокойно, почти холодно. Угли недавнего пожара смиренно тлели где-то в глубине души, и возвращение к прежнему безумству казалось слишком утомительным.
Лориан не обернулся, когда я вошел в ложу, продолжая рассеянно постукивать ладонью по бортику и смотреть в зал.
— Извини. Я задержался.
Резкое движение плеча, короткий равнодушный выдох в ответ:
— Я хотел купить программку. Теперь не успею.
— Будешь мороженое? Сливочное, с орехами и кленовым сиропом.
Подросток искоса взглянул на меня и удивленно приподнял бровь, увидев в моих руках запотевший стаканчик с пластиковой ложечкой.
— Знаю, этим невозможно восполнить потерю, но, может, все же попробуешь?
Рассмеявшись, он взял стакан:
— Ты просто… телепат! Как ты догадался, что я смертельно хочу мороженого?
Он занялся, было, десертом, но, скользнув взглядом по моему лицу, с легкой тревогой остановился:
— Дарэл, у тебя… кровь?
Я прикоснулся к губам и посмотрел на кончики пальцев. На одном осталась маленькая алая капелька.
— Пустяки. Прокусил, наверное.
— Дать тебе платок?
Потянулся к карману, но я опередил его:
— Нет. Спасибо. У меня есть… Ешь свое мороженое.
В последней сцене, когда человек-призрак умирал под черную, тяжелую, мрачную музыку, Лориан сидел, сжавшись, в кресле, исподлобья смотрел на сцену. И оглушал, меня состраданием к выдуманному персонажу…
Занавес опустился в полной тишине. И снова овации. Распаренный, довольный Вэнс в распахнутой на груди шелковой рубахе выходил на поклон. Принимал букеты, завернутые в хрустящий целлофан, улыбался своим партнерам. Но это было «уже не то», как неожиданно почувствовал Лориан. Ему больше нравился тот одинокий, опасный Призрак, чем благополучный Британец, освещенный прожекторами славы. Мальчишка не сказал мне ничего, но засомневался, хочет ли знакомиться с певцом лично. Вдруг тот окажется «совсем не таким».
— «Нельзя прикасаться к идолам, — произнес я негромко, — позолота остается на пальцах»note 2 .
— Что? — Тинейджер, пробирающийся между кресел к выходу, оглянулся на меня, озадаченно наморщив лоб.
— Ты все еще хочешь посмотреть на Вэнса вблизи?
— Да! Конечно! — Мимолетные сомнения были забыты! «Это же сам Вэнс!!»
Рабочие помещения оперного театра, в отличие от блистательной сцены и роскошного зала, были холодными, серыми, мрачными. Чрезмерно высокие потолки с остатками лепнины, тяжелые, скрипучие двери, сквозняки и вечные звуки нежилого, старого дома. Заглушенные закулисной суетой, они были доступны только моему обостренному слуху. Пение ветра на чердаке, потрескивание рассыхающихся деревянных панелей, возня крыс в кучах старого реквизита в подвале. Шелест, шепот, шуршание, вздохи.
Остатки давних эмоций, отголоски древних страстей. Думаю, Кристоф увидел бы здесь настоящих призраков, неупокоенных жителей потустороннего мира. Я слышал лишь голоса, произносящие обрывки монологов, улавливал чувства. То далекие, серые, как будто присыпанные пылью, то взрывающиеся яркой жгучей болью.
Слишком долго люди жили здесь чужими чувствами, слишком правдиво страдали, любили и ненавидели — каждый вечер на сцене, каждый день в репетиционном зале и гримерных. Наверное, кое-кто из наиболее чувствительных актеров видел тут фантомы — маленьких балерин с голубоватыми от холода плечами и тонкими ногами, грациозных и печальных; черную сгорбленную фигуру старого трагика, мелькающую в конце темного коридора. Слышал хлопки невидимых дверей и серебристую, тающую вдали, музыку.
Но сейчас никому не было дела до таинственных звуков. Опера гудела реальными живыми голосами.
Вэнс сидел в своей гримерной, в компании приятелей-артистов (двоих из них я знал, третий был новеньким), пары симпатичных поклонниц и нескольких бутылок вина. Узкое, ярко освещенное помещение было заставлено корзинами цветов. Их ароматы плыли, смешиваясь с запахом человеческого пота и театрального грима. Особенно удушающе благоухали белые лилии.
Гемран больше не играл на публику, но выглядел, как всегда, эффектно. Темные мелко вьющиеся волосы небрежными прядями спадали на широкий воротник белой рубашки, на шее серебряная цепь в палец толщиной, на ней болтается амулет непонятного назначения. Черные кожаные штаны слегка потерты, на правом колене подсыхает рисунок, сделанный красной губной помадой, — сердце, перечеркнутое колючей проволокой. Широкие скулы, тяжелый подбородок — лицо крестьянина или разнорабочего. Неуловимый взгляд.
Вэнс предпочитал смотреть в свой стакан, а не на собеседника. Но когда удавалось заглянуть в его глаза, было видно, как сияет в них яркая, переменчивая, человеческая сила. Внутренняя гениальность — так я называл про себя этот свет.
Фэриартос до сих пор не добрались до него только потому, что он не был красив. А наша богема принимала в свой клан лишь физически совершенных людей.
Лориан, слегка робея, держался позади, но успевал с любопытством оглядываться по сторонам.
Меня приветствовали радостными, дружелюбными возгласами. Выделили место рядом с Вэнсом, вручили стакан с вином. Мальчишка пристроился на краешке сиденья около меня, с восторгом разглядывая своего кумира.
При ближайшем рассмотрении Британец выглядел уставшим. Вымотанным до предела, выжатым. Вокруг глаз темные круги, щеки запали. Тяжелые крестьянские руки устало лежали на подлокотниках кресла, как будто только что выпустив рукоять плуга. Гемран честно «отпахал» оперу и теперь отдыхал. Его не поддерживала нервная энергия, которая часто бурлит в артистах после представления. Он чувствовал усталость сразу, как только опускался занавес. Ему хотелось спать, но традиция требовала посидеть с друзьями и выпить за успешную премьеру.
— Ну как? — неопределенно поинтересовался рок-певец, внимательно рассматривая носок своего ботинка. Вопрос был обращен ко мне. Он знал, что я был на премьере, и теперь хотел услышать мое мнение.
— Отлично. Мне понравилось. Только в последнем акте ты слегка переигрываешь.
— Ха! — Сидящий напротив парень презрительно выпятил нижнюю губу. Его волосы были выкрашены в черный цвет, одежда полностью из черной кожи. — Мнение дилетанта.
Вэнс проигнорировал это высказывание, пристально взглянул на меня:
— А что зал?
— Полный восторг. Особенно в третьем акте.
Глубокая морщина на лбу певца разгладилась, он улыбнулся.
— Ерунда, — заявил все тот же скептик. — Ты сам видел реакцию зала.
— Дарэл — эмпат, — пояснил терпеливый Гемран. — Он не только видит, но еще и чувствует.
Я ощутил на себе быстрый, внимательный взгляд Лориана.
— И в чем конкретно выражается эта сверхчувствительность? — Парень в черной коже уставился на меня с недоверием. — Ты можешь почувствовать реакцию целого зала?
Кэнзо усмехнулся. Я не знал его настоящего имени, только прозвище. Он был главным исполнителем почти всех ролей героев-любовников в театре. Особым талантом не отличался, зато радовал глаз скульптурной правильностью черт лица.
— Что, Лорд Вампир, не верится? — спросил он насмешливо, вытащил из ведерка со льдом бутылку, старясь не капнуть на брюки, отпил прямо из горлышка.
Мне показалось, что я ослышался:
— Как ты его назвал?
— Лорд Вампир, — повторил Элл — бас-гитарист из группы Вэнса, показывая в улыбке чуть крупноватые, но ровные зубы. Протянул руку и забрал у приятеля бутылку. — Он гот.
Одна из девиц, блондинка в слишком узком для нее синем платье, захихикала. Другая — неестественно черная брюнетка — с обожанием смотрела на «лорда», внимая каждому его слову.
Среди моих друзей было много странных индивидов. Включая типов с весьма экзотичным разделением личности. Но с готами общаться пока не приходилось. Поэтому я с любопытством, не уступающим пытливости Лориана, уставился на новый человеческий экземпляр. Интересно, насколько серьезно его увлечение потусторонними силами?
«Лорд Вампир» думал, что шокировал меня, и теперь с горделивым удовольствием ждал вопросов, которые обычно задают в таких случаях.
— Ты правда вампир? Настоящий?
— В нашем мире нет ничего настоящего и постоянного, — ответил он, наслаждаясь вниманием всех присутствующих. — Все относительно и временно. Да, я вампир.
Лориан рядом едва слышно скептически хмыкнул, но от комментариев вслух воздержался. Я внимательно вгляделся в готического приятеля Вэнса. Черные волосы, скорее всего крашеные, темная одежда, светлая незагорелая кожа, безграничное удовольствие от своего придуманного, эффектного образа. Ну да, и конечно же великолепные искусственные клыки, продемонстрированные мне в широкой улыбке. Образец стоматологического искусства.
— Невероятно, — произнес я задумчиво. «Вампир» был польшен моим изумлением и решил, что его оригинальность превосходит мою. — А что, кровь ты пьешь?
— Естественно, — лениво признался тот. — Время от времени это необходимо.
— И где берешь?
— Из банки с томатным соком, — снова вмешался в беседу Кэнзо, жестом велев кому-то заглянувшему в гримерную из коридора закрыть дверь. — Цвет и консистенция почти одинаковые, а воображение восполнит недостающие вкус и запах.
«Вампир» раздраженно сверкнул на него глазами. Лориан и блондинка в синем платье одновременно фыркнули от смеха. А я вдруг увидел яркую картину из памяти гота. Темная кухня, горящие свечи, красные шторы на окнах. «Лорд» в бордовом халате с длинным поясом подходит к черному холодильнику, открывает дверцу и достает стеклянную банку с густой красной жидкостью. С лицом величественным и непроницаемым наполняет хрустальный кубок. Направляется в комнату. Там, среди шелковых красных подушек на кровати возлежит брюнетка в черном кружевном пеньюаре. Ее губы намазаны темно-вишневой помадой, глаза покрашены черными тенями, короткие волосы, естественно, тоже черны, как ночь. Она медленно протягивает руку, и «вампир» подает ей кубок с томатным соком, изображающим кровь.
Мне стало смешно. Но я вовремя успел прикусить нижнюю губу, чтобы не рассмеяться. Люди очень трепетно относятся к своим увлечениям и образу жизни.
1 2 3 4 5 6
— Завтра, после оперы. Пойдет? — Я поднялся и положил деньги на стойку.
— Да. Отлично!
Он вскинул на меня взгляд, в котором горел восторг от общения с человеком, лично знакомым с самим Гемраном Вэнсом. Это было забавно. Подросток оказался фэном Британца.
— Завтра вечером, без четверти девять, я буду ждать тебя в холле.
В дымчатой синеве его глаз отразились матовые переливы неяркого света. Словно от лучей заходящего солнца. Несколько мгновений я смотрел на это чудо, затем развернулся и стремительно вышел.
Звезды гасли одна за другой. Над просыпающейся рекой струился прохладный воздух. Ночная темнота медленно катилась по прозрачному небу все дальше на запад, отступая перед восходящим солнцем…
Конечно, Кристоф не дождался меня. Но я успел. Как всегда. Первые лучи пробились из-за горизонта в тот миг, когда я закрыл за собой дверь.
Здание оперы было построено в позапрошлом веке. Массивное сооружение из серого камня, щедро украшенное колоннами, статуями и барельефами. Монументальное, холодное, величественное. Подсвеченное нежно-золотыми огнями.
Мраморный Аполлон в развевающейся тунике едва сдерживал четверку коней, готовых сорваться со ската крыши. Музы, нимфы, сатиры и менады застыли в танце вокруг солнечного бога и, казалось, готовы броситься под колеса его квадриги.
На плечах каменных танцоров, на головах лошадей сидели чайки. Их пронзительные крики перекрывали шум города, когда вся стая взмывала в воздух. Птиц нервировал белый дирижабль с яркой афишей на боку, рекламирующей новую постановку Моцарта, — он с воем летал вокруг здания, чуть покачиваясь на ветру.
От реки веяло свежестью. Широкая черная лента поблескивала в свете фонарей, отражала перевернутый мост и здания набережной. Чудилось, что они плывут, дрожа в мелких волнах. Шлюзы были закрыты. Три прогулочных теплохода терпеливо стояли у ворот, дожидаясь, пока вода поднимется до нужного уровня. Играла музыка, гомонила публика, кричали чайки.
В здании оперы были люди, я чувствовал их даже сквозь каменные стены. Скопление теплых огоньков. Басовито гудящий рой, в однообразном пении которого раздаются высокие голоса, похожие на вскрики речных птиц.
Лориан звучал чистой певучей нотой «соль».
Он пришел и теперь стоял в фойе возле одной из колонн. Волосы волной метались по плечам, когда он нетерпеливо оглядывался по сторонам, высматривая меня в толпе. Я видел, как он вертит в руках программку, свернутую трубкой, и машинально убирает непослушную прядь за ухо, уже чувствуя мой пристальный взгляд, но еще не понимая, что я смотрю на него.
Неподалеку топталась компания подростков. Все длинноногие, тонкие, нервные, развязные и неуверенные одновременно. Они то «скрежетали», словно несмазанные телеги, то их «звучание» поднималось до едва переносимого визга. Я содрогнулся внутренне и приглушил обострившуюся чувствительность.
— Привет.
Он слегка вздрогнул и обернулся. Теперь я видел немного смущенное лицо, легкие тени под гдазами, яркий румянец на щеках.
— Добрый вечер. Я решил, что глупо упускать такой шанс. Мне бы никогда не удалось купить билет на эту оперу. А познакомиться с Гемраном вообще нереально. — Он в свою очередь рассматривал меня в ярком свете тысячи электрических лампочек — мое бледное лицо, мои глаза…
— Умение логически оценить ситуацию — большое достоинство.
В ложе я сел в кресло второго ряда, чтобы видеть только линию его шеи, белый воротник рубашки и сцену.
Свет погас. Раздались первые аккорды вступления. Совсем рядом, в опасной близости, я услышал громкий, восторженный стук человеческого сердца. И вновь раздалось беззвучное: «Так в чем же дело!..» Жаркое пламя коснулось моих губ, музыка застыла на одной ноте, прервалось дыхание подростка, замерли в воздухе танцоры, мир остановился… Но я сильно, до боли, сжал ладонь в кулак. Так, что ногти врезались в кожу. Боль немного отрезвила, и огонь отступил. Я опять мог видеть, слышать и чувствовать не только свои желания. Снова заиграл оркестр, и Лориан, стряхнувший опасную «паутину», с улыбкой обернулся.
— Ну, как тебе?!
— Нравится.
В темноте зала его глаза блестели, в их глубине, доступной только моему взгляду, вспыхивали золотые лучики чистого, почти солнечного света… А я и забыл, что такое бывает. Еще где-то бывает…
— Но ты совсем не слушаешь!
— Слушаю.
Он отрицательно покачал головой, слегка склонил ее к плечу… Мой голод и жар опять стали едва выносимы.
— Не слушаешь. Ты смотришь так, словно… — Он не нашел нужных слов и отвернулся к сцене.
… Он и не мог их найти.
Гемран, как всегда, не разочаровал своих поклонников. В роли кровожадного, но страждущего призрака он был великолепен. Сильный, низкий, чуть хрипловатый голос рок-певца вплетался в мощное пение труб органа. И у меня пробегал мороз по спине, когда со сцены звучало страстное и отчаянное: «Я жизнь свою на ноты положил…» От музыки Баха начинало колотить. Слишком много правды, боли, ярких картин было скрыто в музыкальных фразах.
Пришлось закрыть глаза и снова сжать ладони в кулаки, потому что на меня хлынул поток человеческих чувств. Восторг, завороженное оцепенение, потрясение, грусть, жалкий внешний скептицизм: «слышали мы и не такое», — а под ним все то же восхищение. А рядом со мной яркое, почти слепящее изумление и счастье Лориана, очарованного волшебной музыкой и голосом. Жаль только, мальчишка не понимал итальянского, на котором Призрак пел свою арию.
Я наклонился ближе к юному фэну и шепотом стал переводить:
Безумец я! Прозрение пришло.
Покоя нет,
Лишь страсть во мне — всевластна.
Как лезвие клинка мечта была опасна:
Я жизнь свою на ноты положил.
Безумец я…
Он внимательно слушал несколько секунд, а потом вдруг затряс головой и зашептал яростно:
— Нет! Не надо! Так хуже! Я не понимаю, но чувствую, ЧТО он говорит!
Я улыбнулся и отодвинулся на прежнее место. Правда. Чувствует.
Долгая тягучая нота органа заглушила голос певца. Последние слова утонули в дрожащем минорном «фа». Мгновение зал сидел молча, словно зачарованный, а затем взорвался аплодисментами.
Лориан повернул ко мне светящееся от восторга лицо. Глаза его блестели.
— Потрясающе! Просто обалденно!
— Лориан. Мне нужно уйти ненадолго.
— Что-то случилось? — Счастье и удовольствие мгновенно смыло с его лица.
— Нет, все хорошо.
Он стал подниматься следом, не спуская с меня огорченного и удивленного взгляда, но я указал ему на прежнее место:
— Останься здесь. Дождись меня. Я скоро вернусь.
Он остался один. Немного удрученный и недоумевающий.
Я вернулся в самом конце антракта. Сердце мое снова было спокойно, почти холодно. Угли недавнего пожара смиренно тлели где-то в глубине души, и возвращение к прежнему безумству казалось слишком утомительным.
Лориан не обернулся, когда я вошел в ложу, продолжая рассеянно постукивать ладонью по бортику и смотреть в зал.
— Извини. Я задержался.
Резкое движение плеча, короткий равнодушный выдох в ответ:
— Я хотел купить программку. Теперь не успею.
— Будешь мороженое? Сливочное, с орехами и кленовым сиропом.
Подросток искоса взглянул на меня и удивленно приподнял бровь, увидев в моих руках запотевший стаканчик с пластиковой ложечкой.
— Знаю, этим невозможно восполнить потерю, но, может, все же попробуешь?
Рассмеявшись, он взял стакан:
— Ты просто… телепат! Как ты догадался, что я смертельно хочу мороженого?
Он занялся, было, десертом, но, скользнув взглядом по моему лицу, с легкой тревогой остановился:
— Дарэл, у тебя… кровь?
Я прикоснулся к губам и посмотрел на кончики пальцев. На одном осталась маленькая алая капелька.
— Пустяки. Прокусил, наверное.
— Дать тебе платок?
Потянулся к карману, но я опередил его:
— Нет. Спасибо. У меня есть… Ешь свое мороженое.
В последней сцене, когда человек-призрак умирал под черную, тяжелую, мрачную музыку, Лориан сидел, сжавшись, в кресле, исподлобья смотрел на сцену. И оглушал, меня состраданием к выдуманному персонажу…
Занавес опустился в полной тишине. И снова овации. Распаренный, довольный Вэнс в распахнутой на груди шелковой рубахе выходил на поклон. Принимал букеты, завернутые в хрустящий целлофан, улыбался своим партнерам. Но это было «уже не то», как неожиданно почувствовал Лориан. Ему больше нравился тот одинокий, опасный Призрак, чем благополучный Британец, освещенный прожекторами славы. Мальчишка не сказал мне ничего, но засомневался, хочет ли знакомиться с певцом лично. Вдруг тот окажется «совсем не таким».
— «Нельзя прикасаться к идолам, — произнес я негромко, — позолота остается на пальцах»note 2 .
— Что? — Тинейджер, пробирающийся между кресел к выходу, оглянулся на меня, озадаченно наморщив лоб.
— Ты все еще хочешь посмотреть на Вэнса вблизи?
— Да! Конечно! — Мимолетные сомнения были забыты! «Это же сам Вэнс!!»
Рабочие помещения оперного театра, в отличие от блистательной сцены и роскошного зала, были холодными, серыми, мрачными. Чрезмерно высокие потолки с остатками лепнины, тяжелые, скрипучие двери, сквозняки и вечные звуки нежилого, старого дома. Заглушенные закулисной суетой, они были доступны только моему обостренному слуху. Пение ветра на чердаке, потрескивание рассыхающихся деревянных панелей, возня крыс в кучах старого реквизита в подвале. Шелест, шепот, шуршание, вздохи.
Остатки давних эмоций, отголоски древних страстей. Думаю, Кристоф увидел бы здесь настоящих призраков, неупокоенных жителей потустороннего мира. Я слышал лишь голоса, произносящие обрывки монологов, улавливал чувства. То далекие, серые, как будто присыпанные пылью, то взрывающиеся яркой жгучей болью.
Слишком долго люди жили здесь чужими чувствами, слишком правдиво страдали, любили и ненавидели — каждый вечер на сцене, каждый день в репетиционном зале и гримерных. Наверное, кое-кто из наиболее чувствительных актеров видел тут фантомы — маленьких балерин с голубоватыми от холода плечами и тонкими ногами, грациозных и печальных; черную сгорбленную фигуру старого трагика, мелькающую в конце темного коридора. Слышал хлопки невидимых дверей и серебристую, тающую вдали, музыку.
Но сейчас никому не было дела до таинственных звуков. Опера гудела реальными живыми голосами.
Вэнс сидел в своей гримерной, в компании приятелей-артистов (двоих из них я знал, третий был новеньким), пары симпатичных поклонниц и нескольких бутылок вина. Узкое, ярко освещенное помещение было заставлено корзинами цветов. Их ароматы плыли, смешиваясь с запахом человеческого пота и театрального грима. Особенно удушающе благоухали белые лилии.
Гемран больше не играл на публику, но выглядел, как всегда, эффектно. Темные мелко вьющиеся волосы небрежными прядями спадали на широкий воротник белой рубашки, на шее серебряная цепь в палец толщиной, на ней болтается амулет непонятного назначения. Черные кожаные штаны слегка потерты, на правом колене подсыхает рисунок, сделанный красной губной помадой, — сердце, перечеркнутое колючей проволокой. Широкие скулы, тяжелый подбородок — лицо крестьянина или разнорабочего. Неуловимый взгляд.
Вэнс предпочитал смотреть в свой стакан, а не на собеседника. Но когда удавалось заглянуть в его глаза, было видно, как сияет в них яркая, переменчивая, человеческая сила. Внутренняя гениальность — так я называл про себя этот свет.
Фэриартос до сих пор не добрались до него только потому, что он не был красив. А наша богема принимала в свой клан лишь физически совершенных людей.
Лориан, слегка робея, держался позади, но успевал с любопытством оглядываться по сторонам.
Меня приветствовали радостными, дружелюбными возгласами. Выделили место рядом с Вэнсом, вручили стакан с вином. Мальчишка пристроился на краешке сиденья около меня, с восторгом разглядывая своего кумира.
При ближайшем рассмотрении Британец выглядел уставшим. Вымотанным до предела, выжатым. Вокруг глаз темные круги, щеки запали. Тяжелые крестьянские руки устало лежали на подлокотниках кресла, как будто только что выпустив рукоять плуга. Гемран честно «отпахал» оперу и теперь отдыхал. Его не поддерживала нервная энергия, которая часто бурлит в артистах после представления. Он чувствовал усталость сразу, как только опускался занавес. Ему хотелось спать, но традиция требовала посидеть с друзьями и выпить за успешную премьеру.
— Ну как? — неопределенно поинтересовался рок-певец, внимательно рассматривая носок своего ботинка. Вопрос был обращен ко мне. Он знал, что я был на премьере, и теперь хотел услышать мое мнение.
— Отлично. Мне понравилось. Только в последнем акте ты слегка переигрываешь.
— Ха! — Сидящий напротив парень презрительно выпятил нижнюю губу. Его волосы были выкрашены в черный цвет, одежда полностью из черной кожи. — Мнение дилетанта.
Вэнс проигнорировал это высказывание, пристально взглянул на меня:
— А что зал?
— Полный восторг. Особенно в третьем акте.
Глубокая морщина на лбу певца разгладилась, он улыбнулся.
— Ерунда, — заявил все тот же скептик. — Ты сам видел реакцию зала.
— Дарэл — эмпат, — пояснил терпеливый Гемран. — Он не только видит, но еще и чувствует.
Я ощутил на себе быстрый, внимательный взгляд Лориана.
— И в чем конкретно выражается эта сверхчувствительность? — Парень в черной коже уставился на меня с недоверием. — Ты можешь почувствовать реакцию целого зала?
Кэнзо усмехнулся. Я не знал его настоящего имени, только прозвище. Он был главным исполнителем почти всех ролей героев-любовников в театре. Особым талантом не отличался, зато радовал глаз скульптурной правильностью черт лица.
— Что, Лорд Вампир, не верится? — спросил он насмешливо, вытащил из ведерка со льдом бутылку, старясь не капнуть на брюки, отпил прямо из горлышка.
Мне показалось, что я ослышался:
— Как ты его назвал?
— Лорд Вампир, — повторил Элл — бас-гитарист из группы Вэнса, показывая в улыбке чуть крупноватые, но ровные зубы. Протянул руку и забрал у приятеля бутылку. — Он гот.
Одна из девиц, блондинка в слишком узком для нее синем платье, захихикала. Другая — неестественно черная брюнетка — с обожанием смотрела на «лорда», внимая каждому его слову.
Среди моих друзей было много странных индивидов. Включая типов с весьма экзотичным разделением личности. Но с готами общаться пока не приходилось. Поэтому я с любопытством, не уступающим пытливости Лориана, уставился на новый человеческий экземпляр. Интересно, насколько серьезно его увлечение потусторонними силами?
«Лорд Вампир» думал, что шокировал меня, и теперь с горделивым удовольствием ждал вопросов, которые обычно задают в таких случаях.
— Ты правда вампир? Настоящий?
— В нашем мире нет ничего настоящего и постоянного, — ответил он, наслаждаясь вниманием всех присутствующих. — Все относительно и временно. Да, я вампир.
Лориан рядом едва слышно скептически хмыкнул, но от комментариев вслух воздержался. Я внимательно вгляделся в готического приятеля Вэнса. Черные волосы, скорее всего крашеные, темная одежда, светлая незагорелая кожа, безграничное удовольствие от своего придуманного, эффектного образа. Ну да, и конечно же великолепные искусственные клыки, продемонстрированные мне в широкой улыбке. Образец стоматологического искусства.
— Невероятно, — произнес я задумчиво. «Вампир» был польшен моим изумлением и решил, что его оригинальность превосходит мою. — А что, кровь ты пьешь?
— Естественно, — лениво признался тот. — Время от времени это необходимо.
— И где берешь?
— Из банки с томатным соком, — снова вмешался в беседу Кэнзо, жестом велев кому-то заглянувшему в гримерную из коридора закрыть дверь. — Цвет и консистенция почти одинаковые, а воображение восполнит недостающие вкус и запах.
«Вампир» раздраженно сверкнул на него глазами. Лориан и блондинка в синем платье одновременно фыркнули от смеха. А я вдруг увидел яркую картину из памяти гота. Темная кухня, горящие свечи, красные шторы на окнах. «Лорд» в бордовом халате с длинным поясом подходит к черному холодильнику, открывает дверцу и достает стеклянную банку с густой красной жидкостью. С лицом величественным и непроницаемым наполняет хрустальный кубок. Направляется в комнату. Там, среди шелковых красных подушек на кровати возлежит брюнетка в черном кружевном пеньюаре. Ее губы намазаны темно-вишневой помадой, глаза покрашены черными тенями, короткие волосы, естественно, тоже черны, как ночь. Она медленно протягивает руку, и «вампир» подает ей кубок с томатным соком, изображающим кровь.
Мне стало смешно. Но я вовремя успел прикусить нижнюю губу, чтобы не рассмеяться. Люди очень трепетно относятся к своим увлечениям и образу жизни.
1 2 3 4 5 6