- Бумаги от правительства...
- Мы были здесь раньше правительства.
Старик, наконец, перестал озвучивать джунгли. Возможно, подумал Стампф, он закончил один день и теперь будет начинать другой. Но старик собрался уходить, совершенно не обращая внимания на чужаков.
- Позови его обратно, - приказал Локки, наводя ружье на юного индейца. Его намерения были недвусмысленны. - Пусть скажет остальным, что им надо убраться.
Несмотря на угрозы, юноша, казалось, нисколько не смутился, и совершенно не собирался давать распоряжения Старшему. Он просто смотрел, как старец возвращается в свою хижину. Остальные тоже потянулись к своим жилищам. Очевидно, уход старика был общим сигналом к окончанию спектакля.
- Нет! - закричал Черрик. - Вы не слушаете! - краска бросилась ему в лицо, голос сорвался на визг. Потрясая ружьем, он бросился вперед: - Вы, вонючие собаки!
Несмотря на его вопли, индейцы быстро расходились. Старик, дойдя до своей хижины, наклонился и исчез внутри. Некоторые еще стояли и смотрели, на их лицах было что-то вроде сострадания к этим помешанным европейцам. Но это только распалило Черрика.
- Слушайте, что я скажу! - визжал Черрик; пот разлетался брызгами, когда он вертел головой, перебрасывая безумный взгляд с одной удаляющейся фигуры на другую. - Слушайте, вы, ублюдки!
- Не волнуйся... - Стампф попытался успокоить его.
Это подействовало на Черрика как детонатор. Без предупреждения, он вскинул ружье, прицелился и выстрелил в дверной проем, в который вошел старик. Птицы с шумом взлетели с соседних деревьев, собаки удирали, не чуя ног. Из двери хижины донесся слабый крик, но вовсе не старика. Заслышав его, Стампф повалился на колени, держась за живот: его тошнило. Лежа лицом в землю, он не мог видеть миниатюрную фигурку, которая появилась в дверях хижины, и, шатаясь, вышла на свет. Даже когда он поднял голову и увидел, как ребенок с разрисованным краской лицом судорожно хватается за живот, он не поверил своим глазам. Но это было так. Была кровь, сочащаяся и между тонких детских пальчиков, и было перекошенное близкой смертью детское личико. Мальчик упал на утоптанную землю у порога, по его телу пробежала предсмертная судорога, и умер.
Где-то между хижинами негромко всхлипывала женщина. На мгновение мир качался на острие - между тишиной и воплем, между спокойствием и нарастающей яростью.
- Ты, вонючий ублюдок, - процедил Локки сквозь зубы. - Быстро в машину. Стампф, подъем. Мы не будем тебя ждать. Вставай сейчас, или можешь оставаться насовсем.
Стампф все еще смотрел на тело мальчика. Подавив стон, он поднялся на ноги:
- Помогите.
Локки протянул ему руку.
- Прикрой нас, - бросил он Черрику.
Черрик кивнул, бледный, как смерть. Некоторые индейцы вышли посмотреть на отступление белых; несмотря на происшедшую трагедию, их лица были так же непроницаемы, как и раньше. Только рыдающая женщина - видимо, мать погибшего мальчика, - покачивалась среди неподвижных фигур, оплакивая свое горе.
Ружье дрожало в руке Черрика. Он уже просчитал: если дело дойдет до Открытого столкновения, у них мало шансов уцелеть. Но даже сейчас, видя отступление врага, индейцы не делали ничего. Только молчаливо обвиняли. Черрик решился бросить взгляд через плечо. Локки и Стампфу оставалось пройти не более двадцати ярдов до джипа, а дикари еще не сделали ни шагу.
Когда Черрик снова обернулся к деревне, ему показалось, что все племя как один испустило тяжелый громкий вздох, и от этого звука Черрик почувствовал, что сама смерть рыбьей костью впилась ему в горло, слишком глубоко, чтобы ее вытащить, и слишком крепко, чтобы проглотить. Она застряла там, в его теле, вне логики и воли. Но он забыл про нее, заметив движение в дверях хижины. Он был готов повторить свою ошибку и крепче сжал ружье. Из дверей вышел старик; переступил через труп мальчика, лежащий у порога. Черрик снова обернулся: добрались они наконец до джипа? Но Стампф еле ковылял; вот и сейчас Локки поднимал его на ноги. При виде приближающегося старика Черрик попятился на шаг, потом другой. А старик шел уверенно. Он быстро пересек деревню и подошел вплотную к Черрику, так что его морщинистый живот, без каких либо следов ранения, уперся в ствол ружья.
Обе его руки были в крови, свежей крови, стекающей по локтям, когда он выставил перед Черриком свои ладони. Разве он прикасался к мальчику, подумал Черрик, когда выходил из хижины? Если да, то это было совершенно неуловимое прикосновение, которое Черрик не смог заметить. Так или иначе, смысл происшедшего был очевиден: его обвиняют в убийстве. Впрочем, Черрик был не из пугливых; он пристально взглянул старику в глаза, отвечая вызовом на вызов.
Но старый черт ничего не делал, только стоял с растопыренными ладонями, и со слезами в глазах. Черрик вновь почувствовал ярость. Он ткнул пальцем в грудь старика.
- Тебе меня не запугать, - сказал он, - понял? Не на того напал.
Когда он это говорил, в лице старика произошло какое-то еле уловимое изменение. Это, конечно, была игра света, или тень птицы, но все же под глубиной морщин вдруг проглянуло лицо мальчика, умершего у дверей хижины; казалось даже, что на тонких губах старика промелькнула улыбка. В следующее мгновение, так же внезапно, как и появилось, видение исчезло.
Черрик убрал палец с груди старика, вглядываясь в его лицо в ожидании новых фокусов; затем вновь отступил. Он сделал три шага назад, когда слева вдруг что-то зашевелилось. Резко повернувшись, он вскинул ружье и выстрелил. Пуля впилась в шею пегой свинье, которая мирно паслась среди своих сородичей возле хижин. Она, казалось, перевернулась в воздухе, и рухнула в пыль.
Черрик вновь направил ружье на старика. Но тот не двигался, только открыл рот: из его горла вырывался звук предсмертного визга свиньи. Пронзительный крик, и жалобный, и смешной, заставил Черрика вновь вспомнить о джипе. Локки уже завел двигатель.
- Давай, быстро, - сказал он.
Черрик не заставил себя уговаривать, и прыгнул на переднее сиденье. Внутри было жарко, тело Стампфа воняло болезненными выделениями, но безопаснее, чем в деревне.
- Это была свинья, - сказал Черрик. - Я подстрелил свинью.
- Знаю, - ответил Локки.
- Этот старый ублюдок...
Он не договорил. Он смотрел на два своих пальца, которыми тыкал в старика.
- Я дотронулся до него, - пробормотал он в недоумении. На пальцах была кровь, хотя на теле старика ее не было.
Локки не прореагировал на слова Черрика, развернул джип и направил машину прочь от деревни, по дороге, которая, казалось, еще больше заросла с тех пор, как они ехали по ней час назад. Видимых признаков преследования не было.
* * *
Небольшая фактория к югу от Аверио являлась своего рода центром цивилизации. Здесь были белые лица и чистая вода. За Стампфом, состояние которого на обратном пути ухудшалось, ухаживал Дэнси, англичанин с манерами графа в изгнании и лицом отбивной котлеты. Как-то, будучи трезвым, он провозгласил себя доктором, и, хотя не было свидетельств в пользу этого, никто не оспаривал его права возиться со Стампфом. Немец метался в бреду, как буйный, но маленькие ручки Дэнси с тяжелыми золотыми кольцами, похоже, справлялись с горячечными выпадами пациента.
Пока Стампф бился под сетью от москитов, Локки и Черрик уселись в полутьме лампы, и, выпив, поведали о своей встрече с племенем. С ними был Тетельман, владелец складов в фактории, которому, когда он выслушал их историю, било что рассказать. Он хорошо знал индейцев.
- Я здесь уже не первый год, - сказал он, подкармливая орехами паршивую обезьянку на своих коленях. - Я знаю, как у этих людей устроены мозги. Может показаться, что они глупы и даже трусливы. Поверьте мне, это не так.
Черрик что-то промычал. Неугомонная, как ртуть, обезьянка уставилась на него своими бессмысленными глазами.
- Они и не попытались двинуться на нас, - сказал он, - хотя их было в десять раз больше. Это что, не трусость?
Тетельман откинулся в своем скрипящем кресле, сбросив зверушку с колен. Его лицо с оттенком охоты было угасшим и изможденным. Только губы, которые он периодически окунал в стакан, имели какой-то цвет; Локки он показался похожим на старую блудницу.
- Тридцать лет назад, - сказал Тетельман, - вся эта территория была их родной землей. Никто их не трогал. Они ходили, куда хотели, делали, что хотели. А для нас, белых, джунгли были загрязнены и заражены болезнями: мы не претендовали на них. И, конечно, мы были по-своему правы. Они действительно загрязнены и заражены болезнями; но в то же время они скрывают то, в чем мы так сейчас нуждаемся: ископаемые, нефть.
- Мы уплатили за эту землю, - пальцы Черрика нервно скользили по сколотому краю стакана. - Это все теперь наше.
- Уплатили? - Тетельман презрительно усмехнулся. Обезьянка застрекотала у него в ногах, как будто слова Черрика позабавили ее не меньше, чем хозяина. Нет, вы уплатили за кота в мешке, и теперь вам придется с ним повозиться. Вы уплатили за право вышвырнуть отсюда индейцев, насколько вам это удастся. Вот куда пошли ваши доллары, мистер Локки. Правительство страны ждет не дождется, пока вы - или такие как вы - не избавите его от всех этих племен на субконтиненте. Нет нужды изображать из себя оскорбленную невинность. Я здесь уже слишком долго...
Черрик плюнул на голый пол. Слова Тетельмана раздражали его:
- А зачем же ты сюда приехал, если ты такой хренов умник?
- По той же причине, что и вы, - ответил Тетельман миролюбиво, вглядываясь куда-то вдаль, на смутные очертания деревьев, что росли на краю участка земли за складом. Их раскачивали ночные птицы или ветер.
- И что же это за причина? - Черрик с трудом сдерживал враждебность.
- Жадность, - мягко ответил Тетельман, продолжая рассматривать деревья. Что-то быстро прошуршало по низкой деревянной крыше. Обезьянка в ногах Тетельмана прислушалась, наклонив головку. - Я, как и вы, думал, что меня здесь ждет удача. Я дал себе два года. От силы три. Это были лучшие годы за прошедшие двадцать лет. - Он нахмурился; его память вызывала картины прошлого, и все они отдавали горечью. - Джунгли пережуют вас и выплюнут, рано или поздно.
- Не меня, - сказал Локки.
Тетельман посмотрел на него влажными глазами.
- Сожалею, - сказал он очень вежливо. - Дух разрушения носится в воздухе, мистер Локки. Я чую его запах.
Он снова отвернулся к окну. Что бы там ни было на крыше, теперь к нему еще что-то присоединилось.
- Но ведь они не придут сюда? - сказал Черрик. - Они не будут нас преследовать?
В вопросе, прозвучавшем почти шепотом, слышались мольба об отрицательном ответе. Как Черрик ни старался, он не мог отогнать видения предыдущего дня. Ему являлся не труп мальчика - его он еще мог попытаться забить. Но как забыть старика, с его искаженным в солнечном свете лицом и ладонями, поднятыми, как будто он предъявлял какое-то клеймо.
- Не беспокойся, - ответил Тетельман с ноткой снисходительности. - Иногда некоторые из них наведываются сюда - продать попугая или пару горшков - но я никогда не видел, чтобы они приходили в сколько-нибудь значительном числе. Они этого не любят. Ведь для них здесь цивилизация, а она их пугает. Кроме том, они не стали бы обижать моих гостей. Я нужен им.
- Нужен? - спросил Локки. - Кому нужен этот хлам вместо человека?
- Они употребляют наши лекарства. Дэнси их снабжает. И одеяла, время от времени. Я же говорил, они не так глупы.
Рядом послышалось завывание Стампфа. За ними последовали утешения Дэнси, пытающегося унять панику, ему это плохо удавалось.
- Ваш друг совсем плох, - сказал Тетельман.
- Он мне не друг, - ответил Локки.
- Она гниет, - пробормотал Тетельман, больше для себя.
- Кто?
- Душа. - Слово было чудовищно неуместным на мокрых от виски губах Тетельмана. - Она - как фрукт, видите ли. Гниет.
Каким-то образом крики Стампфа воплотились в образы. Это не было страдание здорового существа: сама гниль вопила.
Скорее, чтобы отвлечь внимание от производимого немцем шума, чем из интереса, Черрик спросил:
- Что они дают тебе в обмен на лекарства и одеяла? Женщин?
Этот поворот мысли явно позабавил Тетельмана: он рассмеялся, сверкнув золотыми коронками.
- У меня нет надобности в женщинах, - сказал он. - Я слишком много лет страдал сифилисом.
Он щелкнул пальцами, и обезьянка вновь вскарабкалась ему на колени.
- Ведь душа - не единственное, что гниет.
- Ну, хорошо. Так что же ты получаешь от них взамен? - спросил Локки.
- Поделки, - сказал Тетельман. - Чашки, кувшины, циновки. Их у меня скупают американцы, и продают потом в Манхэттене. Сейчас все хотят приобрести что-нибудь от вымирающего племени.
- Вымирающего? - переспросил Локки. Слово звучало для него соблазнительно, как слово жизнь.
- Да, конечно, - сказал Тетельман. - Они все равно исчезнут. Если вы их не уничтожите, они это сделают сами.
- Самоубийство? - спросил Локки.
- В своем роде. Они просто падают духом. Я видел это полдюжины раз. Племя теряет свою землю, и с ней утрачивает вкус к жизни. Они перестают заботиться о самих себе. Женщины становятся бесплодны, юноши принимаются пить, старики просто морят себя голодом. Через год-другой племени как не бывало.
Локки опрокинул стакан, приветствуя про себя фатальную мудрость этих людей. Они знали, когда умирать. Мысль об их стремлении к смерти освободила его от последних угрызений совести. Чем теперь считать ружье в своей руке, как не инструментом эволюции?
* * *
На четвертый день их пребывания на фактории лихорадка Стампфа пошла на убыль, к немалому удивлению Дэнси.
- Худшее позади, - объявил он. - Дайте ему еще пару дней отдохнуть - и можете снова заниматься своими делами.
- Что вы собираетесь делать? - поинтересовался Тетельман.
Локки, стоя на веранде, смотрел на дождь. Водяные струи лились из облаков, которые нависали так низко, что касались верхушек деревьев. Потом ливень прекратился так же внезапно, и джунгли вновь задымились, расправили ветви и буйно пошли в рост.
- Не знаю, что мы будем делать, - сказал Локки. - Наверное, возьмем подмогу и вернемся обратно.
- Ну что ж, тоже дело, - ответил Тетельман.
Черрик, сидя возле двери, откуда шла хоть какая-нибудь прохлада, взял стакан, который он редко выпускал из рук за последние дни, и снова его наполнил.
- Никаких ружей, - сказал он. Он не притрагивался к ружью с тех пор, как они прибыли на факторию; он вообще ни к чему не притрагивался, за исключением бутылки и кровати. Ему казалось, что с нем постоянно сползает кожа.
- Ружья не нужны, - проворковал Тетельман. Его слова повисли в воздухе как невыполненное обещание.
- Избавиться от них без ружей? - удивился Локки. - Если ты предлагаешь ждать, пока они вымрут сами но себе, то я не такой терпеливый.
- Нет, - сказал Тетельман. - Все можно сделать быстрее.
- Но как?
Тетельман томно посмотрел на него.
- Они - источник моего существования, - сказал он, - или, во всяком случае, его часть. Помочь вам - и я окажусь банкротом.
Он не только выглядит, как старая шлюха, подумал Локки, он и думает так же.
- Так чего же ты хочешь взамен за свое хитроумие?
- Часть того, что вы найдете на этой земле, - ответил Тетельман.
Локки покивал головой.
- Что нам терять, Черрик? Возьмем его в долю?
Черрик пожал плечами.
- Хорошо, - сказал Локки. - Говори.
- Им нужны медикаменты, - начал Тетельман, - потому что они очень восприимчивы к нашим болезням. Подходящая болезнь может выкосить их практически за одну ночь.
Не глядя на Тетельмана, Локки обдумывал услышанное.
- Одним махом, - продолжал Тетельман. - Они практически беззащитны перед некоторыми бактериями. Их организм не имеет против них защиты. Триппер. Оспа. Даже корь.
- Но как? - спросил Локки.
Снова воцарилась тишина. У нижних ступенек веранды, где кончалась цивилизация, джунгли распирало в предвкушении солнца. В разжиженном мареве растения цвели и гнили, и вновь цвели.
- Я спросил, как, - сказал Локки.
- Одеяла, - ответил Тетельман. - Одеяла умерших людей.
* * *
Уже после выздоровления Стампфа, в ночь, незадолго до рассвета, Черрик внезапно проснулся, очнувшись от дурных сновидений. Снаружи была непроглядная тьма: ни луна, ни звезды не могли победить черноту ночи. Но его внутренние часы, которые жизнь наемника отрегулировала до удивительной точности, подсказывали ему, что первый свет близок, к ему не хотелось засыпать снова. Чтобы опять увидеть во сне старика. Не его поднятые ладони и не блеск крови так напугал Черрика, а слова, которые исходили из его беззубого рта, от которых все его тело покрылось холодным потом.
Что это были за слова? Теперь он не мог припомнить, но хотел, хотел наяву восстановить те ощущения, чтобы посмеяться над ними и забыть. Но слова не приходили. Он лежал в убогой хижине, тьма была слишком плотной, чтобы он мог хотя бы двинуться, как вдруг перед ним возникли две окровавленные руки, подвешенные в темноте. Не лицо, не небо, не племя.
1 2 3 4