Стоит смотрит на нас и губы свои полные покусывает.
- О себе не хочешь думать, - говорит она мне, - о сыне бы хоть подумала.
- А что о нем думать? - отвечаю. - Вон какой мужичок: добрый, веселый.
- Ну а толку что? - говорит мне Вавка. - В тебя пойдет - дурачком помрет, в отца пойдет - сопьется.
Я так прямо и обомлела - никогда мне Вавка таких слов не говорила: все, бывало, похваливала. "Такую мать, как ты, - говорит, - днем с огнем не отыщешь". Да и то: у меня все разговоры о нем. Как мой Толенька ест, как мой Толенька спит, как учителя на него не нахвалятся. Что ни вечер - я Толеньке своему новое баловство придумываю: то в кафе его отведу, то игрушку куплю, то мы с ним на лодках кататься наладимся. Все хотелось мне, чтоб ни дня у сыночка моего не было без радости. Чтоб из школы домой, как на праздник, шел, чтобы я у него была лучше любой подружки. Марки Толенька стал собирать - так я втайне журнал специальный почитываю. Нет-нет да и удивлю сыночка познанием своим, чтоб он не терял ко мне доверия. Вавка все сердилась сперва ("Личной жизни не ведешь, распустеха!"), но потом прониклась, одобрять стала мое поведение.
И вот тебе подарочек на прощанье: "...дурачком помрет..." Да еще со злостью, с усмешечкой. Рот я раскрыла, губами шевелю, а сказать ничего не умею. Даже Толик мой - и тот испугался.
- Мамка, ты чего? - бормочет. - Мамка, я пойду лучше.
- Да ты что, сынок, - наклонилась я к нему. - Это ж тетя Вава, или обознался?
Не стал он меня слушать, схватил ушанку свою, портфелишко драный - и бегом со всех ног.
Пропало у меня настроение. Не то что прощаться с Вавкой - глядеть на нее не хочу. Ну девка она умная, сама поняла: оделась, рукой мне вот так - привет, мол, подружка - и сгинула. 7
Недели две я очень без нее тосковала: сердце отходчивое у меня, отходчивое и привязчивое. Потом ничего, отвыкла. В напарницы мне дали Олечку, милая такая девчонка, только что школу кончила. Поладили мы с ней быстро. Правда, разговоры говорить нам не о чем оказалось: уж очень она была наивная. Парнишка к ней все заходил, так она в большой строгости его держала: и не прикасайся, и не дыши, и не смотри на меня так приторно. Все-то он был перед ней виноват, безгрешный, как ангел, робкий такой, терпеливый, целыми днями на пункте у нас толкался да прощение Олечкино вымаливал. Слушаю я их разговор - и смех меня берет, и удивление: откуда в пигалице этой столько властности? "Ох, устала я от него, - жалуется мне Ольга. - Прикасается да прикасается, что за нужда?" Надо ж, думаю, мне бы такой характер - я б из Гришки своего бечевок навила. Так нет, не дано: тронет, бывало, за руку, и заходится мое сердечко, и пропала Зинаида, на все Зинаида готовая.
Через месяц, однако, приходит мне от Вавки письмо. Вернее, не письмо, а пакет с фотографиями. Десять штук фотографий, одна к одной, все богатые, цветные, на толстой бумаге отпечатаны. Вавка в брючках, Вавка в купальнике на лыжах, Вавка с тигром обнимается. Тигру что? Тигр лежит себе, морду воротит да жмурится. Посмотрела я, повздыхала - ладно, думаю, каждому свое. Дождалась, значит, Вавка причудливой жизни, о которой с пеленок мечтала. Но сказать, что счастливая она, - не могу: на всех-то фотографиях лицо у нее одинаковое. Смеется моя Вавка, усмехается, щурится - а лицо все одно, и ракурс один. Счастливые - они об этом не думают.
И было там фото такое: сидит она на песке, смотрит нахально и пальчиком буквы рисует. "Т.П." Понимай, мол, Зинаида, как знаешь. Поглядела я на эти буквы - и затрясло меня всю. Ах ты, думаю, авантюристка, не хочешь в покое меня оставить? Среди ночи как раз дело было: сижу в ночной рубахе за кухонным, значит, столом, смотрю на это фото, и бьет меня, как в лихорадке. Отец, слышу, в комнате стонет: "Ты что не спишь, Зинаида?" Мальчишка мой во сне разговаривает... а я на эти буквы уставилась и не могу оторваться. И встала-то зачем? Поглядеть еще раз.
Что ж, думаю, попусту глазами хлопать? Вон как люди устраиваются. Мне этих радостей тропических задаром не надо, я девушка домашняя, тихая, однако печали свои постоянно в уме держу. А не поехать ли к чертовой бабе, к этой, как ее, Татьяне Петровне? Ее, наверно, уж и след простыл: это даже и лучше. Поеду, взгляну для проверочки: нет - и не надо, зато душа успокоится.
С этим и слать легла. А утром собрала деньжат на случай (тридцать рублей своих наскребла да у Ольги заняла двадцатку) и как раз в среду, день у нас на прокате короткий, отправилась в центр. 8
Спускаюсь по Суворова, подхожу к магазину "Маруся", сердце замирает, ноги в коленях подгибаются. Боюсь, конечно, а чего боюсь - и сама, дура, не знаю. Гляжу туда-сюда - так и есть, натрепала мне Вавка, никакой там подворотни не имеется. Дома стоят сплошняком, люди густо идут, на меня наталкиваются да поругивают. И так мне обидно стало за свое простодушие, что вот тут, посреди толчеи, взяла бы да и умерла. Жить совсем расхотелось в считанные минуты, вот что значит обнадежиться.
Только вдруг смотрю, открывается подъезд, и выходит оттуда женщина озабоченная, а под мышкой у нее беленький сверток. Обрадовалась я несказанно. Заглядываю в дверь - не подъезд это, а проход сквозной, и в конце его маленький дворик. Люди там толпятся себе, натуральная барахолка.
Захожу я в этот дворик - бог ты мой, чем там только не торгуют! Сапоги-чулки всех расцветок, штаны такие кожаные до плеч, замшевые шляпы, свитера сквозной вязки - голова кругом идет. Ну, думаю, есть Татьяна Петровна, нет ее - все равно пустая отсюда не уйду. Но совета Вавкиного не забываю. Подхожу к одной торговке, спрашиваю Татьяну Петровну. Посмотрела торговка на меня неласково.
- В дальний угол ступай, - говорит, - там она, куда она денется.
Прохожу за гаражи. Вижу, стоит дородная женщина, пальто на ней с каракулем, оренбургский платок на голове: март в том году был холодный. Смотрит она на меня и приветливо улыбается.
- А, - говорит, - Зиночка к нам пожаловала!
Остановилась я и молчу. Обыкновенная такая тетка, лицо кожистое, грубое, глазки мелкие, но смотрят весело. Волос седой на щеках - диабетом, значит, страдает. Тут себе я смекнула, что с клиентами у нее не густо, и похоже на то, что она здесь два месяца меня одну дожидается.
И еще соображаю: не такая уж ты, тетка, пробивная, раз здоровье свое не умеешь поправить. Лекарство бы достала какое-нибудь или в клинику бы легла. Значит, это тебе недоступно.
Вижу, глазками она меня так и сверлит, до самого позвоночника проницает. Набираюсь я наглости и говорю напрямик:
- Шуба мне нужна из соболей, да подороже.
И в кошелку свою лезу, будто бы за деньгами.
- Шубку сделать можем, - отвечает Татьяна Петровна. - Только, сами понимаете, Зиночка, вещь не дешевая.
Все оборвалось у меня внутри. "Эх, Вавка, - думаю, - вот как ты меня подвела, помело ты трепучее". Однако отступать некуда.
- Были бы деньги, - говорю грубо, - я бы к вам не пришла.
Совсем разулыбалась Татьяна Петровна, довольна осталась моей прямотой. А что ж? В таких делах жеманиться нечего.
- Ну а без денег-то как же? - спрашивает с хитрецой в голосе. - Как вы, Зиночка, это про себя понимаете?
Ну тут я опять напролом: была не была.
- А так и понимаю, что Вавка не богаче меня. Чем я хуже ее? - опрашиваю.
Смотрит она на меня пристально и говорит:
- Вы не хуже ее, не хуже, нет. Интерес вы у меня вызываете. Но и со своей стороны вы понять должны, что не даром такие дела делаются.
- Это я как раз понимаю, - отвечаю я Татьяне Петровне. - Говорите свои условия, может, и сойдемся.
Молчит Татьяна Петровна, выжидает. И я жду, глаз с нее не свожу.
- Значит, шубку желаете, - сказал она наконец. - Хорошо ли вы подумали, Зиночка?
- Ну а что еще вы можете предложить? - спрашиваю.
- А мы вам ничего не предлагаем, - строго отвечает мне Татьяна Петровна. Вы ведь сами сюда пришли, добровольно. Что попросите, то и получите, отказа вам ни в чем не будет. Мелочиться только не следует.
Постояла я, подумала.
- Замуж выйти еще хочу, - говорю неуверенно.
- Ох, упрямая какая! - отвечает Татьяна Петровна и вздыхает. - Не умеете вы себя слушать, а потом удивляетесь.
Рассердилась я.
- Чего ж мне, по-вашему, надо?
- Я-то знаю, - говорит Татьяна Петровна, - да подсказывать не могу. От души должно идти, и тогда у нас дело сладится. Ну решайте, да поскорее, тут ко мне еще одна клиентка двигается.
Оглянулась я - вижу, идет по двору женщина лет сорока, высокая, статная, лицо белое, длинное, и глаза в пол-лица. Красоты такой нечеловеческой, что весь двор притих. Спекулянтки галдеть перестали, про товар свой забыли, смотрят в спину ей, рты разинули. А уж спину она держит, красавица эта, как по струночке идет, по сторонам не глядит, веки приспущены. Что там Вавка, замарашка она коммунальная по сравнению с такой красотой.
Вижу, что-то Татьяна занервничала.
- Вот что, Зиночка, - говорит она мне вполголоса, - разговор наш интересный мы на этом пока прекратим. Вот вам бланки, карандаш, и ступайте-ка вы в кафе "Кукурузница". Заполняйте там поаккуратнее да меня ждите. Через полчаса буду.
Подает мне она две бумаги да шариковый карандаш. Карандаш-то плохой, весь зубами покусан, а бумаги - как новенькие облигации. Завитушки, листы водяные, посредине в рамочке текст. И линейки для заполнения.
Повернулась я - и носом к носу с той красоткой стою. А она, как нарочно, дороги мне не дает. Смотрит прямо в лицо и тихонечко цедит сквозь зубы:
- Бриллианты бери, золотишко бери, остальное обман, пожалеешь, раскаешься.
Нет уж, думаю, милая, и стараюсь ее обойти. Сроду дряни такой я в руках не держала и не знаю, как она выглядит. А сама вся трясусь да зубами стучу: вон какие дела тут ворочают. Не вернуться ли мне подобру-поздорову в Подлипки? 9
Вышла я со двора, чуть бегом не бегу, от милиции к стенке шарахаюсь. Все мне кажется, что на лице у меня тень какая-то обозначилась. Люди смотрят вдогонку, головами качают, водители по лбу себе постукивают.
Вдруг смотрю - меня ноги по ступенькам несут. Дверь стеклянная, за ней гардероб. Старичок горбатенький в желтой фуражке глядит на меня вопросительно. Остановилась я в дверях, отдышалась и спрашиваю:
- А куда это я пришла?
- Как куда, дорогуша? - отвечает мне старичок. - Совсем одурела от магазинов. Кафе у нас тут, "Кукурузница" называется.
Гляжу я по сторонам и понять ничего не могу. Я ж домой, на остановку бежала, а это совсем в другую сторону.
- Ты, молодка, свои облигации спрячь, - говорит мне старик. - Потеряешь от мужа натерпишься.
Ладно, думаю, значит, такая судьба. На ногах не уйдешь, на автобусе не уедешь.
- Где присесть тут у вас? - спрашиваю. - Мне письмо написать надо срочное.
- А за столик иди, - отвечает старик. - Вон, уборщица тебе место показывает.
Сняла я пальто, сдала в гардероб, прошла к угловому столику. Села, кошелку свою на колени поставила, бланки на стол положила, карандашик на салфетке попробовала. Покосилась направо, налево - никто на меня не глядит. Люди в книги, в газеты уткнулись, им хоть манную кашу подай, хоть цементный раствор не моргнувши, схлебают.
Осмелела я, локти на стол поудобней поставила, разложила бумаги, читаю. "
Настоящим гражданка ... (пишу Вологлаева Зинаида Ильинична"), именуемая в дальнейшем "Зиночка" (это надо же, бланк именной - в типографии для меня заготовили), и агент филиала, именуемый в дальнейшем "Тетя Таня", договариваются о нижеследующем.
1. Тетя Таня обязуется до истечения текущих суток выполнить заявку Зиночки о предоставлении ей ... (дальше пропуск и четыре строчки для заполнения), причем точность и качество выполнения гарантируются всем авторитетом филиала.
2. За своевременное, точное и качественное выполнение пункта первого настоящего договора Зиночка выносит тете Тане искреннюю благодарность, каковую филиал имеет право истолковывать по собственному усмотрению.
3. Упомянутая в пункте втором благодарность должна быть скреплена личной подписью Зиночки и подтверждена согласно форме номер четыре словами "благодарю от души".
4. Настоящий договор заполняется в двух аутентичных экземплярах и вступает в силу в двадцать четыре часа ноль-ноль минут текущих суток, после чего уже не может быть расторгнут.
5. Дух и буква настоящего договора не подлежат в дальнейшем никакому изменению, за исключением пункта первого, который по взаимному согласию сторон может быть уточнен еще дважды". 10
Прочитала я и ничего не поняла. Главное, подвоха никакого не чувствую.
Тут подсел ко мне молодой какой-то парнишка, волосы до плеч, красиво расчесаны, на груди белый бант, куртка ладная, с вышивкой, брючки врасклеш, а в руке чемоданчик фигурный.
- Не помешаю вам? - говорит.
Головой я покачала, смотрю на него, любуюсь. Бывают же такие чистенькие, умненькие мальчики. Глаза голубые, пушек на губе. И воспитанный, видно, из хорошей семьи.
- Ну тогда я здесь свой футлярчик оставлю, - говорит он мне. - Не возражаете?
- А что у вас там? - спрашиваю.
Улыбнулся он и говорит:
- Пулемет ручной.
- Ладно, - отвечаю, - постерегу, не сомневайтесь.
Отошел кавалер. Вижу, пошутил он надо мной, инструмент у него в футляре. То ли скрипка, то ли труба какая хитрая. И как озарило меня. Что ж я, глупая, колыхаюсь? Вот и хлеб моему Толику, и удача, и настоящая жизнь. Пусть потрудится тетя Таня, определит моего Толю в хорошую музыку. Чтоб вот так, как этот мальчик, с инструментом ходил да посмеивался. С инструментом, положим, и слесарь-сантехник гуляет, тоже нужный человек, и живет хорошо, но вот чистоты в его деле нет, а главное - нет развития.
Радостно стало на душе у меня, радостно и любопытно: что-то скажет старуха на ловкость мою, как лицо у нее изменится? И короткий разговор я решила вести: можешь оформить ребенка - оформляй, ничего тут противозаконного я не вижу. А не можешь - не надо, прощай, тетя Таня, не видать тебе моей благодарности.
Минут через десять принес мальчишечка поднос, начал кушать себе да на меня поглядывать.
- Музыкой увлекаетесь? - спрашиваю.
- Да не без того, - отвечает. - А что, заметно?
И все смехом, все шуточкой, все беззлобно. Очень я к таким парням неравнодушна. Зубоскалов видала, насмешников тоже, а приветливых да веселых ребят попадалось мне очень немного. Злости в людях полно, злости и нетерпения. Разучились с другими ладить, все собой озабочены. Вот и Гришка мой был сам собой озабочен, оттого и шутки у него такие жестокие.
- Я к чему интересуюсь? - говорю я мальчишечке. - Сына своего хочу в это дело определить. Не посоветуете ли вы, к кому обратиться?
Положил мальчишка вилку свою, задумался.
- А талант у него есть?
- Да похоже, что нет. Может, и без таланта научат?
- Может, и научат. Бывают такие случаи. Только лучше, чтоб был талант: с талантом надежнее. А какой инструмент вашего мальчика интересует?
- Все равно какой, только чтобы места много не занимал и стоил недорого. Вот такой, например, как у вас в футлярчике.
- Это скрипка у меня, - говорит мне мальчишка. - Значит, надо вам к профессору Гайфутдинову. Он ужасно любит молодые дарования открывать. Но пробиться к нему практически невозможно.
Только я фамилию по буквам записала да заявку заполнила, тут как раз и Татьяна Петровна подходит. Усталая, злая, лицо землистое, глазки сверкают, волосы седые на щеках топорщатся. Как увидела она, что я не одна сижу, прямо вся затряслась от бешенства.
- А ну, - говорит она моему мальчику, - пошла отсюда, такая-разэтакая!
Удивился мальчик, тарелки свои забрал и, ни слова не говоря, пересел за другой стол. Тут только я разглядела, что девчонка это, совсем молодая девчонка, бантик на груди оттопырился. И совсем мне стало весело: слава богу, думаю, и девчонки там у них учатся. Заведет мой Толик такую невесту - будет им о чем поговорить. Это мы с Гришкой молча на садовых скамейках тискались. Ох и дура я была, молодая, ох и дура, не умела себя держать. Девушке ведь что? Ей ума большого не требуется. Ты держи себя достойно да веселый разговор говори, так твой ум постепенно и сложится. 11
- Зачем вы ее? - говорю я Татьяне Петровне. - Никому она здесь не мешала.
- Ах, оставьте, - сказала мне тетя Таня с досадой. - Все вы одинаковые, колебания от вас и суета. Нет, с мужчинами легче работать. Они, по крайней мере, знают, чего хотят, и от своего не отказываются.
- Что, скандалить клиентка приходила? - спрашиваю я ее попросту.
- А то нет! - От злости тетя Таня даже слюною брызнула. - Мало, видите ли, ей даровой красоты, подавай теперь материальные ценности. А душонки осталось всего ничего, между пальцами разотрешь. И туда же, пришла по новой оформляться. А уж горло драть здорова! Наловчилась за свои пятьдесят лет, подзаборная! "Вы мне молодость верните!" - кричит. Ишь, чего захотела, гнилушка трухлявая!
- Значит, что же, - спрашиваю я осторожно, - молодость - это вы не можете?
- Можем, отчего же, - отвечает Татьяна в сердцах. - Молодость - это здоровье, а здоровье - вещь достижимая. Но тогда ты мне обратно красоту свою подавай! А без красоты ей, видите ли, ни молодость не нужна, ни материальные ценности.
1 2 3 4 5